Текст книги "Фомич - Ночной Воин"

Автор книги: Виктор Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Пока я его рассматривал, у моих ног со свистом воткнулось в землю ещё одно железное перо... и еще... и еще... Я поднял голову и увидел, что над нами летают Коршуны, а свист издают летящие вниз перья.

Нас атаковали Стальные Птицы из Железного Леса.

Фомич и Оглобля вращали над головой мечи, образуя блестящий круг разящей стали, которая отражала смертоносные перья, а иногда и доставала неосторожно приблизившихся Коршунов: несколько птиц лежало у их ног.

Кондрат бестолково отмахивался рогатиной, но успеха в этом он не достиг: у него уже торчало перо в плече, сразу два впились в руку, а ещё одно застряло почему-то в его многострадальном ухе, пришитом белой ниткой.

Борода неумело и попусту размахивал мечом.

Я попробовал повторить приём Фомича и Оглобли, но у меня явно не хватало ни сил, ни умения.

– Я про что-то похожее читал в античной мифологии, но плохо это помню, – крикнул я Бороде.

– Там птицам отрывали головы, но они были не стальные, железные у них были только перья, – ответил он.

Я повертел головой и заметил Балагулу, он скинул вещи с санок, и накрылся ими, как корытом.

– Достань щиты! – закричал я ему. – Достань, или я тебя вместо щита поставлю!

Он пополз с санками на горбу. Так на четвереньках и разнёс он нам щиты.

Прикрывшись щитами, мы повели свои дела успешнее. Мы были защищены от летящих сверху стрел, и теперь имели возможность наносить ответные удары.

Скоро вокруг нас валялось уже множество Стальных птиц. Коршуны осыпали нас напоследок тучей перьев и улетели.

Фомич после боя подошёл к Радио.

– Надо послушать, что там нового.

Минут пять он крутил ручки, тряс его, даже слегка стукал. Всё было бесполезно. Ответом была тишина.

– Кто разбирается в этом? – он кивнул на Радио.

– Давай я попробую, – предложил я.

Открыл перочинным ножиком крышку и остолбенел.

– Оно всегда так работало?! – спросил я.

– Как это – так?!

– Да вот так – в нём нет ни деталей, ни динамиков, ничего нет.

– Как это – ничего?! – возмутился Фомич.

Оттолкнул меня, заглянул внутрь и ахнул! Потом повернулся к Балагуле:

– Кажется, теперь я догадываюсь, почему он не давал никому нести Радио. Этот прохиндей вытряхнул из него все внутренности и тащил на себе пустой ящик. Всё – кончилось мое терпение!

Фомич оглянулся по сторонам.

– Нет! – закричал Балагула. – Я исправлюсь! Не надо!

– Дудки, брат!

Фомич, ухватив Балагулу за шкирку, засунул его головой между двух осинок. После этого он задрал ему балахон, наломал лозы и выдал всё, что тот так давно и старательно выпрашивал...

Камыш на болоте полёг от пронзительных воплей Балагулы. Мы все едва ушей не лишились, так он верещал.

Первым не выдержал Оглобля:

– Брось ты его воспитывать, – остановил Фомича Оглобля. – Он так орёт, что Кощей на своем Самшите дуба даст, нас в гости не дождавшись.

Фомич сердито отбросил хворостину в сторону и пошёл к своим лыжам.

– Эй! А меня кто отпустит?! – испуганно завопил Балагула.

– А ты будешь стоять здесь с голым задом до тех пор, пока не прилетят опять Стальные Коршуны и не воткнут тебе железное перо туда, куда его давно следует тебе воткнуть, – шутя сказал Фомич.

Я повернулся спиной к Балагуле. И тут же обернулся обратно, потому что тот издал оглушительный рёв.

Балагула, размахивая руками, выплясывал какой-то дикий танец, вертя попой, в которой торчало стальное перо.

Какой-то одинокий Коршун вернулся на минуту.

Перо вытащили, Балагулу, конечно, отпустили, но в случайность возвращения Железной Птицы он так и не поверил, обвинив всех в заговоре.

Темнело быстро, но это нас не пугало, берег был близко, и можно уже было различить отдельные деревья в Черном Лесу.

Вот и прибрежный болотный камыш, осталось только продраться через него, и мы выйдем на сухое место...

Камыш с сухим шуршанием раздвинулся, нам навстречу вышли одна за одной тени, которые оказались мужиками в грязных белых балахонах, в белых вьетнамских конусообразных шляпах. Лица у мужиков были так же белые, словно мукой посыпанные.

В руках у них были дубины, и мужиков было много.

– Мужики! Горе у нас! Горькое горе! Помогите! – со слезой в голосе начал один из них, выступив вперёд.

– Опохмелку мы ищем. Дайте, а? Помогите, мужики, а не то мы сами возьмём! – поддержали его остальные.

Мы молчали, ожидая, что последует за этим балаганом.

– Нас не понимают, – грустно вздохнул один из них. – Объясним?!

– Объясним! Объясним!

Завопили белые мужики, завертелись, закружились в дикой пляске, размахивая воинственно дубинами и подпевая сами себе:

Мы болотные поганки,

нас качает после пьянки,

как же нам развеселиться,

если не опохмелиться?!

Мы болотным дышим газом,

курим всякую заразу.

Пьем и курим задарма,

что лишает нас ума!

– Ну как, мужики, дадите на опохмелку?! Мы – наркоманы, мы токсикоманы, мы – алкоголики, мы – пропащие!!!

– Нууу?!!! – с угрозой рявкнули они, подступая стеной.

– Видите, как нас много?! Видите, какое нас количество?! размахивали они дубинами у нас перед носом.

– Видим, видим, – спокойно ответил Оглобля, выходя вперёд и засучивая рукава. – Ну, кто первый?! Только не забывайте, что бьют не по количеству, а по вполне индивидуальным физиономиям и головам. Ну?! Есть желающие?!

Поганки робко попятились и стали отступать.

Вперёд выскочил Балагула, щёлкнул своим жутким ковшом, топнул ногой по тине, обрызгав при этом больше своих, чем чужих, и заорал:

– Быстрррро все разбежались! А не то – загрррызу!!!

На Поганок это возымело немедленное воздействие, окончательно перепуганные, они убрались в камыши.

Смертельно усталые, мы выбрались на берег, где и разожгли костёр, чтобы согреться и поужинать.

В полумраке наступающих сумерек покачивались сухие камыши, шорох, как водомерка, скользил по чёрной воде, растворяясь в тишине, словно кто-то невидимый тихонечко охал на Болоте.

– Вот бы все враги были такие же, как эти Поганки! – мечтательно потянулся Балагула, отваливаясь на спину от миски с кашей.

– Не жди врага слабого, – покажется сильным, жди врага сильного одолеешь, – задумчиво сказал Фомич.

– Фомич, – спросил я. – Ты много лет сражаешься. А какой враг самый страшный? Самый опасный?

– Опасен любой враг. На то он и враг. А самый страшный? – он задумался.

– Самый страшный враг – собственный страх, – ответил за него Оглобля.

И добавил со вздохом:

– Уж я-то знаю...

И словно в подтверждение его слов с Болота отозвался протяжный, горестный, тяжкий вздох:

– Охххх... Оххх...

– Кто там в Болоте охает? – спросил Домовой.

И словно в ответ, зашуршали камыши, раздвинулись, и к нам опять стала приближаться какая-то тень.

Мы дружно вскочили на ноги и схватились за оружие. Тень испуганно остановилась и заговорила, вытянув перед собой руки:

– Я – дядюшка Ох, болотный вздох.

– А мы путешествуем, – отозвался Фомич.

– Ну и места вы для путешествий выбрали! Ох!

– Не всегда мы места для путешествий выбираем, иногда и они нас выбирают, – уклончиво пояснил Фомич.

– Туманно говоришь, как на Болоте вечером... ох! Ну да дело это ваше, как ходить и где... Я сам знаю, кто вы и куда идете...

– Откуда ты это знаешь? – подозрительно спросил Балагула, угрожающе выставив вперёд челюсть.

– А как я могу не знать того, что на Болоте каждая кочка знает? Ох! А вам спасибо, хоть какой-то порядок навели. А то простым лягушкам на болоте показаться стыдно из-за такой родни мерзкой, как эти Гигантские Лягушки. Ох! А Поганки? Нанюхаются болотного газа, да давай бузить... ох! Меня вообще в камыши загнали. Ох! Ох! Ох! Раньше-то наше Болото по-своему красивым было: трава изумрудная, идёшь как по матрасу, пружинит... На каждой кочке – клюква в кулак размером. Если трясина, так видно окно... Простор... Ох! Как выйдешь вечерком, потянешься, да как охнешь радостно на все болото! А теперь ох...

Он горестно махнул рукой.

– Ты так не переживай, дядюшка Ох, – успокоил его Кондрат. – Мы пугнём нечисть так, что она уйдет с Болота, или будет вести себя прилично.

– Ты садись, – пригласил его Фомич, – посиди с нами у огонька.

– Благодарствуйте, только я огонь не очень люблю. Я существо болотное, к сырости приученное... ох! Да и время самое поохать мне на Болоте, чтобы слышно было, что не умерло оно...ох! А вам я вот что сказать хотел: мы, Болотные да Лесные, Лешие да Кикиморы, помочь вам хотели. Нас самих Нечисть Чёрная замучила. Вы завтра как пойдёте в Черный Лес, угольки от костра сложите в вёдра и золой присыпьте... ох! Пригодится.

– А для чего, дядюшка Ох?

– Завтра будет день, сами догадаетесь для чего... ох! И ещё, если в Черном Лесу помощь нужна будет, зовите Лешего, он поможет... Ох!

Дядюшка Ох попрощался и скрылся в камышах. И до самого утра оттуда по всему Болоту разносились нестрашные охи...

Глава двадцать первая

Дуболом и Орясина. Таинственный Цыплёнок

Утром нас разбудили никогда не спящие Фомич и Оглобля, и, наскоро перекусив, мы с некоторой опаской вошли в Чёрный Лес, стоявший перед нами стеной.

Лес и взаправду был чёрным – ни берёзки, ни сосны, только высоченные чёрные ели, да кривые серые осины. А под ногами даже травинки не росло. Зато густо разросся чертополох, шиповник, терновник.

Фомич и Оглобля шли впереди, поочередно прорубая для всех дорогу в сплошных зарослях колючек.

Мы продвигались следом. Балагула и Кондрат несли вёдра с углями, присыпанные золой. Такие же вёдра несли и мы с Бородой.

Балагула ворчал:

– Мало им Радио тащить, так ещё и ведро навьючили. И зачем им Радио? Всё равно не работает...

– Ты бы уж помолчал, – подал голос Кондрат. – Почему оно не работает? Потому что ты из него все детали повытаскивал!

– Не все! – горячо возразил Балагула. – Там ещё много штучек осталось. Надо их это... пересчитать...

– Не вздумай! – пригрозил Домовой. – Знаю я, как ты пересчитаешь! Все Фомичу расскажу!

– Ну и говори! Я с ним вообще раздружусь. Вот победим всех, и сразу же раздружусь... А может, и побью даже...

– Ты? Фомича?!

– А что? Будет знать, как пороть живое существо. Ну, может быть, и не побью, но укушу – это точно. Укушу и убегу. А он пускай потом ходит укушенный и одинокий.

– Смотри, услышит Фомич, он тебе так укусит, что кусать нечем будет...

Дорогу нам преградили здоровенные мужики. Они стояли стеной на пути, скрестив на груди руки, и молчали.

– Мужики, нам некогда, – сказал Оглобля, на всякий случай, закатывая рукава. – Говорите сразу: разговора просите или драки желаете?

Мужики стояли, смотрели маленькими глазками поверх наших голов, загораживали нам дорогу и не говорили ни слова.

Их было двое, один здоровее другого, самый маленький из них – на голову выше Оглобли.

– Мужики, скажете или нет, что хотите от нас? – ничуть не смущаясь их преимуществом в росте, повторил свой вопрос Оглобля.

– Орясина, объясни, – не поворачивая к напарнику головы, процедил сквозь зубы один из бугаёв.

– Ага! Счас поясню! – радостно отозвался тот, что повыше.

Он радостно плюнул в кулак и обрушил его на голову Оглобли. Тот закачался, но выстоял, хотя и с трудом.

– Ты что, дурак?! – заорал Балагула на верзилу.

– Ага! – ещё более радостно согласился Орясина.

И не успели мы даже ахнуть, как подхватил он Балагулу лапищей и не глядя подбросил вверх, крикнув:

– Лови, Дуболом!

Второй верзила выставил перед собой руки и стал ждать, когда в них упадёт Балагула. Но никто не падал.

– Ты зачем так высоко подбросил?! – сердито спросил Дуболом у Орясины.

– А я знаю? – ответил Орясина и посмотрел вверх.

Балагула висел, дрыгая ногами, зацепившись полой своего балахона за самую верхушку чёрной ели.

Орясина подошёл к дереву и стал трясти его могучей лапищей. Ель затрещала, застонала, верхушка заходила ходуном, и Балагула вцепился в неё обеими руками, в ужасе истошно вопя на Орясину:

– Ты чё, мужик, совсем спятил?!

– Ага! – всё так же радостно, почти восторженно, ответил тот, и затряс дерево ещё сильнее.

Мы переглянулись, и по команде Фомича все разом бросились на этих здоровенных придурков.

Последствия были печальные: Фомич, после второго удара по голове, свалился как подкошенный, Оглобля пытался огреть Дуболома подхваченным на земле палкой толщиной в руку, но тот вырвал ее, сломал, словно спичку, а потом пошёл вперёд, молотя кулаками-кувалдами.

Бороду закинули куда-то в кусты, а за мной носился вокруг дерева Орясина, пытаясь поддать по мне ногой, как по мячу.

И это ему удалось.

Как я узнал об этом? Я не узнал, я почувствовал. Меня подняло в воздух и забросило в кусты со скоростью пассажирского экспресса.

Когда я очухался, в ушах у меня гудело так, словно я был одним из проводов высоковольтной линии, и по мне пропускали с гудением и треском ток высокого напряжения.

Кусты трещали и ломались под тяжёлыми шагами. Неотвратимо надвигались тупые великаны, готовые растоптать и уничтожить нас.

И тут до меня донёсся еле слышный вздох, словно ветерок в воздухе прошелестел:

– Уголькиии... уголькиии...

– Дядюшка Ох! – догадался я.

И, сам ещё толком не зная, что буду делать с этими угольками, я бросился сквозь колючий кустарник, разрывая в клочья одежду и обдираясь в кровь, к уголькам. Вёдра стояли целы и невредимы. Быстро сдув сверху золу в одном из них, я увидел ярко полыхающие угли. Весело и радостно я заорал верзилам:

– Эй, вы! Орясины и Дуболомы! Вы что, правда круглые идиоты?

– Не-а... – помотал головой один из них. – Мы – идиоты, но квадратные...

– А мы – длинные, – добавил Орясина.

– Но мы оба идиоты! – радостно завершили они хором.

– А жрать вы любите?

– Ага! – проревели они.

– Тогда идите жрать! Специально для вас – полное ведро!

Облизываясь, они пошли ко мне, бросив моих друзей. Я стоял и напряжённо ждал, дрожа от нетерпения.

А они все подходили.

Ближе, ближе, ближе...

И вот когда они протянули руки к ведру, я размахнулся, и выплеснул горячие угли из ведра прямо в тупые физиономии, с криком:

– Нате! Жрите!

И тут же вывалил на них второе ведро, потом третье.

Они заполыхали разом, как сухие поленья...

– Дрова! Дрова! – раздался смех.

Я оглянулся и увидел, что смеётся Балагула, показывая пальцем на Дуболома и Орясину, которые с треском догорали на полянке.

– Да это же – деревяшки! Нас чуть не побили деревяшки!

Ему, может, было и смешно, но всем остальным не очень. Все ходили по поляне, собирая разбросанные вещи, потирая бока. А некоторые, например я, и не только бока.

– Ты собери пепел в тряпочку. Обязательно собери. Пригодится! сказал кто-то у меня за спиной.

– Да зачем он нужен, пепел этот? – буркнул я.

И тут же чуть не подскочил: голос был совершенно не знакомый.

Я резко обернулся, выставив перед собой обрез.

Под чёрной елью сидела на корточках маленькая горбатенькая Старушка в длинном балахоне, с капюшоном, надвинутым на самые глаза. Виден из-под него был только крючковатый нос, да седые космы.

Старушка хитро улыбнулась и пригрозила мне костлявым пальцем с загнутым, давно не стриженым когтем:

– Зачем понадобится пепел, – поймёшь, когда нужда придёт. А взять обязательно возьми, он тебе плечи не оттянет, он лёгкий...

– Мёртвое живого не боится. Живое не может убить мёртвое. Мёртвое боится мертвого...

Это раздался уже другой голос, сбоку. Я оглянулся туда – под другой сосной, в той же позе, что и старушонка, в таком же балахоне, только с откинутым на спину капюшоном, сидел Старичок, лысый, с торчащим на самой макушке пучком волос, напоминавшим оазис в пустыне. Нос у него был картошкой, глаза маленькие, хитрые. Короткопалые ручки он держал сложенными на круглом животике, переплетя пальцы, маленькие и плотные, как болгарские маринованные огурчики в банках.

– Понял, что тебе говорят? Возьми пепел! – это ещё раз напомнила мне Старушонка надоедливая.

Я оглянулся в её сторону, хотел что-то ответить, но там было пусто, как будто и не сидел никто, только лежала под сосной чистая тряпица, на которой, наверное, сидела эта странная Старушка.

Я повернулся обратно, но Старичка тоже как ветром из-под ели сдуло, как волосы с его головы.

Не знаю, почему, но всё же я послушал Старушку и Старика, подобрал тряпицу и аккуратно собрал пепел, оставшийся от Дуболома и Орясины.

Про Старичка и Старушку я никому не сказал. Собственно, ничего и не случилось, зачем зря головы морочить?

Мы шли, поторапливаясь, потеряв уйму времени пока выясняли отношения с Дуболомом и Орясиной.

Фомич озабоченно поглядывал на уходящее солнце. Мы понимали его беспокойство, но быстрее идти не могли, поскольку все не только устали от сложного перехода, но и всем ещё здорово досталось.

– А почему ни ты, ни Оглобля не взялись за мечи? – задал я мучавший меня вопрос Фомичу. – Я понимаю, благородство, рыцарство. Но они-то сражались без правил. Они же самые настоящие бандиты, разбойники! И силой каждого из нас намного превосходили. А если бы они нас потоптали? Что бы ты стал делать?

– Не знаю, – честно ответил Фомич. – Только ни я, ни Оглобля, на безоружного меч не поднимем. Злу и подлости нужно и можно противопоставлять отвагу и силу, но никак не подлость и зло.

– Это почему же?!

– Потому. Чтобы победить, надо иметь силы больше, чем у врага. А если побеждать подлостью, то надо и подлости, и зла иметь тоже больше. И тогда сила становится насилием, и сам ты становишься носителем зла и подлости.

Мы притихли и шли задумавшись.

Вскоре Фомич скомандовал привал. Обессиленные, мы попадали на траву.

– Сейчас я целебные травки заварю, полегчает всем, – засуетился Борода, насыпая что-то в котелок с водой.

Только Балагула пошёл куда-то, шатаясь от усталости.

– Ты куда? – вяло спросил его Кондрат.

– Куда царь пешком ходил, – огрызнулся Балагула, скрываясь в кустах...

– Ой, смотрите, цыпленок! – услышал я сквозь сладкую дрёму.

Кондрат держал в ладонях маленького живого пушистого цыпленочка. Тот жалобно попискивал.

– Дай-ка я посмотрю... – потянулся к цыпленку Оглобля.

Тот запищал в его огромных лапах.

– Не пугай маленького! – протянул свои руки Фомич, забирая цыплёнка.

– Дай-ка! Ишь, какой махонький... И откуда он в такой глухомани? взяв себе цыпленка, задумался Борода.

– Подержите его кто-нибудь, с него что-то в котелок сыпется, пыльца какая-то... – всполошился Борода.

Я протянул руки и взял этот жёлтый комочек.

Борода, размешав отвар, разлил его по кружкам, и раздал каждому, кроме Балагулы, который пропал в кустах.

– Эй, Балагула! Ты живой?! – окликнул Фомич.

– Живой, живой... – раздался из кустов неуверенный ответ.

– Тогда порядок, он потом выпьет...

Отвар оказался необычайно душистым и вкусным. Мы пили его не спеша, с удовольствием. Борода суетился возле нас, смазывая нам ссадины, доставшиеся в потасовках, которых на нашем пути было слишком даже много.

Я выпустил цыпленка из рук, поставил на траву, и он, слабо попискивая, копошился возле меня. Отвар действовал чудесно: боль прекратилась. Куда-то ушла усталость. Только в ладонях появился странный зуд. Я присмотрелся и увидел на ладонях жёлтую пыльцу. Попробовал вытереть пальцы о траву, но тут нестерпимо зачесались веки. Я потёр глаза, встал и пошёл к маленькому озерку, умыться.

Вода была прохладной, чистой. Я с удовольствием вымыл лицо и руки, зуд прекратился, а на поверхности воды остался лёгкий желтоватый налёт. Я собрался пойти обратно, но... ничего не увидел! Передо мной была сплошная туманная пелена. Откуда среди бела дня такой густой туман? До боли в глазах вглядывался я вперёд, но видел только неясные тени, которые шевелились в этом белом молоке...

– Фомич, подойди ко мне, у меня с глазами что-то странное... раздался голос Оглобли. – Туман...

– Стой, где стоишь, – ответил обеспокоенный Фомич. – Я сам к тебе пойду... Что за ерунда! Я тоже ничего не вижу. Кто-то нам голову морочит. Где остальные? Борода! Балагула! Кондрат! Дима!

– Здесь я, возле озерка. Иду к вам, на голоса, – отозвался я. – У меня тоже что-то с глазами...

Я попытался сориентироваться по голосам, куда мне идти. На поляне раздалось радостное кудахтанье. И заметалась-закружилась какая-то тень. На мгновение она приблизилась ко мне вплотную, и я увидел куриную морду, только размером с человеческую голову. Морда эта посмотрела мне прямо в глаза круглыми выпученными глазищами, а потом отскочила, размахивая крыльями, приплясывая на худых куриных ногах, и радостно кудахтая...

– Куриная Слепота! – раздался отчаянный крик Бороды. – Ах, я, старый дурак! Как я сразу не догадался?! Как мог попасть в Лес цыпленок?! Это Куриная Немочь! Она нам насыпала на ладони и в котелок с отваром пыльцу куриной слепоты, обернувшись цыпленком!

А тень вертелась и кружилась по полянке, с громким кудахтаньем махая крыльями перед самыми нашими носами, заглядывая прямо в глаза, нагло хохоча в лица. Эта безумная курица, или Куриная Немочь, как называл ее Борода, прыгала, кривлялась, и пользуясь безнаказанностью, восторженно орала:

– Куриная Слепота! Куриная Слепота! Ха-ха-ха! Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах! Отпутешествовались?! Как же вы, бедненькие, теперь пойдёте? Как же вы слепенькие теперь дорогу найдёте?! Ха-ха-ха!... Ой! Ай! неожиданно завизжала она.

А мы услышали голос Балагулы:

– Мы дальше пойдём ногами, а вот чем пойдёшь ты, – не знаю, потому что ноги я тебе переломаю!

– Ой, только не ноги! – испугалась Куриная Немочь.

– За такую мерзкую пакость, что ты с моими товарищами сотворила, не то, что ноги, голову оторвать не жалко.

– Балагула, это ты? – спросил Фомич. – Что там происходит?

– Да вот, поймал тут какую-то сумасшедшую курицу, сейчас свяжу ей лапы, помогу вам, а потом её ощипывать буду.

Он бережно, отводя по одному за руку, собрал нас всех, усадил рядышком друг с другом.

– Дело поправимое, хотя и неприятное, – успокоил нас Борода. – Это я виноват, не сообразил, должен был по пыльце догадаться... Сейчас попробуем помочь. Балагула, найди мою торбочку.

– Торбочку? Сейчас... Ах ты, мерзкая птица! Отдай! Отдай!

Мы услышали дикое кудахтанье, топот, шум крыльев, потом что-то шлёпнулось в воду и все затихло.

– Балагула! Ты где, что там происходит? – спросил Фомич.

– Курица схватила торбочку, – ответил Балагула, отплёвываясь от воды. – Она побежала, я схватил палку и за ней погнался. Кура эта полетела через озеро, да забыла, что курица не птица, летать не умеет, над самой серединкой и ухнула под воду... Только булькнула...

– А торбочка? – с отчаянием в голосе спросил Борода.

– И торбочка. – вздохнул Балагула.

– Что торбочка?! – чуть не заплакал Борода.

– И торбочка булькнула... Я поведу. Я отвар не пил, цыплёнка в руки не брал. Обвяжетесь верёвкой, за руки возьмётесь, я и поведу. А по дороге что-нибудь придумаем. Или само пройдёт. Но идти надо... Время идёт.

– Он прав, – вздохнул Фомич. – Зрение к нам ещё может вернуться, а время – нет. Надо идти.

– Слепота пройдёт. Только к утру – не раньше, – вздохнул Борода. Ты, Балагула, смотри по дороге маленький жёлтый цветочек, как увидишь, сам не срывай, меня зови... Только не ромашку...

Глава двадцать вторая

О чём Ведуньи и Ведуны ведают

Мы шли, спотыкаясь и падая, часто останавливаясь, с трудом переводя дух, но всё-таки шли. Правда, чем дальше мы уходили, тем неувереннее вёл себя наш поводырь Балагула. Наконец он остановился.

– Ты что, заблудился? – спросил его Фомич.

Балагула чуть не плакал от досады:

– Сам не знаю, что со мной такое странное происходит! Стараюсь идти по солнышку, а всё по кругу получается. Третий раз подряд на одно и то же место выходим. Даже не знаю, что делать...

– А что там знать-то? – раздался рядом со мной знакомый мне голосок. – Это тебя, милый, Чёрт за нос водит.

И уже обращаясь ко мне тот же голосок спросил заботливо:

– Ты золу-то собрал? То-то, пригодится, не выбрасывай.

Я догадался, что это Старушка.

А Балагула совсем обозлился:

– Да при чём тут Черти?! Что я, не вижу, что ли, куда иду?! Я же не слепой! Отвар они пили, а не я.

– Значит, не видишь, – спокойно ответила старушка. – А если и видишь, то не всё. Смотри, если сомневаешься.

И она забормотала:

– Хочешь ты или не хочешь, но если ты меня морочишь, из тумана и ненастья покажись моею властью!

Тут же раздался вопль Балагулы:

– Ты чего это меня за нос держишь?! Ах ты, тварь краснозадая! Да я тебя!

Слышно было, как затрещали по лесу сучья. Голос Старушки остановил бросившегося в погоню Балагулу:

– Зря стараться будешь. Не гоняйся за Лесным Чёртом – заморочит, заведёт в глухомань-чащобу, а то и по кругу будет за нос водить. Ему это запросто. У каждого левая нога чуть короче правой, и шаг левой ногой совсем чуть-чуть меньше, чем шаг правой. Но когда идёшь долго, особенно по лесу, получается так, что идёшь кругами. Чёрту только и дел остаётся, что взять тебя из озорства за нос, да направлять куда нужно.

– Пропало наше дело! – в сердцах кинул шапку о землю Оглобля. Теперь никак не дойдём вовремя. Ночь уже, а мы ещё и половину Леса не прошли.

– Вы сейчас сил набирайтесь, – подала голос Старушка, – а к утру, спозаранку, чуть завиднеется, а мы с Дедом приведем к вам Лешего и Кикимору. Они вас быстренько выведут, вдвое быстрее, короче, своими тропами, тайными. Они же Лесные...

– А ты кто будешь, бабушка? – спросил Фомич. – Кого нам всем благодарить за помощь?

– Мы с Дедом, известно, Ведуны. Испокон века Ведуны...

– Это как это? – проявил живой интерес Домовой. – Всё про всё знаете? Что было, что будет?

– Ну, всё, не всё, – усмехнулась Ведунья, – но кое-что знаем. – А у тебя к этому что за интерес такой?

– Ха! Она ещё спрашивает! Ты где там, бабуля? Чего ты там стоишь? Иди скорее ко мне, рассказывать будешь...

– Что рассказывать-то? – удивилась Ведунья.

– Да ты что, старуха, шелухи объелась?! – возмутился Домовой. – Что рассказывать! Всё, что будет со мной. Что было, я про это сам знаю, это мне не интересно...

– Ну, а что с тобой будет, никому, кроме тебя не интересно. Давай, я про то, что с тобой было, вслух расскажу? – ехидно спросила Ведунья. – Не все про тебя всё знают. А вот им как раз интересно было бы. Например, как ты Балагуле в карты подсматривал, или про то, как ты у Живого компас спёр, или...

– Да ну тебя, вреднючая старуха! – всполошился Кондрат. – Нашла тоже, старая, о чём рассказывать, глупости всякие. И ничего я ни у кого не спёр, а на время позаимствовал. Должен же я знать, где что...

– Что – что? – переспросила ехидная старушка.

– Ну, где юг, а где этот, как его? Да чего ты пристала?! Поносил бы и отдал. Он всё равно не работает...

– Как это так – не работает?! – подскочил я.

– Да я с ним ничего не делал! – стал оправдываться разоблаченный Домовой. – Он сам по себе сломался...

– Он ничего с ним не делал, – подтвердила Ведунья. – Он только компас этот пытался завести, как часы, а стрелка и отвалилась. Вот так вот он с компасом распорядился. Ну, чего тебе ещё рассказать, соколик? -Ласково спросила Ведунья Кондрата.

– Да ну тебя, вредная бабка, рассказываешь ерунду всякую, про которую совсем даже никому слушать не интересно, – ворчал недовольный Домовой. – Ты бы лучше рассказала, что со мной будет.

– Нельзя, голубь. Расскажу, а вдруг тебе не понравится? Ты и будешь потом жить и огорчаться. Никак нельзя, – ласково, но твёрдо отказалась Ведунья поведать Домовому о том, что его ожидает в будущем.

– Вот вредная старуха! – Кондрат даже ногами затопал. – И откуда ты только взялась такая вреднючая?!

– Из спящих глазок, из волшебных сказок, из лесного обмана, из болотного тумана. Ветер дунул, лист на землю упал, росинка с листа сорвалась, вот я и появилась... Мы, Ведуны, да Ведуньи, все так появляемся. А вот про что мы ведаем, да почему не всем и не всё про то говорим, могу рассказать...

Когда Русь ещё в самом начале была, когда покровительствовали ей языческие Боги, в каждом поселении, в каждом племени самыми уважаемыми людьми были Жрецы.

Жрецы сохраняли капища, места поклонения Богам. Жрецы приносили Богам жертвы, через них благосклонные к людям языческие Боги предсказывали людям, что их ожидает, предостерегали от неудачной охоты, от засухи и наводнений, от ненужных войн.

Боги через Жрецов предсказывали погоду, что было очень важно для людей, которые тогда в основном занимались земледелием и скотоводством.

А для того, чтобы люди не слишком часто беспокоили их по пустякам, Боги наделили Жрецов способностью предсказывать и прорицать некоторые события.

Но потом язычество оказалось под запретом, идолов языческих Богов княжеские слуги сжигали, капища разрушали, Жрецов преследовали и казнили.

Но глубоки были корни языческой веры, связанной, как и народ, с природой. Не сохранилось язычество полностью, но осталось множеством отголосков, даже в христианских обрядах сумели языческие мотивы отразиться, яркие праздники языческие сохранились.

Это и вербное воскресенье, и широкая масленица.

И разбрелись Жрецы по всей Руси. Но не утратили они дар предвидения. И передавали его по наследству.

Бродили по городам, по сёлам, предупреждали народ русский о грядущих переменах, о грозящих им бедах.

Власти не любили предсказателей. Не любили потому, что многие беды на землю Русскую именно неразумные правители принесли. И стали власти, князья да цари, объявлять всех прорицателей кликушами, бесноватыми, юродивыми.

Народ же в отличие от правителей, любил прорицателей, берёг их, потому и не трогали их власти, побаивались гнева народного. В народе прорицателей приравнивали почти к святым, называли их так же блаженными.

Только блаженные могли царям правду в лицо говорить. Таким был и Железный Колпак, который Годунову велел богов слушать. Был ещё дьяк Авель, который многое предсказал, что потом сбылось. И год смерти Екатерины Великой, и пожар Московский.

Постепенно извели городских прорицателей. Но жили ещё в глухих деревнях такие люди, которые будущее ведали. Их-то и называли в народе Ведунами, да Ведуньями. Они могли всем и каждому его судьбу предсказать.

В одном селе случились странные вещи.

Началось всё с того, что летним днём, когда все были на покосе, на ближнем к деревне лугу потемнело вдруг, почти как ночью, налетел сильный ветер, нагнал стремительно чёрные тучи, ударили из этих туч ослепительные молнии, загрохотали свирепые громы и хлынули на землю потоки воды.

На лугу укрыться негде, ни одного деревца не растёт. Бросились люди в деревню, по домам от ливня спасться.

Забежали на горку, и вдруг светло стало. А ливень и гроза не утихают. Удивились люди, остановились, оглянулись, да так и застыли на месте, руки разведя и рты разинув.

И вот что они увидали.

По размытому просёлку, опираясь на кривой посох, шагал старик в белых штанах и рубахе. Ветер вокруг него рожь по земле пластом стелил, травы в землю втаптывал, а у него ни один волос не шевелился ни в копне белых волос, ни в седой бороде до пояса.

Этот странный седой старик шёл, а над ним выгибалась коромыслом удивительно яркая радуга.