Текст книги "Краски времени"

Автор книги: Виктор Липатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ХУДОЖНИКИ О ХУДОЖНИКАХ
И. Н. КРАМСКОЙ. Из писем В. В. Стасову

…Что касается прогрессивных идей Иванова, то, разумеется, я тут вместе с вами готов ставить сколько угодно восклицательных знаков, настоящих, а не из приличия только; тем более что я ни на минуту не забываю того, что если многие идеи Иванова теперь почти ходячие между лучшими художниками, то в 30-х годах это просто – революция… Как давно я был приготовлен к пониманию Иванова, может вам дать понятие следующее. Когда в 58-м году я увидел его картину, то вот что я тогда думал: "Есть такие создания у художников, которые можно считать совершенными портретами, лучше и похожее которых напрасно стараться и сделать. К числу их надо отнести: Юпитера, Венеру Милосскую, голову Мадонны (Сикстинской) и «Крестителя» Иванова. Вы видите, что если в группировке можно усмотреть незрелость, то вы поймете только, что я хочу сказать. Мне тогда не было 22 лет, и, уж конечно, все это было пока на степени инстинктов. Но я не хотел вас занимать собственной персоной, это только к слову – я хочу только сказать, что многие вещи я уже знал без книги и был убежден внимательным изучением Иванова работ. Но вот какая сторона была для меня нова и особенно интересна: это его судьба. Ни одной еще трагедии я не читал с таким глубоким и захватывающим дух волнением. Положим, тут все связано роковым образом, то есть его идеи и результаты труда его неизбежно ведут к трагической развязке; он умирает естественно, никто лично не виноват в его смерти, а между тем есть где-то виноваты! Я его чую!.. Вот когда я готов сказать: жизнь выше Шекспира!

А. С. Суворину

…Все говорят: русские художники пишут сухо, слишком детально, рука их чем-то скована, они решительно не способны к колориту, концепции их несоразмерны, темны, мысли их направляются все в сторону мрака, печали и всяческих отрицаний. Ну, так я ж вам говорю, что если это верно (а дай бог, чтобы это было верно), так это голос божий, указывающий, что юноша ищет правды, желает добра и улучшения. Вы скажете: да художника-то нет! Верно, художника нет, но есть то, из чего только и может быть художник. Легко взять готовое, открытое, добытое уже человечеством, тем более что такие люди, как Тициан, Рибейра, Веласкез, Мурильо, Рубенс, Ван Дейк, Рембрандт, и еще много можно найти, много показали, как надо писать.

…Когда вы смотрите на живое человеческое лицо, вспоминаете ли вы Тициана, Рубенса, Рембрандта? Я за вас отвечаю весьма храбро и развязно: "Нет!" Вы видите нечто, нигде вами не встречаемое! Это значит – вы видите иначе. Значит, русский художник видит не так, как художники других племен. И если он художник, то ему нет другого выхода, как создать свой собственный язык. И чем он оригинальнее и независимее, чем честнее и талантливее, тем ему труднее. А труднее вот почему: потому что русского художника никто не учит. У него нет учителей и не было. Вот почему русское искусство так медленно поднимается в росте.

Ф. А. Васильеву. 1872 г.

…Итак, мы тут живем и работаем. Шишкин нас просто изумляет своими познаниями, по два и по три этюда в день катает, да каких сложных, и совершенно оканчивает. И когда он перед натурой (я с ним несколько раз пытался садиться писать), то точно в своей стихии, тут он и смел и ловок, не задумывается: тут он все знает, как, что и почему. Но когда нужно нечто другое, то… Вы знаете. Я думаю, что это единственный у нас человек, который знает пейзаж ученым образом, в лучшем смысле, и только знает. Но у него нет тех душевных нервов, которые так чутки к шуму и музыке в природе и которые особенно деятельны, не тогда, когда заняты формой и когда глаза ее видят, а, напротив, когда живой природы нет уж перед глазами, а остался в душе общий смысл предметов, их разговор между собой и их действительное значение в духовной жизни человека, и когда настоящий художник под впечатлением природы обобщает свои инстинкты, думает пятнами и тонами и доводит их до того ясновидения, что стоит их только формулировать, чтобы его поняли. Конечно, и Шишкина понимают: он очень ясно выражается и производит впечатление неотразимое, но что бы это было, если бы у него была еще струнка, которая могла бы обращаться в песню. Ну, чего нет, того нет: Шишкин и так хорош… Шишкин – верстовой столб в развитии русского пейзажа, это человек-школа. Но живая школа. Но ведь после школы наступает жизнь, и хотя тоже школа, но другими приемами, чем прежде передаваемая, – это он, как и следовало ожидать, отрицает: вечная история. Впрочем, что ж. что я произношу приговоры? Ведь Шишкин до сих пор еще не перестал расти, и черт его знает, до которых пор он вырастет, а что он растет – это несомненно.

В. В. Стасову. 1876 г.

…Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется справедливым, чтобы художник был одним из наиболее образованных и развитых людей своего времени. Он обязан не только знать, на какой точке стоит теперь развитие, но и иметь мнения по всем вопросам, волнующим лучших представителей общества, мнения, идущие дальше и глубже тех, что господствуют в данный момент, да вдобавок иметь определенные симпатии и антипатии к разным категориям жизненных явлений.

…Репин обладает способностью сделать русского мужика именно таким, каким он есть. Я знаю многих художников, изображающих мужичков, и хорошо даже, но ни один из них не мог никогда сделать даже приблизительно так, как Репин. Разве у Васнецова есть еще эта сторона. Я, например, уж на что стараюсь добросовестно передавать, а не могу же не видать разницы. Даже у Перова мужик более легок весом, чем он есть в действительности; только у Репина он такой же могучий и солидный, как он есть на самом деле…

Продолжаю утверждать – Репин еще подарит нас доказательствами своей силы. Надо только отказаться от иллюзий и не навязывать человеку того, чего в нем нет. Вспомните, что особенно хорошо у Репина? Самое сильное "-Бурлаки" и "Музыканты", трактованные как группа людей просто и ничего больше. Идея в "Бурлаках" есть помимо воли Репина, она в самом факте, а то, что он умышленно прибавлял, только, по-моему, ослабило силу впечатления…

В. М. Васнецову. 1878 г.

…Я вот что думаю. Вся русская школа за последние 15 лет больше рассказывала, чем изображала. Вы попали в ту полосу, когда это направление начинает проходить. В настоящее время тот будет прав, кто изобразит действительно, не намеком, а живьем. Что изобразит? Да все! Не станет же талантливый человек тратить время на изображение, положим, тазов, рыб и пр. Это хорошо делать людям, имеющим уже все, а у нас дела непочатый угол. Вы один из самых ярких талантов в понимании типа; почему вы не делаете этого? Неужели потому, что не можете? Нет, потому что вы еще не уверены в этом. Когда вы убедитесь, что тип, и только пока один тип составляет сегодня всю историческую задачу нашего искусства, вы найдете в своей натуре и знание и терпение, словом, вся ваша внутренность направится в эту сторону, и вы произведете вещи поистине изумительные. Тогда вы положите в одну фигуру всю свою любовь, и посмотрел бы я, кто с вами потягается?

…Вы положительно должны поехать к Репину и видеть его картину "Иван Грозный убил своего сына". (Боже мой, какая избитая тема и избитый эффект! Да это было: Шварц и пр.! Словом, странно!) Нет, положительно поезжайте, если незнакомы – познакомьтесь… Видеть необходимо! Необходимо убедиться лично (так сказать, вложить персты), что русское искусство, наконец, созревает. Вы не можете себе представить, какое это отрадное убеждение… Репин поступил по отношению к огромному числу и художников, и прочих умных людей даже неделикатно. А именно: умные люди всегда имеют теории, и теории иногда столь все разрешающие, что это удивительно! Странно, конечно, только одно, что плоды теории всегда тощи, но это теоретиков ни на волос не смущает. Например, скажу о себе. Я был очень благополучен, придумав теорию, что историческая картина поскольку интересна, нужна и должна останавливать современного художника, поскольку она параллельна, так сказать, современности и поскольку можно предложить зрителю намотать себе что-нибудь на ус. Серьезно говоря, чем не теория? В ней и глубина и… ну, словом, только умный человек может дойти до таких выводов, а потому: что такое убийство, совершенное зверем и психопатом, хотя бы и собственного сына? Решительно не понимаю, зачем? Да еще, говорят, он напустил крови! Боже мой, боже мой! Иду смотреть и думаю: еще бы! Конечно, Репин талант, а тут поразить можно… но только нервы. И что же я нашел? Прежде всего, меня охватило чувство совершенного удовлетворения за Репина. Вот она, вещь, в уровень таланту. Судите сами. Выражено и выпукло выдвинуто на первый план – нечаянность убийства! Это самая феноменальная черта, чрезвычайно трудная и решенная только двумя фигурами… Что же из этого следует? Ведь искусство (серьезное, о котором можно говорить) должно возвышать, влить в человека силу подняться, высоко держать душевный строй?.. Да, конечно, да! Ну а эта картина возвышает?.. Не знаю. К черту полетели все теории!! Впрочем, позвольте… кажется, возвышает, не знаю, наверное, как и сказать. Но только кажется, что человек, видевший хоть раз внимательно эту картину, навсегда застрахован от разнузданности зверя, который, говорят, в нем сидит. Но, может быть, и не так, а только… вот он, зрелый плод.

КРАСОТА НЕОБЪЯСНИМАЯ

С Саврасова появилась лирика в живописи пейзажа и безграничная любовь к своей родной земле.

И. И. Левитан

Алексей Кондратьевич Саврасов (1830 – 1897) – один из создателей русской национальной пейзажной живописи, мастер лирического пейзажа. Член-учредитель Товарищества передвижников. Жил и работал в Москве.

Земля, на которой жил Саврасов, была для него любимая. Красавица. А лучше сказать – раскрасавица! Всегда ему нравилась – и в радости и в печали. Художник даже говорил: "Надо быть всегда влюбленным, если это дано – хорошо, нет – что делать, душа вынута". Особенно любил, когда природа только начинала расцветать… В Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где преподавал, еще, бывало, твердят о программах да об экзаменах, а Саврасов уже знает: распускаются фиалки, на дубах кора высохла, грачи прилетели… На улицах Москвы он сам – большой, неуклюжий, возбужденный – казался вестником весны. Первым из преподавателей устремлялся в поле, леса, парки, а следом тянулась стайка учеников, которых любил и звал за город, на натуру: "…Там красота необъяснимая. Весна".

Всю жизнь он писал весну. Вот "Ранняя весна" – с проталиной, еще неуютно глядящейся среди снегов; с избой, удивленно всматривающейся в эту проталину своими подслеповатыми окнами; с ликующим небом, где облака совсем по-весеннему легки и задумчивы… Одна из картин позднего периода – "Весна. Огороды". Что, казалось бы, в ней особенного?..

А нам сразу же вспоминаются восхитительный запах оттаявшей земли, удивительный аромат весеннего утра. Привольно вздыхают рыжие огороды, а зимняя хмарь поднимается неохотно в бездонное небо. На наших глазах дома оттаивают от зимы, и куры, бесцеремонные властители новой поры, деловито роются в земле. Ничего, казалось бы, особенного… Великий секрет живописи Саврасова в ее кажущейся простоте. Он умел глубоко чувствовать и понимать природу, видеть ее красоту.

Не старался объяснять, истолковывать. А словно пел в унисон, кисть его была разбужена восхищением. Сохранял на полотне то, что его волновало, что любил. Так писал всю жизнь. Двадцати четырех лет стал академиком, не являясь воспитанником Академии художеств, но это не вскружило ему голову. Не превратился в модного художника, остался самим собой. Потому и сумел в сорок один год создать свою лучшую картину "Грачи прилетели"… Тоже о весне. Впоследствии судьбу Саврасова называли фантастической. Говорили несправедливо и с непониманием, что до "Грачей" он "проявил себя в ряде довольно бесцветных картинок". А у него не было бесцветных картинок. Даже в самые тяжкие годы своего бездомного и нищенского житья находил в себе силы и писал пейзажи прекрасные… В трудный для себя час пришел он к П. М. Третьякову и попросил денег. Тот не отказал, но предложил художнику дописать начатую картину: елки спускаются к роднику… Саврасов не стал, потому что вещь зеленая, а зеленую надо создавать летом… Тогда он бежал по жизни, как большой, смертельно раненный зверь. "Куда? Куда уйти от этой ярмарки? – спрашивал. – Кругом подвал, темный, страшный подвал., я там хожу".

А когда писал картину "Грачи прилетели", переживал, может быть, свои лучшие часы, о "подвале" и не думал.

Сейчас эта картина стала хрестоматийной, примелькалась в тысячах репродукций – и мы уже заранее смотрим на нее с почтением, не давая себе подчас труда разобраться, в чем все-таки ее очарование.

В "Грачах" все просто, безыскусно, обычно. Весна. Март. И грачи действительно прилетели. А непросто и этой картине соприкосновение мгновения встречи и мгновения расставания. И холоден день, а везде рассеяны крохи тепла. И невеселая картина, но и не грустная. Душа оттаивает и волнуется. Словно вышел ты, глянул вдаль, и взгляд твой увяз среди еще не убегающих снегов и победно темнеющей земли, да и потерялся за линией горизонта, обозначенной рыжинкой леса…

Даль такая на многих картинах Саврасова: что-то всегда манило и тревожило его в необъятных просторах. Любил, писать Волгу, ее бескрайний многокрасочный простор…

Смотришь в небо и натыкаешься взглядом на нависающий полог клубящейся тучи, где вместе с юной грозой еще таится стылая зимняя хмурость. Ускользаешь от нее в синь "окна" и восхищаешься голубой бесконечностью неба… Хоть под ногами еще лежит снег, но уже не схвачены морозом тени берез, они рассеянно пали на снег, как будто указывают дорожки, по которым бежать ручьям. Снег не зимний, а алмазно вспыхивает – испещрен ударами, которые наносит весна. Всмотритесь – сколь много оттенков в этом, пытающемся вобрать в себя цвета и силу весны и потому погибающем, весеннем снеге. Весенний снег – снег-отступник перед нами, уже примирившийся с большой проталиной.

Все живет и движется в этой картине. Мы слышим "разговор" берез, уже "поживших", искривленных годами и жизнью, и совсем юных, стыдливо выходящих из воды. Сказание о русской березе.

И торжествуют грачи. Не только гонцы весны – ее хозяева. Хлопочут, устраиваясь на березах. Быстры, порывисты, деловиты. У каждой птицы свое настроение, своя занятость. Апофеоз этой занятости – грач, задумчиво стоящий на снегу с веточкой в клюве. Виновник негромкого, почти незаметного, но торжества. Еще секунда, и он взлетит, понесет веточку к гнезду – спокойный, рассудительный, любопытствующий.

Картине свойственно единое дыхание. Когда предполагали, что она создана в один день, исходили из рождающегося впечатления удивительной гармонии. Передний план неразрывно связан с простирающимися полями, легко уходящими к горизонту. Дома поселка за забором – естественная граница, не разъединяющая, но соединяющая два плана в картине: ближний и дальний. Органично вписываются в пейзаж домики и старая церковь с колоколенкой. Жилье человека здесь так же естественно, как березы и грачи…

Картина пасмурна, а мы везде чувствуем солнечный свет – светится теплый влажный камень церкви, и забор, и крыша дома. И снег малинится, и тучи слегка розовеют. Зима не возродится. Надежда рождается и не исчезает…

Небольшую картину "Грачи прилетели" сравнивали с вступлением к "Снегурочке", опере Римского-Корсакова, она стала национальной картиной, вобравшей в себя негромкую красоту ярославских, костромских, московских земель – сердца России.

Известный учитель русских живописцев П. П. Чистяков, увидев картину, написал: "…полное впечатление чистого художественного произведения"…

В пейзаже "Грачи прилетели" нет человека, но есть все, чем он жив: его дом, его природа, его небо, его птицы, его дали, есть уголок его родины. Перед нами земля всех, на ней живущих. Картина, как и многие другие полотна Саврасова, демократична.

Художник поднимает цветастое пламя радуги ("Радуга") над деревенскими домиками да сарайчиками. Его картина "Домик в провинции. Весна" светится красной железной крышей, теплой стеной. Милый провинциальный уют расцветает с приходом весны.

Во многих работах Саврасова звучат драматические ноты. Рядом с картиной "Грачи прилетели" висит в Третьяковке "Проселок": деревья, "задрав" свои кроны, унылыми путниками бредут по размытой, драгоценно сверкающей лужицами дороге вдоль ржаного спелого поля. Обнаженно светится, переливается красками мокрая земля…

В "Ночке" лес над рекой или озером встает сказочной стеной. Тревожное небо освещено луной, а белые облака поднимаются живыми горами. Лунный луч призрачно освещает озерную гладь, бежит по воде, словно кто-то идет сюда, к берегу, к лесу. Будто слышится: шумят вокруг большие деревья.

Удивительны у Саврасова лунные ночи. Так и хочется сказать – ослепительные лунные ночи, создающие иллюзию глубокого, почти мертвого сна. Резкие тени от деревьев, домов, кладбищенских крестов кажутся пугающими, словно бы тенями чего-то давнего, погибшего, но заявляющего свою власть на обнаженное лунной ночью поле. Этот мотив повторяется и в картине "У сельского кладбища в лунную ночь". Церковка. Голые деревья. Вдали избы и виднеется фигурка человеческая – согбенная, с палочкой: мать ли плакала у могилы, отцу ли не спалось? И возникает беспокойство: бредет человек, беспощадно освещенный лунным светом, – куда, зачем? Изломанными щупальцами тянутся тени деревьев. Загадочно-прекрасным кажется лунной ночью и болото.

Пейзаж у Саврасова – не просто природа, но жизнь человека, часть его жизни, часть его счастья, без которого он существовать не может, не хочет… Художник был влюблен в свою землю, у него душа была не "вынута". Он действительно совершил "подвиг любви": не соблазняясь, не предавая, честно рассказывал о своей любви к природе. Когда его сравнивали с добрым доктором, то вспоминались, очевидно, безвестные знаменитые земские врачи, которые многое знали, многое понимали и главное – чувствовали. Вот и Саврасов призывал: "Главное – чувствуйте".

ГЛАШАТАЙ ИСТИН ВЕКОВЫХ

…Московская школа… яркий отпечаток страстного увлечения и художественного подъема, вызванного удивительной личностью и горячей проповедью Перова.

М. В. Нестеров

Василий Григорьевич Перов (1834 – 1882) – один из основоположников русской реалистической живописи второй половины XIX века, член-учредитель Товарищества передвижных выставок. Жил и работал в Москве.

Вce страдания мира отражались в этом оцепеневшем человеке. Достоевский словно сидит в огромном бездонном космосе. Не всесильный, не бог, очень обыкновенный интеллигент своего времени. Перова даже упрекали, что показал, он просто разночинца и никого более. Из космоса своих мыслей смотрит Достоевский на вращающуюся землю, покрытую липкой паутиной лжи и насилия. Видения, сцены, события чередой проходят перед сосредоточенным взором писателя… Любопытна деталь – у всех портретируемых Перовым глаза светятся, они с искоркой, лишь у крестьянина Фомушки-сыча недоверчиво-скептический тусклый взгляд, да у Достоевского глаза темным-темны. Они темны от страданий.

Достоевский положил ногу на ногу, нервно замкнул руки на колене, задумался глубоко, тяжко и так страшно, что, кажется, не очнется – образовал вокруг себя некий "магический круг", в котором будто бы сконцентрировалась вся прожитая жизнь. Он "как бы в себя смотрит" – и через кристалл этой жизни глядит на землю, все видит, скорбно оценивает, каждого человечка взвешивает на весах совести, но героев своих произведений берет из своего сердца. В это время Достоевский пишет "Бесов". О Николае Ставрогине он так и сказал: "Я из сердца взял его"…

Перед нами многое переживший и испытавший, многое повидавший человек, который за участие в кружке петрашевцев был подвергнут "смертной казни расстрелянием", казни избег, но навсегда остался под полицейским надзором. Властитель дум, уже знаменитый писатель, автор "Униженных и оскорбленных", "Преступления и наказания", "Идиота"…

Достоевский талант Перова чтил. О картине "Проповедь на селе" отозвался: "Тут почти вся правда", об "Охотниках на привале": "Что за прелесть!", о портретах: "Угадывает главную мысль лица".

Перов пришел к Достоевскому со своей правдой, и писатель, который в то время уединялся в своем кабинете и никого видеть не хотел, с Перовым сдружился, принял его, услышал его "горячую проповедь" и откликнулся на нее. Потому и портрет удался и стал "мучительно-прекрасным", пс мнению Крамского, одним "из лучших портретов русской школы".

Портрет заказан был Перову П. М. Третьяковым, который Достоевского любил трепетно и застенчиво, называл его пророком: "Был всему доброму учитель, это была наша общественная совесть". Перов написал не пророка – совесть. И работой своей остался доволен: "горячо будет".

Перова находили умным, желчным, иронично-самолюбивым. И вместе с тем, вспоминает К. Коровин, замечалось в нем что-то детское. Он был одновременно и суров и беззащитен. А на автопортрете представился сильным и властно-мрачноватым. Повернулся к нам требовательно, словно бы именно он взыскующий судья нашим поступкам.

Он судья своему времени – "поэт скорби", показывавший в картинах горькую судьбу, бесправие, рабство и нищету народа. 1

…Горе крепкими когтями вцепилось в убогую крестьянскую жизнь и гонит ее в бесконечно-горький путь по безмерной земле на фоне бескрайнего неба: "Проводы покойника". Оно отчаянно согнуло спину вдовы крестьянина, "…глядя на эту одну спину, – писал Григорович, – сердце сжимается, хочется плакать".

Какая-то жуть затонувшего царства есть в другой картине – "Последний кабак у заставы". Все реально до мелочей и полно привидений, злой околдованности, давящей тоски и предчувствий. Страшно угарным веет из красноватых окон кабака. Среди этого грозящего молчания, рокового одиночества, холода, снега – бесконечно терпелива и затеряна женская фигурка, она безмолвно молит о спасении. Два столба заставы с самодержавными орлами, на верхушках застыли знаками всесильного мрачного царства, стражами у дороги, которая вьется, уводит из ниоткуда в никуда.

"У заставы, в харчевне убогой Все пропьют бедняки до рубля" (Некрасов). Последний кабак, последний пир во время чумы, последняя дань городу-спруту…

Город-призрак, город-губитель возникает в бледно-золотистом тумане над жертвой, в картине "Утопленница" – неумолимо и грозно, а его верный раб, равнодушный страж – будочник сидит возле тела утопленницы…

"Тройка" Перова долго висела в комнатах П. М. Третьякова, с которым художника связывала тесная дружба.

Когда сегодня мы смотрим, как дети отчаянно волокут огромную, обледеневшую бочку мимо кремлевской стены, нелегкая судьба учеников мастерового трогает нас, но более всего поражает какая-то бесконечность движения. Словно не будет конца изнуряюще-надрывному пути…

Перов смотрел на искусство как на тяжелую, необходимую обществу работу. "Позор артистам, – говорил он, – сделавшим из него (искусства. – В. Л.) забаву и уронившим его настолько, что оно будет годно возбуждать только мелкие и грязные страстишки, но не высокие чувства души человеческой".

С первых своих картин художник выступал, мастером социальной сатиры, обличителем язв самодержавно-крепостнического государства. В картине "Первый чин. Сын дьячка, произведенный в коллежские регистраторы" разве простой коллежский регистратор перед нами? Это же Наполеон перед Аустерлицем. Будущий повелитель канцелярий и обирала. Мертвая хватка чувствуется в сыне дьячка. Он крохотный, но уже такой необходимый столпик империи. "Будешь ты чиновник с виду и подлец душой". Слова Некрасова могли быть подписаны под картиной. Ограниченный и туповатый, но ненасытный и не знающий сомнений, сын дьячка примеряет фрак и триумфально готовится в подлецы.

Великий гнев Перова особенно явственно ощущаем мы в сатирических рисунках, где изображаемые им персонажи грубы, угловаты, обнаженно-обличительны. Лица-гримасы, фигуры-идолы. Дико выпучены глаза и разодран гневным криком рот у "Генерала, требующего лошадей". Беспредельно злобна барыня-салтычиха, выслушивающая наушницу…

Художник создает целую галерею разных типов русской жизни. Глядя в пол, безнадежно терзает гитару "Гитарист-бобыль"… Умудренный терпением "Странник", ладно снарядившийся в дорогу, смотрит на нас со спокойным достоинством. Высохший, вымороченный жизнью "Учитель рисования" оставил все свои мечты и желания.

Бурное негодование в официальных кругах вызвал "Сельский крестный ход" Перова, думали даже, что художник может "попасть в Соловецкий". Обошлось. Но картину убрали с выставки и запретили ее репродуцирование. Крестный ход – пьяное шествие, бредущее по болотистой осенней земле в ненастную, промозглую погоду. Из рук дьячка валится Евангелие и пасхальное яйцо, дьякон ползает по крыльцу, а священник почти вываливается из избы, с трудом понимая, очевидно, где он и зачем… Обличает служителей церкви и "Чаепитие в Мытищах", где шарообразный франт-монах, заплывший жиром довольства и благополучия, брезгливо отворачивается от нищего, солдата-калеки.

Еще Белинский замечал, что "ядро коренного московского народонаселения составляет купечество". Оно смотрит на нас с картин Перова во всей своей безобразной наготе. Купеческая орда предстает в картине "Приезд гувернантки в купеческий дом". "Сам", держащий жизнь за глотку, вышел навстречу гувернантке, грохоча сапогами и выпятив живот. Дико и тупо-оценивающе смотрит он на девушку, в чьей скромной, стесняющейся фигурке угадывается вся биография: бедность, желание выстоять, достоинство и подневольность… Обитатели застойно-животного мира глядят на нее, как на заморскую диковину…

В "Портрете Камынина" художник живописал "купеческого царя"; на невыразительном, недобром лице на месте рта прорублена щель не для мудрых слов и песен, а для скрипучих назиданий и изводящих укоров. Камынин – власть, сила; его топыристые пальцы сцеплены покрепче амбарного замка. Все узнали в Камынине одного из героев "темного царства" Островского: "Вот… он, знаменитый Тит Титыч Островского". Портрет вызвал большое недовольство у заказчиков. Они спрятали его и на выставках выставлять не разрешили.

Один из своих рисунков Перов назвал "Современной идиллией". – посадил купца на трон среди славословящих.

Естественно, что именно Перов написал портрет своего любимого драматурга Островского.

…Большой, неспокойный, очень живой человек упирает в колени руки, готовые к жесту, к движению. Островский смотрит – светит глазами, уверенный взгляд останавливает вас, столько в нем яркости, что его трудно выдержать. Плотный и ядреный человек излучает неуемное любопытство, энергию и гостеприимство. Художник представляет нам знаменитого драматурга как натуру сильную и широкую…

Всего четыре года работал Перов над портретами, но сумел создать великолепную галерею психологических образов. "Эти все люди живут и дышат", – говорил В. В. Стасов.

Композитор и пианист А. Г. Рубинштейн на портрете работы Перова не только воздействует "гипнозом своей мощной художественной личности", но словно бы изнемогает сам под его бременем, под лавиной музыки. Сидит нервно, руки нетерпеливы, тайное недовольство не дает ему покоя. Как бы сосредоточивается перед прыжком, перед схваткой.

Особенность Перова-портретиста в том, что не мгновение жизни человека, не движение ума и чувства передавал он, а проницал всю его жизнь и как бы писал ее итог.

…В глубоком кресле, на троне своей старости сидит Даль. Глаза его, "быстрые, проницательные… стального отлива", светятся – свет идет издалека, может быть, еще от тех дней, когда ездил Даль, Казак Луганский, с Пушкиным по оренбургским степям и когда Пушкин весело надписал ему свои сказки: "Твоя от твоих! Сказочнику Казаку Луганскому – сказочник Александр Пушкин". Давно это было. Давно умер Пушкин – на руках у Даля, Даль провел у постели смертельно раненного поэта последнюю ночь!.. Прошли годы. Как славно потрудившийся человек глядит Казак Луганский на дело рук своих, которые бережно сложил перед собой на коленях. Длинные, "музыкальные" пальцы долгие годы неутомимо водили гусиным пером… Окончен главный труд жизни – Толковый словарь, столь знаменитый словарь Даля и в прошлом и в нынешнем веках. Собраны и изданы русские пословицы, написаны сказки. Как-то Даль сказал.: "Назначение человека именно то, чтоб делать добро". Красив и покоен Даль в минуту, когда пришла пора соизмерять намерения, усилия и достигнутое.

Перова часто сравнивали с писателями – властителями умов в XIX веке. Называли то Гоголем, то Достоевским, то Некрасовым живописи. Как бы там ни было, а кисть художника, его взгляды были всегда созвучны темам, всегда волновавшим русскую литературу, потому что темы эти рождала нелегкая и противоречивая действительность. Роль Перова в истории русского искусства огромна. Его бескомпромиссность и стремление показать правду жизни нашли самый горячий отклик в сердцах современников, особенно в сердцах молодых современников, его учеников.

В Московском училище живописи и ваяния, где он был профессором, "все жило Перовым, дышало им, носило отпечаток его мыслей, слов, деяний". К ученикам Пе-ров был очень добр, помнил и свои бедствования в ранней юности, умел воодушевлять чувства молодых людей, зажигать мысль, на многое открывал глаза. "И мы тогда еще слепые, – вспоминал художник М. В. Нестеров, – прозревали…"

Его авторитет был так велик, что Крамской звал его "папой московским" и очень волновался, когда "папа" вместе с Шишкиным пришел смотреть его "Майскую ночь".

В чужих краях чувствовал себя неуютно, не смог выдержать назначенного пенсионерского срока в Европе, мешало ему работать там "незнание характера и нравственной жизни народа".

С любовью и уважением создает Перов образ труженика и мыслителя в картине "Русский крестьянин". На фоне бледно-голубого неяркого весеннего неба, на вершине холма одиноко сидит он, главный хозяин всей земли, сложив перед собой натруженные руки. Вокруг на просторах – весна. Крестьянин задает себе нелегкие вопросы и думает горькую думу…