Текст книги "Булавин"

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Донцы со страхом ждали прихода Долгорукого, но не все склонны к покорению:

– Писали, государь, ко мне из Троицкого капитаны морские Матвей Симантов и другие, что казаки в великом розмышлении и в злом намерении.

 Закончив письмо царю, Долгорукий приказывает срочно отправить его с курьером. Но входит посланец от Зерщикова с письмом, и князь снова диктует писарю:

– По написании сего письма. Атаман Зерщиков прислал ко мне отписку: пишет и просит меня слезно, чтобы мне по всем городкам послать с указами, чтобы они были надежны и безбоязненны и чтобы не разбежались.

Уверяет царя, что он и до этого старался не озлобить и излишне не перепугать донских казаков:

– И я, государь, и до тое отписки (Зерщикова. – В. Б.) по всем городкам послал указы, чтобы они вины свои заслужили и воров и завотчиков переловили и ко мне приводили. И оне против тех указов стали быть надежны. И я, государь, со всеми с ними обхожусь ласково; и которые казаки от меня посыланы были в Черкаской, которые Вашему величеству в верности, так же и я их задолжил деньгами и другим приказывал с ними, чтобы они всячески наговаривали и обнадеживали. И они, приехав, сказывали мне, что зело в великом сумнении были и злом намерении. А ныне по посылке моей и по письму стали быть лутче.

Вспоминает он и царский намек на его особое, мстительное отношение к донцам:

– Зело, государь, были (казаки. – В. Б.) опасны, чтоб я не мстил смерти брата своего. И я, государь, писал к ним с клятвою и казакам говорил, что от меня того не будет. И оне, государь, зело тому ради и верят.

Князь, собираясь жечь и вешать, в то же время успокаивает казаков, чтобы отбить их от «злого намерения», то есть от дальнейшего сопротивления, дает обещания и клятвы, ведет речь о выдаче только заводчиков-предводителей, наиболее активных деятелей, участников восстания. Все это – чистой воды притворство, камуфляж. Слова его рассчитаны на обман основной массы казаков и привлечение на свою сторону «верных», «природных» казаков, особливо тех, кто еще при Булавине изменял ему и сносился с карателями, воеводами, предавал восставших, наносил им удары в спину, сначала исподтишка, а потом и в открытую. Одного из таких предателей и его помощников он, не жалея слов, расхваливает царю:

– Доношу Вашему величеству: Василей Фролов так Вашему величеству служит, что лутче тово быть невозможно. Истинно, государь, удивительно, что из естово народу такой правдивой и верной человек. Также и все, которые при нем, зело изрядные люди и работают Вашему величеству, как лутче быть невозможно. Василья Фролова вор Булавин разорил совсем дом ево, также и других. И они (Фролов и иные. – В. Б.) то ни во что вменяют. Губернатор Толстой ко мне писал, чтобы мне их милостью Вашего величества наградить за их службу и родение. И мне, государь, дать им нечего для того, что денег со мною с Москвы ничево не отпущено. И о том, государь, как изволишь.

Предателей, конечно, ждала царская награда. Как и карателей, начавших свой кровавый поход по районам действий повстанцев. Долгорукий день спустя пришел на речку Тузлову, верстах в 50 от Троицкого и Черкасска. Остановился обозом в урочище, и сюда приехал к нему в тот же день Толстой, как он писал Меншикову, «для общаго согласия». Речь шла о положении в Черкасске, возможном сопротивлении казаков и совместных действиях против них:

– И естьли в Черкаском и в иных станицах донские казаки явятца противники, и при помощи божии будем над ними чинить промысл с общаго согласия и оное воровство искоренять.

В том же письме, посланном «из обозу с реки Тузловой», Толстой с удовлетворением сообщает светлейшему о прибытии в Троицкий полков Кропотова, Ушакова и Гулица. Не может скрыть удивления по поводу быстрого и легкого разгрома булавинцев под Азовом:

– Воистинно, милостивой государь, удивлению достойно, какими малыми людьми такое великое воровское собрание побито, на котором бою и бывшие афицеры, присланные в Азов, Кольцов-Масальской с товарыщи, зело стояли мужественно и многих воров взяли в полон.

Удивление губернатора странно – нетрудно ведь понять, что регулярные войска своей боеспособностью намного превосходили иррегулярные воинские отряды казаков, калмыков и прочих, не говоря уже о многочисленных, но плохо организованных и вооруженных толпах повстанцев из крестьян, работных людей и прочего люда, совсем непривычного к военному делу. Войска восставших иногда одерживали победы над врагом – помогали многократное численное превосходство, неожиданность нападения, беззаветная, несмотря на огромные потери, храбрость. Но коренные недостатки в организации, вооружении повстанческих сил в конечном счете приводили к их поражениям.

Долгорукий с Тузловой двинулся к реке Аксай, правому донскому рукаву, и здесь к нему явились Зерщиков, его есаулы и вся старшина. Со знаменами подъехали они к полкам, которые командующий «поставил во фрунт». Сошли с лошадей, «далеко не доезжая» до князя, подошли к нему, положили на землю знамена и сами распластались перед ним. Долгорукий приказал:

– Встаньте!

– Господин майор! – Зерщиков переглянулся с другими, тоже поднявшимися, старшинами. – Просим милости у великого государя и твоего заступления.

– Великие вины имеете вы перед его величеством. Его милостию и терпением в прошлом и нынешнем году ваши городки разорены не были. И вы, донские казаки, все то поставили ни во что и великому государю всякие противности показали. И за то достойны вы наказания.

– Всемилостивешний князь! Свои вины мы приносим к твоим стопам и просим за нас заступить перед его величеством. Тебе небезызвестно, что мы, природные казаки, в прошлом году тех воров, которые были с Булавиным, многих побили и показнили. А как тот вор с Сечи пришел в Пристанской городок и пошел вниз по Дону, мы противились ему, на речке Лисковатке был у нас с ним бой.

– И на том бою вор Булавин, – вставил Долгорукий, – вас побил, и вы от него бежали в Черкаской. А многие ваши братья к нему, вору, пристали.

– Так и было, господин майор. – Зерщиков опустил голову. – А потом, когда вор пришел к Черкаскому острову, мы сели в осаду и ему противились. А другие казаки, из Рыковских станиц, такие же воры, как и булавинцы, склонились к вору и нас выдали. И тот вор, пришед в Черкаской, многих из нас побил и домы наши разорил. И, видя от него такой страх и убивства, мы молчали. И в том вины свои приносим великому государю. А потом мы, собрався всем Войском, того вора и изменника в дому его осадили и его убили, а тело прислали в Азов; многих товарыщев ево поимали, и они сидят за крепким караулом.

– Которые из вас, – Долгорукий постукивал пальцами по эфесу шпаги, – верно служили великому государю, и от него будет вам похваление и милость великая. А вам тех воров, которые поиманы, также и других воров и бунтовщиков, которых вы знаете, всех поимать и привести ко мне без замедления.

– Всемилостивейший князь, все сделаем по твоему указу.

Старшины уехали в Черкасск. На следующий день, 27 июля, Долгорукий подошел к Черкасску и стал обозом. Зерщиков и вся старшина снова явились к нему и привели закованных в кандалы 20 пленных повстанцев, взятых в курене Булавина; в их числе – его сына Никиту и брата Ивана, Михаила Драного. Еще день спустя черкасские старшины и «природные» казаки вместе с представителями других станиц, «кои по Дону и с Усть-Медведицы и с Усть-Хопра», пришли в обоз командующего. Присутствовали священники, и к ним по очереди подходили атаман и другие, прикладывались ко кресту и евангелию:

– Великою клятвою, – Зерщиков говорил от имени всех пришедших казаков, – и со многими слезами клянемся мы всем Войском Донским в верности быть великому государю и служить ему безотступно и безо всякого сумления.

– А с теми, – спросил Долгорукий, – кто не явится к крестному целованию, как быть?

– Тех, кто по городкам не явится целовать крест и святое евангелие и великому государю окажется в противности, всех приговорим побить до смерти. Правильно, – Зерщиков оглядел своих подчиненных, – я говорю, господа казаки?

– Правильно, господин атаман!

– Верно!

– То наш общий приговор!

– На том и порешим. – Долгорукий одобрительно улыбнулся, После вашего крестного целования спросить я вас хочу: когда вы мне отдадите тех воров из Рыковских станиц, которые больше других в воровстве винны?

– Рыковской станицы, – смутился Зерщиков, – начало в их воровстве. Но, всемилостивейпшй князь, в убивстве вора Булавина, если бы не рыковцы, то одним черкаским жителям етого бы не сделать.

– Знаю, про то и азовский губернатор мне говорил. А вот воры, которых вы ко мне привели, сказали, да и по другим ведомостям известно, что как Булавин к Черкаскому острову пришел, и прежде всех склонились к нему рыковцы.

Старшины молчали, понурив головы. Долгорукий с едва скрытой насмешкой смотрел, как они прячут от него глаза. Продолжал:

– И первым, говорят, поехал к Булавину Василей Поздеев Большой и договорился с ним, что атамана Лукьяна и старшин отдать. А потом ты, – князь повернулся к Зерщикову, – тех старшин, посадя в лодку, отвез к нему, вору Булавину. Было такое дело?

– Было, – совсем сник Илья Григорьевич, – бес попутал за грехи мои. Да и сам, господин майор, посуди: и надо мной, и над другими старшинами тогды смерть ходила. Что нам оставалось делать?

– Хорошо, что сам признаешь,– жестко подчеркнул Долгорукий. – Не только рыковские, но и вы, черкаские, все сплошь в том воровстве равны. Правильно я думаю?

– Правильно, – эхом отозвался войсковой атаман, – разве иное что тут скажешь?

– Все мы, – вступил Тимофей Соколов, етому делу виновны.

– Ежели то дело розыскивать, – признал и Зерщиков, – то все кругом виновны.

Долгорукий молча слушал, не возражал, давая понять, что всех их считает причастными к восстанию. Об этом он не раз говорил в своем окружении, писал царю. Таких, как Фролов или, как он потом узнал, Соколов, князь среди казаков видел мало. Но пока осторожно и ловко вел свою линию: сперва умирить Черкасск, овладеть положением, потом – казнить и жечь. Припирая к стенке, обличая черкасских старшин во главе с новым войсковым атаманом, он не считает возможным подвергать их сейчас же репрессиям. Делится мыслями о том с царем:

– А что, государь, Ваше величество, изволил ко мне писать, чтобы выбрать атамана человека доброго, и ручатца по них невозможно. Самому о том Вашему величеству известно и без нынешней причины, какова они (донские казаки. – В. Б.) состояния. А с нынешней причины (имеется в виду Булавинское восстание. – В. Б.) и все ровны, одново человека не сыщешь, на ково б можно было надеетца.

Действовать в Черкасске он собирается осмотрительно, без спешки:

– И я, государь, сколько мог выразуметь, – и больше того не здумал, что надлежит по здешнему состоянию, у твердя в Черкаском сколько возможно, оставить в нем полк салдацкой. И скажу им (старшинам.– В. Б.), что оставляю для охранения их, чтобы по отступлении моем от Черкаского бунту какова и возмущения не было; и им при полку надежнее. А жестоко, государь, поступить мне с ними было невозможно для того, что все сплошь ровны в воровстве, разве было за их воровство всех сплошь рубить. И тово мне делать без указу Вашего величества невозможно.

Долгорукого переполняла ненависть ко всем донским казакам. Жгучие чувства классовой и личной мести перехлестывали в нем через край, застилали глаза, и, ослепленный ими, он готов был, будь на то царское соизволение, рубить и вешать всех подряд, не разбирая ни голытьбу, ни старшин, по крайней мере – большую их часть. Однако он сдерживал себя, помнил наказ Петра: тех, кто непричастен к восстанию, и даже тех, кто причастен, но принес повинную, щадить, с ними «ласково поступать». Пока он так и делает, в том числе и прежде всего со старшинами. Но потом дойдет очередь и до некоторых из них...

– Конечно, государь, – переходит князь к очередным заботам, – мне отсель (от Черкасска. – В. Б.) надобно итти скоро, чтоб не допустить до большево воровства Некрасова. А Некрасов писал Булавину, что будто он Царицын взял. И то письмо послал я до Вашего величества.

Помимо Некрасова, обосновавшегося в Голубом городке на Дону, помнит князь и о Донце:

Также, государь, по Донцу, в Старом Айдаре воры Голой, Беспалой, в собрании при них с 1000-чью человек голудьбы. И, управясь под Черкаским против выше-писанного, надлежит мне отправить по Донцу против Голово и Беспалово, Также, идучи по Донцу, чинить против росписи (росписи Петра, в которой указаны места, где каратели должны разорять станицы. – В. Б.) над казачьими городками.

Командующий продумал все до мелочей, до деталей, предусмотрел все районы восстания. По распоряжению царя писал к Аюке-хану, чтоб он посылал своих калмыков разорять казачьи городки. Под Черкасском к Долгорукому подошел с полками Толстой из Азова; по пути умирил Лютинский городок, из которого атаман и казаки пришли к нему с повинной. Губернатор присутствовал при крестоцеловании Зерщикова и прочих.

Пока происходили описанные события под Черкасском, у города Ровенки, что в верховьях Айдара, полковник Те-вяшов и подполковник Рыкман с драгунами и солдатами, всего с 500 человек, разбили полутысячный отряд повстанцев. Возглавлял его атаман Ефим Ларионов. Погибли сам атаман, его писарь и еще 420 человек, почти весь отряд, большинство которого составляли бурлаки (350 человек). Остальные попали в плен или разбежались. Из карателей убили поручика Воронежского полка Бориса

Врангеля, пять солдат и ранила около двадцати человек, Соотношение в потерях почти 1:20 в пользу карателей, и оно, в большей или меньшей пропорции, характерно для большинства сражений повстанцев с врагом. Такова была трагичная логика и статистика борьбы неорганизованных повстанцев с организованными карателями. Разбитые под Ровенками булавинцы, как и другие, шли в сбор к Старо-Айдарскому городку, у устья реки Айдар, при впадении ее в Донец, чтобы потом идти к Черкасску против старшин-изменников.

Долгорукий получил утешившее его известие о победе под Ровенками. Но одновременно узнал, что царь велел батальону Глебова и полку Дедюта идти назад в Россию. Опечалился:

– И та, государь, у меня сторона (район Донецкого городка. – В. Б.) зело стала безнадежна. И уведают воры, что полки поворотилися, весьма будут в великой утехе. И я, государь, того же часу послал к Глебову и к Дедюту, чтоб они назад не ходили. А послушают ли меня они или не послушают, того не ведаю.

К тому времени командующий вступил в Черкасск. Здесь в начале августа казнили до двухсот повстанцев. Начали с того, что привезли из Азова тело Булавина и «ростыкали по кольям» напротив майдана, где собирался казачий круг, голову, руки и ноги атамана. Здесь же повесили восемь человек, схваченных под Азовом. В рыковских и других станицах повесили у станичных изб еще несколько десятков повстанцев. То же происходило и в других местах.

Вести о сборе людей к Голому на Донце и к Некрасову на среднем Дону заставляют Долгорукого принимать экстренные меры. В письмах к царю он возражает против отзыва с Дона и Придонья не только частей Глебова и Дедюта, но и Кропотова, Жукова с полками:

– И я преж сего писал до Вашего величества, что Жукова взял с собою; и немощно ево отпустить по воровским здешним оборотам. Игнашка вор Некрасов збирает воровское войско и посылает по Дону, по Хапру, по Донцу и по другим всем рекам, велел выгонять (казаков. – В. Б.) к себе. Сам стоит около Паншина. В Есауловой станице собралось тысячи три; сказывают, бутто больши те, кои бежали с низу (с низовьев Дона. – В. Б.) изо всех станиц. И которые станицы блиско Ясауловой, сказывают, бутто он, вор, сам к ним скора будет.

Таким образом, помимо войска Некрасова и Павлова у Паншина-городка, южнее его, у Есауловского, собралось немало повстанцев, бежавших из Черкасска и других нижних донских станиц. Царский командующий стремится во что бы то ни стало воспрепятствовать объединению двух повстанческих войск. Посылает свою конницу, и она быстрым маршем доходит до Верхне-Курманьярской станицы, по пути приводит к присяге царю казаков низовых станиц. Вышел и сам князь из Черкасска, выслал вперед бригадира с конницей. Еще раньше направил партию казаков-курчан.

Принятые меры предотвратили объединение двух войск и присоединение к ним новых казаков из станиц, куда нагрянули отряды Долгорукого. Сам он подошел к Кошкиной станице, стал обозом. Потом, взяв конницу, поспешил к Есаулову городку:

– Для тово: воры сказывают и Горохов (посланный во главе отряда курских казаков. – В. Б.) писал ко мне, что сели (восставшие. – В. Б.) на острову в крепи; и чтоб мне не допустить до них Некрасова. А обозу велел итти, пехота вся при обозе, и конницы оставил больши тысячи. Я чаю: завтра к ним приду.

Писал об этом князь царю четвертого августа. Спешит он еще и потому, что сюда же, к Паншину и Есаулову, идет с войском и Голый:

– Голой пошел по Донцу плавною (войском на судах. – В. Б.) и пришел на усть Донца; а другие конницею хотели итти к Некрасову в соединения. Уведали, что я пришол, усть Донца остановился, немошно пройти для тово, что у меня Доном идет плавная. Ежели б я не поспешил, великое б бедство вор Голой по Дону учинил: все б к нему пристали. Сами мне казаки говорили: коли б Голой снизу, а Некрасов сверху пошли, за неволею бы (поневоле. – В. Б.) все пошли с ними.

То, что встречные казаки говорили такие слова командиру карателей, неудивительно – одни, из маломочных, боялись царских полков, другие, из «природных», значных, – полков Голого и Некрасова. По-прежнему в казацкой среде отсутствовало, и это естественно, единство: одни хотели покориться царским «полководцам», другие – бороться против них и домовитых, предававших интересы голытьбы.

Долгорукий, вскоре вернувшийся в Черкасск, не упускает возможности, чтобы нет подчеркнуть перед царем свои заслуги:

– Зело, государь, по милости божией случай счастливой, что воров до соединения не допустили. И мне было по етаким случаем как отпустить Жукова? Ежели б не пошли Вашева величества полки по Дону, истинно б пуще Булавина воровства родилось.

Долгорукий и Толстой сообщают царю о выезде к нему из Черкасска с повинной делегации – Василия Поздеева Большого, Степана Ананьина, Карпа Казанкина и других старшин. Подчеркивают в доношениях, что они имеют вины перед государем, но у них «трудов и раденья к Вашему величеству много».

На Дону по-прежнему неспокойно. Вынашивают опасные для властей замыслы Голый и Некрасов, не хотят приносить повинную казачьи городки, что по Дону выше Донецкого городка. Об этом пишет Колычев, воронежский воевода, князю Меншикову. По его посылке сержант Воронежского полка Петр Рогов ездил на реку Битюг, чтобы узнать что-нибудь новое о булавинцах. Он прислал к воеводе двух донских казаков – Евсея Мельникова и его сына Потапа. Потап Мельников по приказу Долгорукого ездил «вверх по Дону с увещательными письмами во все казачьи городки до Донецкого».

Потап привез в Воронеж воеводе Колычеву неутешительные вести:

– Тем увещательным письмам во всех казачьих городках казаки учинились непослушны и от воровства своего не престают, но паче в воровство свое умножаютца.

– О Некрасове что слышно?

– Говорят казаки, что Некрасов пришел из-под Царицына со всеми своими войски. И сказывали, что Царицын взяли и воеводу царицынского убили, и весь Царицын разорили без остатку.

– А из верховских городков он, Некрасов, казаков к себе призывает?

– Посылает тот Игнашка Некрасов от себя воровские свои письма по всем верхним городкам и по запольным речкам в розные станицы по Хопру, и по Донцу, и по Бузулуку, и по Медведице, чтоб изо всех станиц и городков казаки по половине ехали в Паншин и збирались к нему, вору Игнашке Некрасову, в воровское войско.

– А его, Некрасова, замыслы им, казакам, ведомы?

– О том говорят казаки: намерен он, вор Игнашка, с воровским своим войском иттить к Черкаскому против войск великого государя, которые ныне с князем Васильем Володимеровичем Долгоруким.

– О Голом и Беспалом что говорят?

– О Беспалом слышно, что в трехстах коней перелез реку Дон с Крымской стороны на Ногайскую.

– Для чего?

– О том ничего я не слышал.

– Казаки верхних донских городков ныне спокойны, к бунтовству не пристают?

– Видел я, что воровские казаки из многих розных станиц, в том числе из Донецкого городка, собравшись, пошли под украинные государевы городы и по реке Битюгу для разорения сел и деревень и отгонки лошадей и скотины.

После эйфории в связи с гибелью Булавина и Хохлача, вступлением в Черкасск обеспокоенные власти снова напрягают силы, чтобы противодействовать новому расширению восстания. Долгорукий, вышедший из Черкасска конным и судовым войском (второе возглавлял Тимофей Соколов), требует, чтобы не только низовые, черкасские, но и верховские казаки шли с ним против Некрасова. Верховские, как мы убедились, не очень-то его слушались. С ним же шел Жуков с 500 драгунами. Преображенский батальон Глебова и полк Дедюта по его настоянию пошли к Донецкому городку.

К Некрасову и Павлову, как донесли князю, уже приехали в Голубые по два человека из многих городков по Дону и Донцу, Айдару и Хопру, Медведице и Бузулуку:

– А для чего и какой у них совет, того подлинно не ведаю. Однако ж, государь, добра от них не чаеть, больши худа. Также, государь, ведомость у нас есть: которые воры ис Черкаского и ис тутошних станиц, кои блиско Черкаского, ушли к ним, ворам, больши 200 человек.

То же происходило на Донце и его притоках:

– Так же и з Донца и с Айдару, и з других рек бегут пущие воры и завотчики к нему ж, Некрасову. А в Новом, государь, Айдаре (в среднем течении реки Айдар, недалеко от Шульгина городка. – В. Б.) збираетца Голой многолюдством же.

Правда, часть повстанцев, собиравшихся в районе Айдара, разбили Тевяшов и Рыкман. Но их было всего 500 человек. У Голого же и других атаманов людей гораздо больше. И это беспокоит командующего:

– И не токмо, государь, что по Дону, и по Донцу, и по другим рекам, но и в Черкаском трети нет, на ково б было надеетца; а то все сплошь воры и готовы к бунту всегда, что час от часу то бедство от воров прибавливаетца.

Уже в который раз Долгорукий напоминает Петру его указ о разорении донских городков, жалуется на недостаток воинских сил:

– И по указу Вашего величества, какова ко мне роспись прислана, надобно было мне по Северскому Донцу и по Хапру, и по Айдару, и по Медведице, и по Базулуку, и по другим запольным речкам розделить полки, чтоб над городками чинить. А ныне, государь, за малолюдством, хотя и над воровским собранием какой поиск учиним, и потом по прежней росписи по городкам некем будет управитца.

Жалобы князя имели определенные основания. Число повстанцев снова умножалось. Их предводители мыслили взять реванш – снова захватить Черкасск, разбить государевы полки и старшин-изменников. Кропотов, полки которого вызвали было в действующую армию, остался с одним полком на месте, в Троицком, «впредь для опасения гварнизонов от тех воров»; другой полк с Жуковым во главе выделили Долгорукому, «выбрав добраконных драгун». Долгорукий снова настаивает, чтобы Дедют с полком шел к Донецкому городку, оттуда – к Паншину, против Некрасова.

– Макаров ко мне пишет, – уговаривает князь Дедюта, – что тот указ к Глебову (об уходе его и Дедюта из района борьбы с повстанцами. – В. Б.) послан от царского величества по первому письму Толстова (азовского губернатора. – В. Б.), что он писал, бутто все смирно.

Толстой, действительно, убеждал царя, что на Дону все замирилось, а Долгорукому и в Черкасск не нужно было вступать, «обнадеживал, что тихо». Долгорукий решительно не соглашался с подобной оценкой ситуации в Черкасске и по всему Дону. Положение в «тихом», как полагал губернатор, то есть замиренном, крае оказалось не таким тихим и «смирным». Князь был прав в негласном споре с Толстым:

– Изволь сам, – втолковывает он Дедюту, – разсудить, что у вас делаетца на Айдаре, какие беды. А на Дону Некрасов збирает великие войска воровские. Боже, сохрани от него, ежели зберетца! Не плоше Булавина! А я завтра на него пойду.

Майор Глебов, собирающийся все-таки идти на Тулу и на Калугу по указу царя («к назначенному от Вашего величества мне месту»), сообщает ему:

– Только, государь, есть ведомости, что в ойдарских и в донецких городках воровской атаман Голой чинит возмущение. А другие ведомости есть, что тот вор от раны лежит, и воруют другие под его именем.

Тот же Глебов получил тревожные вести из Воронежа от Колычева:

– А круче, государь мой, тех вестей быть невозможно, о которых вестях в допросех сказал приезжей казак Евсевей Мельников, что воры казаки от городка Голубых и выше Паншина и по иным запольным речкам, во всех верхних городках от воровства и бунту не перестают, но паче множатца и по воровским письмам вора Игнашки Некрасова сбираютца по половине изо розных городков и станиц в Паншин. И намерены итти против войск царского величества, где полки обретаютца.

Восьмого августа Долгорукий снова выступил против Некрасова и Павлова из Черкасска, куда он вернулся после первого выхода из него, несколькими днями ранее, к Кошкиной станице. В тот же день в донскую столицу пришло письмо от Некрасова и Павлова с «грозами» в адрес Зерщикова и других старшин. Князя в эти дни «при-сыльные казаки» с Донца и Дона, один за другим, извещают о продолжающемся сборе повстанцев у трех атаманов. Положение на Дону кажется ему лучше, чем по Донцу:

– По Дону по се число еще не все к вору (Некрасову. – В. Б.) пристали для тово: как я в Черкаской пришел, скоро их привел я ко кресту и обшелся с ними ласково и обнадежил Вашего величества милостью. А по Донцу все сначалу в жесточи воровской стоят и по се время, и большое воровство от них. Из одной Сухаревской станицы ко мне приехали с повинною, – и тех многих побили (повстанцы. – В. Б.), а иных посажали на чепи.

Самое страшное для Долгорукого – возможность того, что Голый объединит свои силы с повстанцами Некрасова:

– И пишут (с Донца. – В. Б.) к вору Некрасову, чтоб он с ними совокупился в воровстве, и, собравшиеся б, на меня им всем итти. Нимало у них, воров, к покорению вин их к Вашему величеству намерения нет, больши к воровству. И я иду на них с великим поспешением, а со мною из Черкаского казаки плавною и конною и из городков, кои по Дону (нижнему Дону. – В. Б.); две доли идут с нами, а треть дома остаетца. В Черкаском оставил для охранения Гульца с полком. Губернатору азовскому довольно я говорил, чтоб он имел недреманное око над Черкаском.

Беспокоится князь по поводу вероятного перехватывания писем булавинцами:

– Немошно, государь, почту отпускать. От воров ныне есть нам ведомость, бутто воры поимали почту от меня или от Вашего величества. О том еще подлинно не ведаем. Изволь, государь, списать какие указы цыфирью, а я буду писать, государь, так же.

Восстание, как опасались и страшились Долгорукий и другие воеводы, командиры, грозило вспыхнуть с новой силой, как при Булавине, а то и «пуще» того. На авансцену повстанческого движения выходит один из самых стойких и последовательных борцов за народную волю, предводителей-булавинцев – Игнат Некрасов.