Текст книги "Вечная мерзлота"

Автор книги: Виктор Ремизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Некурящий Сан Саныч выходил вместе с Вано и брал у него папиросу. Ничего не расспрашивал про Николь, он знает про нее больше лейтенанта. Да и Вано все время говорил, рассказывал о своей службе, которую он с удовольствием бросил бы, о Герте – у них был ребенок и намечался второй. Белов вспоминал ладонь Николь, и не хотел никаких слова – он чувствовал к ней такую нежность, какой не испытывал никогда. Николь была для него больше, чем просто красивая девушка. Он хмурился и бросал недокуренную папиросу, от которой у него кружилась голова и было гадко во рту.

Девушки запели латышскую песню, Николь тоже поддержала, видно было, что не первый раз поют вместе. Потом затеяли шуточную немецкую, где в припеве все хлопали в ладоши и топали ногами. Хлопал и Белов, он слегка захмелел и ему тоже хотел спеть что-то такое же веселое, но его опередил Вано:

– Давайте русскую!

– Нет! – закричали девчонки, – грузинскую! Вано, пожалуйста!

– Сколько вам говорить, – Вано притворно сводил дуги бровей над горбатым носом, – грузинские минимум трое должны петь! Я один – как могу?! Перед человеком меня позорите!

Но они упросили, и он запел. Хрипловатый и негромкий голос Вано в песне непривычно чисто и красиво звучал. Белов представлял себе высокие горы, вспоминал стихи: «Кавказ подо мною, один в вышине…» Он даже подумал прочитать, но совсем не помнил…

Он пошел ее провожать. Было полпятого, на улице не раннее уже утро накрапывало мелким, непонятно откуда взявшимся слепым дождичком, люди копошились по хозяйству, солнце стояло над заливом, освещая бескрайнюю тундру, среди которой и притулился поселок. У воды из огромного ствола был устроен дымарь для лошадей. По утру мошки было мало, но один конь, привычно понуро стоял в дыму, помахивая хвостом. Древний старик с белой бородой, широкий и уже негнущийся, тащил, натужившись, с двумя белобрысыми недоростками балан от реки. Бревно было длинное, сил у них явно не хватало, но не бросали, дед что-то говорил негромко на незнакомом языке. Увидев Белова с Николь, старик остановился, кивнул в ответ, стоял и смотрел внимательно. Белов тоже привычно кивнул пожилому человеку.

Они шли рядом и молчали. Он знал, что она не позовет его к себе в дом, но если бы и позвала, он, наверное, не пошел бы. Он это понял и успокоился. В колбе песчаных часов оставались последние песчинки. Когда подошли к калитке, Белов, преодолевая тяжелое волнение, спросил:

– Пойдешь ко мне на буксир? Уборщицей… зарплата хорошая. – В висках стучало, он боялся глядеть ей в глаза.

– Меня не отпустят отсюда, даже письма не разрешают. – Николь не удивилась его предложению. – А вам, правда, нужна уборщица?

– Нужна! – Белову не важно было, что он врал, он хотел понять… хочет она с ним? Что-то было не так, он это видел. – Почему ты сказала «вы»?

– Здесь мы вдвоем… мы с вами даже не познакомились… – Николь глядела доверчиво и серьезно.

– Да?! – Белов ничего не соображал, он боялся, что она уйдет – всего несколько шагов и исчезнет за дверью, нельзя было отпускать ее просто так.

Николь и не собиралась уходить, она спокойно на него глядела и даже ласково, как будто любовалась им, Белов это видел, но не верил. Все это было так странно, так не похоже на поведение женщин и девчат, которых знал капитан «Полярного». Он блуждал в мыслях и чувствах, она все спутала в его душе.

– А как же еще? – Белов от отчаяния выпустил все свои мысли на волю. – Так мы будем вместе!

– Вам нужна не уборщица… любовница?

– Мне? – глупо спросил Белов и почувствовал, что начинает краснеть.

– Ну, да… – она была серьезна, она ни в чем его не обвиняла. – Лейтенант Габуния сказал, что вы женаты. Это правда?

Белов нахмурился, он не понимал, при чем здесь его жена. Совсем не хотелось вспоминать о ней. Он мысленно отодвинул жену в сторону.

– Саша, хотите, я все про себя скажу? – она опять очень просто улыбнулась, безо всякой игры, или какой-то еще мысли.

Белов напрягся, он ждал, что сейчас его пошлют куда подальше. Он стряхнул с себя робость:

– Скажите! – тоже перешел на «вы». Нечаянно вышло, но он сам почувствовал, что так стало лучше. Она стала еще желаннее.

– Хорошо, – она глянула по пустой улице, – давайте на лавочку…

Они сели, и опять она сама села так близко, что он почувствовал ее. И даже взяла его под руку и доверчиво прижалась, заглядывая в глаза:

– Саша, ничего, что я называю вас Саша, – она озорно улыбнулась, – Сан Саныч мне тоже нравится! Почему вас так зовут?!

Белов слушал ее, и смотрел на нее… и ему было плохо. Она прижималась, и эта ее приветливая улыбка, как будто они были знакомы сто лет… Он боялся, что она сейчас будет говорить что-то вежливое. Если бы он мог, он не стал бы ее слушать.

– Саша, вы мне очень нравитесь! – она наклонила голову, будто положила ее на плаху.

Белов замер и не шевелился.

– Знаете, почему я говорю об этом? Потому что очень, очень нравитесь! Мне так никто еще не нравился! – Белов слышал, как она волнуется, как стучит ее сердце и слегка дрожит голос, он взял ее маленькую руку, и она впервые, ясно, нервно и крепко ответила на пожатие. – Вы мне так понравились, что я просто не могла на вас смотреть, но подождите, я собьюсь. Я когда-то, в той еще жизни смотрела фильм, в котором двое любили друг друга, не зная, как их зовут. Они не знали имен друг друга. Они были свободными, то есть, нет, у него была жена, у нее муж, но вообще они были свободными людьми, не как я, понимаете… Я не то говорю, да? – Она замолчала, отвернулась от него и стала смотреть на залив. Потом заговорила медленно: – Последний раз я так разговаривала с парнем восемь лет назад. Это было в Риге, я была там у подруги. Мы до войны учились вместе в пансионе, в Париже… – она посмотрела на Сан Саныча, соображая, надо ли объяснять, – это долго рассказывать… Мне было шестнадцать, ему восемнадцать. Он был высокий, очень умный и деликатный. Он хорошо говорил по-французски. Мы всю ночь гуляли вдвоем после его выпускного вечера, знаете, раннее утро, солнце вставало… Его звали Айварс, и я думала, как же мы сможем быть вместе, если я живу в оккупированной Франции, а он в Латвии? Представляете, что меня тогда волновало?! Через неделю нас сажали в деревянные вагоны, пахнущие навозом. Это была моя первая любовь, я долго грустила о нем…

Белов слушал внимательно. Николь думала о чем-то, посмотрела на него пристально, но решительно тряхнув головой, продолжила:

– Я не знаю, почему мне хочется рассказать вам это. Наверное, потому что я знаю, что мы скоро расстанемся… Но это не главное… Я здесь все время одна, все время думаю о жизни и о любви людей друг к другу… Если вам будет неинтересно, скажите мне! – Она замолчала, теребя пуговицу кофты. Глянула на Белова быстро и внимательно: – Я сегодня увидела вас и весь день думаю о своей любви… В сорок третьем, когда нас везли сюда на барже, мы всю дорогу разговаривали с одним немцем. Его звали Людвиг, как Бетховена. Он был красивый, только очень худой – еды ни у кого не было. Мне его было жалко, но знаете… я им любовалась! Я не могла не смотреть на него – прекрасные, грустные голубые глаза на таком красивом лице. Он был очень добрым и все время помогал другим. Я тогда плохо говорила по-русски, а он хорошо – он был с Волги… Их выгрузили в Сопкарге, и он умер в тот же год, очень скоро. Я только потом узнала. Я плакала целую неделю – знаете, о чем я жалела? Что не сказала ему ничего, не сказала, что он мне нравится, что я влюбилась. А он мне очень нравился, так бывает, не важно, что всего одна неделя вместе… – я за эти годы многому научилась. Я не сказала, а возможно, ему это было нужно. Он умер, не зная о моей любви… – она подняла глаза на Белова, – вам может показаться, что это все ерунда, но… понимаете… – Николь замолчала, повернулась на залив, на далекое солнце в дымке утреннего тумана. – У нас нет никакой другой возможности сказать Господу, что мы есть! Единственное, что у нас есть, это любовь!

Сан Саныч совсем запутался. Он не ожидал ничего такого. А может, как раз и ожидал – такая необычная девушка и должна была быть такой. Он сидел тихо, глядя себе под ноги.

Николь посмотрела на него, кивнула молча, рука расслабилась в руке Белова. Она медленно и вдумчиво заговорила:

– Я все время думаю о таких вещах, смотрю на этот залив и думаю. Залив меня понимает без слов. Вчера вечером, когда увидела вас, я сказала себе, какой он красивый, не стесняйся этого, это можно! Пусть на один вечер! Люби его! У тебя есть только сегодня, чтобы его любить, глядеть на него, сколько хочешь! Не стесняйся никого! Вот! Почти так я и делала… у меня никогда такого не было, и я очень вам благодарна!

Она опять замолчала, смело посмотрела на Сан Саныча и улыбнулась:

– Вы думаете, я ненормальная? Ну, хорошо! Я буду вас вспоминать… буду думать о вас, разговаривать, сидеть с вами на этой лавочке и держать за руку.

Она смотрела очень просто, в ее глазах не было ни выдумки, ни хитрости, они были ясными, как утренняя заря, окружавшая их. Белов тряхнул головой, запустил руку в волосы:

– Николь, – Сан Саныч первый раз произнес ее имя вслух и сам удивился, как крепко оно звучит, – я не знаю, что хочу сказать…

– Ну и не говорите ничего! – она осторожно прижала ладошку к его губам. – Не надо никакой матроски – от этого будет только плохо! Я весь вечер обманывала себя, я сказала себе, что я свободна! Такая глупая ложь не может жить больше, чем один вечер. Нельзя любить несвободной – так говорил мой отец, его расстреляли немцы…

– Да? – машинально удивился Сан Саныч.

Он не то, чтобы не понимал ее… он никогда ни о чем таком не думал. Ему ясно было, что их бессонная ночь прошла и от этой мысли на него навалилась усталость. В наступающем дне почему-то не было радости и почти не осталось очарования. Как будто сама жизнь вдруг встал между ними.

– Я пойду! Не обращайте на меня внимания, я сама не все понимаю… Вы капитан – сильный и свободный, вы не можете быть несчастливы!

Она открыла калитку. Белов обреченно смотрел ей вслед. Она обернулась на крыльце:

– Спасибо вам за все! Сан Саныч!

На рейде у совхоза простояли сутки, брали на борт соленую рыбу, погрузкой командовал боцман, закончили только к ночи, и Егор снова попросился на берег. Белов был выпивший – с Габуния сидели с обеда в капитанской каюте – ему самому, то очень хотелось на берег, то становилось необъяснимо стыдно и не хотелось совсем. Он посмотрел на своего боцмана хмуро и, хотя должны были выходить вечером, отпустил до двух утра. Грач уплыл с Егором «отблагодарить» Гюнтера.

Белов с Вано вышли подышать, смотрели, как удаляется шлюпка, работы стихли, команда ужинала в кормовом кубрике, матрос Климов заканчивал сращивать металлический трос, гремел негромко по палубе. И в природе все успокаивалось и затихало – не горланили чайки, не так громко плескалась рыба – белая ночь, она все равно ночь.

Вано соскучился по свежему человеку, да и возрастом они были близки, говорил и говорил. Про счастливое детство у бабушки в деревне, про прекрасный Тбилиси, читал на грузинском стихи Нико Бараташвили, рассказывал, что Нико, как и Лермонтов прожил всего двадцать семь лет, и что он, Вано Габуния, проживет столько же! Они вернулись в каюту, Сан Саныч не мог уже пить, но перед гостем было неудобно, и он достал еще бутылку спирта.

Вано тосковал по Грузии и очень открыто рассказывал о себе. Отец его умер рано, воспитывал дядя, большой чин в НКВД. Вано пошел по тому же ведомству, на годичные курсы младших лейтенантов – это был сорок второй год, ему было восемнадцать лет – он уже видел себя на фронте, но дядя оставил его в Москве и сделал своим помощником. В Москве служба не заладилась, он перевел племянника в Красноярское краевое управление НКВД, к своему товарищу. Вано писал рапорты об отправке на фронт, об увольнении из органов, писал гневные письма дяде и своему начальству. Тогда его отправили еще дальше, сначала в Дудинку, а потом в Дорофеевский. Комендантом нескольких ссыльных поселков.

– Я написал ему, все, что думаю, но он за мной все равно следит! – Вано прикурил и открыл иллюминатор. Он не был пьян, но очень возбужден. – Что тут происходит, Саша – никто уже не поймет! Они сами, там наверху, ничего не понимают!

– А ты… не хочешь служить в органах?

– Я не знаю… – Вано посмотрел сквозь Белова. – Я же никогда не был настоящим чекистом, и в Красноярске, и в Дудинке я за штатом состоял! Ни одного дела не вел, и везде знали, чей я племянник. Но, может, и хорошо, что здесь оказался…

Белов смотрел, не очень понимая.

– Я тут могу людям помочь… – Вано замолчал, заглянул в пустую кружку. – Налей, что ли?

– Не хочу больше, – признался Сан Саныч.

– Я тоже не буду… В сорок четвертом я был в Усть-Хантайке и Потапово. Слышал, наверное, там за три года из двух тысяч ссыльнопоселенцев, двести человек в живых остались! – Вано замолчал, думая о чем-то.

– И что? – спросил Белов.

– Ничего. Коменданта посадили на три года за халатность. Я не застал самых тяжелых сорок второго-сорок третьего, но в сорок четвертом уже был здесь, и у меня от голода не умирали! От людей очень много зависит, Саша!

Габуния налил себе, посмотрел на Сан Саныча, тот покачал головой, Вано выпил, и, прикрыв иллюминатор, заговорил вполголоса:

– Знаешь сколько ссыльных в крае? Две тысячи таких комендатур, как моя. Вот так! И коменданты везде разные…

– Ты есть не хочешь? – Сан Саныч давно уже хотел есть.

– Не хочу! Я выпью еще, надоел тебе? Ты уйдешь, я опять тут один останусь…

– А что ты думаешь о Сталине?

– Что я могу думать? – Вано пристально посмотрел на Белова, как будто что-то хотел сказать, но молчал. Отвернулся, головой покачал, все думая о чем-то. Потом усмехнулся и расслабленно откинулся на спинку стула. – Сталин в Москве сидит, почти никуда не ездит…

– Вот и я думаю, – поддержал Белов. – Он не может все контролировать, мы сами должны… нужна сознательность.

– Это точно… – Габуния как-то по-особенному смотрел на Сан Саныча. – Никогда люди не докричатся до него отсюда.

– До Сталина? – не понял Белов.

– До него… – Вано встал, открыл дверь каюты, выглянул, прислушиваясь. Из соседней каюты доносился храп старпома. Вано вернулся и снова сел напротив. – Например, Николь Вернье…

– Как ее фамилия?

– Вернье.

– А ее за что сослали? – напрягся Сан Саныч.

– Говорит, сбежала от немцев из Франции без документов, была в Латвии у подруги, ну и загребли вместе с семьей подруги. Кого только не брали? И домработниц, и любовниц…

– И что же, нельзя ей помочь? – Белов не понимал, как это все могло быть.

– Она по документам латышкой числится. Как ей доказать, что она француженка?! – Вано в смущении потрогал усы. – Наши никогда ведь не признаются, что французскую гражданку просто так за Полярный круг загнали. Пишут отказы на ее заявления, и все. Причину не обязаны объяснять.

– А ты не можешь ей помочь?

Вано посмотрел на Белова, изучая его, заговорил, словно нехотя:

– Я пробовал, но… – он виновато развел руки. – Иностранцев тут много и выпускать их отсюда не будут. Это я точно знаю.

Сан Саныч проводил Габунию. Попрощались тепло, долго не разжимали рукопожатие, глядя друг на друга, обещали видеться.

Белов сидел в своей каюте и, хотя страшно хотел спать, не ложился. Николь была рядом, он представлял ее крыльцо, как он заходит к ней, застает ее сонную и обнимает. И они стоят, обнявшись. Что-то большое произошло меж ними вчера ночью, кровь волной бросалось к сердцу Сан Саныча, он хватал себя за голову, стискивал челюсти – он чувствовал, что не увидит ее больше никогда. Он застывал, хмуро уставившись в стол с высохшими закусками. Какая-то непонятная, но правильная сила останавливала его, он ни за что не поплыл бы сейчас к ней.

Было уже четыре утра, остроконечные тени деревьев с высокого правого берега достигали середины неширокой протоки. Соскучившийся по работе «Полярный» весело резал носом вершины этих теней. На вахте за компанию с боцманом, сидел на своем стуле, плохо спящий по ночам, а тут еще и подпивший Грач. Он вернулся с берега вместе с Егором, не уснул, а плеснув сто грамм на старые дрожжи, поднялся в рубку. Степановна что-то готовила, выходила на палубу, выливала из ведра за борт. Временами в приоткрытую дверь рубки залетали вкусные запахи.

Залив кончился, вошли в систему Бреховских островов, протоки были узкие, но глубокие и опасаться было нечего. Егор, широко зевая, поглядывал на близкие берега.

После двух ночей с Анной он был зверски голодный и так хотел спать, что если бы не болтовня Грача, то и уснул бы за штурвалом. Что-то пылало в мозгу. Он думал, что теперь должен жениться на ней, и от этой мысли в голове только добавлялось копоти. Он и не против был, но ему совсем недавно исполнилось шестнадцать… мать, конечно, ругалась бы… а еще не хотелось менять вольную флотскую жизнь, которая только начиналась. Анна ничего и не говорила, спросила только, весело улыбаясь, «а если будет ребеночек?» Егор не нашелся, покраснел, как рак в кастрюле. Если не считать пары нечаянных, неуклюжих случаев, это была первая в его жизни женщина.

– Нинка печет что-то? А? – кивнул старый механик в сторону камбуза.

– Пирожки с рыбой, – ответил Егор и крепко зевнул, – сходили бы, Иван Семеныч, она вам даст пару пирожков.

– Так тебе и по ночной вахте положено доппитание!

– Я уже съел… чай с сахаром, да горбушку! Пирожка бы! Оленя-то моего сожрали уже!

– И то! Я Гюнтера с тридцать первого года знаю… посидели с ним, молодость вспомнили, он не с Волги, настоящий немец, в Коминтерне состоял. Он тогда и по-русски едва разговаривал, а его поставили заведующим мастерскими! Хоть и зэк, а уважали! Заслуженный человек, он везде заслуженный! Самый богатый совхоз на весь Таймыр! У кого еще мотоботы есть?!

Егор устало посмотрел на старика, и начал подкручивать штурвал на перевальный знак. Солнце слепило глаза. Егор прикрывался рукой, просматривая курс и зевал неудержимо. Грач за пирожками не пошел, Егор открыл дверцу шкафчика, пошарил там, ни хлебца, ни кусочка сахара не было. Он уже шарил. Снова прищурился на реку.

– Ой-я-а-а! – Егор сунул руку вперед и машинально сбросил ход.

– Чего? – выставился в окно хмельной Грач.

– Лоси! Через протоку перебивают! – Егор сдвинул телеграф на самый малый. – Чего делаем, ружье у Сан Саныча!

– Лосиха! Похоже, с прошлогодком! Здоровый уже! – спокойно рассуждал Грач.

– Иван Семеныч! Шлюпку будем спускать? Мы в прошлом году веревку прямо с борта накинули и стреляли! Вы постойте, я за Сан Санычем сбегаю! – Егор кинулся в кубрик.

Грач встал за штурвал. Животные плыли наперерез, забирали чуть вверх по течению, оказавшись перед буксиром, разделились, лосиха пересекла уже курс и была слева от «Полярного», лосенок испугался и повернул было обратно, потом снова развернулся и теперь плыл у самого правого борта, рукой можно было достать. Он вытягивал морду вдоль воды и то пугливо прикладывал, то выставлял вперед лопухи ушей. Время от времени мыкал негромко. «Полярный» шел совсем медленно.

Из кубрика выбрался непроснувшийся Сан Саныч в тельняшке, фуражке и трусах. В руках ружье. Увидел лосиху, она плыла уже у самого носа судна, крутила головой и время от времени выбрасывала вперед большое острое копыто.

– Унести может! – крикнул Егору, – надо веревку!

Егор полетел в свою каптерку, капитан стоял с ружьем наготове. Переломил двустволку, проверил патроны. Лосенок опять замычал, вытянув губастую морду, его хорошо было слышно. Лосиха ответила. Прибежал Егор.

– Лосиху стрелять хотите? – суетился взволнованно боцман, распутывая веревку.

Сан Саныч шагнул к самому борту, встал твердо и поднял ружье, целясь в шею лосихи, она была в пяти метрах. Сзади из рубки раздался сиплый крик Грача:

– Лосенка стреляй, Сан Саныч, ты что?! – он совсем остановил машину.

Крик сбил капитана с толку, он обернулся на Грача, и тут лосиха оплыла, наконец, нос и, радостно замычав, понеслась по течению навстречу лопоухому лосенку, они врезались, спутались на мгновение, но потом бок о бок развернулись от «Полярного».

Белов нахмурился и переломив ружье, вытащил пули.

– Не будете стрелять?! – услышал сзади голос Егора. Вцепившись в фальшборт, он глядел в сторону быстро удаляющихся зверей. Потом поднялся в рубку и встал за штурвал.

– Чего не стреляли-то? – спросил Грач.

Белов не ответил, направился к себе в каюту.

– Я бы тоже не стал, – Егор все глядел вслед сохатым, – видели, как она к нему кинулась?!

– Кто? – не понял Грач.

– Да, лосиха.

– Ну, понятно… – философски равнодушно согласился не сильно трезвый Грач.

Старпом Фролыч открыл дверь. Умывшийся, свежий:

– Иди поспи, я постою… – кивнул боцману.

– Мне еще два часа.

– Иди-иди, жених, на тебе лица нет, весь в свисток ушел! Я полсуток шконку давил, больше не могу, – добродушно выпроваживал боцмана Фролыч.

Белов пришел, обсудили лосиху с лосенком. Согласились, что живые они лучше мертвых. В рубке затихло. Подстукивал цепью штурвал в сильных и спокойных руках старпома. Прошли остров, Енисей стал шире, Белов смотрел на играющие под чистым небом синие летние волны. Думал рассеянно о хорошем теплом человеке Габунии, о загадочной и прекрасной девушке, от которой он, капитан «Полярного» Сан Саныч Белов, уходил сейчас вверх по Енисею. Все становилось на свои места, как будто ничего и не было. От этих мыслей становилось немного грустно, но чувствовалась и радость. Как будто сама жизнь решила слишком сложную для людей задачу.

– Все – сухой закон! – сказал Белов негромко и твердо. – Устал от пьянки…

Старпом покосился на него снисходительно.

– Кочегары на каждой стоянке крутятся на берегу… – Грач со значением глянул на капитана.

– Ну? – не понял Белов.

– Может, чего затевают лесные братья[53]53
  «Лесными братьями» называли партизан, действовавших против Советской власти (для них – власти оккупантов) на территории прибалтийских республик.


[Закрыть]?! Тебе бы доложить в Управление… если что… мы, мол, предупреждали!

Белов только поморщился на похмельного старика, глядел вдаль и думал о своем.

– А ты что знаешь о лесных братьях, Иван Семеныч? – спросил Фролыч.

– А мне и знать не надо! – Грач с тупой гордостью уставился на старпома.

Фролыч только головой крутнул:

– У тебя, Иван Семеныч, семь пятниц на неделе! То ты горюешь, что людей невинных сажают, то в стукачишки записываешься?!

Грач нахмурился, хотел что-то сказать, но нашелся не сразу:

– Я старый человек, сказал то, что сказал, и не тебе меня учить! Обезопаситься надо… я… – Он слез со стула, глянул гневно на Фролыча: – Не ждал от тебя такого, Сергей Фролыч! От кого хошь ждал, но не от тебя! – и, аккуратно переступив порог, и придерживаясь двумя руками, вышел вон.

– Иван Семеныч! – крикнул вслед старпом, – я не хотел, чего ты…

– Что уж ты, правда, Фролыч, дед с похмелья всегда туповатый, они вчера с Гюнтером… – Белов с усмешкой качнул головой, – я не знал, что Гюнтер пьет.

Старпом помолчал, обдумывая. Посмотрел на капитана, потом снова повернулся на реку. Заговорил спокойно:

– Что мы за люди? У нас и так хорошо, и так пойдет! Чего мы такие недоделанные? Он же старый, повидавший… Сколько его друзей угробили! Все своими глазами видел, а сейчас несчастные литовцы ему подозрительны! У них в этих местах все родные остались. Как не понять?!

– Здесь и не поймешь ничего, мозги пухнут… – отмахнулся недовольно Белов, вспоминая разговоры с Вано.

– Тут не в мозгах дело, Сан Саныч. Похоже, у нас совести не осталось…

Белов промолчал. Ему не хотелось ни о чем думать. То ли в душе, то ли в затылке застряла Николь. Он не понимал, зачем все это с ним произошло.