Текст книги "Санитар каменных джунглей"

Автор книги: Виктор Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Там были и копия завещания Никодима Прохорова, и заявление его сына, содержащее просьбу перевести вклад, согласно завещания, на его сберкнижку в городе Москва. И в заявлении этом содержались полностью имя, фамилия, отчество, домашний адрес, год, число и место рождения и много других полезных и не очень для нас сведений.

Глава восемнадцатая

Естественно, мы тут же отправились в Москву. У нас даже не было времени сообщить о своём открытии ни Лебедеву, ни Михайлову.

Добрались мы в Москву поздним утром. Капранов потянулся с наслаждением большим телом и спросил небрежно, засовывая руки в карманы и оглядывая опустевший перрон, с которого мы не торопились уходить:

– Ну что, пойдём знакомиться с Санитаром?

– Может быть позвоним Лебедеву? – робко предложил я, понимая в глубине души, что Капранов вряд ли упустит возможность сам поставить точку.

Он почесал безымянным пальцем бровь и сказал задумчиво, вроде как самому себе:

– Можно, конечно, и позвонить. Можно и сообщить. Только они нагонят сразу десятка полтора машин, перепугают Санитара, он смотается, и все наши труды прахом.

Он, конечно, лукавил, и сам не верил, что Лебедев пригонит сразу десятка полтора машин с включёнными сиренами, но спорить я не стал, я понимал подполковника.

– Но не пойдём же мы его брать вот так, вдвоём, с двумя чемоданчиками в руках?

– А почему бы и нет? Он нас вряд ли ожидает. Да и не настолько он крут, я думаю, чтобы мы с ним вдвоём не справились.

У меня были по этому поводу свои соображения, я мог бы привести как аргумент, послужной список Санитара, в виде перечня его жертв, но не стал этого делать.

– Ну так что? Пойдём, пока он не ушёл по своим грязным делишкам? Утро раннее, адрес нам известен, да и от вокзалов рукой подать – Лялин переулок. Погодка чудо, пройтись одно удовольствие. Ну так как будем делать?

Словно он не знал, что делать мы будем так, как он решил. Мы пошли в сторону Лялина переулка. Нужный нам дом был большой, многоподъездный. Но мы всё же достаточно быстро разобрались где находится нужная нам квартира и вскоре поднимались на третий этаж по непривычно широкой лестнице. На площадке второго этажа Капранов остановил меня.

– Секундочку, Артур.

Он поставил чемодан на пол, и достав из внутреннего кармана пиджака пистолет, оттянул затвор, загоняя патрон в патронник. Сняв пистолет с предохранителя, он опустил его рукоятью вверх в боковой карман куртки, Взял чемоданчик в левую руку, и он шагнул на ступеньку. – Давайте мне чемоданчик, – протянул я руку. – Мне вот вы почему-то пистолет с собой в дорогу категорически не разрешили брать.

Подполковник проигнорировал моё замечание по поводу пистолета, но чемоданчик отдать отказался.

– Знаешь, Артур, я бы никогда в жизни не открыл двери человеку с двумя чемоданчиками в руках в то время, когда его напарник стоит рядом с пустыми руками. Мы сейчас поднимемся, если есть глазок в двери, ты позвонишь и скажешь, что проверяешь списки жильцов.

Если спросит зачем, ответишь, что ты представитель фирмы, которая собирается выкупить этот дом, предоставив жильцам компенсации и квартиры в других районах. Как только начнёт открывать, сразу же вставай в сторону от дверей, ни в коем случае не вставай перед. Ты понял меня? Ни в коем случае не вставай перед дверью!

Мы продолжили движение вверх. Я не стал спрашивать, что мне делать, если мои доводы покажутся Санитару неубедительными и он не станет открывать и переспрашивать, а просто начнёт палить через двери. Но мне было немножко не по себе, когда я представлял себя стоящим перед дверями, за которыми на меня будет смотреть в глазок жестокий и беспощадный убийца. Ещё не поднявшись на этаж, мы заметили, что там нас ждёт первое разочарование дверь была железной.

Второе, ещё большее разочарование, ждало нас перед самой дверью. Она была опечатана полоской бумажки и сургучной печатью. На самой полоске бумаги стояли лиловые печати.

Капранов наклонился, внимательно осмотрел печати и огорчённо присвистнул.

– Опередил нас Лебедев, Артур, зря мы за семь вёст киселя хлебать ездили.

Он был явно обескуражен и слегка растерян. Я понимал, как должно сейчас страдать его ущемлённое профессиональное самолюбие. Тем более, что ему предстояло теперь долгое объяснение по повожу того, почему он не сообщил из Вологды о своем открытии.

Мы уже собрались уходить, когда Капранов вдруг схватился за голову.

– Подожди, подожди, если Лебедев и вышел на Санитара и взял его, то это могло быть самое раннее – вчера. Так?

– Ну да, конечно, – согласился я, не понимая, что хочет сказать этим подполковник.

– Почему же нет никакого наблюдения? И бумажка больно старая. Нет, Артур, тут что-то не так.

Он решительно направился обратно на площадку, подошёл к соседней двери и стал звонить. За дверями послышалось покашливание, шарканье ног, потом кто-то остановился, тяжело дыша, очевидно, прильнув к глазку.

Капранов постарался разгладить суровые морщины и изобразить на лице улыбку, широкую, словно Красная площадь. Как свидетель должен сказать, что выглядело это весьма ужасающе.

Но загремели замки, потом заскреблась цепочка, и дверь слегка приоткрылась. Из неё высунулся глаз, увеличенный сильными диоптриями очков, которые по мощности были не слабее моих. Глаз смотрел прямо в пупок Капранову, очевидно насмотревшись на его лицо в глазок.

– Вы почему корчите мне рожи?! И почему кривляетесь? – пропищал голосок. – Стыдно, молодой человек. Подполковник с надеждой посмотрел на меня, но я всем своим видом показал, что ко мне это никак относиться не могло, я стоял сбоку от дверей. Он глубоко вздохнул, откашлялся и сказал как можно более приветливо:

– Вы нас извините, пожалуйста, мы только кое-что спросить хотели...

– Я ничего не покупаю, – мгновенно отреагировал глаз, и двери стали закрываться.

– Да я ничего не продаю! – в отчаянии вскричал Капранов, засовывая ногу в двери.

– Все так говорят и всё же все что-то продают, – возразил ему обладатель глаза, наваливаясь всем телом на двери.

– А я говорю, что не продаю! – оглядываясь на меня, словно призывая в свидетели, взмолился подполковник.

– А я говорю – убери ногу! – прокричал обладатель глаза, куда-то исчезая.

Подполковник вздохнул, подумав, что ему сейчас откроют, но обладатель глаза исчез не для этого. Капранов услышал за дверями какой-то странный шум, а когда он догадался, что это стук бегущих ног, было уже поздно, обладатель глаза ударился с разбегу о двери изнутри, а Капранов взвыл и заплясал возле захлопнувшейся двери на одной ноге.

– И уходите немедленно! – раздался из-за дверей торжествующий и злорадный голосок.

– Да мы же просто спросить хотели! – хромая взмолился Капранов.

– Ну так и спрашивайте, для этого совсем не обязательно совать в двери ноги, слушают ушами.

– Стал бы я в эти чёртовы двери уши совать, – проворчал подполковник.

– Что вы там говорите? – дверь опять слегка приоткрылась, и в щёлочку выглянул всё тот же любопытный глаз.

– Я говорю, что мы пришли по очень важному делу к вашему соседу, поспешил поправиться никак не попадавший в такт собеседнику Капранов.

Двери тут же стремительно захлопнулись, причём на этот раз нас даже не удостоили ответа, мы услышали только удаляющиеся по коридору шаги.

– Нет, это чёрт знает что такое! – потерял терпение подполковник.

И принялся звонить в двери. Я пытался успокоить его, но он завёлся и рассердился, не понимая такого хамского отношения к своей персоне.

Несмотря на все его старания, за дверями царила невозмутимая тишина, прерываемая только скачущими от стены к стене, удаляясь по коридору, звонками.

Устав звонить, подполковник обрушил на двери удар кулака. Двери затряслись и тут же из-за них откликнулся обладатель глаза, который, как оказалось, никуда не уходил, а так и стоял, притаившись и ожидая нашего ухода.

– Если вы сейчас же не уберётесь – я вызову милицию! – предупредил он.

– Да мы сами в некотором роде милиция, – потерял всякое терпение Капранов.

– Позвольте спросить в каком роде? – ехидно поинтересовался голосок.

– Что в каком? – совсем уже ошалев спросил подполковник.

– В каком роде вы милиция? – продолжал ехидничать голосок за дверями.

– Мы частные детективы, – устало пояснил Капранов.

– А я в таком случае – Бриджит Бардо, которая скрывается здесь от репортёров. Ха-ха-ха...

– Я могу документы показать!

– Показывайте, если вам так хочется, – без интереса отозвался на предложение голосок.

Мы сунули в щёлочку свои удостоверения. За дверями посопели и быстро вернули их обратно.

– А ещё что-то у вас есть?

Капранов пошарил по карманам и нашёл пенсионное удостоверение, которое после некоторого раздумья и сунул в щелочку. За дверями опять посопели, молча вернули удостоверение и так же молча захлопнули двери.

Капранов сплюнул в сердцах и шагнул на лестницу, собираясь уходить. Но двери за нашими спинами неожиданно открылись, и на пороге квартиры встал совсем крошечный мужчина, в длинном халате и невероятно больших тапочках на маленьких ногах. На носу у него были огромные очки с толстыми стёклами.

– Ну и что? – спросил он. – Нельзя было сразу вот так по-человечески и сказать? Карпов что, слабоумный? Карпов что – русский язык не понимает? Карпов понимает русский язык и Карпов не слабоумный. Если кто-то с этим и не согласен – тот сам слабоумный. В наше время единственный надёжный документ, которому ещё как-то можно верить – это пенсионное удостоверение. У меня тоже такое же!

С гордостью сообщил он. И тут же поправился, что показало его полную объективность:

– Ну не совсем такое же, но почти, почти. Я, конечно, не подполковник в отставке, но тоже пенсионер. Карпов, Афанасий Гермогенович. Представляете, что мне пришлось пережить? В наше время и Афанасий, да ещё Гермогенович. Но это ещё ничего. У нас так на роду ведётся. Каждый должен своего сына назвать почуднее, вроде как соревнуются между собой наши предки. У нас даже вроде святок что-то было, все там записаны.

Отца моего звали полностью Гермоген Евлампиевич, деда, соответсвенно, Евлампий Карпович, а прадеда – Карп Касторович. Представляете? Карп Касторович Карпов! А прапрапрадеда звали Кастор Протасивич, заметьте себе не Протасович, а именно – Протасиевич, а его предка – Протасий Фортунатович. Во как заворачивали!

– А вы своего сына как назвали? – спросил я, поражённый рассказом и увлечённый таким неожиданным обилием незнакомых мне имён.

– А я никак не назвал, – вздохнул, сразу как-то весь погаснув, Афанасий Гермогенович. – С именем Афанасий и таким ростом завести семью практически невозможно. Но мой брат Евлогий Гермогенович имеет двух сыновей и зовут их одного Анкундин, а другого – Афанасий. Так что будет ещё ходить по земле Афанасьевич, даст Бог. А чего вы к соседу моему? Его же арестовали, как же вы – сыщики и не знали.

– Так уж получилось, Афанасий Гермогенович, – развёл руками Капранов.

– И что вы хотели от моего соседа?

– Вы нам расскажите про него, что знаете, – попросил я.

– А чего про него знать? Дрянь человек, все это про него знали. И про дела его гнусные тоже.

Мы переглянулись.

– А почему же не сообщали? – спросил я осторожно.

– Как это так – не сообщали?! – возмутился человечек. – Ещё как сообщали! Сколько раз почти что всем домом писали, я сам ходил, подписи собирал, и в прокуратуру, и в милицию относил собственноручно, а нам не верили. Всё доказательств требовали.

– Погодите, погодите, какие жалобы и на что вы писали, – вмешался Капранов.

– Как на что? – удивился Карпов. – На соседа нашего, на что же ещё? Наркоман он, притон развёл, наркотиками торговал, молодёжь с пути сбивал. А на него всё сквозь пальцы смотрели. Вот и досмотрелись.

– А что случилось?

– Что должно было случиться, то и случилось, – развёл руками Афанасий Гермогенович. – Убили у него на квартире в драке двух ребятишек, что-то не поделили между собой. И он в драке участвовал. Как потом оказалось они для него наркотики продавали, ну и вот...

– А мать у него давно умерла?

– Она разве умерла? – искренне удивился Карпов.

– Она жива? – оживился подполковник. – А где она живёт, не знаете?

– Наверное, где-то в Узбекистане, – удивлённо ответил он. – И почему она должна умереть? Он же совсем молодой паренть, и мать у него не должна быть старой.

– Как молодой?! – спросили мы хором.

– Очень просто молодой, ему вряд ли тридцать лет есть, а почему вас это удивляет? Вы что, другого человека искали?

– Мы искали прописанного по этому адресу Николая Викентьевича Силина.

– Эва! – протянул Карпов. – Вспомнили! Силин уже в земле давно лежит. Помер.

Он посмотрел на наши вытянутые лица и сказал:

– Пошли-ка, господа хорошие, ко мне в комнату, чайку выпьем, и вам отдохнуть надо, вы видать с дороги, и мне поговорить хоть с кем будет.

Мы направились за ним по коридору.

– А как вы догадались, что мы с дороги? – спросил я. – По чемоданам?

– Да нет, почему? – удивился он. – По запаху догадался.

– По какому запаху? – не понял я.

– От вас дорогой пахнет, – ответил, не оборачиваясь, Карпов, гостеприимно распахивая двери комнаты.

Я осторожно наклонил голову к плечу и втянул в себя воздух. Запах был какой-то чужой, казённый. Не домашний запах. Пахло чем-то таким... Дорогой пахло.

Глава девятнадцатая

Мы сидели за небольшим круглым столом и пили чай с душистым мёдом, баночку которого купил Капранов у старушки на вокзале в Вологде, перед самым нашим отъездом.

– Так как же умер сосед ваш, Афанасий Гермогенович? И когда это случилось? Он же вроде не старый человек был, ему лет сорок, сорок пять самое большее.

– Да, где-то так ему должно было быть сейчас. Хороший был человек. Только горемычный очень. Под конец жизни своей совсем извёлся.

– Это почему же так?

– Да так сложилось, что тут ещё сказать? Вы же сами знаете, как бывает. Один живёт – всё ему трын-трава, а на другого все шишки валятся. Вот так и Николай. Мать у него была женщина трудолюбивая, красавица, добрая, а вот папаша – пузырь надутый. Снаружи вроде блестит, а внутри пусто. Бросил он их, но деньги у него водились, и надо ему отдать должное, жадным он не был. Бабник – это да, но не жадина. Он в те времена организацией концертов занимался, всякие турне организовывал, и получал хорошо.

Сам хвалился, что левые деньги там прямо сыпались. Так что квартиру он жене и сыну купил, и в дальнейшем помощь им оказывал, но недолго. Посадили его. Не в те времена он этими делами занимался. Где-то в лагере и сгинул. Как, я не знаю, не спрашивал. И мать Николая вскоре заболела. Приезжал её бывший муж, откуда-то с севера...

– Из Вологодской области, – подсказал подполковник.

– Ну вот видите, вы про него знаете, – обрадовался Афанасий Гермогенович. – Он оставил ему наследство, уговорил усыновить его, обещал, что если что с ней случится, заберёт парня к себе, поможет ему. Душевный человек, славный. Казалось бы, что ему нужно? Ведь обидела его она когда-то, уехала от него с другим, да и сын не его, а вот надо же. А с виду такой мужик звероватый. Только не повезло и тут Николаю. Мать его умерла, а усыновивший отчим сгорел в избе, говорили, что по пьянке. Оставил он после себя хотя бы денег Коле. Он в институте смог учёбу продолжить.

– Где же он учился?

– Я сейчас уже и не вспомню, в каком-то техническом институте, а вот в каком – не помню. Давно это было. Да и не доучился он в институте.

– Почему же так?

– Да вот так получилось, я же говорю, что как пошла жизнь наперекосяк, так и пошла. Пришла беда – отворяй ворота.

Когда ещё он за наследством своим поехал, ему участковый местный по секрету сказал, что его отчима убили, а не сам он по себе сгорел, и расследовать правильно не желают. Приехал Коля и стал всюду жалобы писать, требовал разобраться. Ездил в область, там ничего не добился, стал здесь по инстанциям пороги обивать. Ему говорили люди добрые, зря, мол, ходишь, зря только ноги бьёшь, а он упрямый, всё своё.

Я и то ему как-то говорил, что же ты, мол, на неприятности нарываешься? Как власти порешили, так оно и будет. Это же система такая у нас, куда ты лезешь? Тебе учиться надо, испортишь себе жизнь. А он мне отвечает: – Что же ты, дядя Афанасий, говоришь такое? Я знаю, что моего отчима убили, и даже знаю, кто это сделал, они в Москве живут, почти ровесники мне, как я могу каждый день вставать и помнить, что буду опять ходить по тем же самым улицам, по которым ходят убийцы моего названного отца? Хоть сам иди и убивай их.

– Так и сказал?! – вскинулся я.

– Точно так, – подтвердил Афанасий Гермогенович. – Я тоже тогда в ужас пришёл. Не вздумай, ему говорю, себя погубишь, и людей невинных погубить можешь.

– А как вы думаете, мог он сделать это? – я хамялся, не зная как сформулировать.

– Убить, что ли? – пришёл мне на помощь наш собеседник. – Тут я затрудняюсь ответить. Хотелось бы верить, что нет, но очень он много горя намыкался с бедой этой.

– И что же с ним случилось что он институт не закончил? – вспомнил я.

– Да что должно было в то время случиться, то и случилось, – вздохнул горестно Карпов. – Вызвали его в госбезопасность, предупредили, что своими действиями он порочит государственные устои, что-то там ещё подрывает. Предложили прекратить жалобы. Он отказался. Тогда его спроворили в психушку.

– Как это так?

– Да очень даже запросто, приехали утром и отвезли вместо института. Вышел он через шесть месяцев, из института его отчислили, диагноз какой-то там ему в больнице поставили, что он учиться не смог, и по работе куча ограничений. Группа у него была маленькая, а ограничения большие. Так что помыкался он будь здоров. Кем только не работал и чем только не занимался. Пока ещё советская власть была, кое-как перебивался, а как новые времена пришли, совсем круто ему стало.

И вот года два назад встретил я его, он какому-то узбеку квартиру свою показывал. Тот ушёл, я Колю и спросил, чего это он квартиру показывал, жильца что ли пустить хочет? А он смеётся, говорит, что продаёт квартиру. Я так и ахнул. Куда же ты, говорю, денешься? Где жить будешь? Он смеётся, говорит, хотя бы напоследок поживу по-человечески. Как же, как же, говорю ему, под забором, или на помойке. Ты хотя бы ко мне тогда переезжай. А он мне грустно улыбнулся и сказал:

– Ничего, дядя Афанасий, спасибо тебе за заботу, я куплю себе поменьше, по размеру подходящее, а на остальное поживу ещё хотя бы, как люди живут, устал я что-то. Мне очень стыдно, что мне каждый день жрать хочется.

Ну а потом, через две недели почти, нашли на берегу Москва реки одёжку его и записку, я наизусть её помню: "Мне стыдно, что каждый день я хочу жрать, я что-то устал. Пожалуй, я нашёл квартиру своего размера". Вот и всё.

– А тело его нашли? – с тайной надеждой спросил его подполковник.

– Нашли, только уже весной, где-то внизу по течению выловили. Он зимой утопился-то, в проруби.

– А кто опознавал тело, вы не знаете?

– Соседи ездили, родственников-то не осталось никого. Меня тоже приглашали на опознание, да только я наотрез отказался. Я покойников страх как боюсь.

Капранов огляделся в комнате. Вдоль стен тянулись огромные, от пола до высокого потолка, стеллажи, снизу доверху забитые бесчисленными рядами папок, тщательно пронумерованных по корешкам. Вставленные выступами куски картона с надписями разбивали всё это по разделам. Капранов встал и пошёл вдоль стеллажей, оглядывая их и читая картонки. Я присоединился к нему, чувствуя, что молчание затягивается, а уходить просто так Капранов не хочет, сейчас он просто обдумывает, за что зацепиться, что бы не упустить, чтобы зря не беспокоить потом человека.

Надписи на картонках были прелюбопытные. "1905год. Русско-Японская война", "1905год, революция", "1900-1905 годы, быт." И так далее, прямо вся русская история по событиям.

– Вы историк? – осторожно спросил я, с уважением оглядывая ряды стеллажей.

– Да нет, что вы. Я человек редкой профессии, – улыбнулся Карпов.

– Это какой же? – живо поинтересовался Капранов, любивший экзотические профессии и их представителей.

– Я озеленитель.

– Это как? – не понял я.

– Это скверы, газоны, клумбы, парки. Это лёгкие города, если говорить о пользе.

– А вот это что за исследования? – Капранов обвёл рукой ряды стеллажей.

– Это не исследования, это как модно сейчас выражаться – хобби. В этих папках – воспоминания...

Я как раз стоял возле папок "1905 год, революция".

– Сколько же вам лет? – удивился я.

– Это не мои воспоминания, – рассмеялся Афанасий Гермогенович. – Это воспоминания свидетелей этих событий. Участников. И не только о том, как строились баррикады, но и о том, какие пели тогда песни, в какие игры играли, что читали, сколько стоил в лавке пряник и килограмм баранины, сколько получал рабочий на заводе и половой в кабаке, сколько стоил ночлег в ночлежке и сколько – обед в ресторане с дамами, сколько стоил бублик и эклер, школьное пёрышко для письма и часы фирмы Павел Буре.

Словом, всё, что и являлось эпохой, а не отдельные её проявления. Это воспоминания не каких-то выдающихся личностей, а самых обычных людей, ставших участниками исторических событий, зачастую даже не по своей воле. Это свидетельства уходящей эпохи. Много ли сейчас кто-то знает о русско-японской войне? Об освободительной войне в Болгарии против поработивших её турок? А ведь Шипка, Порт-Артур должны быть не меньшими по значимости для каждого русского, чем Сталинград. Это крупицы нашей славы, нашего достоинства.

– И всё это – воспоминания?

– Да нет, почему? Тут есть и письма, и всевозможные документы, на которые не так падки историки, но которые дают то, что не дают никакие хроники: счета из прачечных и долговые расписки, любовные записки и анонимные доносы, всякие справки и отписки, сплетни и объяснения в любви.

– А нет у вас ничего от Николая? Ничего случайно не осталось после него?

– Кое-что осталось, он выбрасывать хотел, когда квартиру продал, а потом говорит, возьмите, мол, мои бумажки, вы собираете, может что пригодится, мне всё одно, говорит, разбирать некогда. – А вы сохранили?

– Конечно, сохранил. Хотя там, увы, не оказалось ничего интересного для меня. Но как-то рука не поднялась выбросить. Это всё же память о человеке. Он жил, страдал, мучался, и вот всё что от него осталось. Странно даже.

– Мы могли бы посмотреть на эти бумаги?

– Конечно же, конечно.

Он встал, вышел в другую комнату и принёс внушительных размеров папку.

– Вот, прошу вас. Я привёл всё в порядок по привычке.

В папке были разложены листочки из школьных тетрадей, пара блокнотов, какие-то счета, справки.

– Никаких личного характера записей тут нет, так что смотреть особо нечего.

– Мы могли бы взять на время эту папку? – спросил Капранов. – Я могу оставить расписку.

– Да ни боже мой! – замахал Афанасий Гермогенович. – Берите, если для дела нужно, я же понимаю. А почему вспомнили про Николая? Что случилось?

– Пока ничего, – уклончиво ответил Капранов. – Просто вскрылись некоторые новые обстоятельства гибели его отчима, мы ведём кое-какие расследования, вот натолкнулись на Николая, думали он жив. С трудом удалось отыскать его, фамилия и отчество у него родного отца.

– А что за обстоятельства, если не секрет?

– Похоже, что его отчима действительно убили, и ещё – в Москве убиты те, кто подозревался в этом.

– Вы что, думаете это сделал Николай?!

– Как же он мог это сделать, если он мёртв? – быстро отреагировал Капранов.

– Свидетельство о смерти – всего лишь свидетельство о смерти, вздохнул Карпов. – Поверьте мне, уж я-то знаю. Вы знаете, сколько в этих папках похоронок, которые были выписаны на живых людей?

– Так вы что – допускаете, что Николай жив?

– Скорее всего нет, но я лично, своими глазами не видел его тела, а те кто видели, говорили, что это было ужасное зрелище, ещё бы – почти полгода оно пробыло в воде! Так что всякое могло случиться, могли и обознаться.

Мы посидели ещё немного и распрощались. Прямо от Карпова мы отправились к Лебедеву, даже не заехав домой.