Текст книги ""Савмак"(СИ)"

Автор книги: Виктор Михайлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Стал преследовать персов бегущих, атакуя и днём их, и ночью.

День за днём погибало без счёта вражьих воинов, страхом объятых,

От густого дождя стрел сколотских. Как сугробы под солнцем весенним,

Быстро таяли полчища персов, как ковром, устилая телами

Путь широкий, пропитанный кровью, от полночных лесов до Доная.

От недавно великого войска только жалкие крохи добрались

С Дарьявушем, всю спесь растерявшим, до Доная и в страхе завыли,

Не увидев моста через реку: Скопасиса послушавшись, греки

Деревянный помост разобрали, путь к спасенью закрыв Дарьявушу.

А сколотское войско, как туча, из степи приближалось к Донаю,

Чтобы всех истребить без остатка, кто пришёл в эту землю с войною,

А царя ненасытного персов, как раба, увести на аркане

За хвостом жеребца Иданфирса. И взревел, будто бык перед смертью,

Дарьявуш к затаившимся грекам, что с далёкого южного брега

На погибель хозяев взирали. За спасенье своё царь персидский

Обещал жадным к золоту грекам половину сокровищ несметных,

Что хранятся в казне его царской. Алчность грекам рассудок затмила,

Одолела стремленье к свободе страсть к обещанным персом богатствам.

Быстро мост навели они снова, берега съединив кораблями,

И спасли от позорного плена Дарьявуша с остатками войска.

Так сбылось обещанье Сколота: за отцов, что с Партатием пали

На кровавом пиру у мидийцев, отомстили их дети и внуки

Киаксара коварного внукам, их костьми свои степи засеяв.

Дарьявуш же, от гибели спасшись за широким, как море, Донаем,

Обманул алчных греков коварно, ни толики не дав им сокровищ.

А когда возмущённые греки, не стерпевши обмана, восстали,

Дарьявуш собрал новое войско и пошёл на Элладу войною...

Но об этом хвастливые греки вам, пожалуй, получше расскажут!

Такими словами, неизменно вызывавшими улыбки и смех восхищённых и преисполненных гордости слушателей, закончил старый гусляр Гнур свою песнь о героической поре мудрого царя Иданфирса.

7

Ворон бежал ровной, спокойной рысью навстречу медленно приближавшимся в голубой дымке горам. Золотой щит Гойтосира, зависший в лазоревом небе над горами, слепил глаза острыми горячими лучами. По усталому лицу Савмака струился из-под башлыка обильный пот. Позади него, на крупе Ворона лежала туша чёрного волка. Оскаленная голова его, с вывалившимся тонким бледно-розовым языком, и передние лапы низко свисали с правого бока коня, а длинный хвост пушистой метёлкой волочился по траве с другой стороны. Проломив волку череп, Савмак терпеливо прождал несколько долгих минут, но – увы! – мёртвый волк так и не превратился в тавра. Сильно этим разочарованный и огорчённый, Савмак спрыгнул тогда с коня на землю и с немалыми усилиями закинул тяжёлую обмякшую тушу на круп опасливо косившегося на оскаленную волчью пасть Ворона.

Тронувшись в обратный путь, Савмак, глотая распахнутым ртом горячий степной воздух, скоро почувствовал сильный голод и жажду. И вместо того, чтобы возвращаться домой с тяжёлым грузом спокойным шагом, ему пришлось гнать усталого Ворона рысью, чтоб скорей доехать до какой-нибудь реки.

Примерно через полчаса он заметил в юго-восточной стороне белый треугольник шатра и, возрадовавшись, повернул в ту сторону, сообразив, что где-то там неподалёку должен протекать Пасиак. Пошатывавшийся от усталости и голода Ворон, завидя впереди островерхое людское жилище, тоже оживился и сам прибавил ходу в надежде, что там его ждёт наконец долгожданный заслуженный отдых и сытная кормёжка.

Приблизившись, Савмак увидел, что шатёр стоит на верху крутого холма, вокруг которого виднеются срезанные конусы шатров, выпуклые верха кибиток и вьются в небо сизые дымки кочевого стойбища. Скоро он разглядел на белых стенах верхнего шатра золотых грифонов и парящих над ними вокруг дымного отверстия ширококрылых золотых орлов. Савмак взволновался, узнав шатёр царя Скилура, и мгновенье колебался, не отвернуть ли ему в сторону, но, устыдясь своего страха, позволил Ворону бежать в прежнем направлении.

На расстоянии полёта стрелы от царского стойбища наперерез Савмаку вынесся откуда-то сбоку и взял его в кольцо десяток дозорных сайев. Выяснив у безоружного, богато одетого юноши, кто он, откуда и куда направляется, поцокав восхищённо языками на его необычайную добычу, двое из них сопроводили Савмака до стойбища.

Вполголоса, чтоб не потревожить обитателей стоящего на горе шатра, дозорный кликнул Тинкаса, и почти сразу из откинутого входного полога небольшого походного шатра выглянуло хмурое заспанное лицо потревоженного во время полуденного отдыха главного царского телохранителя.

Савмак приветливо улыбнулся сухими обветренными губами побратиму старшего брата Ториксака. Сразу узнав в смазливом голубоглазом красавчике младшего сына вождя напитов, Тинкас махнул воинам рукой, отсылая их обратно в степь кружить и дальше дозором вокруг царской ставки. Выбравшись со вздохом из шатра, богатырь неспешно обошёл вокруг савмакова коня, около которого уже успело собраться десятка два живших с матерями в стойбище любопытных ребятишек. Проведя широкой ладонью по густой чёрной шерсти лежащего на конском крупе чудо-зверя, Тинкас глянул на запачканную засохшей кровью, огромную, как у медведя, волчью голову, заметил пустые ножны и колчан Савмака и полюбопытствовал, чем же тот его ухайдохал.

– Вот этим, – показал Савмак костяной набалдашник плети и вновь не удержался от улыбки, явно гордясь своей находчивостью.

– Молодец! – коротко похвалил Тинкас, покачав одобрительно головой. – Ну, чё сидишь? Слезай – гостем будешь.

Савмак тотчас спрыгнул на землю, а Тинкас без видимых усилий снял тяжеленную волчью тушу с заморенного жеребца и положил её в тени слева от входа в свой шатёр. Окликнув одного из оказавшихся поблизости воинов, бунчужный десятник велел ему заняться вороным, которого Савмак уже успел расседлать, – выводить, вычистить, сводить к реке и насыпать ему полную торбу ячменя.

Едва только Тинкас, приказав молодой жене принести поскорее чего-нибудь пожрать и выпить умирающему от жажды и голода гостю, нырнул с Савмаком в тёмный зев шатра, чтобы послушать рассказ о необычной охоте, детишки, враз осмелев, подступились к диво-зверю поближе и принялись отважно трогать его сухими былинками и прутиками, а затем и руками, сперва за хвост, потом – за когтистые лапы, и наконец – за язык и острые длинные клыки.

Не прошло и пяти минут, как об удивительном волке прознали в царском шатре, и прибежавший с горы молодой слуга позвал удачливого охотника вместе с добычей к царю. Взволнованный и оробевший юноша (впервые в жизни ему доведётся предстать одному, без отца и старших братьев, пред грозные очи повелителя скифов, и даже, наверное, говорить с ним!) поспешно выскочил из шатра сотника, оставив там впопыхах свой башлык. Шагнув к волку, Савмак растерянно оглянулся за вылезшего следом Тинкаса. Ухмыльнувшись, Тинкас ухватил волка за передние лапы, легко закинул его на правое плечо и спокойно понёс вслед за царским слугой по протоптанной по крутому склону ко входу в царский шатёр тропинке. За ним, вперив взгляд в подвешенную к его левому уху за длинные серповидные рога золотую турью голову, мерно покачивавшуюся при каждом шаге, поспешал Савмак, стараясь взять себя в руки и утихомирить охватившую нутро предательскую дрожь.

Смело войдя в шатёр, бунчужный скинул волка с плеча, растянув его во всю огромную длину перед ложем царя. Нагнувшись, он открыл взору Савмака покрытое белой медвежьей шкурой низкое ложе и полулежащего на подушках седого, длиннобородого, очень худого старца, с устремлённым на него суровым, пронизывающим насквозь взглядом. Савмак поспешно согнулся в низком поклоне, коснувшись пальцами густого коврового ворса. Дремавшая под боком у царя коричневая собака подняла голову и негромко зарычала, уставившись с опаской на распростёртого поблизости, источающего запах смерти дикого зверя.

– Тише, Белка, тише... Ты же видишь, что он уже мёртвый, не опасный, – тихим, ласковым голосом успокоил собаку царь, поглаживая её по взъерошенному загривку.

Положив у царских ног непосильную для другого ношу, Тинкас осторожно попятился вон. Распрямившись, Савмак увидел, что Скилур внимательно разглядывает волка, и почувствовал себя чуть более уверенно, как-будто царь успокоил не только свою собаку, но и его.

Стоя у обвешанного золотым царским оружием резного опорного столба, Савмак быстро осмотрелся. По другую сторону от собаки около царя сидела старуха в тёмно-синем сарафане, со строгим, крючконосым, покрытым сетью мелких морщин тёмным лицом под широким, белым в золоте убрусом. Савмак догадался, что это старшая жена царя – царица Аттала, которая скоро по собственной воле отправится со своим мужем и господином в страну предков. С ближней стороны у царского изголовья сидели бок о бок на брошенных на ковёр подушках молодой мужчина с длинными светлыми волосами и молодая красивая женщина в богато разукрашенном конусовидном убрусе. Савмак решил, что это наследник Скилура царевич Палак и одна из его жён. Кроме них, Савмак ещё заметил скромно сидевших справа под стенкой шатра толстопузого плешивого старика и спрятавшегося за его спиной узколицего подростка. Савмак сразу узнал в толстяке знаменитого царского гусляра Гнура, который не раз бывал в Таване и пел там во время устраиваемых вождём Скилаком празднеств свои бередящие каждое скифское ухо и сердце песни.

Наконец, царь оторвал взгляд от волка-великана, длиной с добрую лошадь, и вновь устремил его на столь удачливого, несмотря на свою юность, охотника.

– Мне сказали, что ты сын славного Скилака, вождя напитов?

– Да, повелитель. Я его четвёртый сын Савмак.

– И сколько же тебе вёсен, Савмак?

– Уже семнадцать, – ответил Савмак и вдруг зарделся, как девушка, испугавшись, что царь сейчас спросит, пил ли он уже кровь убитого врага.

– Уже семнадцать! Кхе-хе-хе! – засмеялся хрипло Скилур, а за ним и царевич с царевной залились тонкоголосыми смешками, отчего пожар на лице и ушах Савмака разгорелся ещё горячее. – Какие добрые сыны растут у вождя Скилака! Сотник Ториксак – один из лучших наших воинов, и этот, по всему видать, будет не хуже... Я вот тоже был охотник не из последних. Каких только зверей не добыл на своём веку! А такой вот матёрый чёрный волчара мне не попался ни разу... Должно быть, этот юноша избран богами для какого-нибудь славного дела, раз они послали ему такую редкую добычу...

Савмак внимал похвалам старого царя с застенчивой улыбкой, появившейся в уголках его по-детски припухлых губ.

– Ну, Савмак, садись возле Сенамотис. Дочка, подай нашему гостю подушку... И поведай нам, как же тебе удалось догнать и завалить этого чёрного волчьего царя.

Присев на указанном царём месте в двух шагах от царского ложа на поданную усмехающейся его смущению и робости царевной Сенамотис расшитую красивыми узорами седалищную подушку, Савмак начал чуть дрожащим от волнения голосом рассказывать о своём необычайном приключении, начиная с того момента, когда он вчера случайно услыхал у колодца в Таване от слуг вождя Госона о чёрном волке-оборотне. Видя, что все слушают его с неподдельным вниманием, Савмак скоро увлёкся своим рассказом, голос его окреп и зазвенел под полотняными сводами шатра, как туго натянутая тетива лука. Он поведал о своём приключении во всех подробностях, умолчав лишь о том, как уснул в засаде.

Когда он закончил, Скилур похвалил его за находчивость: не всякий бы в его положении нашёл верный путь к победе нам зверем! А Сенамотис, восхищённо огладив нежной ладошкой его золотистые кудри, попросила подарить ей этого царя всех волков – ей хочется покрыть его чёрной шкурой своё ложе. На миг растерявшись, Савмак поспешил заверить царевну, что с радостью пришлёт ей его выделанную шкуру, как только покажет волка в Таване своим родным.

– Молодец, парень! Иначе, кто же ему дома поверит! Кхе-хе-хе-хе! – опять рассмеялся Скилур, а за ним Палак и Гнур, и даже под хищным ястребиным носом царицы Атталы промелькнуло нечто похожее на улыбку.

Вошедшая в эту минуту в шатёр младшая царица Опия спросила, не пора ли подавать обед. Царь велел подавать: все уже, наверно, здорово проголодались, особенно наш юный гость, не державший во рту ни крошки со вчерашнего дня. В награду за упорство, находчивость и смелость, Скилур пригласил юношу разделить с ним приготовленный царицей Опией обед.

Двое слуг унесли савмакова волка обратно к шатру старшего бунчужного Тинкаса, а Опия и трое служанок внесли и расставили на ковре справа от царского ложа широкие блюда с самой обычной, привычной для любого пастуха едой и высокие узкогорлые кувшины с прохладным – из вырытой в северном склоне холма ямы – кислым бузатом, горьковатым пивом и сладким греческим вином. Кроме Савмака, обеих цариц, царевича и царевны, разделить трапезу с царём подсел и Гнур со своим робким учеником. Скилур приказал изголодавшемуся Савмаку не стесняться, есть и пить побольше. Набивая пустой желудок аппетитным нежным мясом и вкуснейшими пирогами, Савмак, в отличие от Палака и Гнура, чтобы не опозориться перед царём, старался особо не налегать на хмельные напитки, помня, как его развезло вчера на празднике в доме дяди.

Но и после обеда Скилур не спешил отпускать понравившегося ему юношу (ведь его замечательному коню требуется больше времени на отдых), предложив ему послушать сказание Гнура о столетнем Атее, который был не только самым могущественным из скифских царей, но и никем не превзойдённым охотником.

– Спой, сказитель, про гнев Искандера, Пеллипова сына! – шутливо поддержал отцовскую просьбу заметно повеселевший после сытного обеда Палак.

Взяв поданные учеником гусли, Гнур выронил их, затем, кое-как пристроив на жирной ляжке, стал бренчать по струнам непослушными пальцами: не ожидая, что вновь придётся сегодня петь, старик явно хватил лишку за обедом. Приготовившись всё же запеть, он раскрыл пошире рот и вдруг громко икнул, затем второй раз и третий, вызвав заливистый смех Сенамотис, поддержанный Палаком. Бросив виноватый взгляд на недовольно нахмурившего чело Скилура, он лишь беспомощно развёл руками, не в силах совладать с пьяной икотой.

Но тут на выручку деду неожиданно пришёл внук. Подобрав с ковра выпавшие опять из рук деда гусли, робкий подросток, тайно влюблённый в прекрасную царевну Сенамотис, на которую он, сидя в царском шатре, так и не осмелился взглянуть хотя бы украдкой, чуть слышно попросил:

– Повелитель! Позволь мне спеть про царя Атея. Я хорошо помню эту былину.

– Ну что ж, мальчик, спой, – разрешил Скилур, впервые обратив на него свой пристальный, проникающий в душу взгляд. – Послушаем, чему тебя успел научить этот старый пьяница.

СКАЗАНИЕ ОБ АТЕЕ

Много подвигов громких свершили наши с вами великие предки,

Далеко разнеслася по свету их побед громозвучная слава -

Всех врагов завсегда побивая, поражений не знали сколоты!

На бескрайних равнинах полночных процветало сколотское племя

Под рукой Колаксаева рода и не чаяло бед ниоткуда -

Колаксая златая секира и могучих богов благосклонность

Ему верной служили защитой. Много старых царей знаменитых,

Что сколотскую землю хранили, своё дело свершив безупречно,

Крепко спят под курганами ныне. Вот послушайте, братья-сколоты,

О могучем Атее сказанье, Иданфирса премудрого внуке.

С юных лет царь Атей выделялся богатырскою силой и статью:

Ни в борьбе, ни в стрельбе, ни в сраженьи средь людей ему не было равных!

Было мирным правленье Атея: трепеща перед силой сколотской,

Отдавали соседи без спора всё, что в око впадало сколотам.

Не имея врагов, чтоб войною своё имя и царство прославить,

Царь Атей предавался со страстью благородной войне со зверями.

Неустанно гоняясь за зверем, богатырь месяцами скитался

По бескрайним степям и болотам, по лесам и по горам высоким.

С его лука, безмерно тугого, стрелы вдвое быстрее летели,

В облаках быстрых птиц догоняя; с богатырского лука сорвавшись,

Вдвое дальше стрела улетала, чем любой из дружинников царских

Своим луком стрелу мог добросить. На скаку поражая стрелами

Птиц, сайгаков, пугливых оленей, лосей, рысей, волков ненасытных,

Лис, косуль, диких коз и тарпанов, царь Атей выходил без опаски

Лишь с коротким копьём и кинжалом на могучего зубра и вепря,

На медведя и буйного тура, на свирепого тигра и барса.

Пролетали года незаметно, седины в бороде прибавляя,

Но Атей, будто дуб, с каждым годом только крепче, мощней становился,

А болячки, что к старости липнут, обходили десятой дорогой

Его стан, чуя дух богатырский: сама смерть его силы страшилась!

И однажды к Атею явился царь Пеллип македонский с дарами.

Покоривши соседей-фракийцев и на греков узду наложивши,

Возгордился Пеллип и задумал до персидских сокровищ добраться

В тех далёких краях недоступных, где когда-то сколотские кони

Свой оставили след на дорогах. Поклонившись Атею дарами,

Царь Пеллип попросил на три года одолжить ему лучников конных,

Коим в меткой стрельбе нету равных, – десять тысяч сколотов отважных

Для похода на персов коварных, обещая за каждого воя

Столько золота, сколько он весит на коне своём вместе с оружьем.

Царь Атей без раздумий ответил, что владыки отважных сколотов

Кровью воев своих не торгуют: "Если нужно нам злато и камни,

Чтоб оружье и женщин украсить, то мы сами приходим за ними

К тем, кто много сокровищ имеет, и спокойно берём, сколько нужно".

Огорчение гостя заметив от провала столь выгодной сделки,

Царь, в седые усы усмехаясь, предложил ему сделку иную -

Испытать предложил македонцу, кто из них на охоте удачлив:

Если больше Атея добычи завтра царь македонский добудет,

То в награду бесплатно получит десять тысяч отважных сколотов

Для похода на персов коварных; если ж спор этот гость проиграет,

То уедет ни с чем от Атея. Царь Пеллип, что был вдвое моложе,

И охоту любил беззаветно, принял с радостью вызов Атея,

Полагая, что в схватке со зверем, он осилит столетнего старца.

Лишь верх шапки златой Гойтосира из-за края Земли показался,

Как цари поскакали из стана, куда жребий для каждого выпал.

За царями вдогонку пустились их вельможи, разбившись на пары,

Чтоб добычу считать им совместно и следить, чтобы честно всё было.

А когда золотое светило за горами Карпатскими скрылось,

И охотники в табор вернулись, по подсчётам судей оказалось,

Что добыча столетнего старца вдвое больше трофеев Пеллипа.

С глубоко затаённой обидой царь Пеллип за Донай воротился.

Свой обоз нагрузивши дарами, поспешил македонский владыка

К ворожее, устами которой на вопросы людей отвечало

Божество солнцеликое греков. Заваливши дом бога дарами,

Царь Пеллип обещал втрое больше, если бог лучезарный подскажет,

Как убить повелителя скифов, отомстив за своё униженье.

Соблазнённый большими дарами, посоветовал бог македонцу

Возвести против войска Атея в чистом поле железную стену.

Пораскинув умом над загадкой, с языка ворожеи слетевшей,

Царь Пеллип, в своё царство вернувшись, приказал изготовить скорее

Из железа щиты и доспехи и, прикрыв своё войско железом,

Приказал перебить и ограбить тех сколотов, что мирной торговлей

Во фракийской земле промышляли. Одному лишь торговцу позволил

Южный берег Доная покинуть царь Пеллип, чтоб донёс до Атея

Дерзкий вызов на бой беспощадный. Царь Атей принял вызов охотно

И повёл своё войско к Донаю, чтоб потешить себя перед смертью

Не охотой, а славной войною, покаравши нещадно злодея

За безвинно убитых сколотов. Бурдюки воздухами надувши

И за гривы коней ухватившись, переправились смело сколоты

За Донай, где враги притаились. На другом берегу очутившись,

Увидали сколоты средь поля македонское пешее войско,

Что стояло стальными рядами, нерушимой железной стеною,

Защищённою иглами копий. Царь Атей, ухмыльнувшись недобро,

Приказал своим лучникам метким к той стене македонской подъехать

На конях своих быстрых поближе и в глаза поражать вражье войско

Через прорези в шлемах железных. Сделав так, как Атей повелел им,

Повалили сколоты на землю македонскую стену живую:

Не спасли её латы стальные – заклевали глаза македонцам

Длинноклювые птицы Атея! Обманувшись в победных расчётах,

Царь Пеллип вместе с конной охраной с поля битвы бежал без оглядки

От Доная на юг через горы. Как борзые за зайцем трусливым,

Устремились сколоты в погоню через горы и дебри лесные.

Предавая мечу и пожару вражью землю, сколоты добрались

До высокой горы, на которой неприступная Пелла стояла -

Македонского царства столица; в ней укрылся от гнева сколотов

Царь Пеллип вместе с верной охраной. Неизбежную гибель предвидя,

Вспомнил царь македонский про сына, что изгнанником жил среди греков

После ссоры с отцом из-за девы, что на троне с Пеллипом воссела

Вместо прежней царицы строптивой, вместе с сыном от мужа бежавшей.

На дворцовую крышу поднявшись, царь Пеллип отпустил на свободу

Молодого орла, что печально без хозяина в клетке томился,

Попросив благородную птицу весть печальную сыну доставить:

Сам царевич вскормил эту птицу – лишь ему она верность хранила.

Распрямивши широкие крылья, птица с радостным клёкотом взмыла

В небеса и, кружа над горами, вскоре вовсе пропала из виду.

Покружив над Землёй дня четыре, вдруг увидел орёл зорким оком

В многолюдной толпе возле храма молодого хозяина, кудри

Золотые узнав без ошибки. С громким клёкотом с неба упавши,

Опустился орёл осторожно на плечо своего господина,

Напугавши толпу шумных греков, что на площади славили Зевса.

Отвязавши от лапы орлиной лоскуток с письменами Пеллипа,

Сын Пеллипа узнал о разгроме македонского войска Атеем

И осаде сколотами Пеллы. Враз забыв о жестокой обиде

На отца, македонский царевич загорелся помериться силой

С богатырским народом, который кровь врагов побеждённых вкушая,

Поражений не ведает горечь. Небольшую дружину собравши

Из друзей, с ним деливших изгнанье, поспешил Искандер, сын Пеллипа,

Из великих Афин многомудрых через горы и реки на полночь,

Выручать осаждённую Пеллу... До сколотского стана добравшись,

Что кольцом из шатров и кибиток вкруг горы осаждённой разлёгся,

Искандер показался бесстрашно на уступе скалы и оттуда,

В медный рог проревев по-оленьи, своё имя назвал и на битву

С ним один-на-один дерзко вызвал смельчака из сколотского войска.

По сколотским рядам прокатился громкий хохот бойцов, увидавших,

Что им боем грозит беспощадным, желторотый юнец малорослый,

Хоть и в латах по-царски богатых. Средь вождей, окружавших Атея,

Разгорелась словесная распря за почётное право спровадить

В царство теней пеллипова сына, его крови напиться горячей,

Взять в добычу доспех его знатный, тело ж птицам и зверям оставить,

А главу за язык его длинный на закрытых воротах повесить

Осаждённой сколотами Пеллы. Как дубки вкруг столетнего дуба,

Близ царя на конях восседали десять витязей славных, могучих,

Друг на друга похожих как пальцы. То была богатырская поросль

От атеева крепкого корня: семь десятков годов уже прожил

Старший сын, ну а младший – был пеллипову сыну ровесник.

Царь Атей посчитал справедливым, чтоб на вражеский вызов ответил

Самый младший сколотский царевич. Клич победный издав перед войском,

Младший сын и любимец Атея поскакал через поле за скалы,

За которыми скрылся противник. Царь Атей, с сыновьями и войском,

Ждал спокойно, когда из ущелья, где бойцы в смертной схватке сошлися,

Его младший царевич вернётся, белозубой сверкая улыбкой,

Перед войском сколотским проскачет с головою пеллипова сына,

На копье его остром торчащей. Ждать недолго пришлось, но сколоты

Вместо криков победных издали изумлённые вопли, увидев,

Что навстречу им скачет с подарком, вместо младшего сына Атея,

Македонца Пеллипа наследник на коне своём чёрном, как ворон.

Раскрутивши за длинные кудри, будто камень из пращи, метнул он,

До Атея седого добросив, бездыханную голову сына

И насмешливо крикнул сколотам, чтоб на бой в другой раз присылали

Не дитя, а бойца посильнее. Ни единою мышцей не дрогнув

От утраты молодшего сына, царь Атей посылает второго

Из сынов своих, гневом кипящих, за пеллиповым сыном в ущелье,

Отомстить за погибшего брата. Но напрасными были надежды:

Одолел македонский царевич и второго атеева сына!

Третий сын устремился отважно в бой вступить с поединщиком грозным -

И его та же участь постигла! Так один за другим погибали

В поединках с пеллиповым сыном горемычные дети Атея:

Возвращались назад из ущелья, как грачи, пролетая по небу,

Только головы их, превращая в хладный камень отцовское сердце.

Ни единой слезы не проливши, над сынами, погибшими честно

В поединках с бойцом македонским, старый царь своё войско оставил

И поехал один в ту теснину, куда скрылся противник ужасный.

Задевая за скалы плечами, смело въехал Атей в котловину

Меж отвесных утёсов высоких: там для двух лишь бойцов было место!

Посреди котловины лежали на кровавом песке под утёсом

Десять тел безголовых с конями; их увидев, царь скрипнул зубами,

Устремив лютый взгляд на убийцу, что сидел, ухмыляясь победно,

На чудовище чёрном, рогатом, с конским телом и бычьей главою.

Сжав покрепче в широкой ладони три коротких копья остролистых,

Богатырь на врага устремился, хладнокровным сверля его взглядом.

В тот же миг македонский царевич конебыка направил галопом

Вдоль ущелья навстречу Атею, целя в царскую грудь длинной пикой.

Когда двадцать шагов оставалось проскакать им до встречи грудь грудью,

Царь Атей, размахнувшись пошире, с страшной силой метнул в Искандера

Свои копья – вонзится в добычу, крепкий щит миновав македонца,

Не одно, так другое иль третье! Но юнец македонский проворно

К конской шее всем телом пригнулся, и атеевы птицы стальные

Пролетели над ним, промахнувшись. Распрямившись, царевич немедля

Свою пику в Атея направил – тот прикрылся щитом хладнокровно.

Конебык попытался с разбегу конский бок пропороть острым рогом.

Вот в чём тайна побед заключалась узкоплечего сына Пеллипа

Над могучими детьми Атея: без коней, бычьим рогом сражённых,

Они делались лёгкой добычей! Наклонившись вперёд, конебыка

Царь за рог ухватил левой дланью и от конской груди отодвинул.

В то же время свободной рукою царь Атей из-за пояса вынул

Золотую секиру Папая, что служила владыкам сколотским

Со времён Колаксая исправно: ни один ещё ворог не спасся

От удара тяжёлой секиры – ни щитом, ни мечом не отбиться

От оружья, что ковано богом! И когда, размахнувшись широко,

Богатырь собирался обрушить на двурогий шелом македонца

Золотую секиру Папая, вдруг из глаз голубых Искандера

Пара молний слепящих сверкнула, а доспехи его золотые

Ослепительным вспыхнули светом, будто солнце в ущелье спустилось!

Поневоле зажмурившись крепко, чтоб от света зениц не лишиться,

Царь услышал, как гулкое эхо, звонкий хохот врага молодого,

А затем его голос высокий: "Глупый варвар! Ты, верно, считаешь,

Что сражаешься с сыном Пеллипа? Ну так знай, богатырь, – пред тобою

Сын царицы земной македонской и бессмертного светлого бога,

Что в горячей златой колеснице каждый день проезжает по Небу.

Сыновья твои храбрые пали от меча гойтосирова сына,

И тебе честь великая вышла от руки полубога погибнуть.

Не гляди на мой рост невеликий, что от матушки милой достался;

Дал отец, Гойтосир лучезарный, моим мышцам железную силу

И великую долю назначил: я рождён, чтоб все царства земные

Покорить своей власти и силе – на Земле никого не найдётся,

Кто с оружьем меня остановит на пути к моей цели великой!"

Так сказав, Искандер меч свой острый в грудь Атея вонзил беспощадно

И пробил богатырское сердце; как подрубленный дуб, пал на землю

Царь сколотский, и с жизнью расстался. Из десницы атеевой вырвав

Золотую секиру Папая, Искандер появился победно

Из ущелья пред войском сколотским, онемевшим от страшного горя,

Объявив, что Атея с сынами он сколотам отдаст, при условьи,

Что немедля они уберутся с македонской земли и фракийской

За широкий Донай в свои степи. В том поклявшись, сколоты забрали

Из ущелья царя с сыновьями и поспешно от Пеллы умчались

Без оглядки на полночь к Донаю. На широком плоту переправив

Через тёмный Донай на свой берег погребальные дроги с царями,

Повезли их сколоты к Донапру и спустя сорок дней схоронили

Всех в глубокой, богатой могиле близ порогов, ревущих угрюмо,

Отгоняя подальше злых духов от сколотских царей там сокрытых.

Над могилой, богатствами полной, где заснул царь Атей с сыновьями,

Каждый воин-сколот со слезами сыпал землю – прощальный подарок,

Что в щите он принёс для владыки. Так насыпали целую гору,

Что стоит с той поры и поныне, среди царских могил всех огромней -

Ведь никто из властителей наших, со времён Колаксая доныне,

Не сравнится с великим Атеем, ни богатством, ни мощью, ни славой!..

Победителем въехавши в Пеллу, Искандер вместо радостных криков

Услыхал горький плач и стенанья: не дождавшись ухода сколотов,

Царь Пеллип закололся от страха во дворце своём ночью минувшей.

Став царём, Искандер за полгода создал новое войско большое,

Сплошь одетое в крепкие латы: македонцы и греки охотно

Соблазнились его обещаньем сделать их властелинами мира.

С этим войском от края до края прошагал по Земле Македонец,

Сокрушая железной стеною все преграды и в прах повергая

Города, племена и державы, что пред ним не хотели склониться.

Десять лет по Земле путь кровавый пролагал, поражений не зная,

Искандер, за мечтою гоняясь. А когда его войско устало

От побед и скитаний по свету и решило домой воротиться,

Стало скучно без битв и пожарищ на Земле гойтосирову сыну,

И, взойдя на костёр добровольно, он на Небо к отцу перебрался...

Средь сколотов по смерти Атея и утрате священной секиры

Вдруг не стало былого согласья: племенные вожди отказались

Подчиняться атеевым внукам, когда те не по-братски вступили

Меж собою в жестокие распри за наследство великого деда.

Оросились сколотские земли братской кровью повздоривших родов,

И единая прежде держава, как упавший горшок, развалилась.

Перестали бояться соседи ослабевших сколотов и дани,

Что платили послушно Атею, перестали давать его внукам.

А затем из-за Дона на запад, на сколотские сочные степи

Потекли, как вода в половодье, племена женоправных сарматов.

Но вторженье врага не сплотило племена враждовавших сколотов:

Каждый вождь в одиночку пытался устоять под напором сарматским,

Но от стаи волков в одиночку не спастись и могучему зубру!

Не смогли отстоять свою землю от рабов своих бывших сколоты,

И теперь их потомки теснятся на окраинах прежних владений,

Проливая печальные слёзы по бескрайним степям полуночным,

Где остались родные могилы. Потерявши златую секиру,

Что Папай подарил Колаксаю, прогневили сколоты владыку,

Невозвратно из рук упустили своё счастье, богатство и силу...

Юный Максагис умолк, положив узкие детские ладони на струны гуслей. В шатре воцарилось молчание: все были глубоко впечатлены и растроганы услышанным. Глаза Скилура были закрыты. Он будто дремал, полулёжа на мягких подушках. Углядев покатившуюся по виску из уголка его правого глаза одинокую слезу, Палак жестами приказал всем тихонько удалиться, оставив царя наедине с Атталой и своими думами. Отвесив смежившему усталые веки царю прощальный поклон, Савмак, Максагис и Гнур, бесшумно пятясь по мягкому ковру, выбрались из шатра.