Текст книги "Девяносто третий год (др. перевод)"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Книга третья
ГАЛЬМАЛО

I. Слово – это глагол

Старик медленно поднял голову.

Человеку, обратившемуся к нему с этими словами, было под тридцать лет. Лицо его загорело и обветрилось; глаза имели довольно странное выражение: в них замечался одновременно и смышленый взгляд матроса и наивный взгляд крестьянина. Он крепко сжимал в своих кулаках весла. Вид его был, в общем, кроткий и смирный. За поясом у него были заткнуты кинжал, два пистолета и четки.

– Кто вы такой? – переспросил старик.

– Я только что объявил это вам, – ответил матрос.

– Ну, так чего же вам от меня нужно?

Матрос положил весла, скрестил руки и ответил:

– Мне нужно вас убить.

– Как вам будет угодно, – спокойно ответил старик.

– Так приготовьтесь умереть! – проговорил матрос, повышая голос.

– А почему, собственно, я должен умереть? – так же спокойно спросил пассажир.

Наступило молчание. Матроса, казалось, смутил вопрос старика. Наконец он сказал:

– Ведь я уже сказал вам, что желаю вас убить.

– А я вас еще раз спрашиваю – за что? – проговорил старик.

– За то, что вы убили моего брата! – воскликнул матрос, сверкая глазами.

– Я начал с того, что спас ему жизнь, – спокойно заметил пассажир.

– Да, это верно. Сначала вы спасли ему жизнь, а потом убили его.

– Неправда, вовсе не я его убил, а его собственная вина.

Матрос в недоумении уставился на старика, но затем его брови снова насупились зловещим образом.

– Как вас зовут? – спросил старик.

– Зовут меня Гальмало; впрочем, вам совсем не обязательно знать, как меня зовут, я могу вас убить и без этого.

В это мгновение из-за туч показалось солнце. Один из лучей его упал прямо на лицо матроса и ярко осветил его мрачное лицо. Старик внимательно, не отрывая глаз, стал в него всматриваться.

Орудийная пальба все еще продолжалась, но как-то с перерывами, скачками, словно замирая. Густой дым застилал горизонт. Шлюпка, не управляемая гребцом, плыла по воле ветра и волн.

Матрос взял в правую руку один из пистолетов, бывших у него за поясом, а в другую – четки.

Старик поднялся в лодке и спросил:

– Ты веришь в Бога?

– Я верю в Отца нашего небесного, – ответил матрос и перекрестился.

– А есть ли у тебя мать?

– Есть, – ответил матрос и вторично перекрестился. Затем он промолвил: – Довольно! Я даю вам одну минуту, чтобы приготовиться к смерти, ваше сиятельство, – и он взвел курок.

– Почему ты называешь меня «ваше сиятельство»?

– Потому что вы знатный барин. Это видно.

– А у тебя есть свой барин?

– Как же, есть, да еще и знатный. Разве можно жить без барина?

– А где твой барин?

– Не знаю. Он эмигрировал. Его зовут маркиз Лантенак, виконт Фонтенэ, бретонский князь. Ему принадлежит поместье Сэ-Форэ. Я его, положим, никогда не видел, но все же он мой барин.

– А если бы ты его увидел, стал ли бы ты ему повиноваться?

– Еще бы! Ведь не нехристь же я какой-нибудь, чтобы не повиноваться ему. Нужно повиноваться Богу, потом королю – богу земному, а затем своему барину, который для нас тот же король. Но дело не в этом: вы убили моего брата, и теперь я должен вас убить.

– Во-первых, – возразил старик, – если я и убил твоего брата, то я должен был это сделать.

– Этакий вздор! – мрачно проговорил матрос, сжимая в руке ручку пистолета.

– Пускай будет по-твоему, – спокойно возразил старик. – Ну, а где же священник?

– Священник? – переспросил матрос, глядя на него удивленными глазами.

– Да, священник. Ведь я же призвал к твоему брату священника. И ты должен доставить мне священника.

– Да где ж я его вам возьму, – спросил матрос. – Разве в открытом море найдешь священника?

Грохот орудий, доносившийся со все большего и большего расстояния, постепенно ослабевал.

– А у тех, кто там умирает, священник есть, – проговорил старик.

– Да, это правда, у них свой флотский священник, – согласился матрос.

– Ты желаешь погубить не только мое тело, но и душу, – продолжал старик, – а это нехорошо.

Матрос в задумчивости опустил голову.

– А губя мою душу, ты вместе с тем губишь и свою, – серьезно заметил пассажир. – Слушай, мне жаль тебя! Делай, как знаешь. Я только исполнил свой долг, когда сначала спас жизнь твоему брату, а потом отнял ее у него; я и теперь исполняю свой долг, стараясь спасти твою душу. Подумай! Это дело касается прежде всего тебя. Слышишь пушечные выстрелы? Там люди погибают, страдают, там найдутся и мужья, которые больше не увидят своих жен, и отцы, которые больше не увидят своих детей, и братья, которые, подобно тебе, не увидят больше своих братьев. И кто в этом виноват? Твой брат. Ты ведь веришь в Бога, не так ли? Ну так знай, что Господь Бог скорбит в эту минуту. Он скорбит за Своего сына, христианнейшего короля Франции, такого же младенца, каким был и Иисус, и который теперь заключен в Тампльскую тюрьму; Он скорбит за оскорбляемую Церковь Свою в Бретани, Он скорбит за оскверненные и поруганные храмы Свои, за разорванные Евангелия, за умерщвленных служителей Своих. С какою целью мы приплыли сюда на этом погибающем судне? А для того, чтобы оказать содействие делу Божьему. Если бы твой брат был усердный слуга, если бы он добросовестно исполнял свой долг, пушку бы не сорвало, корвет не был бы разбит, он не сбился бы с пути, не натолкнулся бы на неприятельский флот, и мы бы в эту самую минуту высаживались на берег Франции целые и невредимые, бодрыми и мужественными воинами и моряками, с мечом в руке, с развевающимся над нашими головами белым знаменем, многочисленные, довольные, веселые, и мы бы помогли верным бретонским крестьянам спасти короля, и сослужить службу Богу. Вот для чего мы ехали сюда, вот что бы мы сделали, вот что я, один из всех уцелевший, намерен сделать. А ты желаешь помешать мне в этом. В этой борьбе нечестивцев против служителей Божиих, в этой борьбе цареубийц против монарха, в этой борьбе сатаны против Бога ты становишься на сторону сатаны. Брат твой оказался невольным союзником дьявола, ты же будешь явным. Ты становишься на сторону цареубийц и против престола, на сторону нечестивцев и против Церкви. Ты отнимаешь у Бога последнее Его средство. Когда не станет меня, представителя короля, селения будут продолжать гореть, население – страдать, священники – проливать слезы, король – томиться в тюрьме, а Иисус Христос – скорбеть о правом деле. И кто будет виновником всего этого? Ты. Ну, что ж, делай свое богопротивное дело. Я, по правде сказать, ожидал от тебя совсем иного; но я ошибся. Действительно, я убил твоего брата. Он оказался мужественным – я его наградил; он оказался виновным – я его наказал; он не исполнил своего долга, но я свой исполнил, и я в случае необходимости опять повторю все то, что сделал; и клянусь пресвятою Анною Орейской, смотрящей на нас с небес, я в подобном случае точно так же расстрелял бы своего сына, как расстрелял твоего брата. А теперь ты – господин своих действий; но я глубоко сожалею о тебе. Ты солгал своему капитану. Ты, христианин, нарушил свой обет; ты, бретонец, не сдержал своей клятвы; меня поручили твоей честности, и вместо нее я встречаю измену; ты желаешь превратить в холодный труп того, кому ты обещался спасти жизнь. Знаешь ли ты, кого ты здесь губишь? Себя самого. Ты отнимаешь мою жизнь у короля и отдаешь свою душу дьяволу. Ну, что ж, совершай свое преступление! Прекрасно! Ты добровольно меняешь райское блаженство на адские мучения. Благодаря тебе дьявол победит, благодаря тебе церкви будут разрушены и нехристи будут продолжать лить из колоколов пушки; благодаря тебе людей будут убивать тем, что предназначено для спасения души. В эту самую минуту колокол, гудевший на твоих крестинах, быть может, убивает твою мать. Что ж, помогай дьяволу, не робей! Да, я осудил на смерть твоего брата, но знай, что я – орудие Бога. А ты берешься изменить волю Господню! Ты, пожалуй, вздумаешь осудить и молнию небесную. Несчастный, не тебе ее судить, а ей тебя! Подумай о том, что ты собираешься сделать. Знаешь ли ты, что на мне лежит благодать Господня, Божие посвящение? Не знаешь? Ну продолжай же, продолжай! Исполни то, что ты замыслил. Ты волен низвергнуть меня в ад и низвергнуться туда сам вместе со мной. Вечная погибель и моя и твоя в твоих руках; но отвечать пред Богом будешь ты. Мы с тобой стоим с глазу на глаз над бездной. Продолжай, заканчивай! Я стар, ты молод; я безоружен, ты вооружен. Ну, убивай же меня!

Пока старик, стоя в лодке, произносил эти слова голосом, заглушавшим шум моря, прорывавшиеся сквозь тучи лучи солнца на мгновения окружали его голову словно сиянием. Матрос страшно побледнел; пот крупными каплями выступал у него на лбу; он дрожал, как осиновый лист; время от времени он прикладывался губами к своим четкам. Когда старик замолчал, он бросил свой пистолет, упал на колени и воскликнул:

– Простите, сударь, простите меня! Устами вашими говорит Сам Господь Бог. Я неправ, да и брат мой был неправ. Я сделаю все, что только можно, чтобы загладить свое преступление. Располагайте мной! Приказывайте – я буду повиноваться!

– Я прощаю тебя, – проговорил старик.

II. Крестьянская память стоит искусства полководца

Съестные припасы, положенные в лодку, оказались весьма кстати. Оба беглеца пробыли целых 36 часов в море, прежде чем достигли берега. Они провели в море и всю следующую ночь; к счастью, погода оказалась хорошей, и только луна светила ярче, чем это было бы желательно для людей, уходивших от преследования. Им пришлось сначала удалиться от французского берега и выйти в открытое море, в сторону Джерсея. Они услышали последние залпы погибавшего корвета, раздававшиеся как предсмертное рычание льва, убиваемого охотниками. Затем над морской поверхностью водворилось мертвое молчание. Корвет «Клэймор» умер той же смертью, что и фрегат «Мститель», но той же славы не обрел. Героями не могут быть те, кто вступает в бой против своей родины.

Гальмало оказался искусным моряком. Он проявил чудеса ловкости и находчивости; это вынужденное плавание между рифами, волнами и неприятельской эскадрой было поистине образцовым. Впрочем, ветер мало-помалу стих и море успокоилось. Гальмало проскользнул мимо утесов Менкье, обогнул Бычий Брод, выбрал место с тихим течением, чтобы несколько часов отдохнуть, и затем, спустившись к югу, ухитрился проплыть между Гранвилем и Шозейскими островами, не будучи замеченным ни с Шозейского ни с Гранвильского маяков. Он вошел затем в Сен-Мишельскую бухту, что было довольно смело ввиду соседства Канкаля – места стоянки французской эскадры.

К вечеру второго дня, приблизительно за час до солнечного захода, он, оставив позади себя гору Сен-Мишель, пристал к берегу в одном почти всегда пустынном месте; пустынно оно было потому, что было очень опасно: здесь нетрудно было завязнуть в песке. К счастью, в то время был прилив. Гальмало, разогнав шлюпку, причалил как можно ближе к берегу, ощупал песок, нашел его достаточно твердым, посадил на него лодку и выпрыгнул на берег. Старик вслед за ним вышел из лодки и стал смотреть на горизонт.

– Ваше сиятельство, – сказал Гальмало, – это – устье речки Куенон. Вон там, с правой стороны, Вовуар, а с левой – Гюин; а эта колокольня, что прямо перед нами, – Ардевон.

Старик нагнулся к лодке, вынул из нее сухарь, сунул его себе в карман и сказал Гальмало:

– Остальное возьми себе!

Гальмало положил в свою котомку остатки говядины и сухарей и взвалил ее себе на плечи. Затем он спросил:

– Ваше сиятельство, как вы прикажете: идти впереди вас или за вами?

– Ни то, ни другое, – ответил старик.

Гальмало взглянул на него с удивлением. Старик продолжал:

– Нам следует расстаться, Гальмало. Оставаться вдвоем – ни к чему. Если не можешь возглавить хотя бы одну тысячу, то лучше всего быть одному.

Тут он вынул из кармана бант из зеленой шелковой материи, похожий на кокарду, посредине которой была вышита золотая лилия, и спросил:

– Ты умеешь читать?

– Нет, не умею, ваше сиятельство.

– Тем лучше. Человек, умеющий читать, часто бывает неудобен. А хорошая у тебя память?

– Да, кажется.

– Отлично! Ну, так слушай же, Гальмало. Ты пойдешь сейчас направо, а я – налево. Я направлюсь к Фужеру, ты – к Базужу. Котомку свою оставь при себе – это придаст тебе вид крестьянина; а оружие свое спрячь. Выдерни себе из изгороди палку и постарайся проползти незамеченным вон через то ржаное поле; затем ты проберешься мимо забора, перелезешь через изгородь и пойдешь полем. Старайся избегать прохожих и не ходи большими дорогами и через мосты. Не входи также в Понторсон. Ах, да! – тебе придется перебраться через реку Куенон! Как ты это сделаешь?

– Я ее переплыву.

– Хорошо! Да, впрочем, на ней есть и брод. Тебе он незнаком?

– Как же! Между Ансеем и Вьевиеллем.

– Отлично! Сейчас видно, что ты местный уроженец.

– Но уже приближается ночь. Где вы ее проведете, ваше сиятельство?

– Это уже мое дело. А ты где переночуешь?

– По дороге встретятся ямы от выбранного мха. Прежде чем стать матросом, я был крестьянином.

– Брось свою матросскую шапку: она может выдать тебя. Авось, где-нибудь найдешь какой-нибудь картуз.

– О, крестьянскую шапку нетрудно найти! Первый же встречный рыбак продаст мне свою.

– Хорошо! Теперь слушай. Тебе хорошо знакомы леса этой местности?

– Я знаю каждый лесок от Нуармутье и до Лаваля.

– Ты и названия их знаешь?

– Мне известны и леса и их названия, – мне все известно.

– Хорошо! Теперь слушай внимательно, что я скажу тебе, и постарайся хорошенько удержать это в своей памяти. Сколько миль ты можешь пройти в день?

– Десять, пятнадцать, восемнадцать. Если понадобится, – и все двадцать.

– Да, пожалуй, понадобится. Слушай же внимательно. Не пророни ни единого слова из того, что я скажу тебе. Ты направишься к Сент-Обенскому лесу, возле Ламбалля. На краю оврага, который тянется между Сен-Риэлем и Пледелиаком, ты увидишь большое каштановое дерево. Там ты остановишься. Ты никого не увидишь…

– Но это не значит, что там никого не будет. Понимаю.

– Ты подашь сигнал. Знаешь ли, какой нужно подать сигнал?

Гальмало надул щеки, повернулся лицом к морю и закричал по-совиному. Крик этот раздался точно из ночной тьмы; сходство было поразительное.

– Хорошо, – проговорил старик, – я вижу, что ты молодец. Вот, – продолжал он, подавая Гальмало свою зеленую шелковую кокарду, – условный знак. Возьми его. Необходимо, чтобы пока никто не знал моего имени. Но этой кокарды достаточно. Эта лилия вышита ее высочеством, сестрой короля, в Тампльской тюрьме.

Гальмало преклонил одно колено, принял со священным трепетом во всем теле кокарду с лилией из рук старика и уже поднес, было, ее к своим губам, потом, как бы сам испугавшись своей дерзости; он спросил робким голосом:

– Смею ли я приложиться к ней?

– Да, ибо ты целуешь то же распятие.

Гальмало поцеловал вышитую лилию, а старик произнес:

– Теперь встань.

Гальмало поднялся с земли и бережно спрятал кокарду за пазуху.

– Ну, так слушай же хорошо, – продолжал старик. – Вот пароль: «К оружию! Не давать пощады!» Итак, на опушке Сент-Обенского леса ты трижды прокричишь этот пароль. При третьем возгласе ты увидишь человека, выходящего как бы из-под земли.

– Из ямы под одним из деревьев, – знаю.

– Человек этот – Плашпено; у него есть еще прозвище – «Королевское Сердце». Ты покажешь ему эту кокарду: он поймет. Затем ты направишься, какими уж сам знаешь дорогами, к Астильескому лесу. Там ты встретишь кривоногого человека, не дающего никому пощады. Его прозвище Мускетон. Ты скажешь ему, что я ему кланяюсь и чтобы он поднял свои приходы. Затем ты направишься к Кубонскому лесу, в одной миле от Плоэрмеля. Ты крикнешь по-совиному; из углубления выйдет человек: то будет господин Тюо, плоэрмельский сенешал, бывший членом так называемого учредительного собрания, но стоявший в нем за законность. Ты скажешь ему, чтобы он вооружил Кубонский замок, принадлежащий эмигрировавшему маркизу де Геру. Ты найдешь там рвы, перелески, неровную почву, – вообще очень удобную местность. Господин Тюо – человек прямой и умный. Дальше ты отправишься в Сен-Гюэн-Летуа и разыщешь там Жана Шуана ^{55} , которого я считаю настоящим предводителем. После этого ты пойдешь в Вилль-Англозский лес, увидишь там Гиттера, по прозванию Сен-Мартен, и скажешь ему, чтобы он тщательно наблюдал за неким Курменилем, зятем старика Гупиля де Префельна ^{56} , предводительствующим аржантонскими якобинцами ^{57} . Хорошо запомни все, что я тебе говорю. Я ничего не излагаю письменно: так оно будет вернее. Ла Руари слишком много писал и этим погубил все дело. Затем ты отправишься в лес возле Ружфэ, где ты найдешь Мьелетта, перепрыгивающего через рвы с помощью длинного шеста. Умеешь ли ты пользоваться таким шестом?

– Еще бы! На то я и бретонец и крестьянин! Мы постоянно пользуемся такими шестами. Они увеличивают наши руки и удлиняют наши ноги.

– Другими словами, они приближают неприятеля и сокращают путь. Хороший снаряд.

– Один раз мне пришлось отбиваться при помощи такого шеста от трех соляных приставов, вооруженных саблями. Тому прошло уже десять лет.

– Значит, это было еще при короле?

– Да, конечно!

– Значит, ты оказывал сопротивление властям еще при короле? Кому же это ты сопротивлялся?

– А ей-богу, не знаю! Я провозил корчемную соль – вот и все. У нас это называлось – оставлять с носом соляных приставов. Но ведь одно дело – пристава, другое дело – король.

– Ну, это рассуждение не совсем верно. Впрочем, тебе все равно этого не понять.

– Прошу извинить меня, ваше сиятельство, если я сболтнул что-нибудь лишнее.

– Это ничего не значит. Теперь дальше! Знаком ли тебе замок Тург?

– Еще бы не знаком! Я тамошний уроженец. Ведь я родился в Паринье.

– Да, действительно, замок Тург недалеко от Паринье.

– Знаком ли мне Тургский замок! Да ведь это родовой замок моих господ! Старое здание отделяется от нового толстыми железными воротами, которых и пушками не пробьешь. В новом замке хранится знаменитая книга о святом Варфоломее, которую приезжали смотреть издалека. А сколько там лягушек! Ребенком я часто, бывало, играл с этими лягушками. Там есть еще подземный ход; я его знаю. Быть может, уже и не найдется другого человека, которому он был бы знаком.

– Какой подземный ход? Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Он проложен еще очень давно, когда Тургский замок подвергался осадам. Осажденные имели возможность в случае опасности спасаться через подземный ход, выводивший их в лес.

– Действительно, подобные подземные ходы существуют в Жюпельерском замке, а также в Гюнодейском и в Шампеонской башне; но ничего подобного в Тургском замке нет.

– Извините меня, ваше сиятельство, мне ничего неизвестно о тех ходах, о которых вы изволите говорить; но я отлично знаю тургский подземный ход, как местный уроженец. Да к тому же он известен только мне одному. О нем не говорили, потому что это было запрещено еще со времен войн, веденных его сиятельством герцогом Роганом. Но моему отцу эта тайна была известна, и он посвятил меня в нее. Мне известен и потайной вход и потайной выход; я могу попасть и из лесу в башню и обратно – из башни в лес, никем не будучи замеченным. А если неприятель войдет в замок, то скрыться ничего не стоит. Вот что такое Тургский замок. Мне ли его не знать!

– Ты, очевидно, ошибаешься, – проговорил старик после минутного молчания. – Если бы существовал такой секрет, он был бы мне известен.

– Уверяю вас, ваше сиятельство, что я не ошибаюсь. Там еще есть поворотный камень.

– Ну, рассказывай еще. Вы, мужики, верите и в поворотные, и в поющие камни, и в камни, отправляющиеся по ночам на водопой к соседнему ручью. Все это одни побасенки.

– Но я же вам говорю, что я сам поворачивал этот камень.

– Точно так же, как другие слушали его пение! Друг мой, Ла-Тург – крепкая и надежная цитадель, которую нетрудно защищать; но было бы наивно рассчитывать на подземный коридор для выхода из него.

– Но уверяю же вас, ваше сиятельство…

– Нечего терять попусту время, – перебил его старик. – Поговорим лучше о наших делах.

Этот решительный тон заставил Гальмало замолчать. Старик продолжал:

– Итак, слушай дальше. Из Ружфэ ты отправишься в Моншевриерский лес. Там ты встретишь Бенедикта, одного из двенадцати вождей. Это тоже малый не промах. Он читает молитву в то время, как по его приказанию расстреливают людей. Вообще всякая сентиментальность в военное время неуместна. Из Моншевриера ты отправишься…

Здесь он сам себя прервал словами:

– Ах, да, я чуть было не забыл о деньгах, – и вынув из кармана кошелек и бумажник, он отдал их Гальмало и сказал:

– Вот, в этом бумажнике тридцать тысяч франков ассигнациями, цена которых всего три ливра и десять су. Правда, это ассигнации фальшивые, но настоящие стоят немногим больше. А в этом кошельке, заметь, сто червонцев. Я отдаю тебе все, что имею при себе. Мне самому здесь больше ничего не нужно; да оно будет и лучше, если при мне не найдут денег. Итак, я продолжаю: из Моншевриера ты отправишься в Антрен, где повидаешься с господином Фротте ^{58} ; из Антрена – в Ла-Жюпельер, где ты разыщешь господина Рошкотта ^{59} ; из Ла-Жюпельера – в Нуарье, где ты увидишь аббата Бодуэна. Ты в состоянии запомнить все это?

– Как «Отче наш».

– В Сен-Брис-ан-Когле ты повидаешься с господином Дюбуа-Гюи, с господином Тюрпеном, – в Моранне. Знаешь это укрепленное место? С герцогом Тальмоном – в Шато-Гонтье.

– Но будет ли со мной разговаривать герцог?

– Я же с тобой говорю.

Гальмало поспешно снял с головы шляпу.

– Все тебе окажут самый лучший прием при виде этой вышитой золотой лилии. Не забывай, что тебе придется бывать в местностях, где ты встретишь и горцев, и простую деревенщину. Тебе будет нужно переодеться, – это нетрудно будет сделать. Эти республиканцы до того глупы, что в синем мундире, треугольной шляпе и с трехцветной кокардой можно пройти всюду. Теперь у полков нет никаких отличий, они даже не имеют номеров; всякий надевает на себя те лохмотья, которые ему заблагорассудится. Ты отправишься в Сен-Мервэ и повидаешься там с Голье, по прозвищу Гран-Пьер. Далее ты отправишься в Парнейский лагерь, где ты увидишь людей с выпачканными сажей лицами. Они заряжают свои ружья мелкими камнями и двойным зарядом пороха, чтобы производить как можно больше шума, – и прекрасно делают. Ты им скажешь, чтобы они убивали, убивали и убивали. Затем ты пойдешь на стоянку Черная Корова, находящуюся на возвышенности, посреди Шарнейского леса, затем на Авуанскую стоянку, затем в Зеленый лагерь, затем в Муравьиный лагерь. Ты отправишься потом в Гран-Бордаж, называемый также Го-де-Пре; там живет вдова, на дочери которой женат Третон, по прозвищу «англичанин». Гран-Бордаж находится в Келэнском приходе. Ты побываешь у Эпинэ ле Шеврейля, у Силле-Гильома, у Паранна, и вообще у всех предводителей, скрывающихся в лесах. Ты встретишь друзей и скажешь им, чтобы они отправлялись на Верхний и Нижний Мэн; в Вэгском приходе ты увидишь Жана Третона, в Биньоне – Сан-Регрэ, в Бомшане – Шамбору, в Мезонселле – братьев Корбен, и в Сен-Жан-сюр-Эрвэ – Пети Сан-Пера, называющегося также Бурдуазо. Сделав все это и сообщив всем пароль – «к оружию, не давать пощады», – ты присоединишься к великой армии, армии католической и королевской, в том месте, где она будет в то время находиться. Ты увидишь де Лескюра, д'Эльбе, Ла Рошжаклена, – словом, тех предводителей, которые к тому времени будут в живых. Ты покажешь им переданную мною кокарду; им уже известно, что это будет означать. Ты, правда, простой матрос, но Кателино – простой извозчик. Ты скажешь им от моего имени следующее: «Пора вести обе войны одновременно – и большую и малую. Большая производит больше шума, малая скорее приводит к цели. Вандейская война хороша, Шуанская значительно хуже, но в междоусобной борьбе худший способ ведения войны становится лучшим. Результат войны оценивается по количеству причиняемого ею зла».

– Гальмало, – продолжал он после некоторого молчания, – я тебе говорю все это, зная, что ты не понимаешь слов, но понимаешь дело. Ты внушил мне доверие тем, как ты управлял лодкой; не зная геометрии, ты маневрировал на море с величайшей точностью; тот, кто умеет управлять лодкой, может управлять и восстанием; судя по тому, как ты справился с морем, я уверен, что ты успешно справишься со всеми моими поручениями. Итак, я продолжаю. Ты скажешь вождям, хотя бы и своими словами, но приблизительно следующее: «Я предпочитаю войну в лесах войне в открытом поле; я вовсе не намерен подставлять сто тысяч крестьян под картечь синемундирников и под ядра господина Карно ^{60} ; но я желаю, чтобы через месяц в лесах были пятьсот тысяч повстанцев. Республиканская армия – это дичь; малая война – та же охота. Я – стратег кустарников». Впрочем, это слово ты опять-таки не поймешь. Но это все равно; зато ты хорошо поймешь следующее: «Не давать пощады!» «Всюду устраивать засады». «Побольше шуанства и поменьше вандейства!» Ты можешь также прибавить, что англичане за нас, что мы желаем поставить республику между двух огней, что Европа нам поможет, что нужно раз и навсегда покончить с революцией. Монархи ведут против нее войну регулярную, мы будем вести войну партизанскую. Вот что ты скажешь. Хорошо ли ты меня понял?

– Да, хорошо. Нужно пройтись по всей стране огнем и мечом, не следует давать пощады никому.

– Так, так, – одобрительно кивал головой старик.

– Я побываю везде, где вы приказали.

– Но только будь осторожен. В этих местах смерть стережет человека из-за каждого куста.

– Смерти я не боюсь. Часто младенец, делающий первый шаг, изнашивает последние свои башмаки.

– Да ты, я вижу, молодец!

– А если меня станут спрашивать об имени вашего сиятельства?

– Пока оно никому не должно быть известно. Ты ответишь, что ты его не знаешь, и это будет правда.

– А где я вас снова увижу, ваше сиятельство?

– Там, где я буду.

– А как же я узнаю, где вы будете находиться?

– Это будет известно всем и каждому. Не пройдет и недели, как обо мне все заговорят. Я скоро дам о себе знать, я отомщу и за короля и за религию. Ты сразу поймешь, что говорят именно обо мне.

– Понимаю.

– Смотри же, ничего не забудь.

– Будьте спокойны.

– А теперь отправляйся в путь. Да хранит тебя Господь. Ступай.

– Я исполню все, что вы мне велели. Я пойду, буду говорить, буду повиноваться, буду приказывать.

– Отлично!

– И если я успешно исполню возложенное на меня поручение…

– Тогда я сделаю тебя кавалером ордена Святого Людовика.

– Как моего брата. А если не исполню, то вы велите меня расстрелять?

– Да, точно так же, как и твоего брата.

– Понимаю, ваше сиятельство.

Старик наклонил голову и, казалось, впал в глубокую задумчивость. Когда он снова поднял глаза, он был один, Гальмало виднелся лишь в виде черной точки на краю горизонта.

Солнце только что село. Чайки и другие морские птицы возвращались в свои гнезда. В природе ощущалась та смутная тревога, которая предшествует наступлению ночи. Лягушки квакали, кулики, посвистывая, вылетали из болот, жаворонки, грачи, жужелицы суетливо носились туда и сюда; перекликались прибрежные птицы. Ни один звук не выдавал присутствия человека. Всюду царило глубокое молчание. В заливе не было видно ни одного паруса, в поле – ни одного крестьянина. Повсюду, куда только хватало глаз, была мертвая пустыня. Росший в песке чертополох дрожал от ночного ветра. На морской берег падал сверху бледный свет сумерек. Вдали, в темной равнине, сверкала слабым блеском вода озер, напоминая собою как бы большие оловянные листы, разложенные по земле. С моря дул ветер.