Текст книги "Путь на Грумант"

Автор книги: Виктор Георги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Однако рассвет торопит. Подняли паруса. Кормщик, прежде чем взяться за правило, поскреб мачту, дразня – вызывая попутный ветер: в море не до шуток – станешь суеверным. И коч пошел – побежал навстречу всплывшему над горизонтом берегу.

Попутный ветер и поднятый на двенадцатиметровой грот-мачте парус, который поморы по праву называли «прямой благодатью», сделали свое дело – мы вошли в фарватер гавани Благополучия. Последние несколько сот метров пришлось попотеть на веслах: отливное течение пыталось отбросить коч от желанной цели. Желанной для нас в тот вечер, хотя уже на вторые и третьи сутки вынужденной стоянки на Соловках, мы будем все чаще посматривать на гонимые полуночником тучи, с надеждой ожидая попутных южных ветров.

Тем летом на Соловках приступила к работе комплексная экспедиция Академии наук СССР, составляя каталог-свод древних памятников Беломорья. 90 тысяч рублей было отпущено ученым для этих целей. Если разобраться, то это мизерная сумма по сравнению с теми средствами, что тратятся ежегодно не для учета и сохранения, а для промышленной эксплуатации природных богатств заповедного архипелага. Есть в том и доля просто-напросто узколобого мышления отдельных горе-руководителей. Приведу лишь один пример, свидетелем которого был сам.

1 В монастырской гавани Соловецкого кремля

В поселке решили восстановить действовавший когда-то на Соловках водопровод. Для этого вырыли экскаватором канаву и стали выдирать из земли диковинные трубы-бревна. Лишь ученым, прибывшим с нами на остров, удалось прекратить это варварство – трубы-то оказались действительно уникальными. Почти метрового диаметра осиновые стволы были удивительным образом просверлены или прожжены по сердцевине. И служили они монахам, наверное, не одну сотню лет. И еще могли бы послужить при умелом ремонте-реставрации. Во всяком случае, намного дольше, чем современные стальные трубы. Вот вам и Соловки, вот вам и государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник союзного значения…

Но не будем драматизировать случившееся. Как с легкой руки писалось в старые застойные времена, есть на Соловках и положительные примеры. Да и трудно, очень трудно вести затянувшуюся реставрацию кремля при ежедневном наплыве сотен и сотен туристов. Во всяком случае, к концу пятых суток стоянки коча в гавани Благополучия местные экскурсоводы уже рассказывали туристам и о нашем «Поморе», включив его в перечень подлежащих показу достопримечательностей, которых здесь немало. Взять те же самые каменные лабиринты, разбросанные по островам и побережью Белого моря. С ними связана одна из загадок появления и исчезновения морских охотников неолита. Что ж, пользуясь вынужденным затишьем в нашем плавании, расскажу о некоторых гипотезах, так или иначе пытающихся объяснить существование каменных «вавилонов», как называют лабиринты поморы.

В одном из наших походов по Беломорью я познакомился с Владимиром Афанасьевичем Евтушенко – краеведом из поселка Полярные Зори Мурманской области. Помню, как впервые подошел ко мне этот невысокий человек с непокорными седоватыми кудрями и, сунув под нос листок с какими-то кругами-схемами, спросил: «Вы знаете, что это такое? Нет? А ведь это чертеж знаменитых каменных лабиринтов: вот здесь начинается „дорожка“, а двойная спираль доведет ее до центра круга и вернет обратно. Понимаете, как все просто? Посмотрите внимательнее… А теперь попробуйте нарисовать схему лабиринта самостоятельно», – Владимир Афанасьевич, перевернув листок чистой стороной, с нескрываемой иронией следил за моими попытками нарисовать нечто похожее на только что виденный чертеж. – «Не получается? И ни у кого не получается с первого раза, потому что надо знать саму идею „дорожки“, до которой люди додумались тысячелетия назад. „Дорожки“ в неолит…»

Лет двадцать назад Евтушенко «заболел» лабиринтами. Увлечение началось случайно: просматривая историческую литературу, в одной из книг он увидел схему Кандалакшского каменного «вавилона» и добросовестно перенес чертеж в тетрадь. С тех пор Владимир Афанасьевич миллион раз вычерчивал схемы всех известных на Беломорье и в странах Скандинавии лабиринтов и пришел к мысли, что их строители использовали идею исключительного рационализма – стремились выложить из камней непрерывную дорожку на ограниченном участке местности. Зачем? В этом-то и все дело.

– Древний человек всегда делал что-то осмысленное, поддающееся логике. Так? – убеждал меня Евтушенко. – И если сегодня мы не можем найти смысла в его поступках, значит… Значит, первоначальная конструкция лабиринта эпохи неолита до нас дошла в измененном виде. А что может быть разумнее использовать это сооружение в рыбном промысле? Ведь нашли же археологи общее сходство плана лабиринта с устройством «тайников», «убегов» и подобных им простейших приспособлений для ловли рыбы в полосе отлива, правда, выдвинув предположение о возможном использовании лабиринтов древними рыбаками в магических целях для удачи на промысле. Карельский же краевед Мулло пошел по пути объяснения утилитарно-хозяйственного назначения лабиринтов, считая, что они служили моделями рыболовных ловушек или даже… сами были такими ловушками.

(Надо сказать, что в последние годы наши беседы с Евтушенко, которые так или иначе касались его увлечения, всегда переходили в спор. Причем каждый оставался при своем мнении. Поэтому пусть читатель не удивляется некоторой резкости в отдельных высказываниях.)

– Может, вам, Владимир Афанасьевич, надо было просто-напросто повнимательнее выслушать доводы сторонников теории назначения лабиринтов как культовых сооружений?

– Я изучил точки зрения всех исследователей. При этом исходил из того, что развитие общества связано с совершенствованием орудий труда. Тысячелетия назад люди не знали сетей – и они додумались до лабиринтов… Говорят, что был когда-то «золотой век» изобилия. Неправда! Человеку всегда приходилось кровью и потом добывать свой хлеб насущный.

Да, сама загадочность структуры лабиринтов очень привлекательна для религии, построения разнообразных мифов, основанных на вере в сверхъестественные силы. Для таких, как вы, Виктор Сергеевич, сторонников культового назначения лабиринтов. Однако мы ведь вместе были на Соловках и видели, что там рядом с древнейшими, истинными лабиринтами выложены даже более поздние «псевдовавилоны» времени Петра Первого…

– А что означает для вас «истинный лабиринт»?

– Я думаю, что он связан с цивилизацией арийцев-индоевропейцев (не путайте с фашистской теорией арийской расы!). Почему в индийских ведах и персидских авестах, дошедших до нас как предания жрецов, говорится, что когда-то прародители арийцев жили у Северного полюса? Почему в них описываются такие явления природы, которые нельзя придумать – например, северные сияния? Так, может, действительно человеческая цивилизация зародилась на Севере? Ведь доказано, что шесть-восемь тысячелетий назад у нас было намного теплее…

– Постойте, Владимир Афанасьевич. Ну а при чем здесь лабиринты?

– Как при чем?! Арийцы ушли через Урал на юг, где не было приливов и отливов и такого множества камней на берегах. Ушли, унося с собой идею «дорожки», которая им больше не понадобилась в практических делах. Пришедшие на территорию Северной Европы представители новой цивилизации не смогли сразу понять назначение и идею оставленных лабиринтов.

– И когда, по вашей теории, это произошло?

– Мы знаем, что два тысячелетия назад было великое переселение народов. Если же основываться на датировке самих лабиринтов, то одни считают, что их строили не более трех тысяч лет назад, а Другие – пять тысяч. Очевидно, что надо лабиринты «привязывать» к стоянкам неолитических охотников. И мы – я имею в виду секцию краеведения Северного филиала Географического общества СССР, председателем которой я являюсь, это Делаем. Разработали свою методику и сейчас исследовали все известные лабиринты на Соловецких островах и на Кольском побережье. И доказали, что все древние лабиринты имеют равномерную по ширине «дорожку» в 15–20 сантиметров, ограниченную одной или двумя стенками спиралей, а специальные камни-наполнители регулируют ее ширину и плавность поворотов…

– Извините, Владимир Афанасьевич, но я все равно не понимаю: при чем здесь камни-наполнители и арийцы, индийские веды и «равномерные по ширине „дорожки“»? Вслед за Мулло вы утверждаете, что лабиринты – это схемы рыболовных ловушек или даже древних нерестилищ. Но ведь надежнее и проще бы эту схему-чертеж выбить на скале, чем выкладывать камнями – на морском мысу. Это первое.

Второе. Почему эти модели дошли до наших дней, а сами ловушки-нерестилища – нет?

Третье. Если настаивать на подобном чисто хозяйственном назначении лабиринтов, значит, рядом с ними должны находиться постоянные стоянки людей времен неолита…

– Отвечу по порядку.

Во-первых, на скале выбить чертеж труднее, чем выложить камешками на берегу. Да и на берегу надежнее – лабиринт представляет собой очень устойчивую конструкцию, в которой ни ветер, ни снег не сдвинут камни с места.

Ваш второй вопрос вообще наивен: доказано, что морская вода никогда не заливала сохранившиеся макеты-лабиринты. А те, настоящие, что использовались для ловли рыбы, находились, естественно, в полосе прилива. И не могли не разрушиться со временем.

Ну а третье… Да, рядом с лабиринтами жили люди. И вы, Виктор Сергеевич, походив по Терскому берегу, знаете об этом лучше меня. Кстати, гипотеза, связывающая северные лабиринты с древнегреческими мифами и, в частности, упоминание кносской серебряной монеты с изображением схемы лабиринта только подтверждают мою теорию.

– На той монете схема нанесена неправильно – с разорванной «дорожкой», что говорит о чисто механическом перенесении данной схемы и что в античные времена идея «дорожки» уже была утеряна. Хотя суть осталась прежней: выложить на ограниченной площади максимально длинную извилистую дорожку, в которой конец отделен от начала перемычкой. Например, по этому же принципу выложена спираль современной электроплитки…

– То есть вы считаете, что как человек изобрел колесо – точно так же он должен был изобрести и лабиринт?

– Да. И как колесо было необходимо для облегчения труда человека, так и лабиринт использовался в различных операциях по добыванию хлеба насущного. В нашем случае – для ловли рыбы.

Мы говорим: труд создал человека. Но не тем человек отличается от животного, что он умеет трудиться, а тем, что он умеет воспроизводить результаты своего труда. Совершенствуя способы лова рыбы, додумавшись до идеи «дорожки» в лабиринте, человек сделал из ловушки нерестилище.

Вы понимаете, о чем я говорю? Во время прилива в поисках пищи рыба заходила в лабиринт, и древнему рыбаку не составляло особого труда собрать улов. Но если в лабиринте убрать перемычку, отделяющую начало «дорожки» от конца, то такая конструкция уже превращалась в искусственное нерестилище… Представляете себе: в круге диаметром около 11 метров такая «дорожка» достигала длины около 180 метров!

– Владимир Афанасьевич, вот мы сейчас с вами беседуем, а я думаю: окажись на моем месте современный рыбак-промысловик, так он и слушать вас не будет, ну какая же рыба и зачем полезет во все эти лабиринты? Семга? Треска? Мурманчане норвежский завод по производству смолта до сих пор смонтировать не могут, о товарном выращивании семги только мечтают – а вы об искусственных нерестилищах эпохи каменного века рассказываете… Да ведь тогда, небось, рыба в реках кишела, да и от дичи проходу не было…

– Вы ошибаетесь. В природе не может быть «перебора» – все и вся находится в оптимальном количестве. И древний человек, как часть природы, очень хорошо понимал и чувствовал это. И все, что брал у реки или моря, он возвращал, переоборудуя лабиринты-ловушки в лабиринты-нерестилища.

– Да, нам бы сегодня так понимать и чувствовать…

– Мне могут возразить: запруди нерестовый ручей и бери рыбу руками. Но не надо думать, что древний человек был чистым прагматиком. Вспомним остров Пасхи, вспомним знаменитый Стоунхендж в Южной Англии…

– Наверное, наши лабиринты имеют наибольшее сходство с такими сооружениями древности, как кромлехи – культовыми круговыми оградами из огромных камней в Северной Франции и Англии. Автор книги «Соловецкие лабиринты» Виноградов (эта книга была выпущена в 1927 году мизерным тиражом) считает, что «лабиринтами на севере, Европы заканчивается общий стройный ряд мегалитических памятников, начинающихся кромлехам в Бретании и стоунхенджами на юге Англии». И так или иначе исследователи все же говорят о культовом предназначении лабиринтов. А вы упорно твердите о промысле рыбы столь хитроумным способом.

– Конечно, для кого-то все мои рассуждения могут показаться детским лепетом. Как доказать свою правоту? Думаю, надо поставить эксперимент: построить на побережье Белого моря лабиринт и попытаться с его помощью ловить рыбу.

– Вы думаете, это удастся?

– Как бы там ни было, но моя теория снимает шторы загадочности с каменных лабиринтов. А идея «дорожки», этого рыбохода древних людей, должна привести нас не только в неолит, но и к осознанию места сегодняшнего человека в хрупком и ранимом мире природы…

Мы с вами, уважаемый читатель, еще обязательно поговорим о том, кто и зачем построил каменные лабиринты Беломорья. Времени для этого будет предостаточно – впереди тысячекилометровый путь к Шпицбергену. А пока вернемся вновь на борт коча «Помор», так как ветер переменился и пора покидать гостеприимные Соловки. Курс на Архангельск, и я перелистну несколько страниц своих дневниковых записей.

«Наконец-то ветер попутный – юго-западный шелоник. Скорость коча около четырех с половиной узлов. Стоять у руля и держать курс по компасу трудно – слишком шибкий ход для нашего судна. Раньше поморы в таких случаях бросали с кормы плавучий якорь: обвязывали бревно с двух концов гасили скорость.

Видимость хорошая. Справа заметен Жижгинский маяк. Значит, проходим Соловецкую салму. К концу вахты открылся Двинской залив.

На следующий день идем голоменно, то есть открытым морем. Моросит мелкий дождь. В старину такую погоду называли кратко – бухмара. Как кашель простуженного кормщика.

Ветер скисает. Неужели правы поморы, говоря: „У шелоника женка красива – к ночи стихнет“? Слева по курсу едва различим Терский берег Кольского полуострова.

Ночью повернули к Архангельску. Словно по заказу набирает силу побережник, этот северозападный ветер. Мы как перекати-поле: всегда в пути, пока не зацепимся за надежную бухту.

Скорость около трех узлов. Качки почти нет – это когда упадут паруса да подымется зыбь, то муторно становится внутри и вокруг. Ближе к полуночи виден Зимний берег…

На траверзе остров Мудьюг. Вошли в створ фарватера. Волна ржавая, с белыми гребнями. Нам еще повезло – входим в Двину во время прилива. К вечеру на полных парусах подлетели прямо к городской набережной, отшвартовались в архангельском яхт-клубе…»

2. Архангельск – остров Сосновец

Двинская волна слабо плещет о борт «Помора», будто кто там, за деревянной переборкой казенки, сбивает масло из жидких сливок. Неделю мы стоим в Архангельске, мучаясь от нестерпимой жары и, несмотря на добрую поветерь, в очередной раз оттягивая официальный старт нашей экспедиции к Шпицбергену. На то есть свои причины: надо запастись продуктами, дровами, свежей водой, добиться безотказной работы сорокасильного движка «Груманта». Это, как говорится, видимые невооруженным глазом предотходные хлопоты. Но есть и другие, отнимающие значительно больше времени и сил: оформление загранпаспортов с визами для захода в Норвегию, окончательная комплектация экипажей. Так что дни заполнены в общем-то обычной в таких случаях суетой, и лишь в короткие ночные часы бетонный пирс городского яхт-клуба пустеет. Вот и сейчас ребята ушли отдыхать в гостиницу, забронированную для участников экспедиции спонсорами из «Спутника», а я лежу на нарах в узкой казенке коча и, прислушиваясь к доносящимся из-за переборки звукам, никак не могу уснуть. Масло, очевидно, уже наросло на брошенный в банку со сливками кусочек черного хлеба, и теперь кто-то невидимый, подготовив себе закуску, начинает разливать в стаканы водку по булькам, – раз-два-три – плещет о борт двинская волна. В такие минуты, когда пройден или подходит к концу определенный жизненный этап и начинается новый, пока неведомый, хорошо думается. Не о пустяках, а о чем-то важном, личном; пережитом.

Мой отец – коренной одессит. В послевоенное время судьба забросила его в Мурманск, связала со старейшим в стране траловым флотом: диплом штурмана дальнего плавания ценился в те годы весьма высоко. Возможность посмотреть мир, промышляя не только в Баренцевом, но и в морях Западной Атлантики, неплохие заработки, а затем семья, квартира, относительное благополучие с расчетом на растущие вместе со стажем северные льготы заставили отца надолго осесть в Заполярье. Но сколько я, по праву считающийся северянином, помню себя – в семье постоянно велись разговоры о необходимости переезда – возвращения в Одессу.

Выйдя на пенсию, отец стал искать варианты обмена жилья. Однако море, которому было отдано тридцать лет жизни, неохотно отпускает от себя ветеранов: вдали от берега оно своенравной хозяйкой с необычайной легкостью в одночасье расшвыривает жесткой метлой антициклона зазевавшиеся сейнеры-траулеры, а в городах продолжает мертвой хваткой сжимать сердца старых моряков. И после, казалось бы, желанного переезда, когда уже веришь, что эта крепкая, как мужское рукопожатие, хватка слегка ослабла, сказываются накопленные годами бессонные вахты – и сердце не выдерживает. Так вырастают на далеких причерноморских кладбищах скромные памятники с выбитыми в камне якорями. Места последних стоянок для многих одесситов и херсонцев, чьи имена еще помнят заполярные капитаны, но о чьих делах не знают земляки-южане…

Нет, не только и не столько об отце вспоминаю я в эти минуты: думаю о себе, о своем сыне. Как же это получается в нашей жизни, что всё как-то не находим мы случая поговорить по-хорошему с самым близким человеком? Пока рос, учился в школе – отец ходил в море, появляясь на берегу лишь на короткие, празднично-суматошные сутки междурейсовых стоянок. Отслужил в армии, надумал жениться – и не отцу, а будущей супруге смог высказать переполняющие душу слова благодарности. Родился сын – а отца уже нет… И остался я в родном и одновременно чужом для себя городе один. С годами Мурманск, созданный трудом таких, как отец, людей, у которых была своя малая родина на юге или в средней полосе России, не становился ближе. По счастливой случайности судьба забросила однажды на Терский берег, подарила встречу с Беломорьем, откуда есть пошла вся Кольская земля. И жизнь стала осмысленнее, появились корни – пусть не по крови, а по нутряной тяге – тоске к этому краю. Мало, наверное, для человека иметь лишь штамп о прописке в паспорте. Нужна и есенинская березка под окном не абстрактного, а знакомого до боли родного дома. Дома эти еще сохранились у нас по побережьям – большей частью заколоченные в забытых беломорских селах.

А Архангельск, этот город-символ досельной поморской славы? Так вот, оказывается, в чем кроется сила архангелогородцев, притяжение этого города: здесь почти нет временщиков, здесь без излишних потуг помнят свое прошлое, ведут отсчет поколений от дедов и прадедов.

В Архангельске я позвонил Ксении Петровне Гемп, спросил разрешения встретиться с ней. Удивительный человек эта девяносточетырехлетняя женщина! Неунывающая, с цепкой памятью и энциклопедическими знаниями. Вся какая-то светлая, приподнятая, хотя по квартире ходит с костылями – годы…

И рассказала Ксения Петровна о своих встречах с легендарными теперь уже полярными исследователями Георгием Седовым и Владимиром Русановым. О взаимоотношениях этих двух отважных мореходов, о том, какого цвета были глаза у Седова: если спокоен – серые, а когда злится – зеленые. Рассказала о том, как хлопотала она, чтобы повысили пенсию вдове Седова, получавшей 18 рублей в месяц. А ей уже в наши, шестидесятые годы, один чиновник от власти говорит: «А кто такой этот ваш Седов и при чем здесь его вдова?» «А я ему отвечаю, – волнуясь, вспоминает Ксения Петровна. – Георгий Яковлевич был таким человеком, каким вы никогда не станете…»

О многом – вечном и сиюминутном – заставит вспомнить двинская волна в короткие часы ночных раздумий. Надо только научиться слушать ее бесхитростное повествование и не пытаться отделить будни от праздников: горький пьяница и сбивающая масло хозяйка равны перед струящейся водой жизни, в которую, как известно, не войдешь дважды. Как ни старайся.

В один из дней стоянки архангелогородские комсомольцы помо ли организовать для нашей экспедиции экскурсию в Малые Корелы – этот своеобразный музей деревянного зодчества под открытым небом. Ярких впечатлений, правда, он не оставил. Как-то уж слишком мертво выглядят собранные в одном месте с бору по сосенке старые дома и мельницы. Уж если сохранять, то сохранять их надо, на мой взгляд, в живых еще поморских деревнях. Потому что как человек без Родины, так и эти дома – сироты на новом месте при всем кажущемся благополучии. Так, наверное, выглядел бы и наш коч где-нибудь у черноморского побережья. Ведь вся конструкция судна от шпангоутов– «опруги» до бушприта-«накозьи» выверена веками и как костюм хорошим портным подогнана к походам по Беломорью, а не по южным морям…

Поначалу старт экспедиции был намечен на 25 июня – сразу после празднования Дня города. Заранее, еще зимой, мы сговорились с местными властями принять участие в костюмированном шоу, когда на Красную набережную стекутся тысячи архангелогородцев. И вот этот день настал: на борт коча вступили вельможи петровской эпохи – в париках, камзолах, старомодных сапогах-ботфортах. Входя в роль, артисты вальяжно расположились на корме, а мы тем временем отдавали швартовы, поднимали паруса, готовясь к короткому переходу. И не ударили в грязь лицом: первым к запруженному людьми причалу подошел «Грумант», вслед за ним наш «Помор». И пока на набережной пел и плясал праздник, палубы лодьи и коча прогибались под каблуками сотен любопытствующих горожан. Мужчины со знанием дела проверяли на прочность рабочий такелаж парусов, женщины приподнимали крышки люков, пытаясь заглянуть во внутрь, а детишки все норовили взобраться на борт и пройтись по узкому деревянному планширю… Во всяком случае, после этого пришлось трое суток драить палубу, чтобы привести ее в надлежащий вид. Праздник удался – не удалось выйти в море. Мы ждали норвежцев.

Экспедиция задумывалась как советско-норвежская, ведь в освоении Арктики именно нам и норвежцам отводится особая роль. И не случайно современный Шпицберген имеет два исторических названия: они именуют его Свальбардом, мы – Грумантом. Так что представители именно двух стран, составив единую экспедицию, должны были как бы вновь открыть эту суровую землю, с давних пор известную их предкам – рыбакам, промышленникам, купцам. И тем самым еще раз подтвердить обоюдное желание крепить мир и добрососедство, доверие и дружбу между народами арктического региона. Но… Ох как часто это «но» встает на пути всякой инициативы, мало-мальски выходящей за привычные рамки международных контактов!

По весне центральные газеты обошла тассовская байка под названием «Лодья для Сенкевича». Действительно, всем известный Юрий Александрович согласился стать руководителем нашего похода, но в последний момент, вступив на покачнувшийся на волне борт лодьи, изменил свое решение, сославшись на объективные причины. Что ж, дело хозяйское. Лично я не представляю себе популярного ведущего «Клуба путешественников» стоящим в рокане у румпеля или убирающим паруса на уходящей из-под ног скользкой палубе. А пассажиры для нас слишком большая роскошь. Но мы надеялись на помощь Юрия Александровича, на его имя, известное далеко за пределами страны. Да и кому, как не другу норвежца Тура Хейердала, возглавить наш поход?

Так или иначе, но удалось выйти на скандинавскую общественную организацию «Общее будущее», чей девиз «Мир, окружающая среда, развитие». Норвежцы поставили три условия: они идут весь маршрут, начиная от Петрозаводска; в экспедиции участвует их кинооператор с правом в дальнейшем самостоятельно использовать отснятый материал; в случае благополучного достижения Шпицбергена экспедиция финиширует не в Мурманске, а в одном из городов материковой Норвегии… Мы, конечно же, согласились, хотя при оформлении виз пришлось безоговорочно вычеркнуть первый пункт данных условий. И вот теперь, откладывая выход в море, все же ждали в Архангельске «своих» норвежцев. Как оказалось, напрасно. Почему? Этот вопрос остался для нас загадкой, так как все необходимые документы для старта именно международной экспедиции были оформлены. Хотя в какой-то мере ответ был получен на пресс-конференции в Архангельском горисполкоме, организованной для советских и норвежских журналистов.

Первый же вопрос, заданный скандинавами, звучал так: «Не собираетесь ли вы своим переходом доказать приоритет русских людей в открытии Шпицбергена?» Честно сказать, такую цель никто перед нами не ставил. Нынешнее международно-правовое положение ледового архипелага определено договором, подписанным в Париже в 1920 году представителями США, Великобритании, Франции, Италии, Японии, Норвегии, Нидерландов, Дании и Швеции. Эти государства согласились признать суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, а Советский Союз впоследствии присоединился к этому Парижскому договору. И никто не собирался влезать в большую политику – спонсоры экспедиции преследовали свои задачи, мы же просто-напросто хотели как можно быстрее выйти в море, поставить паруса, полной грудью вдохнуть свежего соленого ветра.

Кстати, несколько слов о спонсорах. 43 тысячи рублей вложило в переход Бюро международного молодежного туризма «Спутник» ЦК ВЛКСМ, 9 тысяч – Научно-исследовательский институт культуры Министерства культуры РСФСР, 2 тысячи – журнал «Вокруг света». Спасибо им – без спонсоров подобную экспедицию не поднять. И значительная часть этих денег ушла на постройку судна сопровождения – лодьи «Грумант». Мы были научены горьким опытом предыдущих плаваний и знали, что в критических ситуациях, когда не могут помочь ни парус, ни весла, пусть слабосильный, но движок «Груманта» крайне необходим.

Помню, как в прошлом году мы трижды на «Поморе» пытались пройти беломорское Горло – и трижды встречные северные ветры играючи отбрасывали коч назад, в море. Упрямый и злой норд-ост заставлял менять курс, уходить – прятаться за скалистым Зимним берегом Двинской губы. Это ли не обидно? И как здесь не вспомнить многовековой опыт поморов, записавших в своих книгах-лоциях такие слова: «Весною и летом наибольшую непогоду в Белом море разводит ветер-полуночник. Из океана ударит в горловину, что в трубу, вырвется, катит взводень…» Но одно дело читать эти строки в тиши городских библиотек, и совсем другое – испытать на себе превратности плавания, когда под ногами тонкая дощатая палуба двенадцатиметрового коча, а не стальной корпус современного судна с загнанными во внутрь тысячами «лошадьми» послушного воле человека дизеля. Когда над головой не освещенные электрическим светом надежные переборки каюты, а лишь постанывающая, испытываемая на прочность мачта со звенящим от натуги парусом. И это еще полбеды: при очередной попытке пробиться на коче в Баренцево море волной вырвало и унесло перо руля – вот когда положение действительно было крайне сложным. Однако отданный во власть ветров и течений, перехлестываемый с борта на борт, наш «Помор» все же выдержал натиск стихии, полностью доказав преимущества своей конструкции. Без киля, при всего метровой осадке яйцевидная форма коча позволила ему, скользя и крутясь между гребнями волн, удержаться на плаву…

Итак, в ночь с 1 на 2 июля после недолгого осмотра и заполнения участниками экспедиции таможенных деклараций за кормой «Помора» остался Чижовский рейд архангельского пригорода Экономия. Как-то вдруг ливанул крупный сильный дождь, засверкали молнии. Но никто не ушел в кубрик: возбужденные и радостные, мы в суматохе убирали оставленные на палубе вещи, укрывали брезентом лодку-кижанку, сшитую для клуба онежскими мастерами, прятали в трюм припасенные заранее дрова. Надо сказать, что не только сам коч, но и его внутреннее обустройство по мере возможности соответствуют поморским меркам. Мы не стали устанавливать в кухарне плиту с газовым баллоном, а для приготовления пищи и обогрева пользовались печкой. Отказались бы и от консервов с концентратами, но в наше время намного труднее вместо этих тоже дефицитных продуктов достать хоть пару бочек моченой морошки и ящик-другой вяленой дичи. Впрочем, поморы делали запасы, охотясь и рыбача в ходе самого плавания. Но попробуй сейчас пострелять или поставить сети в Кандалакшском заповеднике…

2 Коч «Помор»– проход на веслах в узкости между островами

Как и начался, ливень внезапно кончился. Если верить приметам, то дождь в начале пути сулит добрую дорогу. Дай-то Бог, ведь теперь надеяться можно лишь на везение и попутный ветер. А ими, как известно, заведует небесная канцелярия, которая пока что к нам благосклонна. И мы при каждом удобном случае пытаемся поддерживать с ней хорошие отношения. В общем кубрике висит иконка Николая угодника – дар петрозаводского епископа Мануила, освятившего впервые спущенную на воду лодью «Грумант» и благословившего всех мореходов. На радость собравшихся на морском вокзале зевак церковнослужители прошлись с кадилом по палубе, окропили суда святой водой, стараясь обязательно тряхнуть метелочкой на лица и нацеленные объективы фото-кинооператоров…

Есть иконка Божьей матери и во втором жилом помещении коча – казенке, предназначенной для капитана-кормщика и его помощника – штурмана экспедиции московского журналиста Галенко. Но бывалому моряку-североморцу не оформили визу для захода в Норвегию, что, кстати, крайне возмутило всех нас – и освободившееся в Архангельске «командирское» место занял я: не по должности в судовой роли, а по желанию капитана коча и председателя клуба «Полярный Одиссей» Виктора Дмитриева, с которым нас связывает многолетняя дружба. Занял с удовольствием, так как казенка комфортабельнее, если можно так сказать о тесном пенале с двумя дощатыми нарами-банками. Преимущество в одном – есть возможность регулярно вести дневник, ловя свет из узкого кормового оконца в изголовье. Надеюсь, что товарищи по экипажу после прочтения моих путевых заметок простят автору этих строк и матросу коча «Помор» такую маленькую слабость.