Текст книги "Булавин"

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

БАХМУТСКАЯ ИСТОРИЯ

Бахмутский городок свою известность среди донских казаков, да и не только у них, получил по причине простой, но важной: здесь добывали соль и селитру, из которой делали порох. Уже в первый год нового века донцы завели в Бахмуте солеварни. Вскоре здесь один за другим появляются беглые крестьяне, работные и прочие люди из многих русских уездов – Московского, Курского, Арзамасского, Симбирского и иных. Повышенный интерес к нужному и выгодному промыслу проявляют и ближайшие соседи. Недалеко от речек Бахмут, она впадает в Северский Донец с правой, южной, или Крымской, стороны, Красной и Жеребец (с левой, северной, или Ногайской, стороны), располагались городки Белгородского разряда – Соленый, Тор, Маяки (Маяцкий острог), Изюм, Чугуев, Валуйки и другие. Их жители, и в их числе городовые казаки Изюмского и других полков, тоже претендовали на соляные и рыбные промыслы по тем рекам, на лесные угодья и луга. Разгорелась вражда, и обе стороны – донцы и изюмцы с соседями – доказывали свои права, писали в Белгород воеводам и воинским командирам, в Москву – боярам в приказы, самому царю. Ссоры перерастали в стычки. Взаимные нападения заканчивались разорением Бахмутского городка и солеваренных «заводов» – колодцев, из которых поднимали соляной раствор, больших сковород для выварки соли, шалашей для жилья, запасов дров и прочего.

Добыча и продажа соли приносила владельцу «завода» немалые доходы, иногда до нескольких сотен рублей за месяц-другой работы. Солеварнями владели многие – и изюмские, торские жители, и донские казаки, особенно из «старожилых», местной старшинской верхушки. Имелись такие и из прихожих людей, из тех, кто поисправней; большинство же их нанималось в работники к хозяевам солеварен.

Среди владельцев подобных «заводов» числился, можно полагать, и Кондрат Булавин. Недаром его считали не только бахмутским атаманом, но и атаманом над солеварами. То, что происходило на Бахмуте и соседних речках, очень волновало и его, и прочих казаков из его родной Трехизбянской, что на Айдаре, левом притоке Донца, из станиц Краснянской, Боровской, Сухаревой и прочих. Соль нужна всем, и Войско Донское, черкасская старшина бдительно следили за тем, что происходило на Бахмуте и соседних реках.

...За несколько лет до бурных событий, разыгравшихся на бахмутских промыслах, в 1702 году, зимней порой боярину Федору Алексеевичу Головину, главному начальнику Посольского приказа, его дьяк доложил, что пришла донская станица [2]2
  Станица – не только поселение, городок на Дону, но и делегация, посольство во главе с атаманом.


[Закрыть]. Неторопливый и сановитый боярин, с умными проницательными глазами, кивнул, спросил:

– Как зовут?

– Тимофей Федоров в станичных атаманах, а с ним в товарищах пять казаков.

– С чем пришли?

– О бахмутской соли просить. На Шидловского, полковника Изюмского, с жалобой – обижает, мол...

– Так-так... Дело сие ведомо. Не первый год о том разговоры и споры длятся. Поди уж, и забыли, когда а отчего началось. Мнится мне, что у бояр князя Ромодановского Григория Григорьевича и Бориса Петровича Шереметева хлопоты были и по сему случаю головы скорбели.

– Истинно так, боярин. И у них, и такожде у боярина князя Долгорукого Якова Федоровича и генерала и воеводы Косагова Григория Ивановича.

– Хороше, дьяче. Ты бы разыскал отписки и грамоты, в коих о том писано.

– Будет сделано, боярин.

– А теперь зови.

Дьяк с поклоном вышел в дверь. Головин скосил глаза к бумагам, лежавшим на зеленом сукне, вздохнул. Глянул в оконце – на улице совсем рассвело, но солнце еле проглядывало сквозь тучи, падали редкие снежинки. Казалось бы, мирно все вокруг, спокойно, тишь да благодать. Да в душе у боярина неспокойно, кошки скребут: «Как-то теперь там у Шереметева со шведами? Каково Петру Алексеевичу? И нарвской конфуз пережить, и армию заново строить, и заводы ставить, и с Карлу-сом воевать. Тыщи дел! А тут еще докука [3]3
  Докука – от слова «докучать»: приносить хлопоты, неприятности.


[Закрыть]не ко времени – изволь споры донских с изюмцами разбирать. Ох, господи, господи! И что не сидится спокойно? Голодранцы степные!» Боярин, задумавшись, не заметил вошедших станичников. Атаман осторожно кашлянул в кулак:

– Здравствуй, боярин Федор Алексеевич! – Все казаки поклонились в пояс. – Челом бьет тебе Войско Донское!

– Здравствуйте, казаки. Подобру ль доехали? Здоровы ли? Как устроились? Нет ли какой обиды?

– Благодарствуем, боярин. И доехали, и устроились по-доброму, и обиды никакой станица не имеет.

– Какое дело в Москву-матушку привело? С чем Войско Донское послало?

– С делом великим, боярин. Позволь говорить?

– Говори.

Тимофей Максимович, крепкий еще казак, лет сорока с небольшим, чуть выше среднего роста, поглядел на товарищей своих и, почувствовав их молчаливую поддержку, снова обернулся к посольскому начальнику:

– Донские атаманы и казаки, войсковой атаман Лукьян Максимов и все Войско Донское челом бьют: по указу и грамоте великого государя Петра Алексеевича всея России для проходу ратным людям в степи на речке Багмуте, через которую лежит путь к Троецкому и Таганрогу, на новой большой дороге, верховые наши казаки [4]4
  Верховые казаки – жители станиц по верховьям Дона.


[Закрыть]учали селитца и учинили себе от неприятельского приходу крепость, городок построили. И, огородясь, тем местом путь неприятельским людям заняли.

– Погоди, атаман, спросить хочу: что, нападают и тем местам шкоду чинят степняки?

– Так, боярин, нападают ежегодно, а то и по нескольку раз на год; отбивать приходится – то крымцев, то ногайцев, то татар едисанских или кубанских.

– Ишь, не успокоятся никак. Ну, продолжай. Не пойму что-то: в чем обида Войску Донскому?

– А вот в чем, боярин: Федор Шидловский, полковник изюмский, прислал к нам на ту речку Бахмут казаков своего полку, жителей розных городов; и они нас, донских казаков, с того новопоселенного места сбивают, насильством своим бьют, и грабят, и ругают, и всякое разорение нам чинят, и хвалятся смертным убивством. А живут они, изюмцы, на той речке Бахмуте для соляного промыслу не постоянно, а наездом; хоромным строением не селятца и крепости никакой не чинят, потому что Багмута-речка от Изюма и от иных черкасских [5]5
  Черкасский – украинский, в данном случае имеется в виду Слободская Украина.


[Закрыть]городков в дальнем расстоянии, а к их казачьим городкам прилегла в близости.

– Сколь давно, снова остановил Головин атамана, – Войско Донское владеет той рекой и угодьями?

– Не столь давно. Да дело не в том. Места те, боярин, до сих пор были опасные и безлюдные. А наши казаки, краснянские, трехизбянские и прочие, там становятся крепко, от неприятеля те места стерегут, хозяйство заводят и тем кормятца.

– Так-то оно так, – задумчиво и пытливо глядя на станичников, медленно произнес Федор Алексеевич, – да ведь и изюмцам, и иным Белогородского разряду жителям те места тоже надобны... Так что же вы хотите?

– Ты, боярин, человек великий, царь Петр Алексеевич тебя жалует и приближает. О том нам известно. Скажи великому государю, чтоб он пожаловал Войско Донское, не велел Изюмского полку казакам на Бахмут-речку к новопоселенным на той речке казакам ездить и никаких задоров с ними не чинить и соли в тех местах ныне и впредь не имать и обид им, казакам, не чинить.

Станичники снова отбили поклон, выпрямились, с надеждой смотрели на судью Посольского приказа. Головин, и в самом деле высоко ценимый Петром за ум, основательность и надежность в делах, с тайной усмешкой слушал атамана. Его лесть не произвела на него впечатления. Старый, опытный и умный политик, он знал себе дену – за плечами его многие службы и царю Алексею Михайловичу, и его наследникам: заключение договора с Китаем в Нерчинске в году 1689-м; руководство «Великим посольством» в Европу, в котором под именем волонтера Петра Михайлова ездил туда сам государь российский; долгие годы сидения в Посольском приказе. Дела государственные, важности чрезвычайной. Недаром Петр Алексеевич, Herr Piter, так любил его и ценил, держал при себе, осыпал милостями. Многие искали его расположения – и свои, и иноземцы. Великие дела начал царь-батюшка, подумал он, и нужны ему хорошие помощники. Немало их при особе государя, и Головин давно знал, что он среди них – в числе первых. Много забот принял на себя боярин за долгие годы службы, а теперь, когда жизнь подходила к концу, их стало и того больше: несчастное начало Северной войны, непрочность Северного союза с Польшей и ее королем, одновременно курфюрстом саксонским, пренебрежение европейских дипломатов и их патронов в Вене и Париже, Гааге и Лондоне, неясное будущее. Как пойдут дальше дела с этим неугомонным Карлусом? Предсказать невозможно... О том, что думает предпринять король Свицкий, бродяга и авантюрист, не знает никто, даже граф Пипер, его первый министр. А ведь скор швед на баталии и расправы! После Нарвы колесит по Польше и Саксонии, бьет Августа и его саксонских генералов. Потом снова на нас бросится! А тут еще чернь неспокойная... Князь-кесарь [6]6
  Князь-кесарь – так Петр I и его сподвижники шутливо называли стольника Федора Юрьевича Ромодановского, начальника Преображенского приказа, ведавшего политическим сыском.


[Закрыть]устал небось кнутобойничать в Преображенском.

Казаки стояли тихо, переминаясь с ноги на ногу, не смея нарушать затянувшееся молчание. Боярин поднял опущенную в раздумье голову:

– Охо-хо, станичники! Задумался я что-то. Дела многие, докуки разные. Ну да ладно. А вам бы, казакам, жить мирно, без задоров. Государю ведь о всех думать надо, не только о вас и нуждах ваших. Не вы одни служите царю-батюшке. Изюмцы, чугуевцы да валуйцы тоже по южной границе заслоном стоят, пользу государственную блюдут. Соли и рыбки им тоже надобно. Так ведь? Согласны?

– Согласны, боярин. Только оборони нас от их несправедливости и насильства.

– Ну, хорошо, государю о том будет известно. Ждите указа.

Тимофей и станичники с поклонами вышли из посольской горницы. Головин, проводив их внимательным, недоверчивым взглядом, снова повернулся к окну; какая будет погода днем, вечером? Кто ее разберет... Боярину было тяжко, неотрывно ныли суставы, все-таки хмарь на небе – к плохой погоде! То ли метель закрутит, поземкой заметет по московским крестцам и закоулкам? То ли оттепель надвигается? В голове крутоверть какая-то... Вошедшему снова дьяку кивнул: подойди, мол, ближе. Тот приблизился к столу. Головин глянул строго, но с усмешкой:

– Ушли челобитчики? – Получив утвердительный ответ, продолжал: – Что там делается на Бахмуте, кто прав, кто виноват – о том доподлинно проведать надобно. Тем и займись. А спешить с их делом нет нужды. Поди, голытьба донская воду мутит. Да наших холопов и крестьянишек принимают и тем боярам и дворянам, всему государству Российскому поруху чинят большую.

И приказные не спешили. Наводили справки. Посольское ведомство вело переписку с Разрядом – приказом, назначавшим дворян на службу, военную и гражданскую. Разрядные дельцы сообщили посольским, что летом по тому же бахмутскому делу писал к ним изюмский полковник стольник Федор Шидловский. Московские власти узнали, что «в прошлых годех», еще до 1676 года, на Крымской стороне Северского Донца варили соль наездом у пяти соляных озер всякие приезжие люди, русские и черкасы, стояли там обозами. А в том 1676 году, на исходе царствования Алексея Михайловича, поставили по его указу у соляных озер и для опасения от неприятельских людей городок Тор. На житье в нем поселили черкасов, служили они в Изюмском полку компанейскую службу. Иных же «кумпанейщиков» записали в подмочники, попросту говоря – в работники к командирам. Лет пятнадцать спустя торцы сыскали «в дачах Изюмского полку» на Бахмуте хорошее место для варки соли. На этот раз они не ограничились наездом, а переселились на Бахмут на постоянное житье. То же сделали жители других городков Изюмского и иных черкасских полков, а также многие русские всяких чинов люди, помещиковы холопы и крестьяне.

Все они живут там самовольно, никакую службу не служат, а полковнику чинятся не в послушании. А старый городок Тор стоит пустой, государеву пушечную и зелейную казну [7]7
  3елейная казна – запасы пороха.


[Закрыть]беречь некому, оттого полковой службе – урон большой, украинным городам – от неприятеля великое опасение.

Шидловский в своих отписках не жалеет слов о государственных интересах, но скрывает интерес личный. А он немалый: и дешевые работники, которые скрываются от командиров в бегах, и угодья, промыслы, разоряемые казаками. Посему полковник просит Москву, чтобы на Бахмуте построить крепость, а ее жителей переписать; черкасов из полков вернуть в компанейскую службу и в подмочники; всех беглых русских – выслать в прежние места.

Челобитные донцов и изюмцев завязывают узел острых противоречий между ними. Москва и Белгород обмениваются грамотами и отписками, вникают в дело, ищут выход. В середине августа генерал князь Кольцов-Мосальский Иван Михайлович получает распоряжение из Разряда: переписать всех жителей того новопоселенного Бахмута, взять у них сказки: откуда они пришли, какого чина и имени; в тех местах, откуда явились, какую службу служили или, тем паче, жили ли за помещиками и вотчинниками? Для того послать на Бахмут кого пригоже, и ему то место новопоселенное и соляные заводы, и займища, всякие строения осмотреть и описать, учинить чертеж с пространным начертанием, с подписью и подлинною ведомостью, – в которых местах прилично какую крепость построить. И тому всему учинить описные книги. А всех новопоселенных жителей, которые окажутся черкасами, ведать до указу полковнику Шидловскому; русских – торскому приказному человеку. Собрать у них поручные записи – пусть без указу великого государя из того поселения никуды не сходят.

В феврале следующего года из Москвы послали новую грамоту – генералу напомнили о прошлогоднем указе: что же, мол, не шлете на Бахмут человека, чтобы все там осмотреть и описать? В первый день апреля разрядные дьяки узнали из новой отписки белгородского генерала со товарищи: они посылали на Бахмут нужного писца-поручика Петра Языкова.

...В один из мартовских дней Кольцов-Мосальский сидел в приказной избе, скучал. Одна отрада – весна на дворе, ручьи на улице роют борозды в оттаявшей земле, воробьи устраивают шумные сборища, драки у навозных куч. Иван Михайлович выглянул в оконце, порадовался, сел на скамью в переднем углу. В соседней палате кто-то застучал сапогами. Отворили дверь. Она гулко заскрипела, вошедший стал у порога, поклонился:

– Дозволь, господин генерал.

– Входи, входи. А, ты? Заждался я тебя, господин поручик. Поди, в Москве у государя гневаются. Что долго так? Трудно было?

– Ох, трудно, князь! Пока доехал из Белгорода на Бахмут да там устроился, почитай, неделя прошла. А потом и началось: казаки описывать себя не дают, новоприхожие из беглых скрываются по лесам и буеракам, и казаки их скрывают. Просил, уговаривал – помогает плохо. Начал сказывать с грозами: Белгород и Москва, мол, не пожалуют за ослушание, быть вам в великой опале и в смертной казни. Еле уговорил...

– Что же они – не хотят, что ли?

– Вопят, круги собирают. «Не хотим, – кричат, – Дон река вольная. У нас исстари такая заповедь: с Дону выдачи нет!»

– А о соляных варницах и прочих угодьях что говорят?

– Те места, мол, наши, мы здесь первые поселились, потому и владаем. А прочие – торцы, изюмцы – бывают здесь наездом, варят соль и едут к своим домам, тут, мол, не живут и место то не крепят.

– Голутва донская и сброд набеглый! Погодите, доберется до вас государь, не то петь будете!.. – Нахмурив брови, посуровевший генерал посмотрел на сумку в руках у поручика: – Описи привез?

– Привез, господин генерал. – Языков вынул бумаги, положил на стол перед князем. – Вот описные и переписные книги, вот сказки, от жителей взятые, вот чертеж тому новопоселенному месту.

– Потом читать буду. Сказывай: кто на Бахмуте живет? Откуда они?

– Из русских людей, – скороговоркой начал поручик, – беглых 66 человек: розных городов настоящих 36, а их детей 30. Из них торских жителей 18, у них детей 23; мояцких жителей 4 с 4 детьми; Переяславля-Рязанского волостной крестьянин один, а которой волости, – неведомо, живет у черкашенина из найму; туленин посацкой человек, у него – сын; москвитин посацкой же; синбирянин посацкой; староосколец городовой; курчан посацких два, стрелец один; белогородцов городовой службы один да недоросль; города Королевца посадкой один; суздалец гулящей человек один, боярской крестьянин один; арзамасец посацкой один, у него – сын; тополец гулящей один.

– Погоди, поручик, остановись, бога ради! Как пономарь строчишь... Из многих мест, выходит, бегут туда... Голытьба к голытьбе тянется! И ведь не только из близких мест идут, – из Симбирска, Рязани, Тулы, из самой Москвы. Напасть-то какая! Ведь война идет, да война-то какая тяжелая! Всей России силы собрать надобно. А тут – бегут, бегут!

Генерал помолчал. С недоброй усмешкой спросил Языкова:

– Ну, а наших, белогородской службы казаков черкасских, много ли там?

– Немало, князь, – поручик сокрушенно вздохнул, снова уткнулся в список, – Изюмского полку казаков 111 человек, а с сотником 112 будет.

– Из каких городов?

– Торских жителей: сотник 1, казаков 72, изюмцов 18; мояцких жителей 17; Изюмского ж полку казаков 4, а которых городов, – неведомо.

– Ай-яй-яй! Куда ж глядит Шидловский?! Больше ста казаков из городов с царской службы ушли. Он сам-то хоть ведает о том?

– Говорят: ведает, пишет в Москву с жалобами.

– Писать хорошо, но с этим сбродом нужно по-другому: в кнуты и батоги взять! Толку больше будет. Согласен?

– Согласен, господин генерал. С ними инако поступать неможно.

– Ну, ин Москва разберется, царь укажет. А что же ты о донских казаках не говоришь? Поди, понаехали на Бахмут, богатеют на соли?

– Мало их сыскалось, господин генерал, – только два человека. Один из Черкасской станицы, в роспросе мне сказал: живет на речке Бахмуте в курене прикащиком у донского казака наездом для варки соли. Другой, из Дурновской станицы, служит в донских казаках пять лет, а отец его исполняет рейтарскую службу в Казани.

– Два человека... – хмыкнул Кольцов-Мосальский. – Курям-то на смех будет. Атаман и Войско Донское, слышно, челобитья в Москву шлют, просят те места им отдать: они-де селятся по речке Бахмуту, построили крепость, стерегут те места. А у тебя – два человека, да и то один из них – наездом! За дураков, что ли, они нас почитают?!

– Истинную правду говорить изволишь, господин генерал. Не хотят казаки в перепись итти, укрываются.

– А много ли завели варниц соляных, строений поставили?

– Немало, князь: у русских людей и у черкас солеваренных колодезей 29, дворов 49, изб липовых тоже 49, анбаров липовых 11, куреней и землянок 48.

– А сколько у кого – у русских людей, у донских казаков, у черкас?

– Того, господин генерал, написать не успел...

– Так... – князь поднял брови, с недоумением глянул на бумаги. – Как это не успел? А как далеко, в скольком расстоянии русские и черкасы с донскими казаками живут? Какие крепости те донские казаки построили? Узнал? Или тоже не успел?

– Не успел, господин генерал, да и невдомек было.

– Плохо государю служишь, поручик. Плохо. Дай-ка сюда чертеж.

Князь Иван Михайлович разложил по столу чертеж, расправил по сгибам.

– Так... – Водя пальцем, дошел до Бахмута. – Вот место новопоселенное, где соловарные курени построены. Угу... Это Тор, а от него до Бахмутского городка, пишешь, 30 верст. Так? Дорога есть?

– Дороги нет, дикою степью ехать надобно.

– М-да... От Бахмута-реки до донского казачьего торгового города Сухарева 35 верст, а стоит он за Северским Донцом на Ногайской стороне. От Тору вниз по Северскому Донцу до того Сухарева городка 65 верст. А к Изюмскому полку та речка Бахмут пришла ближе пяти верст. Ну, ясно. Хоть это есть. Ступай, поручик, отдохни малое время. Бумаги оставь – в Москву пошлем для ведома и указу. Да помни: в наказе, и на письме и словом, не все в строку пишется и в речи говорится; и между строкой и словами нужно нечто угадывать. Это тебе на будущее, молодой еще...

– Слушаю, господин генерал!

Кольцов-Мосальский проводил взглядом уходившего поручика, прихлопнул бумаги на столе, задумался: «Эх, молодость, молодость! Нам бы, старикам, вашу резвость... О-хо-хо! Вишь ты – не походы и сражения, не осады и штурмы делай, а неприятности с казаками разбирай. Захватывают земли, зацепки чинят с изюмцами, беглых принимают и их укрывают. Перепись знать но хотят, государевой белогородской службы казаков требуют согнать с Бахмута и иных мест. Не быть бы смуте... Да и время такое – война идет, швед грозит, ножи точит... Ну да господь милостив». С тем и покончил генерал с бахмутским делом – послал в Разрядный приказ книги и чертеж Петра Языкова, и дело с концом!

Донские казаки, на которых сердился генерал, не успокаивались. И в этом, 1703 году, и в следующем, «в розных месяцех», войсковой атаман Яким Филипьев и все Войско Донское шлют в Посольский приказ жалобу за жалобой: Федор Шидловский и его полчане не дают донским казакам селиться по урочищам на речке Бахмуте и, не дожидаясь описных книг и чертежа Языкова, новопостроенный их казацкий городок с жилищами разорили до основания, пожитки казаков разграбили, их соляными заводами завладели, а их, казаков, с того поселения с бесчестием и с ругательством согнали, похваляясь смертным убивством, без указу, самовольством своим.

А на рубежной речке Жеребце, продолжают жалобщики, на той ее стороне, что в дачах их, донских казаков, и на другой речке – на Красной – те же полковник и полчане – изюмцы заводят пасеки, мельницы и всякие заводы самовольством. Их, казаков, стесняют, луга и сенные покосы, и всякие угодья отолачивают и отбивают. Рубежи по той Красной речке отводят (переносят) от их казацких городков самовольством же, новые грани насекают и столбы ставят в самых ближних местах к их городкам казацким. И в те угодья им, казакам, выезжать не велят и на них похваляются смертным убийством.

Донцы снова настаивают, что речка Бахмут из давних лет в рыбных и звериных ловлях и во всяких добычах владение было их, казацкое. Они живали на той реке для обереганья Изюма и Коротояка от приходу неприятельских людей. А тесноты им, казакам, и разорения и запрещения не было. А ныне Шидловский их истесняет и населяет то место своими черкасами.

В Москве разрядные чиновники, изучив описные и переписные книги, чертеж Петра Языкова, прислали государев указ: русских людей, попавших в список, ведать торскому приказному человеку, черкас – изюмскому полковнику Федору Шидловскому; всем изюмцам быть своем полку по-прежнему. А впредь в то место на речку Бахмут донских казаков, пришлых людей, черкас не пускать без указу великого государя и без грамот из Разрядного приказа «для того, что то урочище по описи явилось в Ызюмском полку, от реки Северного Донца на Крымской стороне, а от донских городков в дальном разстоянии и за Северским Донцом». По описи Петра Языкова никакой крепости, о которой пишут донские казаки, на Бахмуте не оказалось; и, опричь двух донцов, никого из них там нет.

Вокруг урочищ и новопоселенного городка на Бахмуте и угодий по той же реке, Жеребцу и Красной началась тяжба между донцами и изюмцами. Она затронула насущные интересы и нужды обеих сторон. Возможности той и другой нельзя считать одинаковыми. Войско Донское, теснимое со всех почти сторон государевыми землями и полками, пыталось сохранить свои владения, даже увеличить их за счет пустовавших до недавнего времени земель Дикого поля, не допустить ущемления старинных прав и привилегий – на богатые рыбные и звериные ловли, пчелиные, лесные, покосные угодья, на автономное казацкое самоуправление, наконец, на прием беглых. Черкасская старшина, заявляя права на Бахмут, его промыслы и угодья, требуя ухода изюмцев с трех рек, отстаивала общие интересы донских казаков и особенно свои собственные, старшинские. Войсковой атаман, его есаулы, помощники, станичные атаманы и есаулы близлежащих городков имели по тем и другим рекам земли, угодья, промыслы и, что очень важно, немало наемных работников из беглых и своей же братьи казаков. К старшинскому кругу, как и Степан Разин, принадлежал и Кондрат Булавин. Правда, в сравнении с черкасскими старшинами он выглядел «провинциалом», человеком не таким богатым и влиятельным, как они. Но положение станичного атамана давало определенные привилегии и возможности. Можно полагать, Кондрат имел не только курень и атаманскую булаву, но и какое-то имущество, движимое и недвижимое, в том числе угодья, солеварни и, возможно, наемных работников. Недаром год-другой спустя он явится над солеварами и в целом над Бахмутом атаманом. Как видно, казаки Трехизбянской станицы, жителем которой он был, по примеру других стремились в новые заманчивые моста на Бахмуте. Общие интересы владельцев объединяли черкасскую и станичную старшину, до поры до времени, конечно, пока дело не дошло до недовольства, тем более угроз и репрессий из Москвы, от царя.

Изюмские и белгородские воеводы, генералы и офицеры, все полчане были в более выгодных условиях. Их положение государевых служилых людей, на которых власти открыто опирались в усилении своих позиций, в политике продвижения и освоения новых земель на юге, стеснения прав и вольностей Войска Донского, обещало им верную победу в борьбе с донцами за угодья по Бахмуту, Жеребцу и Красной, к северу и югу от Северского Донца.

Получив благоприятное решение Москвы, Шидловский тотчас шлет на Бахмут сотника Данила Данилова и полкового писаря Осипа Щербину. Там собрали на сходку всех жителей. Щербина прочел им государеву грамоту, особо выделил слова:

– А черкас написать по-прежнему Изюмского полку в казаки, а русских ведать торскому приказному человеку. И впредь русских людей, и черкас, и донских казаков без указу великого государя на речку Бахмут принимать не велеть.

Окончив чтение, писарь отступил в сторону. Вперед вышел сотник Данилов:

– Все ли слышали царев указ?

– Bсе! Bсе!

– Понятно? Чтоб все знали и делали по указу!

– Понятно! Знаем!

– Нам бы только тута жить, не съезжать! А ведать – пусть ведают, кому государь укажет!

– Быть посему указу! – Сотник обвел строгим взглядом шумевшую толпу. – Какие имеете нужды? Прошения?

– Слышь, сотник! – Вперед из задних рядов вышел бахмутский житель из изюмских черкас. – Имеем!

– Что? Говори, да погромче!

– Говори! – послышалось в толпе. – От всех нас говори! Ты человек грамотный! Бывалый!

– Добро! Скажу, что всем миром приговорили. – Изюмец стоял лицом к толпе, потом повернулся к Данилову. – Все мы, бахмуцкие разных чинов жители, бьем челом великому государю: по многим вестям известно учинилось, что из розных мест Крымские орды, ис Перекопу выбрались воинские конные люди; а знатно, что хотят приходить войною на государевы украинские городы. Да нам же, бахмуцким жителям, чинится великое разорение от калмыцких орд, которые кочуют близ Миуса, и от своевольных запорожцев. Коней они у нас отгоняют, пожитки грабят и в полон нас ведут; и оттого нам на Бахмуте жить страшно. И потому повелел бы государь от таких разорений и тревожных ведомостей сделать нам на Бахмуте для охранения деревянную крепость.

По тому челобитью и по разрешенью сотника бах-мутцы согласно чертежу Петра Языкова поставили острожек по обе стороны реки Бахмута «для збежища им самим и для сгону скота» и пустили ту речку посередине того острожка.

О том стало известно в Изюме, Белгороде и Москве. Вспомнили, что еще в сентябре 1700 года в Москву пи-сал из Белгорода боярин и воевода князь Яков Федорович Долгорукий с товарищи по тем же делам: 12 мая подали им в разрядной избе челобитную старшина Изюмского полка судья Андрей Скотченко и другие, всем полком. А в ней писано: построены города того полка по Дону, но распахивать земли за Донцом, на Крымской стороне невозможно из-за приходов неприятельских людей; на Ногайской же стороне Донца имеют они утеснение, роспашных земель многие не имеют. А царевоборисовские и маяцкие и иных городков жители, тоже Изюмского полка казаки, с прошлых годов, тому лет с 50 и больше, и по се число владеют пасеками и лесами, и сенными покосами, и рыбными ловлями, и всякими угодьи с Ногайской стороны Донца, от оскольских Изюмского полка городков в 15 верстах, на речке Красной, с верховья вниз до Кабаньева броду, по обе стороны, и по Дуванной и по Хариной долинам и по другим отвершкам [8]8
  Отвершек – одна из вершин, ветвей главного оврага, долины.


[Закрыть]. Да за рекою Осколом, по Ногайской же стороне Донца, маяцкие и торские жители владеют всякими угодьями по правой стороне реки Жеребца до его устья.

Долгорукий и его помощники, приняв от Скотченко челобитную, спрашивали:

– Что же вам надобно?

– Пожаловал бы нас великий государь, – отвечал судья, – велел бы казакам-черкасам Изюмского полку селиться, где пристойно слободами по речкам Красной и Жеребцу, в тех местах, где царевоборисовские, маяцкие, торские и иных городков жители живут; строиться там дворами и всякими угодьями владеть по-прежиему.

– Мы пошлем о том грамоту в Москву к великому государю. – Долгорукий глянул на челобитную. – Говорите: с 50 лет и больши в тех местах жители живут и владеют угодьями?

– Доподлинно так, боярин. Наши отцы и деды помнят: было то еще при блаженной памяти царе и великом князе Алексее Михайловиче, как он сел на царствующем граде Москве после отца своего царя и великого князя Михаила Федоровича.

– Хорошо, казаки. О том сведать надо через крепких людей. На том и решим, указ вам потом будет.

Изюмцы во главе со Скотченко степенно вышли из разрядной избы. Воеводы поговорили между собой, постановили: послать на те речки Красную и Жеребец Белгородской разрядной избы подьячего Никифора Сомова. Вызвали его, наказали строго:

– Поезжай, Никифор, на те речки, возьми сторонних людей из иных городов и сыщи накрепко: владеют ли изюмские казаки по тем рекам, в тех местах, которые в челобитной указаны, пасеками, лесами, сенными покосы, рыбными ловли и всякими угодьи; и спору и челобитья от кого нет ли?

Подьячий не медлил, быстро выехал на Красную и Жеребец. Собралось к нему сыскных людей, по-нынешнему свидетелей, ни много ни мало 51 человек, среди них – сотники, дети боярские [9]9
  Дети боярские – провинциальные дворяне, как правило, мелкопоместные или беспоместные.


[Закрыть], солдаты, рейтары, копейщики, станичники; одним словом – мелкий служилый люд из Змеева, Маяцкого, Чугуева, Валуек. Сомов всех опросил, и они сказали одно и то же:

– Изюмского полку старшИна и казаки на речке Красной вниз до Кабаньева броду, по обе стороны, и по Хариной, и по Дуванной, и по иным долинам, которые в тое речку Красную впали, а речкою Жеребцом с верховья до устья, правою стороною, пасекою и лесами, и сенными покосы, и рыбными ловли владеют исстари; про то мы ведаем. А спору и челобитью о тех речках Красной и о Жеребце со всеми угодьи в то число ни от кого не было, и крепостей нихто не подавал.

В конце мая Никифор Сомов рассказал о том в разрядной избе боярину Долгорукому и подал сыск «за руками» – подписями – о тех речках и угодьях. А через неделю Андрей Скотченко и другие изюмцы, сидевшие в Белгороде и ждавшие решения по своему челобитью, снова пришли к воеводам. Те по их новому прошению писали на Изюм к Шидловскому, чтобы он своим полчанам разрешил селиться слободами по тем речкам. А они, белгородские воеводы, тем старшинам и казакам Изюмского полку землями и покосами и всякими угодьями владеть велели.