Текст книги "Труженики моря (другой перевод)"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Лет сорок назад в Сен-Мало был переулок под названием Кутанше. Теперь он уже не существует.
Деревянные дома двойным рядом стояли так тесно друг против друга, что между ними едва оставался узкий проход, по которому вдобавок протекал ручеек. Приходилось идти, широко расставив ноги по сторонам ручейка, задевая локтями стены домов. У этих дряхлых средневековых нормандских построек почти человеческий профиль. Каждая хижина как старая колдунья. Этажи, надстройки, навесы и перекладины напоминают губы, подбородки, носы и брови. Окошки похожи на косые глаза, стены, покрытые морщинами и пятнами, – на щеки. Домики эти почти сталкиваются лбами, как бы совещаясь о чем-то недобром. Всем своим внешним видом они говорят о том, что в них помещаются темные притоны.
Один из домов этого переулка, самый большой и наиболее известный, назывался Жакрессардой.
Жакрессарда была жилищем бездомных. Во всех городах, а особенно в морских портах, среди населения образуется своего рода осадок. Люди с неизвестным прошлым, которое не удается восстановить даже на суде, темные дельцы, искатели приключений, «химики», «изобретатели», личности, с достоинством носящие свои лохмотья, разорившиеся богачи, мелкие преступники (крупные вращаются в более высоких сферах), бродяги, типы с заплатами на совести и на локтях, плуты, мошенники, злодеи, потерпевшие неудачу в поединке с обществом, голодные обжоры, нищие – вот кто образует этот осадок. Здесь скопляются все, потерявшие человеческий облик. Это помойная яма бывших людских душ. Сюда сваливается весь человеческий мусор, время от времени выметаемый, словно метлой, полицейской облавой. В Сен-Мало таким местом являлась Жакрессарда.
В этих трущобах не встретишь крупных преступников, бандитов, убийц, настоящее порождение невежества и нищеты. Если здесь и попадется убийца, то это какой-нибудь опустившийся пьяница; если встретится вор, то карманный. Тут все, что общество отплевывает, а не изрыгает. Однако бывают исключения. Иногда сюда попадают крупные преступники, иногда – честные, но несчастные люди.
Жакрессарда представляла собой скорее двор, чем дом, посредине которого располагался колодец. Ни одно ее окно не выходило на улицу. Фасадом служила высокая стена с маленькой, низкой дверью. Для того чтобы проникнуть во двор, нужно было приподнять засов и толкнуть дверь.
Посредине двора находилась круглая дыра, окаймленная булыжником: это и есть колодец. Двор был мал, а колодец велик.
Квадратный двор застроили с трех сторон: со стороны улицы не было никаких построек; с остальных трех сторон располагались жилища.
Если бы вы, подвергая себя риску и опасности, вошли сюда, то могли бы услышать затаенный шум и шорох; когда луна светила достаточно ярко, можно было разглядеть следующее.
Двор. Колодец. Вокруг двора – подковообразный сарай, открытый, с потолком из бревен, поддерживаемый каменными столбами, расставленными с неравными промежутками. Вокруг колодца, на соломенной подстилке, круг из подошв дырявых стоптанных мужских, женских и детских башмаков. Ноги мужчин, ноги женщин, ноги детей, и все они спят.
Затем, вглядевшись в темную глубину сарая, глаз начинал различать очертания человеческих тел, голов, неподвижных туловищ, объятых сном, мужских и женских лохмотьев. Люди лежали рядом с навозными кучами. Это были общие спальни. За такой ночлег взималась плата по два су в неделю. Ноги спящих, не помещаясь под навесом, были вытянуты в направлении колодца. В осенние ночи их поливало дождем, зимой – засыпало снегом.
Что это были за люди? Неизвестно. Они приходили вечером, а утром исчезали. Эти тени – порождение общественного строя. Некоторые из них проводили здесь ночь и ускользали, не уплатив. Многие не ели с самого утра. Пороки, болезни и бедствия засыпáли здесь общим сном усталости на общем ложе из грязи. Во сне перед их затуманенным сознанием сливались воедино миазмы утомления, голода, пьянства, безрадостных скитаний в поисках куска хлеба. Под смеженными ресницами, под всклокоченными волосами на лицах, отмеченных печатью умирания, лежали тени грязных вожделений и нечистой совести. В этой лохани гнили отбросы человечества. Их закинула сюда судьба, скитания, прибывший корабль, тюрьма, неудачи, ночь. Каждый день жизнь опорожняла тут свое помойное ведро. Сюда входил всякий, кто хотел, засыпал каждый, кому это удавалось, говорил тот, кто осмеливался. Вообще же здесь общались шепотом. Всякий тут старался спрятаться, забыться поскорее во сне, если не удавалось притаиться в темноте, умереть хотя бы на время. Эти люди каждый вечер закрывали глаза в агонии. Откуда они являлись? Общество выбрасывало сюда несчастных, как морская волна пену.
Соломы на всех не хватало. Многие сваливались от усталости на голые камни и просыпались с затекшими членами.
Колодец без крышки был ничем не защищен, грязный, несмотря на то что глубина в нем достигала тридцати футов. В него свободно попадала и дождевая вода, и нечистоты со всего двора. Подле него стояло ведро. Томимые жаждой могли утолить ее; а кому надоела жизнь – утопиться. Не все ли равно, где спать – в навозе или на дне колодца. В 1819 году в колодце нашли труп четырнадцатилетнего мальчика.
Чтобы не подвергаться в этом доме опасности, нужно было быть «своим человеком». На посторонних смотрели косо.
Был ли знаком между собой этот люд? Нет. Но они чутьем узнавали друг друга.
Хозяйка дома, молодая, довольно красивая женщина, носила чепец с лентами, иногда она мылась водой из колодца. У нее была деревянная нога.
На рассвете двор пустел – обитатели расходились.
Во дворе жили петух и несколько кур, целыми днями клевавших навоз. Двор пересекала прямая перекладина на деревянных столбиках, напоминавшая виселицу. Часто после дождя на этом бревне сушилось измазанное мокрое шелковое платье, принадлежавшее женщине с деревянной ногой.
Над сараем возвышался такой же подковообразный этаж, а над ним – чердак. Наверх вела гнилая деревянная лестница, проходившая через отверстие в потолке сарая; когда хромая хозяйка поднималась по лестнице, она скрипела и шаталась.
Временные обитатели, останавливавшиеся здесь на день или неделю, жили во дворе; постоянные – наверху.
Окна без рам, наличники без дверей, дымоходы без печей. Из одной комнаты в другую можно было попасть через четырехугольное отверстие для двери или треугольное, пробитое когда-то для предполагавшейся перегородки, – безразлично. Осыпавшаяся штукатурка покрывала полы. Дом держался каким-то чудом. Ветер свободно разгуливал в нем. По лестнице приходилось взбираться с большим трудом – настолько она была расшатана. Зимний холод проникал в дом, как вода проникает в губку. Все заросло густой паутиной. Никакой мебели, по углам – тюфяки, через распоротые чехлы которых виднеется больше трухи, чем соломы. Повсюду разбросаны кружки и миски для всякой надобности. В доме всегда был отвратительный, спертый воздух.
Из окон виден двор, сверху напоминающий телегу мусорщика. Все, находившееся во дворе, включая людей, копошившихся там, гнило, ржавело и разлагалось. Обломки развалившихся стен и человеческих жизней дополняли друг друга.
Кроме кочующего состава ночлежников, в доме жило три постоянных обитателя: угольщик, тряпичник и человек, делавший золото. Угольщик и тряпичник занимали тюфяки в комнатах первого этажа. Добыватель золота, «химик», как его здесь звали, жил на чердаке. Никто не знал, где спит сама хозяйка.
Химик, кроме того, был поэтом. Его маленькая комнатка с узким оконцем и большим очагом из кирпичей, в котором гудел ветер, располагалась под самой черепичной крышей. В оконце не было рамы, и он заменил ее кусками расправленного железного обруча, найденного им среди обломков какого-то судна. Отверстие забил куском толя, пропускающим мало света и не защищающим от холода.
Угольщик время от времени платил хозяйке мешком угля, тряпичник каждую неделю приносил ей меру зерна для кур, а добыватель золота не платил ничего. Он понемногу уничтожал в своей комнате все деревянные части, отрывая то от стены, то от крыши деревянную планку для того, чтобы развести огонь под своим тиглем, в котором «варил» золото.
Стену над тюфяком, на котором спал тряпичник, украшали две колонки цифр, написанных мелом, тряпичник время от времени стирал их: в одной преобладала цифра 3, в другой – 5. Это означало, что иногда ему удавалось продавать мешок тряпья по три, иногда по пять сантимов. Химик пользовался для своих опытов старой, сломанной посудиной, в которой пытался соединить все элементы золота. Он был весь поглощен этим делом. Иногда во дворе разговаривал с босяками, смеявшимися над ним. Но он говорил: «Эти люди полны предрассудков». Он твердо решил перед смертью обогатить науку открытием философского камня. Его печурка пожирала много дров. Перила лестницы уже давно были сожжены, а он все продолжал сжигать дом на медленном огне. Хозяйка говорила ему: «Вы скоро оставите мне одни стены». Но он обезоруживал ее, слагая в честь этой дамы стихи.
Такова была Жакрессарда.
В доме имелся и слуга. Это был не то ребенок, не то карлик, в возрасте от двенадцати до шестидесяти лет, с вечной метлой в руках.
Обитатели дома проникали в жилище через дверь в наружной стене, но посетители входили через лавку.
Что же это за лавка?
В высокой стене, выходившей на улицу, справа от входа во двор, было пробито отверстие, служившее одновременно и дверью, и окном со ставнями и задвижками. Это было единственное отверстие во всем доме, которое имело раму и стекла. За этим входом располагалась маленькая комната, отгороженная от общего сарая. На двери кто-то сделал надпись углем: «Здесь имеются редкости». На трех полках застекленной этажерки было расставлено несколько фаянсовых кувшинов, китайский зонтик, расписанный красками, изорванный и незакрывающийся, бесформенные железные обломки, мужские и дамские шляпы без дна, три-четыре раковины, костяные и медные пуговицы, табакерка с портретом Марии-Антуанетты и потрепанная «Алгебра» Буабертрана. Таковы были «редкости». Через заднюю дверь лавка сообщалась с двором. В ней стояли стол и скамья, а женщина с деревянной ногой была продавщицей.
Ночные покупатели и мрачный продавецВо вторник Клюбен не появлялся в трактире весь вечер; его не было там и в среду.
В тот день, лишь стемнело, два человека вошли в переулок Кутанше; они остановились перед Жакрессардой. Один из них постучал в стекло. Дверь лавчонки открылась. Они вошли. Женщина с деревянной ногой улыбнулась им улыбкой, с какой она обращалась к знатным особам. На столе горела свеча.
Это и на самом деле были люди почтенные.
Стучавший в окно произнес:
– Здравствуйте, хозяюшка! Ну вот, я пришел!
Женщина опять улыбнулась и вышла через дверь, ведущую во двор с колодцем. Прошла минута, дверь открылась, и вошел человек в шапке и в блузе, под которой он что-то спрятал. К его одежде пристали соломинки, и видно было, что его только что разбудили.
Он подошел ближе, всматриваясь в пришедших. С ошеломленным и в то же время хитрым выражением на лице спросил:
– Вы оружейник?
Стучавший ответил:
– Да. А вы парижанин?
– Да. Моя кличка – Краснокожий.
– Показывайте.
– Вот, смотрите.
Он вытащил из-под блузы предмет, тогда большую редкость в Европе, – револьвер.
Револьвер был совершенно новый, блестящий. Посетители стали его рассматривать. Тот, кто, казалось, хорошо знает этот дом и кого человек в блузе назвал «оружейником», принялся изучать механизм. Затем он протянул револьвер второму, который менее походил на горожанина и старался все время стоять спиной к свету.
Оружейник спросил:
– Сколько?
Человек в блузе ответил:
– Я привез это из Америки. Многие тащат оттуда обезьян, попугаев, зверей, как будто французы – дикари. Ну а я привез вот такую вещичку. Полезная выдумка.
– Сколько? – снова спросил оружейник.
– В нем шесть зарядов.
– Хорошо, но все-таки сколько?
– Раз шесть зарядов, значит – шесть луидоров.
– Пять луидоров, хотите?
– Нет! За каждую пулю золотой. Это настоящая цена.
– Так мы не сойдемся.
– Я назвал настоящую цену. Вы рассмотри́те его как следует.
– Я уже смотрел.
– Барабан вертится словно флюгер, будто Талейран[14]14
Талейран-Перигор (1754–1838) – ловкий и беспринципный французский дипломат.
[Закрыть]. Это настоящая игрушка.
– Вижу.
– Ствол испанской работы.
– Это я заметил.
– Вы знаете, как их делают? Берется старое железо, гвозди, подковы…
– Да, и вообще всякий лом.
– Я это и говорю. Все расплавляется, и получают прекрасный сплав…
– Да, но в нем могут оказаться трещины, пузыри.
– Возможно. Но для того, чтобы их не было, железо потом подвергается сильнейшей ковке. Его бьют большим молотом, подогревая несколько раз, затем прокатывают, и вот, – смотрите, что получается.
– Вам знакомо это ремесло?
– Мне знакомы все ремесла.
– А почему у ствола какой-то голубоватый отлив?
– Для красоты. Его покрывают специальным составом.
– Ладно, значит, по рукам – пять луидоров.
– Я этого не говорил. Моя цена – шесть. – Оружейник понизил голос: – Послушайте, парижанин, не упускайте случая. Избавьтесь от этой вещи. Таким людям, как вы, подобное ни к чему. Вещица может лишь причинить вам неприятности.
– Это, пожалуй, верно. Такая вещь больше пристала господам.
– Хотите пять золотых?
– Нет, шесть. По одному за выстрел.
– Ну ладно, шесть наполеондоров.
– Нет, шесть луидоров.
– Значит, вы не бонапартист? Вы предпочитаете Людовика Наполеону?
Парижанин, прозванный Краснокожим, усмехнувшись, сказал:
– Наполеон-то лучше, да за Людовика дороже платят.
– Шесть наполеондоров.
– Шесть луидоров. Разница в двадцать четыре франка.
– Ну, я вижу, мы не договоримся.
– Ладно! Пускай игрушка остается у меня.
– Пускай!
– По крайней мере, я не буду жалеть, что отдал за бесценок такую прекрасную новинку.
– Ну что ж, прощайте.
– Разве можно сравнивать это с пистолетом!
– Подумайте! Пять луидоров чистоганом – деньги немалые.
– Многие еще даже не знают об этом изобретении.
– Хотите пять луидоров и экю в придачу?
– Шесть – и ни одного сантима меньше!
Человек, который стоял спиной к свету и за все это время не проронил ни слова, продолжая изучать механизм револьвера, наклонился к уху оружейника и прошептал:
– Револьвер хорош?
– Еще бы!
– Я даю шесть луидоров.
Через пять минут Краснокожий прятал на груди под блузой полученные им шесть луидоров, а оружейник и человек, у которого в кармане лежал купленный револьвер, вышли в темный переулок Кутанше.
Черный и красный шары играют в карамбольНа следующий день, в четверг, неподалеку от Сен-Мало, возле мыса Деколле, где скалы высоки, а вода глубока, случилось трагическое происшествие.
Длинный скалистый мыс в форме копья соединяется там с землей узким перешейком, выдается далеко в море и внезапно обрывается отвесной скалой. Такие картины часто встречаются в морской архитектуре. Для того чтобы попасть с берега на оконечность этого мыса, нужно взобраться на отвесный склон, что довольно трудно.
На площадке, венчавшей вершину утеса, около четырех часов дня стоял человек в военном плаще. Он был, по-видимому, вооружен; об этом свидетельствовали складки его плаща. Площадка, где он находился, была довольно широкой, усеянной большими бесформенными камнями, между которыми оставались узкие проходы. На ней росла невысокая трава, а со стороны моря площадка заканчивалась отвесным обрывом. Обрыв имел футов шестьдесят в вышину и казался срезанным под линейку. Его левый край, разрушенный морем и ветрами, напоминал лестницу с образовавшимися в граните естественными ступеньками, очень неудобными, приспособленными лишь для шагов великана или прыжков клоуна. Эта лестница тянулась до самого моря, исчезая в волнах. Сломать себе шею не представляло труда, но все же, при большой ловкости, можно было пробраться по лестнице в лодку, подведенную к самому подножию утеса.
Дул свежий ветер. Человек стоял, укутавшись в плащ и широко расставив ноги. Левой рукой он поддерживал свой правый локоть и, прищурившись, смотрел в подзорную трубу. Казалось, он был совершенно поглощен своим занятием. Приблизившись к самому краю обрыва, он застыл, впившись глазами в горизонт. Это был час прилива. Волны с шумом ударялись о подножие утеса.
Человек смотрел на видневшееся в море судно, с которым творилось что-то странное.
Этот трехмачтовый корабль, всего какой-то час назад покинув Сен-Мало, остановился у мыса Банкетье. Судно не бросило якоря, быть может, потому что дно в том месте не позволяло этого, и ограничилось тем, что легло в дрейф.
Человек, судя по форменной одежде, береговой сторож, следил за всем, что происходило на корабле, и, казалось, мысленно отмечал каждое его движение. На судне были приспущены все паруса. Теперь оно почти не двигалось, так как течение несло его со скоростью не большей, чем полмили в час.
В открытом море и на вершине утеса было еще совершенно светло, но берег уже тонул в сумерках.
Берегового сторожа настолько поглотило зрелище, происходящее в открытом море, что он не подумал о том, чтобы взглянуть на утес и вообще обернуться назад и поглядеть по сторонам. Он стоял почти спиной к неудобной лестнице, соединявшей площадку с подножием скалы. Сторож не замечал того, что там кто-то притаился. А между тем на одном из уступов этой лестницы спрятался какой-то человек, пробравшийся сюда, очевидно, до прихода караульного. Время от времени из-за камней показывалась голова следившего за наблюдателем. На голове человека была надета высокая американская шляпа, это был тот самый господин в костюме квакера, который десять дней назад беседовал на пустынном берегу с капитаном Зуэла.
Внезапно внимание сторожа удвоилось. Он протер рукавом стекло своей подзорной трубы и опять впился взглядом в трехмачтовое судно.
От корабля отделилась черная точка.
Похожая на ползущего по морю муравья, она оказалась шлюпкой. Лодка, очевидно, хотела пристать к берегу. Несколько матросов, сидевших в ней, гребли изо всех сил.
Медленно двигаясь, она приближалась к утесу Деколле.
Внимание берегового сторожа напряглось до предела. Он не упускал ни одного движения шлюпки и теперь стоял уже на самом краю обрыва.
В это время высокая фигура квакера выросла за его спиной. Сторож его не замечал. Квакер постоял немного, опустив руки с судорожно сжатыми кулаками, и взглядом целящегося охотника впился в спину караульного.
Их разделяло расстояние в четыре шага. Ступив вперед, он остановился, потом сделал еще один шаг. Шагая, этот человек, словно статуя, не делал ни одного лишнего движения. Ноги бесшумно скользили по траве. Третий шаг – и опять остановка. Теперь он стоял почти вплотную за сторожем, который продолжал, не шевелясь, смотреть в трубу. Человек медленно поднял сжатые руки и внезапно изо всех сил толкнул караульного кулаками в плечи. Удар был рассчитан безошибочно. Сторож, не успев даже вскрикнуть, полетел вниз головой в пучину. В воздухе мелькнули его подошвы, раздался всплеск, и тотчас же вода сомкнулась над ним.
Два-три больших круга медленно расплылись по поверхности моря. Подзорная труба, вылетевшая из рук караульного, лежала на траве.
Квакер подошел к краю обрыва, заглянул в воду, постоял так несколько минут, затем выпрямился и запел сквозь зубы:
Умер, умер полицейский,
Жизни он лишился.
Потом снова наклонился. Ничто не всплывало, только на том месте, где нырнул береговой сторож, появилось какое-то темное пятно, быстро расплывавшееся. Возможно, падая, он раскроил себе череп о подводный камень. Пена казалась окрашенной кровью. Рассматривая это красноватое пятно, квакер продолжал напевать:
За четверть часа до кончины
Он еще…
Тут он умолк.
За его спиной раздался тихий голос:
– Вот вы где, Рантен. Здравствуйте! Вы только что убили человека?
Квакер, повернувшись, увидел невысокого мужчину с револьвером в руке, стоявшего между двумя огромными камнями на расстоянии пятнадцати шагов от него.
Он ответил:
– Как видите. Привет, господин Клюбен!
Маленький человек вздрогнул:
– Вы меня узнали?
– Так же, как и вы меня, – ответил Рантен.
Со стороны моря раздался шум весел. Это приближалась лодка, которую так пристально рассматривал караульный.
Клюбен произнес вполголоса, как бы про себя:
– Это было сделано чисто.
– Чем могу вам служить? – спросил Рантен.
– О, ничем особенным! Я не видел вас десять лет. Вы за это время многое успели. Как поживаете?
– Прекрасно, – ответил Рантен. – А вы?
Он сделал шаг по направлению к Клюбену.
В это время послышалось сухое щелканье. Клюбен взвел курок револьвера.
– Рантен, между нами пятнадцать шагов. Револьвер бьет прекрасно. Оставайтесь на месте, – сказал он.
– Ах, вот оно что! Чего вы хотите от меня?
– Я хочу поговорить с вами.
Рантен не шевелился. Клюбен продолжал:
– Вы только что убили берегового сторожа.
Рантен, приподняв шляпу, ответил:
– Это я уже имел честь слышать от вас.
– В менее точных выражениях. Раньше я сказал: человека. Теперь говорю – берегового сторожа. Это караульный номер шестьсот девятнадцать. Он был отцом семейства. У него есть жена и пятеро детей.
– Возможно, – сказал Рантен.
Они помолчали недолго.
– Береговые сторожа – ребята отборные, почти все – старые моряки, – промолвил Клюбен.
– Насколько я заметил, – произнес Рантен, – они всегда оставляют после себя жену и пятерых детей.
Клюбен продолжал:
– Угадайте, сколько мне стоил этот револьвер?
– Славная игрушка, – ответил Рантен.
– Во сколько вы ее оцените?
– Довольно дорого.
– Я заплатил за него сто сорок четыре франка.
– Вы, должно быть, купили его в оружейной лавке на улице Кутанше? – спросил Рантен.
– Он не вскрикнул, – продолжал Клюбен. – От неожиданности перехватывает дыхание в горле.
– Клюбен, ночью будет ветрено.
– Я единственный, кто знает тайну.
– Вы все еще останавливаетесь в гостинице на берегу?
– Да, там недурно.
– Я вспоминаю, что ел там как-то отличную кислую капусту.
– Вы, должно быть, силач, Рантен? Какие у вас плечи! Не хотел бы я ввязаться в потасовку с вами. Когда я родился, у меня был такой жалкий вид, что родители сомневались, удастся ли им меня вырастить.
– К счастью, им это удалось.
– Да, я всегда останавливаюсь в береговой гостинице.
– А знаете, Клюбен, почему я вас узнал? Потому что вы меня узнали. Я сразу решил: это должен быть только Клюбен – и никто другой.
Он опять шагнул вперед.
– Оставайтесь на месте, Рантен.
Мужчина отступил, пробормотав:
– Такие игрушки превратят любого в ребенка.
Клюбен продолжал:
– Слушайте. Справа от нас, в трехстах шагах, стоит другой береговой сторож, номер шестьсот восемнадцать. Он жив. Слева находится таможенный пост. Там есть семь вооруженных человек, которые могут очутиться здесь через пять минут. Утес будет оцеплен, путь отрезан. Скрыться некуда. У подножия скалы в воде находится труп.
Рантен покосился на револьвер.
– Вы говорите, Рантен, что эта игрушка хороша. Возможно, она заряжена только порохом. Но это ничего не значит. Достаточно выстрелить один раз, чтобы стража прибежала сюда. А у меня здесь целых шесть зарядов.
Плеск весел раздавался уже совсем явственно. Лодка подплывала к берегу.
Высокий человек в замешательстве смотрел на маленького. Клюбен говорил все более спокойным и тихим голосом:
– Рантен, люди, находящиеся в лодке, узнав о вашем поступке, немедленно помогут вас арестовать. Вы должны заплатить капитану Зуэле десять тысяч франков. Между прочим, вы бы поступили умнее, если б имели дело не с ним, а с контрабандистами, которые останавливаются в Пленмонте. Но я понимаю, в чем дело. Во-первых, они могли бы отвезти вас только в Англию; а во-вторых, вам не стоило рисковать, показываясь на Гернзее, где вас знают. Итак, вы дали Зуэле пять тысяч франков задатка. Если я выстрелю, вас арестуют. Зуэла возьмет ваш задаток себе и уедет. Вот и все. Вы хорошо загримировались, Рантен. Эта шляпа, странный костюм и гетры меняют вас совершенно. Вы только забыли надеть очки. А то, что отпустили бакенбарды, – очень хорошо.
Рантен улыбнулся, но его улыбка была похожа на гримасу. Клюбен продолжал:
– Рантен, в одном из карманов ваших двойных американских штанов лежат часы. Оставьте их при себе.
– Благодарю вас, господин Клюбен.
– В другом кармане у вас маленькая железная коробочка, которая открывается и закрывается при помощи пружины. Выньте ее из кармана и бросьте мне.
– Это грабеж!
– Можете кричать и звать на помощь.
Клюбен смотрел на Рантена в упор.
– Постойте, господин Клюбен… – Рантен, сделав шаг, протянул руку вперед. Голос его звучал заискивающе.
– Не двигайтесь с места, Рантен.
– Господин Клюбен, договоримся. Я предлагаю вам половину.
Клюбен скрестил руки, выставив дуло револьвера вперед.
– Рантен, за кого вы меня принимаете? Я честный человек, – сказал он и после паузы добавил: – Мне принадлежит все.
Рантен проворчал сквозь зубы:
– Вот это крупный мошенник…
Глаза Клюбена заблестели, а голос стал четким и отрывистым. Он воскликнул:
– Вы ошибаетесь, Рантен. Вы занимались грабежом, а моя цель – восстановление справедливости. Послушайте, Рантен. Десять лет назад вы бежали ночью с Гернзея, захватив из общей кассы ваши пятьдесят тысяч франков и забыв оставить в ней остальные пятьдесят тысяч, принадлежавшие другому. Эти пятьдесят тысяч, украденные вами у почтенного и достойного господина Летьерри, составляют на сегодняшний день, учитывая сложные проценты за десять лет, восемьдесят тысяч шестьсот шестьдесят шесть франков шестьдесят шесть сантимов. Вчера вы были у менялы. Я могу назвать вам его имя. Это Ребуше, живущий на улице Святого Винсента. Вы дали ему семьдесят шесть тысяч франков французскими банковыми билетами, а он выдал вам три английских билета по тысяче фунтов стерлингов и мелочь. Вы положили банкноты в железную табакерку, лежащую теперь в вашем левом кармане. Три тысячи фунтов стерлингов равняются семидесяти пяти тысячам франков. Я заявляю вам от имени господина Летьерри, что эта сумма меня удовлетворит. Завтра я возвращаюсь на Гернзей и вручу их ему. Рантен, трехмачтовое судно, остановившееся в море, – это «Тамолипас». Ночью вы погрузили на него ваши вещи вместе с багажом матросов. Вы хотите покинуть Францию. У вас на это есть причины. Лодка послана за вами. Вы ее ждете. Она подплывает. Она уже совсем близко. От меня зависит дать вам уехать или заставить остаться. Довольно слов! Бросьте мне железную табакерку!
Рантен вытащил из кармана маленькую коробочку и швырнул ее Клюбену. Это была железная табакерка. Она покатилась к самым ногам Клюбена.
Клюбен наклонился, не нагибая головы, и поднял табакерку, не сводя с Рантена глаз и револьверного дула.
Потом он крикнул:
– Повернитесь ко мне спиной!
Рантен повернулся.
Клюбен взял револьвер под мышку и нажал пружинку коробочки. Табакерка открылась.
В ней оказалось четыре банковых билета – три по тысяче фунтов и один в десять фунтов стерлингов.
Он сложил тысячефунтовые бумажки, вложил их обратно в табакерку, закрыл ее и положил в карман.
Затем поднял с земли камень, обернул вокруг него десятифунтовую бумажку и сказал:
– Можете повернуться.
Рантен повернулся.
Клюбен заговорил опять:
– Я сказал вам, что сумма в три тысячи фунтов меня удовлетворит. Возвращаю вам десять фунтов.
И он бросил Рантену камень с деньгами.
Рантен ударом сапога откинул камень вместе с кредиткой в море.
– Как хотите, – промолвил Клюбен, – очевидно, вы богаты. В таком случае, я спокоен.
Шум весел, усилившийся во время этого диалога, прекратился. Лодка остановилась у подножия скалы.
– Ваш экипаж подан. Можете отправляться, Рантен.
Рантен подошел к лестнице и начал спускаться по ней.
Клюбен осторожно приблизился к обрыву и, вытянув шею, стал смотреть, как он сходит вниз.
Лодка стояла у самого нижнего уступа, как раз в том месте, где упал в воду береговой сторож.
Глядя, как карабкается Рантен, Клюбен проворчал:
– Бедный номер шестьсот девятнадцать. Он думал, что, кроме него, здесь никого нет. Рантен считал, что их двое, и лишь я знал, что мы здесь втроем.
На траве у своих ног Клюбен заметил подзорную трубу, которую выронил караульный. Он поднял ее.
Плеск весел возобновился. Рантен прыгнул в суденышко, и оно отчалило.
Когда Рантен уселся в лодку и скала начала понемногу удаляться, он вскочил, лицо его исказилось; грозя кулаком, мужчина воскликнул:
– Ах, черт проклятый, негодяй!
Через несколько секунд Клюбен, стоя на вершине утеса и вглядываясь через подзорную трубу в удалявшуюся лодку, ясно расслышал среди шума волн произнесенные громким голосом слова:
– Клюбен, вы честный человек, но я все же напишу Летьерри об этом деле. А вот в лодке есть один гернзейский матрос из экипажа «Тамолипаса», который в следующий раз приедет сюда вместе с капитаном Зуэлой и сможет засвидетельствовать, что я вам вручил для передачи господину Летьерри сумму в три тысячи фунтов стерлингов.
Это был голос Рантена.
Клюбен всегда доводил все до конца. Он стоял неподвижно, как стоял до того береговой охранник, и не спускал подзорной трубы с лодки ни на одно мгновение. Он видел, как взлетали весла, как судно то исчезало, то вновь появилось в волнах, как оно приблизилось к ожидавшему его кораблю, и, наконец, разглядел высокую фигуру Рантена на борту «Тамолипаса».
Когда лодка была подвешена на место, «Тамолипас» стал отчаливать. Ветер вздул поднятые паруса. Клюбен через подзорную трубу продолжал следить за удаляющимся силуэтом. Через полчаса в том месте, где море сливается с горизонтом, виднелась лишь черная точка.
