Текст книги "Собиратель зла"

Автор книги: Виктор Исьемини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

В тот миг, когда девушка повернулась к топчану, Корди и Ленлин проходили мимо кустов, за которыми встретил смерть добрый Хагней.

* * *

На вид – ничего особенного, кусты как кусты. Сейчас, конечно, заросли вытоптаны, здесь много ездили верхом. Но для Корди полянка рядом с дорогой была отмечена вовсе не вытоптанными кустами. Он ощущал то, что было недоступно людям с неразвитым чутьем, – ощущал смерть и пролитую кровь. Конечно, вскоре миазмы иссякнут, рассеются с ветром, будут смыты дождем… Корди, проезжая, оглянулся… и уже не отрывал взгляда от пропахших смертью кустов.

– Ты чего смотришь? – спросил Ленлин.

Сам поэт все время вертел головой, но вряд ли замечал хоть что-то, он был совершенно увлечен собственной болтовней. Корди сперва прислушивался к речам спутника, потом перестал. Ленлину не так уж и нужны были собеседники, не будь рядом Корди, он обращался бы к траве у дороги, к парящим в небе птицам, к холмам на горизонте. Поэт уже начал сочинять песнь в честь великого подвига Корди – первую песнь из длинного цикла, так признался автор. «Но страшный кровожадный зверь… Ничуть не напугал героя… Одним ударом выбил дверь, и в логово… Хм… порою… дырою… для боя? Или так: и вынул меч для боя!»

Стихи Ленлина показались Корди глупыми, поэтому он решил, что, должно быть, ничего не понимает в поэзии. Ну и не слушал. Теперь Ленлин вдруг заинтересовался:

– Чего ты смотришь? Что там?

Корди перевел взгляд с кустов на спутника:

– Да так, ничего. Пытаюсь место узнать. По-моему, скоро деревня, довольно большая. Там можно заночевать.

– А, отлично! Это славно! – Для Ленлина все на белом свете оказывалось «отлично» и «славно». – Там я попробую спеть балладу о победителе оборотней.

– А может, не надо? – Корди почему-то не хотелось, чтобы этот восторженный паренек расхваливал победу. Вообще-то, бой был коротким и вовсе не таким трудным, как изображал Ленлин.

– Надо… не надо… Поэзия не признает целесообразности. Я должен сочинять и петь! Это и есть моя жизнь!

– А если людям не понравится?

– Тогда я попробую в соседней деревне.

– А если и там?..

– Попробую снова, потом еще и еще! Любое сочинение обретает восторженных почитателей, уж ты мне поверь.

Поколебать Ленлинов энтузиазм было невозможно. Он заторопился скорей досочинить балладу.

 
Народ ликует и поет,
Забыв навек про горе!
И песню сочинил поэт
В честь славного героя!
 

Поэту вторили птицы, устроившие галдеж в кустах. Ленлин, широко улыбаясь, снова и снова декламировал стихи – с каждым разом вирши казались Корди все ужасней, но он сдерживался. Только единственный раз заметил:

– Если ты прочтешь эти стихи и тебя начнут бить, я не вступлюсь. И не рассчитывай.

– Почему бить? – Ленлин искренне удивился. – И потом, я не буду читать, я спою и сыграю на лютне. Людям понравится… а вон и деревня!

Корди снова не ответил, но Ленлин снова не нуждался в ответе. Спутники вступили на деревенскую улицу, поэт окликнул встречного мужчину:

– Эй, а где у вас трактир, или постоялый двор, или что-то вроде этого? Место, где поэт и музыкант может поведать людям правдивую историю о том, как пал кровожадный оборотень от меча славного рыцаря?

Крестьянин заинтересовался:

– А что, правда прибили зверюгу? Или врут люди? Нынче купец проезжал, так говорит, объявился герой и прямо посреди города с волком дрался. Мы решили – брехня.

– Ха-ха! – Ленлин указал рукой: – Вот тебе герой! Это он самый и есть. А я сложил песню о…

Корди опустил глаза и буркнул:

– Можно было и не показывать…

Юноша не испытывал неловкости, просто ему показалось лишним, что сейчас соберется толпа, начнутся разговоры, расспросы… в самом деле, ни к чему же!

Крестьянин перевел взгляд на смущенного воина, потом еще раз внимательно посмотрел на Ленлина. Поэт улыбался.

– Врешь ведь? – с сомнением протянул мужчина. Улыбка Ленлина стала еще лучезарней. – Не врешь? Чего не случается в Круге… Хорошо, если оборотня впрямь убили. Моего шурина дядька погиб, говорили – это волк загрыз… волк или как, а кошелек пропал. Иди по этой улице, после третьего дома налево сверни, там тебе и будет постоялый двор… да его издалека видать, колесо над входом приколочено!

– Благодарю, добрый человек! – Ленлин махнул рукой. – Приходи туда под вечер, я петь стану.

– Приду, пожалуй… – Крестьянин еще раз взглянул на Корди, встретился с юношей глазами и тут же уставился под ноги. – А может, и не врешь… Пожалуй, зайду под вечер, послушаю твою песню.

Взгляд Корди неизменно производил впечатление… похоже, крестьянин готов был поверить.

– Идем! – позвал поэт, он уже скинул с плеча ремень и стал на ходу извлекать лютню. – Чего ждешь, идем!

Корди двинулся следом за неугомонным попутчиком. Тот уже пощипывал струны, проверяя, насколько расстроился инструмент в пути. Встречные оборачивались, за оградами показывались любопытные лица. Музыкант покручивал колки, снова проверял звук и для пробы напевал:

 
О злобном волке я пою,
О порожденье Тьмы,
О том, что порождает страх,
Смущающий умы.
 

Корди поморщился. Он был уверен, что выражение «смущающий умы» здесь не годится, да и вряд ли его смогут понять здешние крестьяне. Но, оглянувшись, собиратель заметил, что за ними уже пристроилось несколько человек – вслушиваются в пение Ленлина, ловят каждое слово. Этого Корди не понимал – что может привлекать в таких безыскусных куплетах? Его-то самого влекло только зло, а этой субстанции ни в душе Ленлина, нив песне не наблюдалось ни капли…

В самом деле за углом показался дом, где над входом было прибито колесо – старое, с рассохшимся ободом и растрескавшимися спицами. На спицах были навешаны всевозможные пестрые блестящие штучки – обломки ярко размалеванных кувшинов, стекляшки, невесть как попавшие в захолустье, и тому подобный сор. Должно быть, это украшение соответствовало представлениям хозяина заведения о красоте.

– Ого! – воскликнул Ленлин. – Да здесь знают толк в вывесках! Никогда похожего не видал!

И взял особо мелодичный аккорд. На звуки выглянул хозяин – флегматичный крепкий мужчина с квадратной бородой.

– Хозяин, тебе нынче удача привалила! – завопил поэт. – Гляди, кто в гости пожаловал!

Вероятно, у трактирщика имелся в запасе не один колкий ответ насчет того, как он расценивает нынешнюю удачу, но грубить клиентам не годится, и мужчина попросту посторонился, пропуская Ленлина в зал. Корди было оказано большее почтение – должно быть, благодаря тому, что он пожаловал верхом и при оружии.

– Прикажете лошадку на конюшню определить? Или же нынче отправитесь? – осведомился бородач.

– Заночую, – коротко ответил Корди.

Тем временем на улице показалось несколько человек – местные целеустремленно направлялись к постоялому двору. Похоже, вопреки ожиданию Корди, селян привлекли куплеты Ленлина.

– Эй, хозяин, подавай обед! – позвал изнутри поэт. – Гляди, перед тобой великий воин, только вчера уложивший наповал страшного волка-оборотня! И я немедля воспою этот подвиг в балладе! И между прочим, раамперльская община кормила и принимала его за счет города!

Корди спешился. Хозяин оглядел воина – видимо, юноша не казался ему способным на великие подвиги.

– Не слушай болтуна, я плачу за ужин и ночлег, – на всякий случай заявил Корди.

– Мы гостям всегда рады, – отозвался хозяин. – А это правда, насчет волка?

– Правда, – ответил юноша и направился в дверь под колесом.

Хозяин повел лошадь за дом – там был хозяйственный двор и конюшня. Корди вошел в полумрак, внутри оказалось душно, из кухни несло сытными запахами. Ленлин уже любезничал с молодой девушкой, которая держала поднос с грязной посудой – должно быть, собиралась отнести на кухню да задержалась поболтать с разбитным странником. Поэт перебирал струны и под мягкий негромкий аккомпанемент запел что-то о кудрях и алых губах. Девушка хихикнула.

Корди прошел в угол, он всегда старался оказаться подальше от людей с их огоньками зла. Следом за юношей вошли еще несколько местных, эти расположились ближе к входу. Из кухни показался хозяин – должно быть, вошел со двора через заднюю дверь. Бородач осмотрелся, погрозил пальцем девчонке, та снова хихикнула Ленлину, подхватила поднос и, вильнув длинной юбкой, помчалась прочь. Похоже, дочка хозяина…

Трактирщик кивнул землякам – мол, сейчас – и подошел к Корди. Тут же за столом очутился и Ленлин. Бородач подозрительно покосился на блондина и обратился к воину:

– У меня волчара проклятый, Тьма его возьми, доброго приятеля загрыз. Ежели правда, что вы его, мой господин, зарубили, так я очень даже рад. И все мы вам благодарны, потому что всю округу в страхе держал злодей. И если я чем услужить могу…

– Я плачу за все, – буркнул Корди.

– Настоящий герой скромен и щедр, – заявил Ленлин, – ему раамперльский Совет деньги давал, а он отдал кошелек несчастному, которого вырвал перед тем из волчьих когтей! В общем, давай обед. А я за свою долю отслужу. Песнями отпою, правдивыми рассказами, игрой на лютне отработаю. Гляди, сколько народу тебе уже собрал нынче!

В самом деле, зал наполнялся местными. Ленлин привстал и махнул входящим рукой:

– Сейчас, люди добрые, вот поем, дух переведу с дороги, да и начнем песни! А пока пивка, что ли, закажите, не сидите такие грустные! Помер оборотень, радоваться надо! Пейте, веселитесь!

Хозяин оценил усилия Ленлина и согласно кивнул:

– Лады, сговорено. Сейчас подам обед.

Корди опасался, что местные станут расспрашивать, да и просто пялиться. Всеобщее внимание надоело ему в Раамперле, и юноша подумал, что зря связался с болтуном Ленлином. Однако опасения оказались напрасны. Поэт мигом привлек к себе взгляды селян, и в сторону Корди никто не смотрел. Появилась давешняя девчонка, расставила посуду, потом притащила обед. Хозяин тем временем выставлял перед земляками пиво. А Ленлин не умолкал ни на миг – болтал и болтал… и, что показалось Корди удивительней всего, бродягу слушали!

Потом Ленлин взял ложку, но говорить стал разве что немногим меньше. А зал продолжал наполняться местными. Появились и приезжие – последних оказалось немного, поскольку день был воскресный. Двое небогатых торговцев узнали Корди, они видели его вчера, да и нынче поутру – когда толпа провожала героя. Крестьяне только теперь окончательно поверили, что перед ними – великий воин, победитель порождения Тьмы.

Тем временем Ленлин доел, вскочил на скамью и провел пальцами по струнам. Лютня издала жалобную трель, зал притих. И тут Ленлин запел.

Голос у бродяги был высокий, чистый и звучал негромко. Струны звенели, мелодия переливалась и текла, как прохладный ручей. О таком серебряном потоке мечтаешь в жаркий летний полдень на пыльной дороге, хочется припасть к воде, коснуться губами, ощутить свежее дыхание бегущей воды… и не уходить больше. Как в непрерывно струящийся ручей можно глядеть без конца, так и песня Ленлина – не надоедала. Люди притихли, даже о пиве позабыли, у кого кружка была в руках – боялись поставить на стол, чтобы резким стуком не сбить мелодию, не нарушить мотив.

Ленлин пел о зеленой стране, о дорогах среди лугов, о тенистых зарослях… Потом – о беде, которая пришла в мирный край. Струны зазвенели резче, ритм сменился, и голос певца сделался жестким. Свирепый зверь, игрушка Лорда Тьмы, напасть, несчастье, беспощадный убийца – вот что пел Ленлин.

 
Зло крадется по чащам ночною порой.
Нет ни жалости, ни добра.
Сколько смертной тоски! Ты слыхал этот вой?
До утра, до утра…
 

Девчонка, дочь трактирщика, всхлипнула и торопливо прижала к лицу красную от возни в горячей воде ладонь – испугалась, что перебила певца.

Хотя стихи блондина оставались на взгляд Корди безыскусными и некрасивыми, они заставили несколько десятков человек – целую толпу – притихнуть и слушать. Страх, страх… Странным образом тихий мелодичный напев передал ощущение безнадежности и тоски. Песня рвала душу, отзывалась эхом где-то под грудью, там, где Корди умел отыскивать тлеющую лучинку зла. Пока Ленлин пел, лучинки гасли, черные огоньки съеживались и меркли.

Потом блондин запел о городе с большим рынком, где можно отыскать все, что душе угодно. Богатство, богатство! Деньги текут рекой, товары переходят из рук в руки… слушатели немного перевели дух. Кружки опустились на столешницы – но прилично, тихо, почти без стука.

И среди богатства затаилось зло, пел поэт, потому что они всегда идут рука об руку, среди золота прячется оборотень с черным сердцем. Ленлин не назвал имени купца, не стал поминать, что он торговал живым товаром, многие подробности не попали в песню… но слушатели снова замерли. Они собственными глазами видели черное сердце на грудах золота.

Потом появился герой, который не смотрит на золото, запел Ленлин, – и этот герой, которому не застит глаза блеск богатства, этот сразу увидел волка в обличье жадного купца. Грод, принимая человеческое обличье, не был жадным в общепринятом смысле, напротив, работорговцы любили иметь с ним дело, поскольку он легко уступал в торге. Но теперь навеки он останется в песне скупым и прижимистым. Те, кто торговал с волком Гродом, не станут признаваться, не захотят вспоминать, постараются вымарать из памяти – очень трудно жить с таким пятном на прошлом. Значит, останется только песня. Песня Ленлина победила реальность, песня не солгала, но создала другую правду, более сильную, более жизнеспособную, чем хилая правда из прошлого.

Только тот, кто не глядит на злато, способен сразить злодея, – вот нехитрая мораль, которую вывел Ленлин в конце. Он пропел последний куплет… умолк… в воздухе трепетали, угасая, последние переливы серебряной мелодии… Те, кто слушал, даже не сразу сообразили, что песня окончилась, – это как осознать, что закончилась жизнь. Песня унесла слушателей в другую страну, где Грод был жаден, а Корди – чист душой. Публике не хотелось просыпаться, им нравилась сотканная песней иная жизнь… и люди молчали. Молчали.

Ленлин аккуратно прижал ладонью струны, погасил последний дрожащий звук музыки. Торжественно поклонился. И тишина взорвалась ревом. Слушатели орали, стучали кружками, хлопали в ладоши… Дочь трактирщика в восторге визжала тоненьким голосом, а папаша, заросший жестким волосом едва ли не до самых глаз, гудел басом:

– За обед – в расчете! За обед – в расчете!

Ленлин выпрямился и обвел зал счастливыми глазами. Он был упоен, его грудь разрывалась от восторга, ему не нужно было денег и бесплатного обеда. Он пел ради этого. Ради слез хозяйской дочки, ради стука кружек в черных мозолистых ладонях, ради перекошенного рта в обрамлении квадратной бороды. Ленлин был счастлив.

Корди уткнулся в тарелку. Он, с пылающим черным очагом в душе, вдруг ощутил себя одиноким среди искренней радости. Ленлин, стоявший на лавке, поглядел сверху, что-то говорил сквозь шум… Поэт сиял, как начищенная пряжка. Дочка хозяина взяла шлем Корди и стала обходить столы. Посыпались медные шульды… Ленлин взял аккорд, зал стих, только тихонько звякали монетки, падающие в шлем. Бродяга начал другую песню, старую, известную – о влюбленном воине, которого ждет дама в высоком замке. Пока он пел, девушка осторожно опустила шлем на стол перед Корди. Ленлин допел и попросил пива – промочить горло. Хозяйская дочка с улыбкой умчалась на кухню, она не стала спрашивать папашу. Воспользовавшись паузой, Корди аккуратно высыпал шульды из шлема и встал.

Ленлин за его спиной завел веселый мотив – снова запел что-то собственного сочинения. Корди пробрался между столов и вручил хозяину серебряный рейкер. Бородач нашел в кармане несколько медяков – сдачу, Корди буркнул:

– Сколько с меня за ночлег? Я сразу и…

– Да, ночлег… – Трактирщик глядел будто сквозь юношу, потом Корди сообразил, бородач смотрит поверх его плеча – на Ленлина. – Да ночуйте так. Чай, с меня не убудет, ежели двоих славных парней на ночь оставлю.

Выудил из кармана здоровенный медный ключ, протянул Корди. Тут песня закончилась, все засмеялись. Должно быть, блондин пел о чем-то очень смешном, но Корди не слушал. Трактирщик тоже хохотнул в бороду. Ленлин взял кружку и отхлебнул пива. Зал одобрительно гудел, кто-то позади Корди декламировал последние строки Ленлиновой песни.

– Держи, если хочешь сразу на боковую, – объяснил бородач, вручая ключ. – В двери увидишь три медных гвоздя, шляпки большие. А я твоего друга послушаю. Очень уж складно выходит у стервеца. А может, задержитесь на денек? Я за постой не возьму, а?

Корди пожал плечами и пошел к лестнице. Нашел комнату, стащил кольчугу и куртку, сбросил сапоги. Сюда пение Ленлина не долетало, но когда заканчивалась очередная песня, зал разражался радостным шумом.

Корди стало совсем одиноко, ему хотелось, чтобы приснился хромой старик, юноша лежал в темноте и старался припомнить черты отшельника… потом уснул. Но кривой собиратель не явился, в забытьи Корди видел лишь пустоту. Пустота ждала его.

7

Элина лежала с открытыми глазами и слушала. Спать совсем не хотелось – отоспалась, пока ее, словно вещь, возили с места на место. Целый день в пути, фургон покачивается, под пологом копится зной, рядом сопят товарки по несчастью… вот уж кому не надоедало, Элинины соседки ни разу не пожаловались на скуку. Да они и теперь, похоже, дрыхнут.

Девушка видела тоненькую, словно золотая нить, полоску света на двери, там неплотно пригнана ставенка. Это отверстие, забранное решеткой, сквозь которое толстые тетки в красном могут наблюдать за невольницами. В коридоре разожгли лампы, там светло как днем.

Сперва соседки то и дело просились по нужде, хлопали двери, потом стучали по полу пятки – туда, сюда… Элина тоже разок дернула бечевку, вскоре явилась охранница, не говоря ни слова, кивнула – Элина побрела по коридору, да не на двор, а к центральному зданию, все здесь внутри… и повсюду двери с замками.

Вообще-то, у девушки мелькала мысль – сбежать ночью из жилого здания, попытаться так или этак перебраться через стену… да где там! Узниц не выпустят. И не спят тетки в красном, и свечей не гасят. Тогда пришла новая идея – дергать за веревку почаще, проситься снова и снова, пусть толстомясые бабы побегают… Пусть умаются.

Но и от этой задумки Элина, поразмыслив, отказалась. Охранниц-то ночью десяток, не то что днем. То одна придет, то другая, поди-ка всех умотай! Да и зачем? Куда здесь сбежишь? Опять же нога побаливает… Элина потянулась, пощупала лодыжку – ссадина затянулась, должно быть, помогла лечебная мазь.

Все равно наружу не выбраться… а тетки – что? Не обидели никого, не ударили ни разу… ногу лечат. Девушка снова вытянулась на мягком тюфяке и задумалась: что их теперь ждет? Работа? Не похоже. А что ж тогда? Обитатели Красного Замка казались дружелюбными. Прекрасный Принц… он красивый, конечно, но все-таки Лорд Тьмы… Веселый, как и другие здешние мужчины. Но Лорд Тьмы!

А женщины? Элина вдруг сообразила, что так и не увидела в Красном Замке молодых женщин. Только мужчины да толстые некрасивые тетки, которые сторожат в коридоре и трудятся на кухне. Все до одной некрасивые… Вот она, Элина, Алхою приглянулась…

В коридоре послышался невнятный шум, стук, мимо Элининой двери грузно протопали толстухи, потом что-то грохнуло. Разговор – похоже, мужчина пришел зачем-то. Но о чем говорят у входной двери, девушке было не слыхать, ее келья в другом конце коридора. Снова затопали тяжелые шаги, скрипнула дверь. Элина, старясь не шуметь, вскочила с топчана и прильнула к щели между зарешеченным оконцем и ставенкой. Пришлось встать на носки, оконце было высоко, рассчитано на рослых теток, которые сторожат невольниц. В прореху был виден кусок коридора – совсем короткий, потому что щелочка узкая. Но Элина заметила-к выходу из здания провели девушку, ту самую, которая стояла рядом, когда Алхой осматривал новеньких. Эту Прекрасный Принц похвалил… и Элину похвалил. Что же будет?

Снова стукнула дверь, забубнили мужские и женские голоса, потом грохнул тяжелый засов, зазвенели ключи. Элина, едва дыша, всматривалась в коридор по другую сторону двери. Протопали бабы в красном, красивой девушки с ними не было. Элина решила, что утром, когда поведут завтракать, она расспросит соседку, куда водили ночью. Девушка подождала еще немного, ничего не происходило. За дверью было тихо, разве что изредка прохаживались охранницы. Шаги звучали грузно и размеренно, а доски пола поскрипывали под толстыми ножищами. Не спят, сторожат исправно!

Элина отступила от двери и подошла к окошку. Ставни здесь запирались, должно быть, только в холодное время, а сейчас в проем лилась ночная прохлада. Тишина, даже птиц не слыхать… Тишина и покой. На стене горят факелы, неяркие огни обрисовали контур гребня с зубцами. Под стеной – непроглядная чернота. Ничего не видать, скучно и тихо.

Девушка вернулась на топчан, поворачивалась так и этак, накрывалась и отбрасывала льняное полотно, которое должно было служить одеялом, – сон не шел.

Элина вставала, прохаживалась по тесной комнатенке, снова ложилась… Наконец веки стали тяжелеть, мысли начали путаться… девушка задремала… и вдруг ее будто толкнули – вдалеке раздался отчаянный крик. Элина села и прислушалась – ничего, тишина, как и прежде. Кричала женщина или приснилось? Девушка подошла к окну и вгляделась в ночь. Нет, лучше все-таки поспать. Неизвестно, что случится завтра, Элине нужно быть бодрой… Она решительно улеглась, повернулась к стене и натянула на голову одеяло.

В этот миг пьяный и веселый Ленлин поднялся на второй этаж… отыскал дверь с медными гвоздями, задул свечу и тихонько, чтобы не разбудить спящего героя, приоткрыл…

* * *

Ленлину было хорошо. Он пел, люди радовались, так весело вышло, так славно! Поэта едва отпустили, требовали играть и петь снова и снова. Девчонка подносила пиво, Ленлин хлебал, чтобы промочить пересохшее горло, и не заметил, что хмель забирает.

И он снова пел. Бродяга исполнил свои собственные куплеты, посвященные героям старины, спел и древние баллады, что были сложены прежде, чем встала Завеса… Крестьяне и торговцы снова хлопали в ладоши, стучали кружками, бородатый трактирщик подносил пива, сгребал медяки в широкую горсть, утирал слезы и снова посылал дочку – поднести певцу кружечку, чтоб кураж не пропадал. Потом еще и еще. Ленлин сочинил на ходу какие-то дурацкие вирши… о, Свет, что он пел?

 
В домике под колесом
Очень весело живем!
Заходите, люди, в дом,
Всех накормим, всем нальем!
 

Хозяин ржал как жеребец и снова велел дочке бежать к певцу с пивом, орал: «Заслужил! Ай, как уважил!» Еще пиво и еще… Ленлин охмелел…

Или это от усталости? Он – бродяга, ему не привыкать от темна до темна шагать по тракту, но нынче очень уж тяжелый денек выдался, зато люди вволю нарадовались. Поэт ощущал тяжесть подвешенного к поясу кошелька. Еще вчера кошель был пуст, а нынче – набит медяками!

Ленлин постоял на пороге, чтобы глаза привыкли к темноте, разглядел две кровати, на одной горбится темная масса – там спит герой.

Хм… герой его, Ленлина, баллады. Даже странно как-то. Кто из них кого… сотворил? Если бы не победитель волка-оборотня, Ленлину ни за что бы не сложить такой замечательной песни, стало быть – герой сделал Ленлина? Но не сложи поэт стихов, и герой был бы совсем другим, не таким, каков он есть теперь! Людям бы он казался иным, не таким, как в песне! Вот так штука…

В комнате было светлей, чем в коридоре. В окно лилось лунное серебро и покрывало мягкой патиной контуры скудной обстановки – сундук в углу, сапоги героя подле кровати и складки одеяла.

Бродяга осторожно вошел в комнату и затворил дверь. Когда он обернулся – Корди сидел в кровати и меч, лежащий на коленях, светился как будто собственным серебряным сиянием.

– Я тебя разбудил, – растерялся Ленлин. – Не хотел мешать…

– Ложись, – ответил Корди, откладывая оружие.

– Послушай, а я ведь так и не знаю, как тебя звать.

– Ты уже сочинил песню, – ответил герой. – Там нет имени.

Ленлин осторожно разделся и лег в свою кровать. Сосед не издал ни звука, даже дыхания не доносится. На миг поэту стало не по себе, но усталость и хмель взяли свое – он уснул. После такого удачного вечера замечательно спится, и грезы приходят самые лучшие. Ленлину снились девушки, цветы, новые песни и публика, которая рукоплещет и требует петь снова и снова… Во сне бродяга сочинял стихи, гораздо лучше и красивей, чем те вирши, которые удавалось сложить наяву, во сне Ленлин был великим поэтом, величайшим из сказителей Круга, никто не мог соперничать с ним. Из дальних краев являлись путешественники, чтобы послушать сладкозвучный напев великого поэта и музыканта. Путешественницы являлись тоже, и рукоплескали искусству Ленлина, и просили еще… еще… Какой чудесный сон.

В этот миг бывший раб Ойрик встал из-за стола и оглядел уснувших собутыльников.

* * *

В зале стояла тишина, все угомонились. Старик, не жалея монет, на славу угостил самых отъявленных болтунов и бездельников Раамперля, и завтра весь город станет судачить, какой славный малый этот Ойрик и как же хорошо, что судьба уберегла его от волчьих когтей. Щедрый Ойрик станет всеобщим любимцем.

Благодарность за угощение неплохо смотрится в компании с неловкостью из-за того, что именно здесь, в вольном городе Раамперль, несчастному старику выпало столько мук. Всякий раз, когда бывший раб будет оказываться в щекотливой ситуации, на помощь придет фраза: «…Вот, помню, когда отважный герой вырвал меня из лап оборотня…» – и всякий чиновник или стражник Раамперля поймет: его доля вины имеется в том, что волк разгуливал на свободе и бесчинствовал посреди города! Стыд чиновникам незнаком, но неловкость!.. Нужно только вовремя поминать прискорбное обстоятельство. И, будьте спокойны, Ойрик справится! Не зря же судьба подкинула ему вдобавок к чудесному избавлению – необъяснимую щедрость героя-спасителя. Судьба – хитрая бестия, она всегда просчитывает наперед. Она знает, кого карать, а кого миловать. Если на несчастного Ойрика свалилось столько удачи разом, значит, судьба знает: Ойрику можно доверять, старый Ойрик не подведет.

Он-то твердо уверен – другого шанса не будет предоставлено, нужно воспользоваться нынешним. И старик внимателен, он все замечает, он обращает внимание на такие мелочи, каких бы не заметил человек с гордо поднятой головой. А бывший раб привык смотреть под ноги. Вот и теперь…

Старик оглядел дремлющих пьяниц. Хорошо. Славно. Все перепились и наелись досыта. Во время пирушки Ойрик присматривал, чтоб никому не было грустно, чтоб никто не почувствовал себя забытым и обделенным. Бывший невольник самолично прохаживался вдоль столов, подливал вина, подкладывал куски посочнее. Сам весело шутил и охотно смеялся чужим остротам… мирил спорщиков, когда хмельные приятели затевали ссору, заставлял пить мировую… Но и замечал, что таится за дверью. Верней, кто. Теперь Ойрик медленно пошел вдоль стола. Храпящие приятели его больше не интересовали, теперь у старика была иная забота.

Выходя наружу, Ойрик прихватил тяжелую палку, которой обзавелся только нынче. Палка красивая, черная, покрыта толстым слоем лака, так что блестит на солнце. И медный набалдашник сверкает, как золото. И нижний конец железом окован. Хорошая штука, увесистая, а выглядит не оружием, а, напротив, признаком старого человека, немощного. Солидный пожилой господин, с трудом ходит, на палку опирается. На самом-то деле Ойрик был достаточно крепок, чтоб ходить без подпорок.

Старик вышел наружу и вгляделся в тень под стеной. Там прикорнул мужчина, в темноте его было не разглядеть, но бывший раб приметил. Теперь подошел и потыкал спящего тростью. Тот невнятно замычал, просыпаясь, – в грудь уперся окованный конец трости.

– Что, ждешь, пока кто-то выйдет, пьяный да беспомощный, чтоб ты мог карманы ему пощупать? – спокойно осведомился Ойрик. – Напрасно. Мои гости – шваль, такие же нищие, как и ты. Только они трусы.

Мужчина отстранил трость, потер глаза грязными кулаками и проснулся окончательно. Он приподнялся, свет из окошка упал на грязную свалявшуюся бороду и опухшие разбитые губы – тот самый злодей, который пытался отобрать у Ойрика подарок героя перед «Большой кружкой».

– Ты? Ты чего?

– Зря, говорю, ждешь, – повторил Ойрик. – Эти перепились на дармовщину, теперь до утра не поднимутся. А если поднимутся, все равно – до утра не осмелятся выйти.

– Чего надо? – хмуро просипел бородатый.

– Ты есть хочешь? Идем, на столах всего вдоволь.

Ойрик отступил на шаг и опустил палку, позволяя оборванцу встать. Тот поднялся, отряхнул одежду. Маленькие глазки с недоверием глядели на старикана.

– Идем, говоришь? А сам уже стражу позвал?

– Я мог и раньше позвать, а тебя не будить, – с обидой сказал старик. – Идем, разговор есть. Помнишь меня?

– Ну…

Оборванец не знал, на что решиться. Старик вел себя странно… но ведь и впрямь мог сдать страже, да не сделал этого! Бородатый поплелся за Ойриком в трактирный зал. Старик широким жестом указал на столы, где в самом деле оставалось немало снеди. Оборванец сдержаться не мог, очень уж есть хотелось – тут же накинулся на объедки, хватал куски, запихивал в разбитый рот, жевал уцелевшими зубами, жадно глотал, запивал вином из чужого обслюнявленного стакана, морщился от боли… Ойрик улыбался, глядя, как ест новый знакомец, кивал головой. Бородатый утолил первый голод, мощно рыгнул и стал есть медленней, разборчивей.

– Я на тебя не в обиде, – сказал Ойрик. – На твоем месте и я бы не сплоховал, на глупого старика насел бы, чтоб деньги отнять. Но уж и ты на меня не сердись, я тебя не бил. Другие били.

– Я им еще за все… – с трудом пробурчал оборванец, его рот был набит непрожеванными кусками.

– А как же, а как же… – усмехнулся Ойрик. – Да только промашка у тебя вышла. Орденский-то жив остался.

– Да я не… – Оборванец снова удивился. Он вовсе не хотел убивать Бремека, он никого не убивал… – Погоди, а откуда ты знаешь?..

– Оттуда, – голос Ойрика прозвучал совсем иначе, жестче, злей. – Орденского притащили в представительство. И лекаря к нему водили. Завтра к вечеру я буду знать точно, что там с ним да как. Но если он воспрянет и тебя припомнит…

– Я ж не того… только проучить… он же первый мне, я проучить… не до смерти…

– А надо было, чтобы сдох, – твердо промолвил старик. Улыбка бывшего невольника стала жесткой. – Потому что он оклемается и вспомнит тебя.

– Да я…

– Сбежать тебе надо. Или спрятаться. Пока добрый брат в беспамятстве валяется, есть время. Затаишься на время, этот орденский скоро уедет. Чужой он здесь – значит, не задержится. Я могу тебя спрятать.

Бородатый прикусил больным местом, скривился и сплюнул непрожеванное на пол. Потом уставился на Ойрика. Он не понимал.

– Мне, парень, помощник нужен. Ты как раз подойдешь. Если сбежишь, рано или поздно попадешься – не за орденского, так еще где. Если на меня руку поднимешь, пожалеешь. Да ты и не станешь против меня умышлять! Со мной тебе только лучше будет. Я стану думать, ты – делать. Мы с тобой – одного поля ягоды, нас Круг притеснял и обижал… теперь мы за все отомстим. Что скажешь?