Текст книги ""Савмак"(СИ)"

Автор книги: Виктор Михайлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Скакавшие за ториксаковыми кибитками воины тоже пребывали в полной боевой готовности: помимо щитов, луков, мечей и акинаков, они держали в руках короткие копья, годные и для броска во врага на скаку, и для смертельного укола. Хотя путь был недальний и хорошо знакомый, но дорога часто подступала довольно близко к поросшим непролазными зарослями горам, кишевшим всегда готовыми поживиться чужим добром лесными дикарями-таврами, так что путникам приходились держать ухо востро.

Старший сын Ториксака, пятилетний Скилак, едва утром выехали из стойбища, перебрался от матери Ашики на облучок передней кибитки, отнял у возницы кнут и, подражая взрослым, принялся грозно понукать и старательно стегать ближних лошадок по крупам и ляжкам, побуждая их пуститься вскачь лихим намётом, так что молодому вознице, поощрявшему своего добровольного помощника одобрительной улыбкой, приходилось постоянно натягивать вожжи, чтобы не налететь ненароком на скакавшего впереди хозяина.

Сотник Ториксак с жёнами и детьми, которых у него было пятеро мал-мала-меньше: два сына и две дочери от старшей жены Ашики и годовалая дочь от второй жены Евноны, которую он взял в свой дом всего два года назад, и которая уже седьмой месяц носила второе его дитя, держал путь в родную Тавану – племенной центр напитов, где назавтра намечалось большое семейное торжество в доме его дяди Октамасада, отпросившись по такому случаю у своего тысячника Асхара проведать многочисленную родню и показать отцу и матерям подросших внуков.

Возле брода через небольшую степную речку Бат, бежавшую из восточных предгорий Таврских гор к недалёкому западному краю скифской земли, Ториксак настиг выехавший часом ранее из постоялого двора под Неаполем обоз херсонесских купцов из двух десятков тяжело гружёных высокобортных телег и кибиток, запряженных каждая двумя парами выносливых и неприхотливых скифских лошадей, шедший под охраной нанятых на границе трёх десятков конных напитов, радостно и шумно приветствовавших сына своего вождя.

Перекинувшись с земляками десятком слов, Ториксак поскакал в голову обоза, где ехали верхами два знакомых молодых купца, Агасикл и Каллиад, с которыми сотник и его жёны не раз обменивались нужными им товарами ко взаимной выгоде и удовольствию. Встретив царского сотника широкими приязненными улыбками, они предложили ему ехать до города напитов вместе. Поскольку Ториксак никуда особо не спешил, он согласно кивнул, и кибитки его жён, к большому неудовольствию малыша Скилака, у которого слуга-возничий был вынужден отобрать кнут, потащились шагом в голове обоза.

Агасикл и Каллиад были одного возраста с Ториксаком: первому было двадцать четыре, второму в середине осени исполнится двадцать пять. Отцы их, Гераклид и Артемидор, принадлежали к правящей верхушке Херсонеса – узкому кругу богачей, из года в год избиравшихся согражданами на высокие государственные должности, дающие власть и почёт, но и сопряжённые с немалыми личными расходами. Занятые державными делами, сами они уже товары в чужие земли не возили, переложив торговые труды на плечи своих подросших сыновей.

Молодые купцы были близкие приятели, а скоро должны стать и родственниками: Каллиад собирался взять в жёны сестру Агасикла. Оба были одеты по-скифски: в островерхих башлыках, кафтанах, удобных для езды верхом узких замшевых штанах и скификах, со щитами, луками и мечами. Каллиад был шире в плечах и плотнее своего худощавого товарища, имел круглую, обросшую рыжими волосами голову с широкими, сросшимися с короткой курчавой бородой бакенбардами. Низкий покатый лоб, усеянная мелкими веснушками бледная кожа, большие, круглые, водянисто-серые глаза навыкате, разделённые небольшим крючковатым носом, придавали ему малопривлекательный "жабий" вид. Агасикл носил длинные, как у скифов, чёрные волнистые волосы, тонкие усы и короткую, аккуратную бородку. Овальные, чёрные, блестящие глаза, тонкий прямой нос и тёмные крыловидные брови на узком смуглом лице делали его весьма смазливым. Впрочем, Каллиад компенсировал все недостатки своей внешности куда большим, нежели у приятеля, скрытым в штанах мужским "достоинством".

Молодые купцы ехали на породистых тонконогих конях, обряженных в богатую сбрую: Каллиад – на мышастом мерине, Агасикл – на золотисто-рыжей кобыле. Предложив сотнику на выбор доброго эллинского вина либо отменного скифского пива из своих прикрытых от солнца щитами бурдюков, купцы завязали с ним оживлённый разговор по-скифски.

Отхлебнув из своей изящной чаши налитое Агасиклом вино, Ториксак предположил, что, судя по тяжёлому ходу их телег, наторговали они в Неаполе удачно. Словоохотливый Агасикл подтвердил, что поездки в дружескую и очень богатую Скифию приносят эллинским купцам хорошую прибыль: их товары пользуются у скифов большим спросом, так что выгода взаимна. Одно плохо: скифы, за малым исключением, никак не приучатся торговать при помощи денег, предпочитая менять товар на товар, а из попадающих к ним в руки эллинских золотых и серебряных монет, не понимая их истинной ценности, делают мониста для своих женщин.

Затем разговор естественно перешёл на тему, которая больше всего волновала в эти дни и скифов, и их соседей: о предстоящей вскоре смене власти в Неаполе. Все уже настолько привыкли к мудрому правлению царя Скилура за долгие годы! Что-то будет при его преемнике? И хотя их приятель Главк, сын уважаемого Посидея, поведавший им во всех подробностях о недавнем собрании в зале царского совета, уверен, что новым владыкой скифов будет Палак, Каллиад сомневается в том, что старшие сыновья царя так просто уступят власть младшему брату. Не начнутся ли между ними взаимные распри и борьба за власть, гибельная для нашей взаимовыгодной торговли? Остановит ли их данная отцу клятва? Ведь мёртвого льва не боятся даже воробьи!

Сотник Ториксак, присутствовавший вместе со своим тысячником Асхаром на недавнем собрании в царском дворце, был не из тех, кому легко можно развязать язык несколькими чашами дармового неразбавленного вина, чтобы он безоглядно молол им перед жадными до чужих тайн ушами чужеземцев, но тут он счёл своим долгом возразить Каллиаду:

– Не знаю, может для вас, греков, рушить свои клятвы обычное дело, но у нас, скифов, это не принято. Можете не сомневаться: сыновья царя, сайи, вожди племён и все воины беспрекословно исполнят предсмертную волю Скилура и поднимут на шкуре белого быка Палака.

– И прекрасно! – воскликнул довольный решительным утверждением сотника сайев Агасикл. – Конечно, для нас, эллинов, наверное, было бы лучше, если б преемником Скилура стал Лигдамис, но Главк нас уверил, что молодой Палак будет наилучшим повелителем для скифов и благожелательным соседом для Херсонеса и Боспора.

– Ещё бы! Ведь Главк – близкий друг Палака и рассчитывает занять при нём место своего старого отца. Как же ему не петь Палаку хвалебные оды? – заметил, скривив в ухмылке тонкогубый рот, Каллиад. – А тебе, сотник, кто из сыновей Скилура больше всех по нраву?

– По мне, все они хороши, все – крепкого царского корня, – дипломатично ответил Ториксак, – и если бы сам Скилур не указал на Палака, я бы затруднился с выбором.

– Давайте же выпьем полные чаши до дна за то, чтобы царствование Палака было таким же долгим и счастливым, как у его великого отца! – тотчас предложил разгорячённый вином Агасикл, и наполнил до краёв алой струёй из висевшего у него на плече козьего бурдюка подставленные чаши Ториксака и Каллиада.

После того, как все трое осушили чаши во славу будущего царя, Агасикл, напустив на себя таинственный вид, вдруг объявил:

– А я знаю, почему старый царь выбрал именно Палака!

– Потому, что у скифов в обычае оставлять почти всё имущество младшему сыну? – предположил Каллиад.

– Нет! Не только поэтому, – покачал головой Агасикл, оголив в самодовольной ухмылке два ряда ровных белых зубов. – Своим выбором старый царь ещё раз показал свой недюжинный, как для вар... – Развязанный хмелем язык едва не довёл Агасикла до беды, но ехавший справа более трезвый Каллиад вовремя ткнул его в бок кулаком. – Я хотел сказать, царь скифов, в который уже раз, явил всем свой необычайный ум и великую мудрость! Да-да! Вспомните: ведь старшие его сыновья – наполовину сарматы, третий сын Лигдамис – полуэллин, и только младший Палак – чистокровный скиф. Если бы Скилур, предположим, объявил своим наследником старшего сына Марепсемиса или Лигдамиса, то многие вожди и воины могли бы этому воспротивиться и отдать свои голоса за чистокровного скифа Палака. Тогда бы между братьями могла разгореться вражда, борьба за власть и даже губительная для государства междоусобная война. Но указав своим наследником Палака и связав его братьев клятвой повиновения, Скилур мудро предотвратил такое развитие событий после своей смерти.

– А ведь похоже на то! Должно быть, ты прав – это так и есть! – подивился неожиданной прозорливости друга Каллиад. Ториксак же, прежде как-то не задумывавшийся о мотивах царя Скилура (вернее, как и большинство его приятелей сайев, полагавший, что старый царь выбрал преемником младшего сына под влиянием любимой жены Опии – его матери, и вождя сайев Иненсимея – его дяди) поглядывал теперь на ехавшего справа быстро опьяневшего грека с куда большим, чем прежде, уважением.

Тем временем, за выпивкой и разговорами они незаметно добрались до второй пересекавшей их путь реки, гораздо шире и многоводнее предыдущей. Впрочем, когда в Таврских горах не было дождя, переправа через протекавшие по Скифии реки не представляла никакого труда: почти везде можно было перебраться с берега на берег, не замочив брюха коней и днища телег.

За широким, покрытым мелкой галькой речным перекатом, над обрывистыми склонами вытянутой вдоль русла с юго-востока на северо-запад горы виднелись жёлто-серые зубчатые стены и башни каменной скифской крепости. Река, называвшаяся Хабом, дала своё имя и крепости и осевшему вдоль её берегов от лесистых таврских гор до греческого моря скифскому племени. Вильнув сразу за переправой налево, дорога взбиралась по узкой изогнутой балке между Хабеем и ближайшим с восточной стороны холмом на береговую возвышенность. Обогнув Хабей с юга, дорога пересекала большое селище, разбросанное вдоль южного и западного склонов крепостной горы, и убегала между сжатыми, превращёнными в выгоны нивами дальше на юго-запад по волнистой, клиновидно сужающейся долине, зажатой между пологими, поросшими лесом горными отрогами на востоке и юге и вздымающейся уступами с западной стороны, как гигантская лестница в небо, высокой, изогнутой, серо-буро-зелёной стеной обширного плато.

Родное племя сотника Ториксака было самым южным из скифских племён, владея холмистыми степями в юго-западном углу Таврийского полуострова, по соседству с греческим Херсонесом.

После вынужденного – под натиском превосходящих сарматских сил – ухода большей части скифских племён из необъятных северных степей в низовья Донапра и в напоминающий тесный узкогорлый кувшин Таврийский полуостров, который здешние греки ещё называли, будто в насмешку, "Большим Херсонесом" (другая, меньшая часть скифов бежала от сарматских стрел и мечей ещё дальше – аж за широкий, болотистый Донай, где основала своё отдельное государство), несколько потрёпанных и поредевших в кровавых схватках с захватчиками скифских родов докатились с немногими уцелевшими кибитками до реки Напит, на правом берегу которой заканчивалась степь, а вдоль левого тянулись до самого полуденного моря невысокие, поросшие густыми лесами горные отроги. Кроме Напита, этот угол Таврийского полуострова прорезали узкими глубокими долинами от восточных гор до западного моря ещё две сравнительно большие и полноводные реки: Хаб – на севере и Харак – посредине. Постепенно освоившись и обжившись на новом месте в степном междуречье Харака и Напита, разноплеменные скифские роды соединились в новое племя и назвались именем реки, ставшей южной границей их новой родины. Естественным рубежом их земель на востоке были Таврские горы, а на западе – ранее освоенная и присвоенная херсонесскими греками плодородная приморская береговая полоса. Севернее Харака напиты соседствовали с осевшим на берегах Хаба племенем хабов или хабеев, так же, как и они сами, сложившимся из осколков разгромленных сарматами прежних скифских племён.

Меньше чем через три фарсанга большая дорога привела Ториксака и его херсонесских попутчиков от Хабея к другой скифской крепости Таване – племенному центру напитов. Если стены Хабея имели форму ромба, то Тавана лежала на макушке вытянутого с северо-востока на юго-запад холма длинным, узким прямоугольником. Её высокие, сложенные, как и Хабей, из жёлто-серого известняка зубчатые башни и стены стали видны ещё на полпути от Хаба. Гора с крепостью высилась над узким мелководным руслом небольшой речушки Таваны, давшей столице напитов название, неподалёку от её впадения в Харак. Пространство между длинным и очень крутым юго-восточным склоном горы, на котором щипали траву десятки домашних коз, и правым берегом речки Таваны, занимало пригородное селище из нескольких сотен небольших глинобитных домиков, юрт, кибиток, хозяйственных построек и тесных двориков, огороженных плетнями или лёгкими жердевыми заборами. Большая дорога, которую напиты и хабеи называли Херсонесской или Неапольской – в зависимости от того, куда направлялись, – пролегла ровно посередине селища, образуя широкую прямую центральную улицу, вдоль которой тесно лепились в сторону горы и в сторону ровчака крытые камышом и соломой дома и дворы простых скифов, разделённые десятками узких, извилистых, грязных проулков. За серым от множества обсевших его домашних гусей и уток ручьём, до вздымавшихся застывшими зелёными валами не далее как в фарсанге гор, раскинулся вытоптанный луг, на котором под присмотром юных пастушат и больших, лохматых, гавкучих собак паслись принадлежащие жителям Таваны отары неприхотливых овец, пёстрые стада коров и табунки лошадей. Южнее, по обоим берегам реки Харак, виднелись разделённые межами неровные прямоугольники сжатых полей, превращённых до будущей весны в выгон для многочисленного, дававшего земле живительный перегной, а людям топливо, скота.

Перед въездом в селище со стороны Неаполя и Хабей от большой дороги уходила вправо по пологому с этой стороны склону (три других склона горы были весьма крутыми и неподступными) дорога к единственным воротам, зажатым между двумя квадратными башнями на середине короткой, не длиннее сотни шагов, северо-восточной стены, под которой склон перерезал неглубокий, заросший бурьянами, колючим шиповником и ежевикой ров.

Обменявшись на прощанье с херсонесскими купцами дружескими рукопожатиями и добрыми пожеланиями, Ториксак со своими двумя кибитками и десятком воинов свернул к крепости. Прогрохотав копытами и железными ободами по перекинутому через ров к воротам узкому бревенчатому мосту, огороженному с боков кривыми жердями, отряд Ториксака шагом въехал в Тавану.

Четверо молодых стражей в лёгких кожаных доспехах, застыв навытяжку возле распахнутых вовнутрь толстых, дубовых, оббитых железом воротных створок, восторженно отсалютовали сотнику сайев – сыну своего вождя – ударами копий о щиты. Дружески улыбнувшись в ответ и приветственно вскинув правую руку, Ториксак без задержки поехал дальше в направлении второй поперечной стены, делившей Тавану на две примерно равные половины. Эта передняя часть крепости представляла собой заросший травой пустырь, полого поднимавшийся на четыре сотни шагов к разделительной стене, на котором паслись без присмотра кони и козы, задумчиво жевали жуйку коровы и телята, копошились в пыли куры, валялись свиньи, бегали стаями и лежали в тени под высокой крепостной стеной собаки. Единственным сооружением здесь был сложенный из вязанок хвороста в центре пустыря высокий курган с небольшим деревянным помостом на вершине, в котором торчал рукоятью вверх длинный железный меч, – племенное святилище бога войны Ария. В случае вражеского нашествия, эта половина крепости должна была стать убежищем для жителей пригородного селища, их скота и домашнего скарба. Впрочем, за 25 прожитых Ториксаком лет такого не случалось ещё ни разу.

Длинные боковые стены города едва заметно расступались от передней северо-восточной стены до дальней юго-западной, которая была шагов на двадцать длиннее. Дальняя от въездных ворот половина крепости, расположенная в наиболее возвышенной части горы, представляла собой акрополь Таваны, застроенный домами племенной знати. Единственные ведущие туда ворота, расположенные, как и наружные, между двумя близко стоящими башнями по центру поперечной стены, оставались распахнутыми настежь и днём, и ночью, и никем не охранялись.

Въехав внутрь, Ториксак оказался на небольшой квадратной площади шагов в тридцать длины и ширины, от которой широкая, прямая центральная улица убегала аж до видневшейся в четырёх сотнях шагов глухой задней стены, деля акрополь на две половины. Вдоль главной улицы выстроились по обе стороны, окружённые высокими глухими каменными заборами (сказывалось близкое соседство с греками), длинные, одноэтажные, крытые яркой греческой черепицей дома и дворы местной знати, разделённые узкими поперечными проулками.

Первым с левой, южной стороны стоял дом ториксакова отца, вождя Скилака. Попасть в него можно было либо через узкую дверь с главной улицы, либо заехав во двор прямо с площади через небольшие – только, чтоб проехать кибитке, – ворота, украшенные тремя горизонтальными бронзовыми полосами тонкой, витиеватой ковки, изображавшими несущихся во всю прыть друг за другом и навстречу тем, что на другой створке, оленей (вверху), лошадей (внизу) и кабанов (посередине), преследуемых и терзаемых на бегу волками.

Ториксак направил коня к знакомым с детства воротам, проворно распахнутым расторопным молодым слугой вождя, едва только его заметный игреневый мерин показался в воротах акрополя. Ответив дружеским кивком на приветствия двух девушек, наполнявших деревянные вёдра водой из расположенного на площади напротив ворот усадьбы вождя единственного в крепости колодца, пробитого в известняковой толще горы, Ториксак шагом въехал мимо застывшего в низком почтительном поклоне у воротного столба слуги на родной двор. Следом за ним на двор вождя осторожно заехали обе кибитки и охранники.

Посреди небольшого, шагов двадцать в длину и пятнадцать в ширину двора, чуть левее ворот рос высокий дуб с толстым шершавым стволом и густой раскидистой кроной, посаженный молодым Скилаком лет тридцать назад, когда он только построил себе отдельный от отца дом и привёл в него свою первую жену Сатарху. Теперь верхушка этого дуба была самым высоким местом в Таване.

Почти всю западную сторону напротив ворот занимал длинный одноэтажный дом вождя, разделённый на десяток небольших комнаток, с двумя входными дверями вблизи боковых стен и десятком маленьких прямоугольных окошек под самой стрехой между ними. Справа перед фасадом дома виднелись два круглых, сложенных серого булыжника очага и высокая глиняная печь для выпечки хлеба. Сразу за левой створкой открывавшихся вовнутрь ворот была крытая коновязь для нескольких десятков лошадей и рядом с нею – большая навозная куча. По другую сторону ворот находился птичник – небольшой деревянный сарай с жердевыми насестами для кур вверху, загородками для домашних гусей и уток и соломенными гнёздами для несушек внизу. Всю левую сторону двора занимал широкий деревянный навес, под которым были сложены дрова, стояли кибитки и телеги, находились прикрытые тяжёлыми каменными кругами зерновые ямы. Справа под точно таким навесом имелись загоны для десятков овец, коз, коров и свиней – малой толики принадлежащего вождю скота, необходимой для каждодневного пропитания его большой семьи, а рядом ещё одна навозная куча.

Не успел Ториксак ступить с коня на родное подворье, как на него с радостным визгом налетели из-под дуба младшие сестрёнки: 16-летняя златокосая красавица Мирсина и 10-летняя, худенькая и некрасивая Госа. Приобняв повисших на нём девчонок за талии, Ториксак легко оторвал их от земли и, довольно улыбаясь, быстро закружил на месте, отчего они заверещали ещё громче. Сделав три-четыре оборота, сотник поставил сиявших от счастья хохотушек на землю, получил в награду два горячих сестринских поцелуя сразу в обе щеки, и спросил:

– Радамасад уже приехал?

– Нет ещё, – ответила на правах старшей Мирсина. – Он будет только завтра.

– Ну а где Савмак, Канит?

– Ах, они ещё с утра ускакали с двоюродными братьями стрелять зайцев и птиц к завтрашнему празднику!

– А что ж они тебя с собой не взяли, красавица?

– Ну, вот ещё! Больно нужно мне с ними по степи носиться! У меня и дома дел полно.

Ториксак расхохотался.

Тем временем из остановившихся посреди двора кибиток выбрались, ревниво поглядывая на златокосую красавицу Мирсину, его жёны и стали принимать от служанок детей. Отпустив, наконец, брата, Мирсина и Госа кинулись радостно обнимать и целовать невесток и малышей-племянников.

А от дверей дома навстречу царскому сотнику уже неспешно шёл, пряча в густых серебряных усах довольную улыбку, вождь напитов Скилак. То был высокий, крепко скроенный, мускулистый воин пятидесяти с небольшим лет, с узким, худощавым лицом, изрезанным длинными, глубокими, как боевые шрамы, морщинами, придававшими ему суровый вид. Одет он был в белую, подпоясанную тонким красным ремешком рубаху до колен с длинными рукавами, искусно расшитыми красно-зелёным, популярным у скифов растительным орнаментом, и в широкие малиновые шаровары из тонкого сукна, заправленные выше щиколоток в мягкие голенища простых тёмно-синих скификов. Вокруг его худой жилистой шеи свободно лежала витая золотая гривна в палец толщиной, с крылатыми хищными грифонами на концах, видневшимися под русой в "изморози", волнистой бородой, узким клином ниспадавшей со скул и подбородка до середины груди.

Стянув с головы башлык, Ториксак поклонился отцу в пояс, и не успел распрямиться, как оказался в железных тисках его рук.

– Как поживаете, батя? Всё ли у вас тут подобру-поздорову? – спросил Ториксак, касаясь поочерёдно щеками щёк родителя.

– Хорошо, сынок, хорошо! Хвала богам, у нас всё благополучно.

– А где бабушка Госа? Где матушки?

– Готовят с женщинами Октамасада завтрашний праздник.

Увидев робко приблизившихся за спиной мужа невесток с младенцами на руках, Скилак выпустил, наконец, из объятий сына и шагнул к ним.

– Ну-ка, ну-ка, красавицы! Дайте-ка я на вас погляжу! Вижу вы, невестушки, всё хорошеете! – молвил он с улыбкой, беря за плечи и целуя по-отечески в лоб сперва старшую, Ашику, затем младшую, Евнону, – А ты, Евнона, уж расстарайся: на сей раз подари мужу и нашему роду нового воина.

– Стараюсь, батюшка! Каждый день молю Табити о сыне,– заверила Евнона, стыдливо зардевшись под пристальным взглядом свёкра.

Мирсина и младшая Госа подвели за руки к дедушке ториксаковых малышей. Вождь поочерёдно брал их на руки, ласково вглядывался в милые детские личики, целовал в гладкие лобики и пухлые щёчки и бережно ставил обратно на землю.

– Ну-ка, козы, – обратился он к дочерям, – проводите жён старшего брата в их комнаты!

Приказав слугам и воинам Ториксака распрягать и ставить в стойла коней, а кибитки затащить на свободные места под навес, Скилак присел с сыном на заеложенную до блеска деревянную лавку, охватывавшую квадратом толстый бугристый ствол дуба.

– Ну, сотник, рассказывай, что там у вас в царском доме решили...

На другой день на подворье Октамасада, расположенном по другую сторону центральной улицы напротив усадьбы Скилака, состоялось важное семейное торжество – первый постриг и дарование имени первенцу его второго сына Скиргитиса.

Утром в Тавану приехал старший сын вождя напитов Радамасад с тремя младшими жёнами и целым выводком детей; старшая его жена постоянно жила здесь в Таване в принадлежащем Радамасаду доме, прилегающем с южной стороны к отцовскому двору. Старшему сыну Скилака от его первой жены Сатархи, три года назад переселившейся из дома вождя в тесный подземный дом, было уже за тридцать. Был он крепкой отцовской и дедовской породы: высок, широк в кости, мускулист, длиннорук, с большой лобастой головой, обросшей длинными волнистыми тёмно-русыми волосами, собранными на затылке в "конский хвост", с широкой, коротко стриженой бородой и пышными, скрывающими узкий рот усами.

Вот уже шесть лет Радамасад хозяйничал в крепости Напит, расположенной в устье одноименной реки, сменив на этом почётном и прибыльном посту дядю Октамасада. Это было одно из многих небольших укреплений, возведённых предприимчивыми и деятельными херсонесскими греками на морском побережье для охраны важной для них дороги, тянувшейся вдоль берега от ворот Херсонеса до Керкинитиды и дальше до Калос Лимена, а оттуда – через перешеек Тафра аж до устья Донапра-Борисфена и Ольвии. Но царь Скилур, после того как укрепился во власти в Скифии и набрал силу, сумел отвоевать у херсонеситов плодородные прибрежные земли между Калос Лименом и Напитом, которые они называли "Равниной" и очень ценили как свою житницу, вместе со всеми крепостями и городами. Защиту крепостей Напит и Харакены в устьях одноименных рек Скилур вверил вождю соседствующего с ними племени напитов.

Скилак, ставший вождём напитов двадцать лет назад, после смерти отца Радамасада, отправил начальствовать над Харакенами среднего брата Госона, а в Напите посадил младшего – Октамксада. Но когда возмужал его старший сын, Скилак отозвал Октамасада в Тавану, а пограничный Напит с двумя сотнями воинов гарнизона отдал под начало Радамасаду. Пару лет назад Госон захворал и умер, не прожив и пятидесяти лет. Скилак, чувствуя обиду младшего брата, предложил ему занять освободившееся место. Но Октамасад неожиданно отказался переезжать в Харакены, решив, видимо, дождаться в Таване смерти старшего брата, чтобы стать по выбору скептухов и воинов племени новым вождём напитов. Харакены же он попросил отдать под начало своему старшему сыну Фриманаку, как отдал вождь своему первенцу Радамасаду Напит. Но Скилак не уважил просьбу младшего брата, посчитав, что рано ещё 20-летнему Фриманаку доверять столь важный и ответственный пост, повелев тому сперва послужить в Харакенах сотником и поднабраться опыта под началом его двоюродного дяди – 40-летнего Танасака, сына младшего брата прежнего вождя Радамасада Скила.

Едва сойдя с коня и поцеловав встретившую его у ворот подворья празднично одетую старшую жену Акасту, порядком располневшую к своим тридцати годам, живя последние шесть лет вдали от мужа, Радамасад с тремя младшими жёнами и детьми направился через калитку в стене на соседний двор поклониться отцу Скилаку, бабушке Госе и двум матушкам – отцовским жёнам. Ни бабушки и никого из женщин дома не оказалось: все они с раннего утра отправились на подмогу женщинам Октамасада на соседнее, через дорогу, подворье, где в разгаре была большая стряпня к сегодняшнему празднику. Не было дома и отца. Зато Радамасад увидел на старой скамье под дубом Ториксака. Лениво поглаживая лежащую на коленях лохматую голову большого рыжего пса по кличке Лис, тот с улыбкой наблюдал, как 17-летний Савмак со смехом что есть силы раскачивает подвешенную на цепях к толстенной нижней ветке дуба широкую доску с визжащими от страха и восторга малышами.

Заметив вышедшего из-за кибиток Радамасада, Ториксак скинул с колен голову мирно дремавшего Лиса и с радостной улыбкой пошёл ему навстречу. Давно не видевшиеся старшие братья крепко обнялись и, похлопывая друг друга по плечам и спинам, соприкоснулись щеками. Затем Ториксак перецеловал по-родственному красавиц-невесток, племянниц и племянников, младшие из которых лежали запелёнатыми на руках у матерей. Следом, оставив ненадолго качели, подошёл поприветствовать семью старшего брата Савмак. Как и у братьев, тонкую прямую шею Савмака украшала витая золотая гривна с крошечными ветвисторогими оленями на концах, а вот серьгу в ухе, Савмак, в отличие от старших братьев, ещё не заслужил.

Радамасад отправил жён с сосунками обратно на своё подворье, а сам сел с Ториксаком под дубом и принялся выспрашивать у него подробности важных столичных событий, наблюдая краем глаза за шумными играми своих и ториксаковых детей, сразу нашедших на просторном дедушкином дворе общие интересы, главным из которых были захватывающие дух полёты на старательно раскачиваемых юным дядей Савмаком скрипучих качелях.

Младшие сыновья Скилака и Октамасада, 15-летний Канит и 13-летний Апафирс, с утра торчали на башне у въездных ворот, высматривая на теряющейся среди холмов на северо-востоке дороге гостей из соседнего племени хабеев. Оба были одеты по-праздничному: в украшенные яркой вышивкой рубахи и портки, обшитые золотыми зверовидными бляхами кафтаны, пояса, башлыки и скифики; у обоих на левом боку висели богатые гориты, а справа – акинаки в дорогих ножнах. Взяв в это солнечное утро на себя роль добровольных дозорных, оба имели к тому веское основание: потаённую любовь к одной из юных дочерей вождя хабов Госона – прелестной Фрасибуле, к несчастью, давно просватанной за Савмака.

Щуря на низкое солнце близорукие серо-голубые глаза, Канит вглядывался в зловещие, покрытые густой, как овечья шерсть, тёмно-зелёной порослью горы, близ которых пролегала большая дорога, мечтая о том, чтобы большая шайка диких тавров напала по пути к Таване на вождя Госона и его людей. Канит бы стрелой полетел на выручку хабеям, перестрелял бы и зарубил десятка два дикарей и у самой кромки леса, в самый последний момент вырвал бы из их рук бесчувственную от страха Фрасибулу. Поражённые и восхищённые его бесстрашным самоотверженным подвигом, вожди Госон и Скилак спросят, какую он хочет награду. И тогда Канит признается, что давно любит Фрасибулу, но не хочет мешать счастью старшего брата: пусть она сама сделает выбор между ними. И Фрасибула, нет сомнений, попросит отца отдать её в жёны своему отважному спасителю...

Время от времени Канит спрашивал своего более зоркого товарища, не показались ли ещё на дороге хабы. Бросив быстрый взгляд на Неапольскую дорогу, Апафирс отвечал, что никого пока не видно, и продолжал прерванное занятие – увлечённо сплёвывал в ров, стараясь доплюнуть до противоположного края. Но вот, при очередном взгляде на дорогу, Апафирс увидал над холмами облачко пыли, из которого стали спускаться в низину десятки всадников. Конечно, разглядеть на таком расстоянии кто это нельзя было, но у обоих наблюдателей не возникло сомнений, что то – не кто иной, как долгожданный вождь Госон с многочисленной роднёй и охраной.