Текст книги "Труженики моря (другой перевод)"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Всеобщее удивление на западном берегу

В ту ночь луна взошла в десять часов. Но, несмотря на то что было светло, море оставалось спокойным и в воздухе не витал малейший ветерок, ни один гернзейский рыбак вдоль всего побережья не вышел на ловлю. Дело в том, что в полдень прокричали петухи. Если же петух поет в неурочный час, улова все равно не будет.

И все же, возвращаясь в сумерки домой, один из местных рыбаков увидел удивительную вещь. С берега в этом месте были видны обычно два буйка, указывающие на мели. Теперь же он заметил между ними третий. Откуда он взялся? Кто его поставил? Какую мель он обозначает? Но буек сам ответил на эти вопросы: он зашевелился, и рыбак увидел, что это мачта. Его изумление удвоилось. Появление нового буйка было загадочным; появление мачты – и подавно. Рыбная ловля оказалась невозможной. Кто же и зачем выехал в море в тот час, когда все возвращались по домам?

Через десять минут мачта медленно приблизилась. Лодка была незнакома рыбаку. Он услыхал шум весел и ясно разобрал, что их всего одна пара. Очевидно, в лодке сидел только один человек. Дул северный ветер. Человек, по-видимому, направлялся к мысу Фонтенелль, чтобы там поднять парус и стать под ветер. Тогда он мог рассчитывать обогнуть мыс Апкресс и Кревельский утес. Что же все это означало?

Мачта скрылась из виду, и рыбак отправился домой.

В эту ночь на западном берегу Гернзея случайные наблюдатели видели в разное время и в разных местах удивительные вещи.

На расстоянии полумили от того места, где проходил рыбак, один из местных жителей, который, погоняя лошадей по пустынной дороге, вез собранные на берегу водоросли, увидел, как в открытом море, между Северным и Песчаным утесами, – обычно моряки их избегали – кто-то натягивал парус. Крестьянин не обратил на это внимания, потому что все его мысли занимала лишь собственная телега, но не лодки.

Прошло примерно полчаса с тех пор, как он заметил парус. Штукатур, возвращавшийся с работы в город и обходивший болото Пеле, увидел прямо перед собой барку, смело плывущую среди утесов. Море освещала луна, и ни одно судно не могло бы укрыться от глаз человека, стоящего на берегу. Но ни одной лодки на нем больше не было.

Немного позже человек, собиравший лангустов, расположившись на песчаной отмели между Порт-Суафом и Порт-Анфером, не мог взять в толк, куда плывет эта одинокая барка. Нужно было быть отчаянным моряком и очень спешить для того, чтобы рискнуть пуститься в такое плавание.

Когда пробило восемь часов, трактирщик в Кателе с изумлением увидел парус неподалеку от Бю-дю-Жарден. Там же, на уединенном берегу, двое влюбленных, прощаясь после свидания, никак не могли расстаться. Девушка говорила возлюбленному: «Я ухожу не потому, что не хочу оставаться с тобой, но я должна идти – работа не ждет». Их прощальный поцелуй был прерван появлением большой лодки, проплывшей совсем близко от них и направлявшейся в сторону Месселе.

В девять часов вечера господин Пейр-де-Норжио, живущий в Пипэ, рассматривал дыру, проломанную в заборе его палисадника жуликами. Несмотря на то что он был очень раздосадован, все же заметил лодку, поспешно огибавшую в столь поздний час мыс Кров. На следующий день после бури, когда море было еще не вполне надежным, такое путешествие оказалось небезопасным. Плыть в это время неосмотрительно, даже если моряк прекрасно знает местность.

В половине девятого рыбак в Экеррье, волочивший свои сети, остановился, чтобы хорошенько рассмотреть плывущий по морю предмет, оказавшийся лодкой, что проходила между утесами, один из которых назывался «Ветреный». Лодка подвергалась большой опасности: возле этих скал ветры очень коварны и часто опрокидывают рыбачьи суденышка. Отсюда и пошло название утеса.

Во время восхода луны, при полном приливе, когда вода в маленьком проливе Ли-Гу поднялась высоко, одинокий сторож на острове Ли-Гу был очень перепуган; внезапно какая-то длинная черная тень загородила от него луну. Этот высокий, узкий силуэт походил на человека, закутанного в саван. Тень медленно скользила на фоне белых скал. Сторожу показалось, что он узнает Черную даму.

У гернзейцев существует поверье: на различных утесах побережья живут четыре призрака – Белая дама, Серая дама, Красная дама и Черная дама. В лунные ночи они покидают свои скалы и встречаются в условленном месте.

Собственно говоря, тень эта напоминала парус. Камни, громоздившиеся у подножия скалы, по которой она двигалась, могли скрыть очертания лодки и сделать их невидимыми. Но сторожу не могло прийти в голову, чтобы судно осмелилось появиться в такой час между Ли-Гу и угрюмыми утесами. Да и с какой целью? И он решил, что это Черная дама.

Когда луна взошла над колокольней Сен-Пьер-дю-Буа, сержант замка Ровен, убиравший подъемный мост, заметил в просвете между скалами парусное судно, двигавшееся с севера на юг.

Около одиннадцати часов группа контрабандистов, быть может, те самые, на которых рассчитывал Клюбен, высадилась в бухте Ламуа. Взобравшись на высокую площадку, расположенную рядом, и зорко осматриваясь по сторонам, они были поражены, заметив парус, быстро двигавшийся вблизи темных очертаний мыса Пленмонт. Луна светила ярко. Контрабандисты поспешно свернули свой парус, опасаясь, что это может быть сторожевое судно, совершающее объезд. Но парусник миновал утесы Гануа, с северо-запада обогнул утес Блондель и вскоре исчез в открытом море, слившись с горизонтом.

«Какие черти его носят?» – подумали контрабандисты.

В тот же вечер, после захода солнца кто-то постучался в дверь Бю-де-ля-Рю. Это был молодой парень в коричневом платье и желтых чулках. По одежде в нем легко было узнать церковного причетника. Двери и ставни дома оказались наглухо закрытыми. Старуха с фонарем в руке, собиравшая на берегу раковины, окликнула юношу, и между ними произошел такой разговор:

– Что тебе здесь надо, парень?

– Мне нужен хозяин дома.

– Его нет.

– Где же он?

– Не знаю.

– А завтра он будет?

– Не знаю.

– Он что, уехал?

– Не знаю.

– Дело в том, видишь ли, что новый пастор, господин Эбенезер Кодре, хочет его навестить.

– Не знаю.

– Пастор послал меня выяснить, будет ли хозяин Бю-де-ля-Рю дома завтра утром.

– Не знаю.

Не искушайте Библию

В продолжение ближайших двадцати четырех часов Летьерри не ел, не пил, не спал, изредка целовал Дерюшетту в лоб, справлялся о том, нет ли известий о Клюбене, подписал заявление, что он не имеет ни к кому никаких претензий и просит освободить Тангруя.

Весь следующий день он провел стоя, облокотившись на конторку, за которой обычно занимался делами Дюранды, кротко отвечая, когда кто-нибудь к нему обращался. Любопытство, в конце концов, улеглось, и дом опустел. В той поспешности, с которой люди спешат выразить свое соболезнование, всегда есть значительная доля желания все разведать. Дверь дома закрылась; Летьерри и Дерюшетта остались наедине. Блеск, появившийся было в глазах Летьерри, исчез; его взгляд опять стал таким же тусклым, как в начале катастрофы.

Обеспокоенная Дерюшетта, посоветовавшись с Грацией и Любовью, не говоря ни слова, положила подле него чулок, который он вязал в ту минуту, когда было получено страшное известие.

Летьерри, горько усмехнувшись, сказал:

– Вы считаете меня дурачком. – Помолчав, он добавил: – Эти чудачества хороши тогда, когда человек счастлив.

Дерюшетта, убрав чулок, воспользовалась случаем, чтобы незаметно спрятать компас и судовые документы, в которые Летьерри заглядывал слишком часто.

После обеда дверь распахнулась и вошли два человека, с ног до головы одетые в черное, старый и молодой.

О молодом уже шла однажды речь в этом повествовании.

Оба они были серьезны, но серьезность их различалась: у старика она казалась внешней, у молодого – глубокой. Судя по одежде, оба являлись служителями церкви. Старший из них был прежним пастором Сен-Сампсона – Жакменом Геродом.

Летьерри настолько погрузился в собственные мысли, что, когда они вошли в комнату, лишь слегка пошевелил бровями. Жакмен Герод приблизился к нему, поздоровался, напомнил в скромных, но исполненных достоинства выражениях о своем новом назначении и сказал, что он хочет представить наиболее почтенным гражданам Сен-Сампсона, а господину Летьерри в особенности, своего преемника по приходу, нового пастора Эбенезера Кодре, который будет теперь духовным отцом господина Летьерри.

Дерюшетта встала. Молодой пастор поклонился.

Летьерри посмотрел на него и проворчал сквозь зубы: «Плохой моряк».

Грация подала стулья. Гости уселись у стола.

Жакмен Герод начал говорить. Он слышал о произошедшей катастрофе, о том, что Дюранда потерпела крушение. Он явился для того, чтобы произнести слова утешения и совета. Крушение является одновременно и горем и счастьем. Нужно заглянуть в свою душу. Не возгордился ли человек собственными успехами? Ведь удача нередко кружит голову. Не нужно озлобляться в горе. Пути Господни неисповедимы. Господин Летьерри разорен; но богатство – большая опасность. Богатый окружен мнимыми друзьями. Бедность их отдаляет. Человек остается один и может заняться совершенствованием своей души. Дюранда давала тысячу фунтов стерлингов дохода в год. Для мудрого это слишком много. Следует избегать искушений, презирать золото, нужно встречать разорение и одиночество с благодарностью. Одиночество приносит благотворные плоды, Господь одаряет одинокого своими милостями. Никому не известны замыслы провидения. Кто знает, быть может, гибель Дюранды еще будет возмещена. Вот, например, он сам, Жакмен Герод, вложил свой капитал в одно хорошее предприятие в Шеффильде; если бы господин Летьерри пожелал вложить в это же дело остаток своих средств, он мог бы с успехом поправить собственное положение. Речь идет о поставке оружия русскому царю, который занят сейчас подавлением мятежа в Польше. Можно заработать на этом деле втрое.

Слово «царь» заставило Летьерри поднять голову. Он перебил Герода:

– Мне не нужно царей.

– Господин Летьерри, цари – помазанники Божьи. В Священном Писании сказано: кесарю – кесарево. Царь – это кесарь.

Летьерри, снова погрузившись в задумчивость, пробормотал:

– Я не знаю, кто такой кесарь.

Жакмен Герод опять начал убеждать его. Он не настаивал на шеффильдском деле. Но признавать царя – значит быть республиканцем. Пастор готов примириться с тем, что можно быть республиканцем. В таком случае господин Летьерри должен обратиться в какое-нибудь республиканское государство. Поместить свои деньги где-нибудь в Соединенных Штатах еще выгоднее, чем в Англии. Если он хочет увеличить оставшееся у него состояние – есть возможность стать акционером крупных рабовладельческих плантаций в Техасе, на которых работает двадцать тысяч негров.

– Я против рабства, – ответил Летьерри.

– Рабство, – возразил Герод, – узаконено Господом Богом. В Писании сказано: хозяин, наказывающий раба своего, не понесет за это наказания, ибо раб – это его достояние.

Грация и Любовь, стоя на пороге, с благоговением прислушивались к словам пастора.

Он продолжал:

– Если господин Летьерри настолько разорен, что не может принять участия в каком-либо крупном русском или американском деле, то почему бы ему не занять какую-то государственную должность? Вот на Джерсее есть вакантная должность члена областного совета. Она требует лишь присутствия на публичных собраниях, участия в дебатах на суде и при исполнении судебных приговоров.

Летьерри пристально посмотрел на Герода.

– Я не любитель смертной казни, – сказал он.

До сих пор Герод говорил монотонно, не повышая голоса. Теперь его интонация приобрела строгость:

– Господин Летьерри, смертная казнь благословлена Небом. Сам Бог вложил меч в руку человека. В Писании сказано: око за око, зуб за зуб.

Молодой пастор Кодре незаметно придвинул свой стул ближе к стулу Жакмена Герода и сказал ему тихо, так что остальные не слышали:

– Все, что говорит этот человек, внушено ему.

– Каким образом? Кем внушено? – так же тихо спросил Герод.

– Его совестью, – шепотом ответил Кодре.

Жакмен Герод поспешно вытащил из кармана толстую книгу с застежками, положил ее на стол и громко сказал:

– Вот истинная совесть.

Это была Библия.

Но тут же Герод заговорил более мягким тоном. Он глубоко сочувствует господину Летьерри и хочет быть ему полезным. Его правом и обязанностью являлось дать господину Летьерри совет; однако господин Летьерри, конечно, волен в собственных поступках.

Летьерри, охваченный своими думами, больше не слушал его. Дерюшетта, сидевшая рядом с дядей, тоже задумалась, она не поднимала глаз и своей молчаливостью лишь усугубляла создавшееся неловкое положение. Некий свидетель всегда стесняет говорящего. Но Жакмен Герод, казалось, этого не чувствовал.

Летьерри молчал, и Герод дал волю своему красноречию. Внезапно Летьерри ударил кулаком по столу:

– Черт возьми, – вскричал он, – во всем виноват я!

– Что вы хотите сказать? – спросил Жакмен Герод.

– Я говорю, что во всем виноват я!

– Вы? Почему?

– Потому что я заставлял Дюранду возвращаться по пятницам.

Жакмен Герод прошептал на ухо Кодре:

– Он весьма суеверен. – Затем произнес громко, поучительным тоном: – Господин Летьерри, верить в несчастные дни – предрассудок. Нельзя же верить сказкам. Пятница такой же день, как и все остальные. Часто он оказывался счастливым.

Сказав это, Герод поднялся. Вслед за ним встал и Кодре.

Грация и Любовь, заметив, что они собираются уходить, широко распахнули дверь. Летьерри ничего не видел и не слышал. Жакмен Герод тихо сказал молодому пастору:

– Он нас даже не приветствует. Это уже не от огорчения, а просто от невежливости. Можно подумать, будто он ненормальный.

Герод взял со стола Библию и сжал ее обеими руками, как сжимают птицу, когда боятся, что она может улететь. Все присутствующие посмотрели на него выжидательно. Служанки склонили головы.

Голос Герода зазвучал торжественно:

– Господин Летьерри, мы не покинем ваш дом, пока не прочтем страницу из Библии. Книги освещают наш жизненный путь. Любая из них, раскрытая наудачу, зачастую может дать полезный совет. Библия же в подобном случае всегда дает откровение. Она особенно добра к тем, кто испытал горе: строки Священного Писания неизменно являются бальзамом для их ран. В присутствии таких людей нужно раскрывать Библию, не выбирая страниц, и с верой в Господа прочитывать то место, на которое падает взгляд. Господь делает выбор за человека, он знает, что ему нужно. Невидимый перст Божий указывает нам, что именно нужно прочесть. Какая бы это страница ни оказалась, она сумеет просветить наши умы. Мы так и сделаем. Так нам велено свыше. Господин Летьерри, вас постигло горе, но эта книга несет вам утешение.

Пастор Жакмен Герод отстегнул застежки переплета, разъединил ногтем две страницы наугад, положил руку на раскрытую книгу, поднял глаза, затем опустил их и начал читать громким голосом.

Вот что он прочел:

«Однажды Исаак пошел по дороге к колодцу, называющемуся колодцем всевидящего и всезнающего.

И Ревекка, увидав Исаака, сказала: “Кто этот человек, который идет мне навстречу?”.

И тогда Исаак ввел ее в свою палатку и взял ее себе в жены, и любовь его к ней была велика».

Эбенезер и Дерюшетта переглянулись.

Часть вторая
Подвиг Жиллиата

Книга первая
Подводный камень
Место, куда трудно добраться и откуда еще трудней возвратиться

Лодка, которую заметили вечером в разных местах вдоль западного побережья Гернзея, была, как нетрудно догадаться, баркой Жиллиата. Он избрал путь через утесы: это был самый опасный, но зато прямой курс. Единственное, чего он хотел, – добраться как можно скорей. Разбитое судно не ждет, море спешит закончить свое дело; один час опоздания может сделать все непоправимым. Жиллиат мчался на помощь гибнущей машине.

Покидая Гернзей, он старался никому не попадаться на глаза. Жиллиат уехал тайком, скрываясь от всех. Он пытался проехать так, чтобы его не могли заметить со стороны Сен-Сампсона и порта Сен-Пьер, плывя вдоль самой пустынной части берега. Ему пришлось грести против ветра, однако Жиллиат опускал и вынимал весла плавно, без толчков, и таким образом продвигался в темноте быстро, но бесшумно. Казалось, он замышляет недоброе.

Когда Жиллиат очертя голову бросился в такое почти неосуществимое путешествие, связанное с риском для жизни и почти не имевшее надежды на успех, он все же боялся соперничества.

На рассвете тот, кто очутился бы поблизости, мог разглядеть на поверхности моря, среди водной пустыни, два предмета, расстояние между которыми быстро уменьшалось. Одним из этих предметов, почти незаметным среди высоких валов, была парусная барка; в ней сидел человек; это был Жиллиат. Второй предмет, неподвижный, огромный, черный, представлял собой необычную картину. Два высоких столба поддерживали в воздухе в горизонтальном положении какую-то перекладину, повисшую между ними в виде моста. Издали эта перекладина казалась бесформенной, и невозможно было определить, что это такое. Она напоминала огромные ворота с двумя стропилами. Зачем могли понадобиться ворота среди открытого моря? Казалось, их могла создать здесь причудливая фантазия титана, который привык соразмерять свои постройки с необъятной бездной. Громадный силуэт этого сооружения вырисовывался на светлом фоне неба.

Утренняя заря ширилась на востоке. Светлеющее небо подчеркивало черноту моря. С другой стороны луна медленно погружалась в волны.

Черными столбами были Дуврские скалы; темная масса, повисшая между ними, – Дюранда. Рифы, заманившие свою добычу, выглядели жутко. Иногда кажется, что неодушевленные предметы смотрят на человека вызывающе и хвастливо. Можно было подумать, будто утесы ждут свою жертву и зовут ее на бой.

Трудно себе представить что-то более надменное и вызывающее, чем это сочетание: побежденное судно и торжествующая бездна. Утесы, с которых стекала вода, напоминали двоих воинов, обливающихся потом. Ветер был слаб, на поверхности моря, покрытого зыбью, плавно колыхались узоры из пены, в воздухе разносился тихий рокот, похожий на жужжание пчел. И лишь две Дуврские скалы гордо вздымались над бесконечной гладью словно огромные черные колонны. Их до половины покрывал бархатный налет водорослей, гладкие вершины утесов блестели, как бы закованные в латы. Казалось, они готовы снова вступить в бой. Под водой угадывались их широкие основания. Трагической мощью веяло от них.

Море обычно скрывает свои деяния. Непроглядная пучина охотно хранит его тайны. Следы катастрофы редко всплывают наружу. Обломки крушения идут на дно; бездна поглощает их, а коварная волна, совершив убийство, прячет следы и вновь улыбается. Вода бурлит и ревет, а через минуту уже покрыта невинными барашками.

Но здесь была иная картина. Дуврские скалы с триумфом вздымали над волнами мертвую Дюранду. Они напоминали гигантские руки, высунувшиеся из пучины и показывающие бурям труп судна. Они походили на преступника, хвалящегося своим злодеянием.

Ранний час усиливал внушительность картины. Утренняя заря, во время которой встречаются убегающий сон и зарождающаяся мысль, полна таинственного величия. На светлеющем горизонте вырисовывалась гигантская буква Н – утесы с зажатой между ними Дюрандой.

Жиллиат был одет в свой рыбачий костюм: шерстяную рубашку, шерстяные чулки, башмаки, подбитые гвоздями, вязаную куртку, штаны из просмоленного холста и красную шерстяную шапочку, какие носили тогда все моряки.

Узнав Дуврские скалы, он направился к ним.

Дюранда не была затонувшим кораблем. Наоборот, она представляла собой судно, взлетевшее на воздух. Спасение парохода казалось делом совершенно необычайным.

Когда Жиллиат подъехал к утесам, день уже вступил в свои права. Море не волновалось. Лишь вокруг скал заметно было легкое движение, которое никогда не прекращается в проливах. Между двумя частями суши вода пенится неустанно.

Прежде чем подойти к утесам, Жиллиат несколько раз измерил глубину. Выгружаться ему нужно было недолго. Он привык отлучаться с острова, и все необходимое всегда было наготове у него в лодке. Запасы молодого человека состояли из мешка сухарей, мешка ржаной муки, корзинки сушеной рыбы и копченой говядины, большой жестянки с пресной водой, норвежского расписного сундучка, в котором лежало несколько шерстяных рубах, куртка и гетры из просмоленного холста, а также баранья шкура, которую он накидывал ночью поверх куртки. Все это да еще кусок свежего хлеба Жиллиат бросил наспех в лодку, покидая Бю-де-ля-Рю. Второпях он захватил из инструментов только свой кузнечный молот, два топора – большой и маленький, пилу и веревку с узлами и крюком. Умея пользоваться такой лестницей, можно взбираться на самые непокоримые утесы; ловкие моряки везде сумеют пустить ее в ход. Стóит посмотреть, какие невероятные подъемы одолевают с помощью такой веревки рыбаки на острове Серк.

Сети, удочки и прочие принадлежности рыбной ловли тоже лежали на дне лодки. Он захватил их машинально, по привычке, ибо отправлялся на жестокую борьбу со стихией и рыболовные снасти были ему здесь ни к чему.

Жиллиат подплыл к утесам во время отлива. Это сыграло ему на руку.

Схлынувшая вода обнажила у подножия одной из скал несколько плоских и наклонных углублений, как бы приспособленных для того, чтобы по ним можно было взбираться. Эти углубления, то широкие, то узкие, были разбросаны по склону утеса до самой Дюранды, сжатой между рифами как в тисках.

Уступы оказались удобны для того, чтобы высадиться и выгрузить вещи. Но следовало торопиться, потому что они обнажились совсем ненадолго. Во время прилива эти ступени будут затоплены.

Жиллиат подвел свою барку к камням, отчасти плоским, отчасти покатым, и остановил ее. Влажный скользкий слой водорослей покрывал каменные уступы, поэтому взобраться на них было очень трудно. Жиллиат разулся, встал на камни босыми ногами и причалил лодку к одному из выступов скалы. Потом поднялся, карабкаясь по камням, по склону утеса, и, очутившись под остовом Дюранды, стал осматривать его. Дюранда была пригвождена к утесам на высоте двадцати футов от воды. Для того чтобы поднять ее на такую высоту, понадобился невероятно мощный вал.

Оказалось, что на утесах висит лишь половина Дюранды. Судно было вырвано ураганом из воды. Ветер рвал его кверху, напор воды удерживал, и пароход, схваченный двумя лапами бури, переломился, словно дощечка. Кормовая часть, с машиной и колесами, выхваченная из пены и брошенная свирепым ураганом в просвет между Дуврскими скалами, повисла. Порыв ветра случайно был направлен так удачно, что как клин вогнал эту часть парохода в пространство между утесами. Нос парохода, рухнувший в море, исчез в глубине. Трюм опустился на дно, и вместе с ним утонули быки. Большой обломок корпуса удержался в воздухе и будто лохмотья висел слева на нескольких досках. Достаточно было пары ударов топора, чтобы отсечь его.

Кругом, на выступах утесов, валялись обломки, доски, клочья парусов, обрывки цепей.

Жиллиат внимательно рассматривал Дюранду. Киль парохода находился прямо над его головой.

На горизонте спокойно расстилалась водная пустыня, и солнце величественно поднималось над мрачной синевой.

Время от времени с обломков судна стекала капля воды и падала в море.