Текст книги "Теплый ветер с сопок"

Автор книги: Виктор Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Потом легкий снежок пошел, а выше к перевалу и ветер поднялся. Другой бы плюнул на деньги да поостерегся, он нет, продолжает газовать. Только на хребет поднялся, его как шваркнет ветром – юзом по дороге и об скалу; левой фары как не бывало, вдобавок бревном борт разворотило. Кое-как он развернулся, дальше жмет, не сбавляет, надо время нагонять. Ладно.

С трассы на ветку съехал, там везде снег глубокий. Речку по льду переезжал и бревном зацепился; надо задний ход, чтобы бревна обратно в кузов втолкнуть. Пока выскакивал, кабину выстудил. До прииска недалеко осталось, но в холоде неохота сидеть, накидал полную печку щепок, едет.

Вдруг впереди навстречу машина, фарами мигает, разъехаться просит. Он правой в ответ мигнул, сближаются, и тут у него стекла ледяной пленкой затягиваться начали, воздух-то в кабине разогрелся. В снег ему съезжать, останавливаться неохота, он ногтями ветровое стекло скребет, а сам прет по дороге. Раз! – встречная его по левому боку, он с перепугу и зарулил в снег по самые ступени. Выбежал – нету левого крыла, дверца в гармошку и капот выбит.

Парень со встречной из снега его вытащил, обматерил и довел на буксире до прииска. Просидел он там две недели, пока крыло и дверцу выправлял. Вернулся, уже все про него знают. Я ему говорю: «Иди к начальнику, он велел тебе полтора оклада выписать!» А он: «Да, чтобы в люди выбиться, надо по-другому!»

Вместе они посмеялись над историей, потом каждый рассказал об интересном случае на дороге. Коляй не выдержал, тоже вспомнил свою аварию.

– Я по мосту люблю ездить, – сказал Толик. – Газа прибавишь – тр-р-р! А медленно скучно, да и руль подбрасывает.

– Сколько у тебя надбавок? – спросил Коляй.

– Ни одной еще. Я недавно здесь – друг заманил, а сам уехал. Я на уборочной в колхозе столько же зарабатывал, и продуктов еще полный погреб выписывали. А здесь в отпуск едешь – полтысячи выложи. Машина новая – радиатор уже течет.

– Не во всех колхозах так, – сказал Коляй, – вон я в комнате с одним жил, у них бедность…

– Не вернешься ты из отпуска, – сказал Тимофей. – А чтоб радиатор не тек, всыпь горсть махры или горчицы. Если ехать не больно далеко, продержишься.

– В Магадан, – ответил Толик, – за картошкой послали. Я в торгконторе работаю, чего хочешь достану. В диспетчерскую зашел отметиться, а она: «Ночуй, восемь часов за рулем!» А тут еще артиллеристы, – Толик вздохнул, покачал головой. – Поеду назад, вдруг снова лавина?

– Может, и до отпуска не дотянешь, – заключил Тимофей.

Коляй в знак согласия промолчал.

Рано утром к гостинице подъехали два красных лавиноочистителя с винтовыми валами перед капотами. Из них вышли полумертвые от усталости шоферы и сказали, что дорога очищена. Уже одетые Коляй с Тимофеем принялись будить соседа, но он пробурчал что-то из-под одеяла и продолжал спать…

* * *

Синтетика сохнет быстро. Коляй держал в руках простиранную рубашку и раздумывал, сейчас ее гладить или потом. Если сейчас, Пронькин, вернувшись от приятелей, мог запросто ее надеть; оставить до вечера – рубашка пересохнет и плохо отгладится, а в кино хотелось сходить одетым по-человечески. Коляй не знал названия фильма, и билеты покупал не он, но все равно так уж полагается – на люди выходить в праздничном.

В комнату заглянула фиксатая Тамарка, подружка Валентины.

С Валентиной он познакомился однажды на вечеринке.

У кого-то из ребят родился сын, событие полагалось отпраздновать. Он ее и раньше встречал в коридоре общежития, но они не здоровались. Здесь заметил – она на него поглядывает. Коляй, став смелым через несколько рюмок, начал с ней танцевать. Возвращались в общежитие они вместе…

Она была неплохой дивчиной, не сравнить с пройдохой Тамаркой, которая прошла огонь и воду, хоть и строила из себя пионерку. Но при посторонних Валентина почему-то менялась, без нужды покрикивала на Коляя, говорила: «Ох, я больше с ним не могу!» Коляй понимал, это она от долгой тоски одиночества, и прощал ей.

Острыми глазками Тамарка пошарила кругом, даже под кровать заглянула и спросила требовательно:

– Ну как?

– Чего? – не понял Коляй.

Тамарка неопределенно покрутила в воздухе правой рукой:

– Чего, чего. Собираешься или телишься все?

– Пусть сама придет и узнает. Ты-то чего на полусогнутых бегаешь?

Тамарка хмыкнула недовольно и исчезла, но через минуту вновь появилась. Теперь она выглядывала из-за пышного плеча Валентины. Та по-хозяйски прошла в комнату, пощупала рубашку и бросила ее не глядя Тамарке. Потом повернулась к Коляю:

– Через десять минут заберешь. Не забудь в пиджак платок сунуть, чтоб торчал. Перед картиной зайдем к Савкиным.

И она важно прошагала обратно. Тамарка торжествующе посмотрела на Коляя и хотела вышмыгнуть в дверь вслед за Валентиной, но он поймал ее:

– А ну давай. Сам поглажу…

– Пожалуйста, – фыркнула Тамарка. – Она завивается, а он нервы портит? Да ей сам Пуков в любви объяснялся!

Савкины ему не понравились, хотя он об этом Валентине не сказал. Хлеб двумя пальчиками берут, а на кроватях бардак, пол неметеный.

Вышли на улицу, Коляй вздохнул полной грудью, а Валентина продолжала:

– Все потому, что у тебя нет положения…

Она стала расхваливать Савкина, который в паршивых нормировщиках сумел сделать обстановку, «Жигули», две шубы жене из натурального меха и вступил на материке в кооператив. Потому что соображает. А у Коляя машина всегда под рукой, она, Валентина, диплом имеет – и все не так. Надо взять побольше общественных нагрузок, тогда его заметят.

– Недовольства не показывай, на собраниях чаще выступай, – убеждала Валентина, тесно прижавшись к Коляю. – Все так делают!

– Ладно, хватит, – сказал Коляй, – пришли уже.

На свой ряд они сели первыми, и Коляй поежился, снимая шапку, он ждал, что на него начнут оглядываться. Однако никто на них не глядел, девушки разворачивали грохочущие шоколадные обертки, парни весело переговаривались. Отличались интеллигенты – они сидели тихо, не смеялись и не махали руками.

Ряд постепенно заполнялся. Тут Коляю сказали:

– Разрешите пройти.

Парень сказал тихо и вежливо, пахло от него тонким нездешним одеколоном, и Коляй сделал вывод – интеллигент. Он сдвинул колени, чтобы пропустить человека, поднял глаза и обмер… потому что с парнем была Люда-смуглянка. Он раньше так часто бегал к ней стричься, что она уже знала его. И теперь улыбнулась, как старому знакомому, а потом села рядом.

Они с парнем заговорили о чем-то, а Коляй сидел, боясь повернуть голову, и только косил глазом на ее ногу, которая на какой-то волосок была от его ноги.

– Коля, что с тобой? – спросила Валентина. – Может, уйдем? Плохо тебе?

– Ничего, – процедил сквозь зубы Коляй. – Все нормально.

В киножурнале показывали сады, уборку урожая. Валентина без конца наклонялась к нему и говорила:

– Вишню ты ел? А антоновку настоящую? Поедем летом в отпуск – нас мать закормит…

Коляй отвечал: «нет… нет…», а сам ловил каждый шорох со стороны. Ведь это не ее пьяница муж, того он знает, это другой, видно, из начальства.

И когда закончился фильм и все выходили из зала, он смотрел не на смуглянку, а на него. Почему он с ней? Кто он такой? Почему присвоил право находиться рядом?

И здесь Коляй отчетливо понял, что все это время, все эти долгие месяцы, он хотел прийти к ней, ждал только момента. И снова опоздал.

В комнате Валентина с ходу бросилась накрывать на стол и все оглядывалась на Коляя, словно боялась, что он уйдет.

– Ты делай что-нибудь, плитку вон починили… Ну тогда полку перевесь, а я хозяйством заниматься буду…

Коляй сидел не снимая пальто, глядел на мягкий домашний халат Валентины, который, он знал, пахнет супом, утюгом, теплым женским телом.

– Брось ты дружка, алкоголика этого, – продолжала Валентина. – Не пил бы, ничего и не произошло бы. С комендантом я договорюсь, поселимся. А парикмахерша эта – скурвилась она!

– Ты Пронькина не тронь, – сказал, вставая, Коляй. – И вообще!

Он успел заметить, как белый лоб Валентины залил румянец, и вышел. Возле двери в коридоре, прижав руки к щекам, стояла Тамарка и с ужасом смотрела на него.

– Дура! – сказал ей Коляй.

Несчастье с Пронькиным случилось таким образом. Он отвинчивал вентиль на баллоне. Вдруг грохнул взрыв, вентиль с резьбой вырвало из горловины, а Пронькину пламенем обожгло руку и порвало сухожилия на пальцах. Если бы взорвался сам баллон – от Пронькина и штанов брезентовых, «зэковских», как он их с гордостью называл, не осталось бы.

С перевязанной толстой белой рукой он сидел на кровати, пучил глаза и повторял:

– Резина трется и превращается в уголь, а он с кислородом в реакцию вступил – вот и грохнуло. Капроновые-то прокладки лопаются на морозе, вот я и заменил…

Сгоряча он не чувствовал боли, даже переоделся сам и смыл с лица копоть. Потом отошел, и его припекло так, что он посылал Коляя два раза за водкой. На второй раз Коляй завернул в аптеку и прикупил на рубль анальгину. Пронькин заскрипел зубами, но десяток таблеток проглотил.

Вечером пришли двое из постройкома и стали расспрашивать, как что было.

– Ключом разве почувствуешь, сколько отпускать? Ключом – меня и не дербалызнуло бы, дело проверенное, – объяснял Пронькин, держа перед собой марлевую культю.

– Ага, оголенной рукой откручивал? – переспросил мужчина и переглянулся с женщиной, которая все записывала.

Лицо у нее было приятное, чистое. Она положила между страницами тетради карандаш и сказала:

– Извините, но государство не будет оплачивать вашу нерадивость и безалаберность. Оно – не дойная корова…

– А прокладку на каком основании сменил?

– Так все меняют – капроновые-то лопаются. Раньше меднопоронитовые ставили – это да!

Наконец представитель постройкома взял со стола каракулевую шапку, что-то пробормотал женщине с тетрадкой и важно объявил:

– Квартал в санатории проведешь, с путевкой мы поможем, несмотря на вопиющее нарушение. В вас лично заинтересовано предприятие в год пятилетки. Ну, и прямо завтра на недельку в больницу, на предварительные анализы…

Женщина с порога добавила:

– Выздоравливайте, Борис Иванович!

Пронькин подождал, пока закроется дверь, и поднял палец:

– Видал? Здесь я – человек! А на материке – подойники буду лудить?

Ночью Пронькину стало совсем худо – на повязке выступила кровь. Коляю пришлось по телефону вызывать «скорую». Когда за Пронькиным приехали, он сидел осоловелый и растрепанный на кровати, баюкал руку. На прощанье сказал:

– Не придется, видно, мне здесь закладки варить… Ну зато баб санаторских вволю теперь погоняю!

Коляй понял, о чем он: о закладных деталях под агрегаты в машинном зале. Их доверяют устанавливать лучшим монтажникам, ведь из-за миллиметрового перекоса турбина может полететь – вибрация-то дай бог… На Вилюйской сварку закладных поручали вести Пронькину, он часто вспоминал об этом. И любой бы гордился – из сотни сварщиков отобрали всего четверых. Вот какой Пронькин: чуть руки не лишился, а о работе не забыл!

Сам Коляй был, наверное, худшей породы. Не только потому, что о работе дома думал редко. Как ни в чем не бывало пришла к нему на другой день Валентина, принесла кастрюлю борща. И он не отказался. Оправдывался перед собой – надоело по столовкам бегать, вести жизнь всухомятку. Однако врал себе. По другой колее дело шло – скатился он по ней, как с горы без тормозов. И приехал к тому, о чем два месяца назад и не думал.

Свадьбу не справляли. Коляй отказался наотрез. Пригласили посидеть Пронькина перед отъездом, Петровича, конечно, и с ее стороны пару подруг. «Горько», правда, кричали. Поселились в «нулевке» по разрешению коменданта. Петрович обещал предоставление квартиры ускорить. Как передовику, Коляю дали неделю отпуска.

А потом снова пошли рейс за рейсом, выходной за выходным, получка за авансом…

Валентина однажды сказала:

– Давай аванс по сотне брать, остальное на книжку перечислением. Не вечно же на мерзлоте жить будем. Книжку лучше одну – процент больше пойдет…

Насчет перечисления Коляй согласился: в самом деле, на материке, по слухам, и теплее, и сытнее. Как она говорит, дом двухэтажный, в гараже машина своя, вокруг сад с яблоками – красиво. Но книжки объединять воздержался – мало ли чего, будешь потом локти кусать. Хотя на Валентину обижаться не приходилось: на столе всегда все есть, а выкрутасы свои, как семьей зажили, она позабыла. Правильно мать говорила: тарелка супа, своя крыша, все остальное приложится. Вот только Тамарку отвадить от дома он не мог – пустячная баба, бесполезная, один продуктам перевод.

…На трассу Коляй не выходил давно. Ближе к пуску прибавлялось работы на створе: после взрывов он вывозил грунт из скалы на подсыпку дорог, террас, различных перемычек. Раньше в Черный голец приземистые горные «Татры» еле вползали, а теперь там тринадцатиэтажный дом поставить можно. Бежит время.

Снежные заструги на гребнях сопок притупились. Вся дорога за долгую зиму сплошь покрылась черными кругами – здесь паяльными лампами мост отогревали, там, масло из картера натекло, еще дальше покрышку жгли… Мороз, однако, жмет. Ночью наползает туман, а днем, за проехавшей машиной долго вьется белесый след. Но движение на трассе все живее и живее; пока не ударила оттепель, не покрылись водой зимники, торопится каждый хозяин забросить в глубинку побольше солярки, угля, цемента, леса, чтобы до следующей зимы и золотодобытчикам, и геологам, и шахтерам хватило.

На мостике через ручей в распадке развернуло поперек тяжелый КрАЗ. Всего минут десять его тросом вытягивали – для трассовских шоферов это пустяк: они не такие виды видывали. А за это время с каждой стороны целая колонна машин выросла, и все с грузом.

Раза три за дорогу он выходил у горящих на обочине костров с греющимися вокруг шоферами. Узнавал, кто куда едет, что везет, выпивал в охотку кружку смоляного чая: чаек – работничек, вино – лежебока! Сам он сообщил, что в Синегорье аэропорт хорошо работает, что на КамАЗах теперь тормоза нормально действуют, что к сроку первый агрегат на плотине, может, пустят, а может, и нет.

Так бы ехал и ехал. Мотор ровно тянет, груз в кузове хорошо уложен – умирать не надо! Аварий у него нет, доставляет грузы вовремя, экономия горючего имеется – вот за что надо человека награждать.

Ягодное показалось, когда совсем стемнело. Пятьсот сорок второй километр трассы. В многоэтажных домах горели окна, на бетонированной Центральной улице сияли фонари дневного света, вдалеке полыхала электросварка. Поселок так быстро растет, что вынесенная за окраину трасса снова оказалась в окружении домов. Да, это не развалюхи в Аннушке, здесь одни пальмы с попугаями в кинотеатре чего стоят. По магазинам пройти хорошо бы… Однако Коляй решил не останавливаться – до Джелгалы оставалось всего два часа ходу. Он осторожно поднялся на мыс Любви у въезда в райцентр – перед мысом, как всегда, дымилась кочковатая лакированная наледь.

Коляй по дороге объезжал поселок, а сам думал: в Ягодном – мыс Любви, в самом центре Усть-Омчуга – сопка Любви, в Сусумане – аллея, в Тауйске – берег Любви, на Талой, говорят, беседка есть с таким названием. Над словом потешаться можно, а серьезно посмотреть – вон, вся Колыма на любви стоит. Ведь не один же человек ездил и это название давал! Сначала люди, может, любовь придумывали, чтобы жить легче было, потом прижились, перетерпели плохое, она и появилась. Так, наверное.

По ночной трассе ехать было странно. Раньше Коляй не задумывался, а теперь обратил внимание: слишком все благоприятно ночью при искусственном свете. Дорога под фарами ровная, как асфальт; нависший снег на скале каменной плотности, словно никогда на тебя скопом не валился; встречные знаки за километр огнем горят, деревья красивыми огоньками переливаются – свет и ясный путь впереди! А оглянись назад, веселый шофер, – тьма…

И все равно зимой трасса лучше, подумал Коляй.

Скоро он мигнул левым подфарником и съехал на джелгалинскую ветку. Рейсы в маленькие горняцкие поселки он любил: встречают тебя там как самого дорогого гостя. Не только потому, что груза долго ждут, – по новому лицу соскучились, по новостям. Человек не может жить без вестей о большой жизни.

Дорога тянулась сначала сквозь деревья, потом пошла петлять между сопок, то приближаясь, то отдаляясь от застывшей речки Джелгалы. Вода в ней вымерзла так, что со дна высоко торчали черные валуны в снеговых шапках набекрень. А ручейки, питавшие речку с обоих берегов, зиму не спали – колеса машины то и дело скользили по ледяным линзам, перекрывшим путь. Против них есть лишь одно средство – крепкий мороз.

Одна из линз заняла весь промежуток между речкой и скалой, где впритык пролегала дорога. До предела сбавив газ, Коляй осторожно вел машину – не дай бог занесет задние колеса в глубокое русло, без бульдозера не выберешься.

Он благополучно миновал линзу, начал выходить из-за скалы и тут увидел впереди бортовую машину с открытым капотом. Фары ее светили тускло. Коляй понял: аккумуляторы сели, значит, давно стоит. Подъехав ближе, он по номеру определил хозяина.

Чумазый Романтик вылез из темноты и, запинаюсь, произнес:

– Застрял в-вот, – и выругался.

Коляй окинул глазом белый блин наледи вокруг и понял, почему тот не стал разводить костер. Спросил:

– Сюда как попал?

– Как и ты, отвозил оборудование в аренду… Выдернешь и уедешь?

– Почему это? – удивился Коляй.

– Так ведь… – замялся Романтик, – ребята говорят, как женился – больше себе стал… Свадьбу зажал.

– Без огня не обойтись, – сказал Коляй. – Зажги ветошку какую, только в мотор не суй.

Предостерег Коляй не из пустого страха, береженого бог бережет. Были случаи, когда наклонившийся к мотору шофер поджигал факелом и машину, и себя. Карбюраторная на бензине – не дизельная.

Карбюраторная капризнее, но капризы ее одинаковые, как у соскучившейся заправщицы на бензоколонке. Они кроются или в зажигании, или в подаче топлива, так он Романтику объяснил.

– Проверял я! – настаивал тот.

Коляй водворил свой МАЗ напротив, включил фары в упор и полез под капот. Чтобы Романтик не мешал советами, стал пересказывать новости. Руки от холода быстро задубели, и он скомандовал:

– Огонь давай!

Романтик бросился в кабину, вытащил совсем новый ватник и с треском оторвал рукав. Коляй хотел сказать, что у него под сиденьем лежат старые тряпки, но промолчал. Отогрев ладони, бойчее заработал пальцами и ключом, аккуратно раскладывая перед собой гайки и болтики.

Так прошло около получаса. Мороз все сильнее давал себя знать, проникая холодными языками под рукава и пощипывая через брюки зад. Оставалось еще проверить бензопровод.

– Дернуло на ночь выезжать! – ругался Коляй.

– В Ягодное, в кино хотел успеть, – который раз объяснял Романтик.

Он не ныл, не заискивал, и чувствовалось по нему – будет сидеть здесь до утра, даже если не найдет поломку. Но взглядом встретиться с Коляем он боялся, отворачивался или опускал глаза – признавал свою вину.

Ватник почти догорел, и долго надо было над ним согревать пальцы. Коляй спрыгнул на обочину и попросил:

– Полей бензинчику…

Затрещали волосы, запахло паленым. Коляй держал пылающие руки перед собой, а как только почувствовал жар, сунул их в снег. Романтик не сказал ни слова. «Соображает», – подумал Коляй, потому что ахать сейчас было все равно что давать пятак судье, отменившему смертный приговор.

– Значит, задешевился, говорят, как женился? – спросил Коляй, отцепляя трос.

Романтик в это время пробовал газовать и вслушивался в работу мотора. Он сразу оторвался от рычагов, спрыгнул на землю:

– Ты не думай, что я там… мало ли!

Не ответив, Коляй хлопнул дверцей и включил скорость. Романтик так и остался на дороге с виноватым лицом.

«Значит, говорят, – подумал Коляй, крепче сжимая баранку. – Ну что же!»

* * *

Накипевшая ржа оттиралась плохо. Если по-деловому, гайки эти нужно было бросить в кучу металлолома, а не отмачивать в керосине. Но Коляй все сидел на отлакированной шоферскими задами скамейке и упорно орудовал то наждачной шкуркой, то тряпкой, то самым надежным инструментом – ладонью. Гараж опустел, было хорошо слышно, как в дальнем углу переругивались двое новичков. Как правило, кто-нибудь задерживался после смены «подшаманить» в своей машине. Молодежь тем более. Эти, например, завалили самосвал в бадью, когда бетон сливали.

Машины в гараже замерли до утра. С теплом из их моторов сейчас уходили длинные километры… По дороге едешь – хочется тебе машину новую, какие навстречу попадаются; останешься со своей, старенькой, один в гараже – роднее ее нету: ведь столько передряг вместе пережили.

Дежурный слесарь выключил верхние лампы. В гараже стало мрачно и тоскливо, как в каталажке, и машины теперь казались одинаковыми. Хочешь не хочешь, надо идти домой – время вышло.

– Николай, погоди! – громко сказал с галереи завскладом Егоров.

Коляй подождал. Егоров подошел к нему, похлопал по плечу:

– Все работаешь, себя не жалеешь! Ватничек-то пообтерся… Вот тут полушубки получить надо, одной подписи не хватает. Тебе первому, а? Уйду – все меня вспомнишь…

Он сунул, не дав развернуть, бумагу в карман Коляю, прихлопнул сверху рукой и сказал:

– Давай в управление, пока совещание не закончилось!

Коляй раздумывал, идти или нет. Егоров раньше никому не доверял бумаг на получение. В это время мимо проходил Трофимов, он тоже оставался «шаманить». Посмотрел на Егорова, на Коляя и усмехнулся. Коляй решил: пойду из принципа. Если бы он знал, каким боком этот принцип ему обернется!

Контора управления находилась далеко от гаража: надо подняться на пригорок, пройти через лесок и мимо столовой. Коляй шагал и думал, неужели на всех стройках выдачей полушубков ведает высшее начальство?

В дверях управления он неожиданно столкнулся с Петровичем. Тот поздоровался и посмотрел искоса:

– Дело какое или так?

– Так, – сказал Коляй.

Он попал как раз в перерыв. Кучки людей стояли на лестничных площадках, и дым над ними висел клочьями. С одного конца слышалось: «Вместо семи операций на укладке – две! Развариваем каркас, так…» В другом спорили: «Да, транспортный туннель образцовый, хотя забой там обуривали за два часа»; «Ну, Полуянов не слышит! А подводящий тогда что?» Кто-то горячо доказывал сразу нескольким собеседникам: «Главное – противофильтрационное ядро и отсыпка фильтров. Плотин с суглинистым ядром еще не возводилось! А где стимул за качество?»

Коляй слабо разбирался в этих каркасах и ядрах. Ему показывали что куда возить, он возил. В своем деле толк знал. Подал рацпредложение чаще чистить воздушные фильтры для экономии горючего, за что имел благодарность. Возьми бетонщика или сварщика, даже такого, как Пронькин, он тоже в своем деле разбирается, а в шоферском ни бум-бум. На своем месте что-то делаешь – незаметно, вроде ничего вокруг не меняется, все по-старому. Потом смотришь – туннель готов, бетонный завод готов! Душа и радуется.

В управлении строительством Коляй появлялся редко, избегал заходить и когда нужно было. По коридорам здесь ходили красивые гордые женщины, в кабинетах за бумажками сидели здоровые мужики. Что-то во всех них было общее и непонятное. Даже в толпе на футбольном поле можно отличить: «Этот из управления!» Они не стеснялись обниматься на виду, могли чертить на дороге палочкой, громко споря о каких-то бьефах, а потом, не обращая внимания на идущую машину, сесть на чертеж и засмеяться: могли, как рассказывали девчата из сберкассы, всю получку отдать в фонд мира. Они не походили на привычных Коляю людей, и к ним он относился осторожно.

Кого надо Коляй нашел, подпись получил, но снова не посмотрел в бумагу. А на улице его ждал Петрович.

– Курил, воздухом дышал, – пояснил он. – Хорошо!

Они пошли вместе. Сначала молчали, потом Петрович поинтересовался его житьем-бытьем.

– Ничего, – ответил Коляй. – Ждем квартиру.

– Ну-ну, – неопределенно сказал Петрович.

Коляй подумал – насчет общественных нагрузок укорять будет. Но тот промолчал, потом остановился закурить папиросу. Коляй тоже закурил.

– Совсем весна. Чувствуешь, ветер влажный? Пойдут грузы из нагаевской бухты, только спину подставляй…

И без ветра было ясно, что потеплеет. Дорога блестит, ветки на деревьях обледенели. Сейчас куропатки стаями на осыпи выходят, будто, знают, что охотничий сезон кончился.

– Я вот о чем, – продолжал Петрович. – Скоро трассу паводком зальет, зимники поплывут, а у нас молодежь…

И он заговорил о новичках, не нюхавших Севера, о сорвавшемся в бадью КамАЗе, о местных условиях. Потом спросил:

– Как, примешь бригаду?

Сначала Коляй растерялся, хотя мыслишка такая давно мелькала. А что – классность повысили, аварий нет. Чтобы скрыть свои чувства, он начал говорить, что он не комсомолец, а должность ответственная, что в гараже и более сознательные активисты есть.

– Будь ты комсомолец, я бы без разговоров приказ на стенку, – хмыкнул Петрович. – А насчет активности поднажми. Профорг вон жалуется на тебя!

Коляй уже пожалел, что начал ломаться – ведь повышение, притом по-человечески предлагают. Но услышал, что жалуется Полтора Оклада, с которым он за руку не здоровался, и его зацепило за живое.

– Конечно, активные у нас – пример! А кто вкалывает, пока они по собраниям шастают да красивые слова говорят? А где были эти профорги, когда… Вы в то время – тоже бы с ними обнимались?

– Не обнимался бы, – спокойно ответил Петрович, – поступал бы по долгу. А кому и что велел тогда долг – другой разговор. Ты сам – почему за Пукова на собрании проголосовал?

На этом они расстались. Коляю нечего было возразить: действительно, на собрании тянул руку вместе со всеми, лишь бы его самого не трогали.

Он пришел домой, не стал ужинать и сразу лег лицом к стене. Так и не повернулся к суетившейся вокруг него Валентине.

– Завтра всем явиться по-теплому и в верхонках! – с утра объявил Полтора Оклада.

– Зачем еще? – перестал полоскать руки в горячей воде Колбасин.

– Ты что, читать не умеешь? – Полтора Оклада важно ткнул пальцем через плечо. – Я русским языком написал: «Субботник».

– Была нужда бесплатно горб гнуть, – пробурчал Колбасин.

Коляй пришел из рейса, и на другой день ему полагался выходной. В день рождения Ленина – о чем разговор, вся страна работать выходит. А тут ни с того ни с сего…

– Головой кто-то не подумал, а теперь нашим пупом дыру затыкать, – произнес за спиной один из шоферов.

Романтик стоял рядом с раздутыми ноздрями. «Тебя-то хлебом не корми…» – подумал Коляй. Завскладом Егоров тоже почувствовал, что Романтик сейчас начнет скандалить. Он похлопал его по плечу:

– Мы, шоферня, никогда не подводили коллектив. Раз надо – сделаем! – и подмигнул Коляю.

После случая с бумажкой Егоров стал ласковым: не обращая внимания на косые взгляды, подбрасывал Коляю то одно, то другое. А тому взгляды недовольных вовсе до фени, спокойно выбирал, что требовалось для машины. Однако обещанный полушубок Егоров выписывать не торопился.

Шоферы, постояв возле объявления, группками разбрелись по гаражу. Коляй остался один. Вздохнул тяжело и полез в кабину вздремнуть немножко.

…Сначала было не разобрать, кто, что и где делает. Автобусы несколько раз выплескивали свой груз, и теперь котлован от края до края кишел людьми в нейлоновых куртках, ватниках, брезентовых робах. Потом все образовалось: толпа разбилась на бригады, а бригады на звенья – кто взялся за носилки, кто за лопаты, кто по-муравьиному уткнулся в землю и прямо руками зашарил перед собой. Муравьи работают несознательно, здесь же сообщили: идет зачистка основания будущей плотины. Чтобы поставить цементационную потерну – полую сердцевину плотины, надо вымести все до последней соринки.

Вчера еще на этом месте КП заставил Коляя переждать взрыв. Он стоял и слушал жалобы бурильщиков на воду в скважинах. Сегодня отведенная Колыма бурлит где-то под Черным гольцом, и вместо валунистого дна под ногами голая щербатая скала. Ударь по ней – звук глухой, будто из середины земного шара.

– Если до паводка потерну не поставят – хана! На год пуск тормознется, – пояснил Коляю напарник по носилкам.

Он был здоровым парнем, но уж больно часто присаживался отдохнуть. «Повар небось, – подумал Коляй. – Гидростроитель!» Сам он так делать не любил. Отдыхать так отдыхать, а работать, чтобы спину заломило. И не пожалел, когда парень замахал кому-то рукой и убежал, оставив Коляя возле полных носилок.

Только он почесал в затылке, как за деревянные ручки схватился другой парень, в подшлемнике на шнурках, которые носят проходчики. Новый напарник поднял голову, улыбнулся, показав белые зубы. Нет, с кем угодно, только не с ним хотел работать Коляй. Это был тот самый, который приходил в кинотеатр с Людмилой. Коляя он, конечно, не узнал…

Вяло опрокинул Коляй носилки раз, другой. Парень полюбопытствовал;

– С похмелья, что ли?

– Почему? – обиделся Коляй.

Пришлось забегать побойчее, просить накладывать больше. Парень довольно заметил:

– Другое дело! Бетон на скалу крепко сядет – плотину не сорвет!

Понемногу Коляй перестал обращать на него внимание. Работа в котловане шла сбоим чередом. Грунт сметали в кучи, лопатами его нагружали в носилки и сбрасывали в еще большие кучи, а их увозили самосвалы.

Неподалеку метлой орудовал Романтик. Здесь тоже говорили о паводке, и Романтик произнес: «Да, оттепель может сыграть злую шутку…» Кто-то засмеялся, а Романтик предложил:

– Давайте споем песню!

Коляй тоже чуть не засмеялся – в детском саду, что ли! И тут, словно в ответ, на другом конце котлована девичий голос запел:

 
На синих сопках приютились облака,
А рядом дремлет синеглазая река.
Так хороша ты, Колыма, и потому нас не ревнуй,
Что вспоминаем мы суровый наш Вилюй!
 

Там же несколько человек подхватили:

 
Зачем Кавказ, зачем далекие края,
Когда нам в окна смотрит сопка Чиганья,
А у ручья Анманычан играют мишки по ночам
И стланик машет первым солнечным лучам.
 

В другом месте запели другую песню:

 
Горы синие вокруг, небо синее,
Даже речка Колыма в синем инее!
 

Коляй оглянулся – пели уже все вокруг. Он видел на Колыме места покрасивее, чем створ, шоферская судьба куда не забрасывает. Он знал, что многие на створ попали впервые. Ему сейчас нравилось, что и повара, и проходчики, и летчики гордятся тем, что они – колымчане.

Он тоже начал мурлыкать под нос, – без слов, он не знал. Потом сказал:

– На Анманычан я грунт возил для экспериментальной плотины.

– Там все в порядке, – кивнул парень. – На датчиках без отклонений.

Они разговорились. Говорил-то в основном парень. Коляй молчал или поддакивал. Парень рассказывал, что в котловане у взрывников был отказ, но они сообразили, как убрать тонну невзорвавшейся селитры; что бурильщикам не хватает сжатого воздуха; что теплоход с цементом для плотины затерло льдами, приостановлена закачка раствора с бентонитовой глиной в трещины речного дна и что для пуска первого агрегата необходимо закончить четыре объекта: водосброс на правом берегу, машинный зал в Черном гольце, камненабросную плотину и водоприемник.