Текст книги "Фомич - Ночной Воин"

Автор книги: Виктор Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Меньшов Виктор
Фомич – Ночной Воин

МЕНЬШОВ ВИКТОР

Фомич – Ночной Воин

Глава первая

Сказки не повторяются.

В этом году я с исключительным нетерпением дожидался летних каникул. На то у меня были особые причины. Они лежали у меня дома, в верхнем ящике письменного стола.

Это было журавлиное перо и крохотная золотая корона. Перо принадлежало журавлю Журке, а корона – Царевне Лягушке, вернее, Марье Лесной Царевне.

Только не подумайте, что это бред. Я, Дмитрий Степанович Петров, студент института физкультуры, готов поклясться чем угодно и на чём угодно, что я в полном уме, а тем более, в здравом рассудке.

В прошлом году я ездил с друзьями на болота Павловского Угольника, на сбор клюквы. И там со мной произошла такая удивительная история, что если бы она произошла не со мной, я бы в неё ни за что не поверил.

На болоте я заблудился и попал в трактир "Чай вприсядку". Там я встретил много странных существ, потом женился на Царевне Лягушке, которая на самом деле оказалась красавицей Марьей, Лесной Царевной, потом я превратился в козла, познакомился с Волком, который на самом деле оказался Иваном – Болотным Царевичем.

Вместе с Черномором, скоморохом Яшкой, воином Медведем и воеводой Буяном я искал Ларец с бессмертными сердцами Лукоморов, искал Сокровища Болотных Царей. Повидался с Малютой Скуратовым и Шемякой, плавал на пиратском корабле, сражался с Ведьмами, возглавляемыми Чёрной Вдовой.

Я попал в заколдованный Дворец, в котором обитали души убитых Русских царей. Я успел послужить четырём государям, и даже побывал в Аду.

И всё же мы добыли Сокровища, вернули бессмертные сердца Лукоморам, победили Демонов, и я вернулся домой. С мешком золота, с журавлём Журкой, который помог мне, и с Марьей Царевной, на которой мне пришлось жениться, чтобы спасти её от Демонов.

Но как только моя мама открыла двери, журавль и Марья Лесная Царевна исчезли. Только на полу, возле мешка с золотом, остались лежать журавлиное пёрышко и маленькая золотая корона Царевны Лягушки. А сами они, наверное, вернулись на болото.

В доказательство того, что я говорю правду, могу показать мешок с золотыми монетами, который я с трудом затащил в стенной шкаф своей комнаты.

Поначалу я старался не вспоминать о том, что со мной приключилось. Но как можно было забыть эти фантастические приключения?!

Надо ли говорить, что я быстро затосковал. По ночам мне постоянно снилось болото, низкое серое небо, мои оставшиеся там друзья.

И, конечно же, чаще всего мне снилась красавица Марья Лесная Царевна.

Вот почему, как только закончились экзамены в институте, я моментально собрал рюкзак, и отправился под Великие Луки, на болота Павловского Угольника. Тем более, что материальные проблемы семьи в этом году были полностью решены, благодаря вырученным за добытую клюкву деньгам.

Так что всю осень и зиму мы безбедно существовали на "клюквенные" деньги, а ближе к лету я продал несколько золотых монет, про которые так и не решился рассказать родителям. Я не был уверен, что они поймут меня правильно и поверят в эту сумасшедшую историю.

К тому же весной мои мама и папа устроились, наконец, на приличную работу. Так что быт наш налаживался, и я мог спокойно поехать на манившее меня болото.

Так я и сделал.

Первое глубокое разочарование постигло меня, как только я добрался до посёлка, от которого началось моё фантастическое путешествие за клюквой.

Я стал разыскивать Макаровну и спасённого нами из заколдованного Дворца её сына, Алёшу, но их в посёлке не оказалось.

Как рассказал мне топтавшийся возле сельского магазина Михалыч, который сопровождал нас на болото, Алёша поступил в какой-то институт в Новгороде, уехал туда, а за ним следом перебралась в Новгород и Макаровна, не захотевшая опять надолго разлучаться с сыном.

Маленький Михалыч рассказывал мне это, поминутно вытирая остренький нос лоснящимся рукавом. Был он всё в той же невообразимо грязной тельняшке под распахнутой настежь, как его простая душа, многострадальной телогрейкой.

Несмотря на жару и сухую погоду обут он был в резиновые сапоги, в каждый из которых легко можно было засунуть обе его ноги.

Мы постояли, не зная о чём ещё говорить. Из магазина вышел здоровяк Сенька Брызгалов, который тоже в своё время побывал во Дворце, служил там у кого-то из царей. Как рассказывал Михалыч, вернулся оттуда Сенька с пулей в голове и с орденом Андрея Первозванного.

– Гляди-ка, кому не пропасть! – воскликнул Семён. Он узнал меня сразу, не успев сойти с крылечка магазина.

Он был так же, как и Михалыч, в резиновых сапогах и телогрейке. Только под ней у него, в отличие от Михалыча, была не тельняшка, а линялая ковбойка.

– Ну что, городской, – подмигнул мне Семён. – Опять Дворец искать приехал?

– Нет больше Дворца, – вздохнул я.

– Знаю, – ничуть не удивился Семён. – Слышал от Макаровны. Ты не к ней в гости? Так уехала она.

– Мне уже Михалыч сказал, – развёл я руками.

– Так ты чего приехал? Если по ягоду, рановато, сам бы знать должен.

– Да я так просто, – замялся я. – Макаровну вот с Алёшей повидать хотел. Да на болото наведаться... Посмотреть, пофотографировать. Мотовоз-то ходит туда?

– Мотовоз ходит. Завтра утром и поедешь, – усмехнулся Семён. – Так чего мы посреди улицы стоим? Пошли с нами, ночевать-то тебе где-то надо. Посидим вот, картошечки пожарим. Горло прополощем...

Он кивнул на карманы телогрейки, из которых торчали горлышки бутылок.

Мы посидели у Семёна, который до отвала накормил меня картошкой с солёными огурцами. Мужики выпили водки, а я от этого отказался. Я пью крайне редко и мало.

Наш вялый разговор не оживило даже возлияние. Семён отправил меня спать, пообещав утром разбудить...

Так он и сделал. Разбудив, напоил меня чаем, накормил вчерашней картошкой, разогретой на сковороде. Сунул мне с собой в дорогу, несмотря на протесты, аккуратно завёрнутые в холстинку хлеб и сало.

Я с благодарностью распрощался с гостеприимным хозяином, который остановил меня на пороге вопросом:

– Слышь, а ты взаправду в самой Москве живёшь?

– Да, в Москве, – удивился я его вопросу. – А что? Что-то нужно прислать?

– Того, что нам, мужикам, нужно, из Москвы не присылают, – хмыкнул Семён. – Ты вот что, ты возьми вот это, отдай там, в Москве, в музей какой. В какой уж там музей, ты сам грамотный, лучше меня знаешь.

И он протянул мне коробочку, перехваченную резинкой.

– Орден там, – пояснил Брызгалов. – Говорят, что Андрея Первозванного, с бриллиантами. На кой он мне здесь? Мне за него большие деньги городские предлагали, да я отказался. Куда мне столько денег? Что здесь, кроме водки, купишь? Сопьюсь сразу.

– Хорошо, я передам в дар Историческому музею, от твоего имени...

– Не, вот этого не нужно! – воскликнул обеспокоенный Семён. Понаедут тут всякие потом, начнут выспрашивать: что, да откуда. Не, ты не говори... Ты как-то так передай... Придумай сам что-то.

– Постараюсь, – не очень уверенно согласился я.

– Постарайся, – кивнул Семён и протянул на прощание крепкую ладонь...

На болоте я на удивление быстро нашёл островок, где в прошлом году был разбит наш лагерь. Так же быстро обнаружился и остров, на котором стоял трактир "Чай вприсядку", где я познакомился со всеми своими товарищами и соратниками по волшебному путешествию в заколдованный Дворец.

Остров был на месте, а вот трактира там не оказалось. Я поначалу подумал, что перепутал острова, но возле камышей увидел знакомый, почерневший от времени указатель:

"Павловскiй Угольникъ"

Убедившись, что остров тот самый, я исходил его вдоль и поперёк, но даже следа от трактира не нашёл. Был, и нет его.

Поставив на островке палатку, я несколько дней бродил по всему болоту, но никого так и не встретил.

Через неделю я понял, что затея моя безумна. В одну и ту же воду дважды войти невозможно. Невозможно потому, что она течёт и постоянно изменяется.

Вот так и время, и жизнь. Наверное, нельзя так вот запросто, по собственному желанию, попадать в сказку, когда тебе захочется.

Грустно, но сказка закончилась. Нужно жить дальше в реальной жизни.

Придя к такому решению, я расстелил карту, и прикинул маршрут, который пролегал через болото, потом лесами выводил меня к железной дороге.

Через два дня я шагнул с пружинящего ковра болотистой почвы на твёрдую землю, вступив в сосновый бор.

Прежде чем войти в лес, я оглянулся на простор бескрайнего болота, помялся, неуклюже махнул кому-то рукой, сам застеснялся своего поступка и решительно поправив рюкзак, направился в лес.

Стояло жаркое и весёлое лето, а на сердце у меня было зябко, пусто и одиноко.

Увы, сказка закончилась.

Я всё дальше уходил от болота, углубляясь в лес...

Глава вторая

Избушка. Фомич...

К этой крохотной, кособокой избушке я вышел, когда уже изрядно потемнело. Избушка оказалась очень кстати. Я как раз окончательно понял, что основательно заплутал, и двигался вперед из чистого упрямства, на самом деле уже не отыскивая даже дорогу, оставив это до утра, а выбирая подходящее место для ночёвки. Надвигались сумерки, и продолжая лезть в лес наобум, я рисковал заплутать ещё больше.

К тому же, высверкивая дальними бесшумными молниями, надвигалась гроза, по всем признакам, весьма нешуточная. Всё это превращало перспективу ночевки под открытым небом в очень сомнительное мероприятие.

Избушка стояла на горке, а под горкой протекал ручей, из которого я напился, умылся, и предусмотрительно, чтобы не спускаться ещё раз вниз, набрал воды в котелок. После этого поднялся по пологому склону.

Людей в этих краях не бывало, судя по всему, много лет. По крайней мере, не было видно ни одной тропинки, ведущей к избушке. Так что мне пришлось повозиться, протаптывая себе дорожку через заросли вымахавшей выше меня ростом крапивы, которая сильно изжалила руки, и даже по щекам мне от неё досталось. Но все же упорство моё победило. Я осилил крапиву, подошёл к крыльцу, сбросил рюкзак и огляделся.

Вид избушка имела нежилой. На заднем дворе, заросшая гигантскими лопухами, темнела покосившаяся низкая, сильно разрушенная ограда и густые заросли высокого кустарника. Сразу под горой, за кустарником, к избушке стеной придвинулся лес, чёрный и молчаливый перед грозой. Даже немного жутковатый...

Осторожно ступая, я поднялся на подгнившее, на каждый мой шаг отзывающееся жалобным протяжным стоном крылечко. Открыл на удивление легко поддавшуюся дверь и, слегка пригнувшись, вошёл.

При свете карманного фонарика мне удалось рассмотреть, что вся избушка состоит из одной комнаты, добрую треть которой занимает большая русская печь, и заботливо уложенные сбоку от неё дрова, сверху которых лежала предусмотрительно приготовленная для растопки берёзовая кора.

Вдоль стен стояло несколько широких скамеек, на одной из них небрежно сваленные лежали овечьи шкуры, и я с радостью подумал, что спать придется не в спальнике на голой земле, а почти с комфортом и в тепле.

В углу пристроилась этажерка, накрытая вязаной салфеткой. Я был очень удивлён, встретив здесь предмет мебели, про который я уже за давностью лет позабыл.

На ней красовался старинный радиоприёмник, я такие только в старых фильмах видел: здоровенный такой ящик. Около тщательно задёрнутого цветастыми занавесками окна стоял самодельный стол, сбитый из толстых досок. Сработанный мощно и грубо, он всем своим видом внушал непоколебимую уверенность в том, что простоит, не пошатнувшись тысячу лет. На столе тускло поблёскивала стеклом лампа "летучая мышь".

Я качнул её, и к моему удивлению в ней забулькало, заплескалось. Открыв лампу и подвернув фитиль, я попробовал поджечь его. Фитиль загорелся! Загорелся на удивление ровным, без копоти, светом.

В этом блёклом, но всё же хоть каком-то, свете живого огня избушка ожила, в ней как-то сразу потеплело, не то, что при свете электрического фонарика. Погасив его, в целях экономии батареек, я подошёл к этажерке и повертел ручки приемника.

Я вертел их просто так, из праздного любопытства, но приёмник вдруг ожил, в нем что-то щёлкнуло, загорелся круглый зеленый глаз, раздался легкий хрип.

От неожиданности я едва не отпрыгнул. Судя по отсутствию тропы, изба была брошена очень давно. До ближайшего села, из которого я пришёл сюда, километров пятьдесят, если не больше, и когда я выходил оттуда, заметил по дороге поваленные, полусгнившие столбы, к тому же без проводов. Около самой избушки я вообще никаких проводов не заметил. Но, тем не менее, приёмник ожил и потрескивал, и посвистывал частотами...

– Может, на батарейках? – мелькнула шальная мысль.

Но тут же я сообразил остатками разума, что в этот ископаемый ящик просто некуда вставлять батарейки.

Приёмник пыхтел и булькал, явно желая высказаться, вопреки всем законам физики и логики. Я повертел верньер настройки. На всех частотах был шорох и свист. Я загнал бегунок шкалы до отказа влево, он ушел, ускользая за оконце шкалы настройки. Опять раздался щелчок, и отчётливый голос сказал, откашлявшись:

– Ещё рано...

Я вздрогнул и замер, вслушиваясь, но больше ничего, кроме шороха и свиста, не услышал.

Решив, что всё это мне просто показалось, я выключил приёмник и пошёл к печке распаковывать рюкзак.

Перелив часть воды во второй котелок для чая, поставил на печку воду для каши, достал крупу, тушёнку, отнёс на стол миску, ложку, кружку, хлеб, жестянку с чаем. Потом наколол походным топориком лучину, положил вместе с берёзовой корой под дрова, заботливо уложенные в печке, и поджёг.

Я достаточно опытен в походной жизни, ещё со школы увлекаюсь туризмом, но мои навыки кострового не помогли мне в разжигании русской печки. И дрова были сухие и звонкие, и кора, и лучина загорались быстро и весело, но стоило прикрыть дверцу печки, как всё моментально гасло, дым валил в комнату.

Что я только не делал! Я и растопку перекладывал, и дрова тоже, и в печку дул старательно, – ничего не помогало...

– Не, братка, так у тебя дело не сладится. Открой заслонку, угоришь...

– А ты почём знаешь? – увлечённый растопкой, не очень вежливо фыркнул я.

И тут же опять едва не подпрыгнул, хватаясь за топорик и оглядываясь...

Он стоял, прислонившись к косяку прямоугольной двери, вырисовываясь тёмным силуэтом. Я готов был поклясться, что закрыл за собой дверь, но сейчас она была распахнута, а я даже не слышал, чтобы её открывали. Мужчина стоял на пороге, не делая попыток войти. Разглядеть его в лицо было невозможно, он стоял в темноте, не переступая порог, но мужик был крупный, рослый и плечистый.

– Я-то знаю... – с усмешкой, непонятной мне, ответил он на мой вопрос. – Открой заслонку, увидишь, сразу всё будет хорошо... Ты что, испугался меня? – спросил он, заметив мою нерешительность.

– А что мне тебя бояться? – храбрясь, ответил я.

Хотя, конечно же, если и не напуган, то насторожён был, это точно.

Откуда в этой ночной глухомани, в грозовую ночь, взяться человеку?

"Может, дезертир, или преступник беглый?" – пронеслось у меня в голове.

– Да не сомневайся ты, – добродушно, хотя и бесцветным голосом, сказал мужик. – Я своё отбегал. Мне бегать не от кого, да и не откуда.

– Извини, – смутился я. – Это я про себя подумал, да видно растерялся и вслух сказал. А что мне бояться? Что с меня взять?

– Я и вижу, что ты никого не боишься, – невидимо усмехнулся гость. Даже в избу не приглашаешь

– Извини, – совсем сник я. – Говорю, растерялся... Заходи, конечно. Сейчас чайку можно попить, а по случаю знакомства и покрепче найдем кое-что... Меня, кстати, Дмитрием зовут... А тебя?

– Меня-то? – вроде как даже удивился он моему вопросу. – Зовут меня Фомич... Когда зовут...

Добавил он после некоторого раздумья, отрываясь от косяка, и перешагнул порог. И уже входя в двери, сказал странную фразу, смысл которой я понял намного позже:

– Я не сам по себе в избу захожу, я по приглашению захожу...

И только-только рот я открыл, чтобы переспросить его, что это значит, как на улице громыхнула гроза. И ещё раз! И ещё!!! И только я рот раззявил поторопить Фомича, чтобы он поскорее проходил, да дверь за собой закрывал, да так и застыл с широко раскрытым ртом. Потому что в этот момент опять громыхнуло, и я увидел – МОЛНИЮ!

Конечно же, не молния напугала меня до оцепенения. Нет. Меня напугало то, КАК я её увидел!

А увидел я эту молнию – через Фомича! СКВОЗЬ! И вот тут у меня на голове зашевелились волосы: Фомич – был ПРОЗРАЧНЫЙ!!

На улице гремели громы, полыхали молнии, а в двери входил, не касаясь ногами пола, Фомич, сквозь которого можно было видеть...

Глава третья

Избушка. Фомич и другие.

Я обмер, обречённо понимая своё полное бессилие перед прозрачным, бестелесным призраком...

И тут опять громко щёлкнуло в приемнике, и он САМ по себе включился, откашлялся, и заговорил:

– Говорит Радио! Говорит Радио! А вот теперь – пора! Время полночь!

Потом Радио прошуршало, пощёлкало частотами, словно языком поцокало:

– Да, говорю я кому-то, время – полночь... Блям-блям...

Это не внутри у Радио что-то блямкнуло, это Радио само сказало унылым голосом. Да-да, именно так и сказало: "Блям-блям..."

Тут же заскрипело что-то в углу, на стенке за моей спиной, зашуршало, щёлкнуло, и, откашлявшись, прохрипело густым басом:

– Ку... – и опять надрывно закашлялось.

Я взглянул в угол. Там висели не замеченные сразу ходики с домиком, с гирями на цепочке и с оловянной, плохо раскрашенной кукушкой, отчаянно кашляющей и чихающей на жёрдочке около дверцы в свой крошечный домик.

Часы с кукушкой я как-то раз в своей жизни видел. Правда, бездействующие. Но про часы с чихающей и кашляющей кукушкой мне даже слышать никогда не приходилось. А уж увидел я такое впервые в жизни.

Кукушка тем временем закончила свой отчаянный чих, вытерла клюв крылышком, и продолжила:

– Ку-ку... – и опять замолчала, на этот раз, наклонив голову на плечико и к чему-то прислушиваясь.

И тут опять заговорило Радио. Голос у него был недовольный:

– Ну, и что дальше? Опять внутренний голос посетил? Опять в смысле и о смысле бытия? Как это? А, вот: "куковать, или не куковать?" и "кому это надо?" Ты скоро будешь совсем как люди, жизнь твоя будет состоять из одних вопросов. А работу кто выполнять будет? Домовой, или Балагула?

– Вот так всегда! – вскинулась Кукушка. – "Работа", "работа", да разве это – работа? Ты вон блямкнуло, сообщило время, и хватит, достаточно. А я-то здесь зачем? Мне-то зачем это нужно?

– Такое у тебя предназначение, – вздохнув, ответило печально Радио. – Такая, выходит, у тебя планида...

– Чегооо? – кукушка чуть с жёрдочки не свалилась.

– Да это так, это всё к делу не относится. Это я вообще по другой программе подслушало... – честно призналось Радио.

– Вот и разговаривай со своими программами, что ты ко мне пристало?! – возмутилась Кукушка.

– Очень мне нужно к тебе приставать! – обиделось Радио. Подумаешь... фрррр... фьюууть... – неумело засвистело оно опять частотами.

– Чего ты нервничаешь? Всё равно как следует свистеть не умеешь! не унималась шустрая Кукушка.

– Ты лучше свою работу выполняй! – обиделось Радио. – Тогда к тебе и приставать никто не будет. Нужна ты кому-то...

– Кому-то, наверное, очень даже нужна... – взгрустнула Кукушка. Вот только бы знать, кому именно... Ты вот лучше, чем всякую ерунду повторять, да к тому же и чужими голосами, провело бы опрос на тему индивидуального спроса на одиноких Кукушек...

– Размечталась! Так как у нас обстоят дела насчет поработать? ехидно осведомилось Радио.

– Ку-ку, ку-ку... – Кукушка прокуковала тринадцать раз и вытерла лоб крылышком. – Ну, теперь ты отвяжешься?

Ворчливо спросила она у Радио.

– А сколько раз ты прокуковала? – зловещим тоном поинтересовалось Радио.

– Сколько раз надо было прокуковать, столько и прокуковала... огрызнулась Кукушка. – А что?

– А то, что ты прокуковала тринадцать раз! – почти ликующе объявило Радио, трагическим голосом Левитана.

– Пааааадумаешь! – беспечно ответила Кукушка. – На один раз больше, на один раз меньше. Какая разница?

– А такая разница, – уже не на шутку рассердилось Радио, – что ты своей беспечностью можешь когда-нибудь на всех ночных жителей большую беду накликать. Ты что, забыла, что это значит – прокуковать тринадцать раз?!

– Ой! – в ужасе прикрыла клюв крылышком Кукушка. – Тринадцатый Понедельник года, тринадцатое число! Я сейчас, я исправлюсь! Ку-ку...

– Ну куда тебя несёт, что ты раскудахталась? – остановило ее Радио.

– Я что, курица, чтобы кудахтать? – обиделась Кукушка.

– Сегодня, на твоё счастье, даже не Понедельник, – снисходительно пояснило Радио, – а не то не миновать бы нам всем больших неприятностей... Что ещё ты забыла сказать?

– Блям-блям... – мрачно произнесла Кукушка.

И тут же заскрипели половицы, что-то посыпалось с потолка, потому что кто-то там, на чердаке, зашевелился, заходил, заворочался.

Я смотрел на всё это, широко открыв глаза, совершенно не понимая, что со мной, и особенно вокруг меня, происходит...

Вся эта дикая карусель вскружила мне голову. Ещё бы не вскружить! Фомич, сквозь которого видно молнии, само по себе свободно говорящее Радио, при этом совершенно без проводов, Кукушка эта...

– Куда я, черт возьми, попал? Где я, в конце концов?! – пронеслось у меня в голове.

– В настоящее время ты в моей избе... В бывшей моей, – поправил сам себя Фомич, присевший уже к столу, в тень, чтобы не пугать меня своей прозрачностью. – Все, что вокруг тебя происходит – не сон. Если захочешь, потом – забудешь... Если, конечно, оно у тебя будет, это самое "потом"...

– А что, может и не быть? – осторожно осведомился я. – У меня есть такие реальные перспективы?

– Насчет перспектив – не знаю, не знаю, – уклончиво отозвался зашедший в гости хозяин. – А случаи всякие случаются...

– Это какие случаи? – вскинулся я.

– Разные, – хмыкнул Фомич.

Я открыл рот, чтобы задать ему тысячи полторы появившихся вопросов, но меня опередила Кукушка:

– Нельзя ли помолчать? – капризно жеманно пропищала она. – Вы мешаете мне работать некоторым образом...

– Отчего же, можно и помолчать, – пожал плечами Фомич. – Работай... Некоторым образом...

– Спасибо, – церемонно поклонилась Кукушка, откашлялась и произнесла торжественно: – Блям-блям. Время – полночь!

И тут же изо всех углов и щелей полезли какие-то тени и существа: лохматые, чумазые, с хвостами и без, с рогами и без, с клыками и свиными мордами. Они лезли и лезли отовсюду, отталкивая друг друга. Из погреба, откинув крышку, пытались выкарабкаться два существа, заталкивая один другого обратно.

По столу прыгали и кувыркались голозадые бесенята с длинными хвостами. В углу три старушки, взявшись за руки, упоённо распевали, почти воя.

В другом углу стояло, согнувшись вдвое, Нечто. Настолько огромное, что не могло выпрямиться даже в такой высокой комнате.

И все они выпрыгивали, выползали, выкарабкивались отовсюду, где только была хотя бы малюсенькая щёлочка или трещинка.

И вся эта орава голосила и визжала на все лады:

– Время полночь! Время полночь! Время полночь!

– Блям-блям! Блям-блям!

– Гуляем! – провизжал звероподобный мужик, у которого из всего лица видны были только глаза, всё остальное скрывала густая шерсть.

– Эх, пирожки слоёные, орехи калёные! Стаканчики гранёные! – весело провопил другой мужичонка, с унылым фиолетовым носом, нависшим над губой, с болтающимися по плечам ушами.

Он распахнул в широкой, щедрой улыбке пасть, выставив на всеобщее обозрение свой единственный зуб: чёрный и кривой, как татарская сабля. Потом залихватски подмигнул единственным глазом, сиротливо приютившимся на лбу, между бровями, затем выдал звонкую барабанную дробь пухлыми, словно пшеничные оладьи, ладошками, по обвислому, как и нос, фиолетовому животу.

– Ну, вы, домашние! – хлопнул ладонью по столу устроившийся по-хозяйски за столом Фомич. – Нельзя ли потише?!

Возня сразу же прекратилась. Вся эта орава притихла, и в этой тишине слышалось усердное пыхтение – это два существа из погреба продолжали запихивать один другого обратно, проделывая это с завидным упорством.

– Балагула! Домовой! – совсем уже осерчал Фомич. – Вы что, не слышали, что я сказал?!

Существа мгновенно притихли, выползли потихоньку из погреба и уселись, свесив туда ножки, на краешке, косясь друг на друга, сопя и тяжко вздыхая.

– Как же вы меня достали! – покачал головой Фомич. – Столько от вас шума и беспокойства. Домашние, а шумите хуже Уличных. Пора вас, пожалуй, на улицу выставить, будете Уличными...

– Не надо нас к Уличным! – пискнул кто-то невидимый от стенки.

– Не надо, так ведите себя прилично, – погрозил Фомич. – Не видите у нас ЖИВОЙ в гостях. Марш все по углам, да сидите там тихо, не мешайте нам.

– Это несправедливо! – возмутился мужик с фиолетовым носом.

– Мы и так целый день по щелям да по стенам сидим! Сейчас наше законное время! – поддержали его явно обиженные остальные существа.

– Сам бы залез в стенку, да просидел целый день, как мы сидим...

– Ну-ка, ну-ка, вот это вот кто сказал? Предъяви свое рыло! громыхнул кулаком по столу Фомич.

– Паааажалста! – протянул, отрываясь плечом от стенки, тощий бес с горящими по-настоящему глазами.

– Думаешь, очень я боюсь Уличных? – продолжил он с усмешкой. Напугал, тоже мне! Да надоел и ты, и все твои Домашние. Я, если угодно, сам от вас давно уйти хотел. А раз такой случай для этого подвернулся, так ещё лучше. Понял, Фомич? И не очень-то я тебя боялся. И ты меня не выгонишь, я сам по себе ухожу. Понял? Да сам бы ты где сегодня был? Сам бы на улице стоял, если бы тебя Живой в дом не пригласил? То-то...

И нахальный бес направился к двери.

– Ну, нет, Уголёк, подожди! – остановил его Фомич. – Пока ещё только ты свои слова говорил, а я слушал. Теперь моя очередь. Так просто ты отсюда не уйдёшь, не на того напал. Гляди-ка, сам по себе он уходит! Шалишь, брат, не выйдет. Ты за кого меня считаешь? В двери он выйти захотел! Уйдёшь так, как по Закону положено...

Фомич встал с места.

Бес кинулся к двери, но Фомич щелкнул пальцами, и на двери сама по себе упала тяжеленная поперечная задвижка, в виде цельного деревянного бруса, толщиной в руку.

Бес с разбега ударился о двери грудью, отлетел, заныл, завыл, защёлкал зубами, из глаз его посыпались искры, он моментально стал похож на бенгальский огонь. Запахло палёной шерстью.

– Ты нас не очень пугай, как бы мы тебя не напугали, – спокойно сказал Фомич, не обращая внимания на фокусы беса. – Ты не сам по себе уходишь, мы, Домашние, и я – Фомич – Ночной Воин, тебя изгоняем. И не просто так мы тебя изгоняем, а сквозь щели отсюда выдуем. Не в день ты уйдёшь, а в ночь, и не могучим бесом, а мелкими бесенятами. И не будет тебе возврата, и живых не пугать тебе среди бела дня. Уходи!

Бес завертелся, завизжал, бросился на Фомича, но тот встал из-за стола, ладонью в рыло отпихнул беса к двери, и стал на него дуть.

Следом за ним стали дуть и все остальные существа, находившиеся в доме.

Беса приподняло, завертело, прижало к дверям, и буквально выдуло в щели...

– Вот так, – коротко подвел итог Фомич. – Ещё желающие есть прогуляться на свежем воздухе?

Вся ещё только что бесшабашная и бузливая компания притихла и стремительно исчезла в щелях, стенах, темноте углов...

Фомич сел обратно за стол и терпеливо ждал, когда существа попрячутся по местам, что они проделывали явно с большой неохотой.

Когда затихли шорохи, он обернулся в мою сторону.

– Ну что, так и будешь на полу сидеть? Иди за стол, здесь как-то поудобнее.

Я огляделся, и только теперь со смущением заметил, что действительно сижу на корточках возле печки, с топориком и лучинами в руках.

– Ты лучины в печку положи, под дрова, подожги, да заслонку открой в дымоходе, – посоветовал Фомич, – иначе гореть не будет, один угар. А сам иди сюда, поближе садись, не бойся, поговори со мной.

Машинально проделав всё, что он сказал, я полез в карман за спичками, чтобы попытаться еще раз разжечь непослушную печь, но Фомич остановил меня:

– Что-то ты много суетишься, садись, не утруждайся. Ты, как-никак, у меня в гостях. Вернее, в моем доме, – поправился он тут же.

– А какая разница? – не понял я его мудрёных поправок. – Раз я нахожусь в твоём доме, значит, я у тебя в гостях.

– Есть разница, – возразил Фомич. – Дом-то мой, это верно. Но только был когда-то, когда я ещё был живой. А теперь мне самому, если живой в доме, то только по его приглашению в дом свой зайти можно. Понял?

– Не очень, – честно признался я.

– Ну, ничего, ты иди сюда, садись к столу, – ещё раз позвал меня Фомич. – Время у тебя есть, покалякаем о том, о сём, может, что и прояснится для тебя... Да ты не бойся, – худа тебе не причиню. Видел, как мы беса вытурили?

– Видел, – не понимая, к чему он меня об этом спрашивает, ответил я.

– А хочешь, я тебе для начала расскажу о том, откуда Бесы берутся?

И не дожидаясь моего согласия, стал рассказывать.

Глава четвёртая

Откуда Бесы берутся.

Бесы, в отличие от другой Нечисти, сами собой на свет не появляются. Они не создание чьей-то мрачной изобретательности, как, например, сокрушающий всё на своём пути глиняный человек Голем, порождённый угрюмой фантазией писателя Майринка. Или дитя викторианской прозы Мэри Шелли всемирно известный Франкенштейн.

Более того, Бесы не рождаются от им подобных.

Бесы – едва ли не единственные существа среди Нечисти, которых порождает сам человек. Давно это было. Были тогда только Бог и Дьявол. Добро и Зло.

И сказал Бог, устав от бесконечного сражения со своим извечным и непобедимым Врагом:

– Сотворю я создание, и будет оно совершенным, и поможет мне окончательно победить Зло.

– Нет такой силы, чтобы победить Зло! – вскричал рассерженный Дьявол.

– Будет такая сила! – уверенно заявил Бог.

– Нет в мире ничего совершенного! – кричал разбушевавшийся Дьявол, постоянный и яростный спорщик. – Нет, и быть не может! Не может потому, что мир сам по себе не совершенен! Сколько сил я потратил, сколько изобретательности и изощрённого ума вложил в то, чтобы создать Абсолютное Зло, и ничего из этого не получилось. Абсолют – это и есть конец света, потому что это законченность, завершение. Дальше – Ничто! Нет Абсолюта. Нет, и быть не может!

– Может, – не согласился Господь. – Я создам совершенное творение по образу и подобию своему. Такое создание, подобное мне, не может быть несовершенным. Ты никогда не рискнёшь поступить так же. Ты боишься создавать себе подобных, чтобы они не оказались сильнее тебя. А я создам.

– Ну, ну, – ухмыльнулся хитрый Дьявол, который уже что-то задумал, или заранее предугадал...

Дальше почти всё известно. Бог создал людей, поселил их в Раю, а Дьявол, пробравшись в Райский сад, соблазнил Адама и Еву.

Так ли это было, не так ли, не в этом суть.

Стали люди, созданные по образу и подобию Божию, жить на Земле.