Текст книги "Теплый ветер с сопок"
Автор книги: Виктор Зиновьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Не води сюда женщин.
– Вот тебе да, – ответил Олег, – она моя подруга.
– Здесь не ресторан, – чтобы приводить.
Олег видел – Вартан нарочно лезет в ссору, и он спросил тогда про разбившуюся бутылку пива.
– Я разбил, чтобы она не стала пьяной и не осталась с тобой. Не приводи ее.
Олег мог напомнить Вартану про официанток с теплохода, с которыми их связывало не только покупаемое в буфете пиво, но промолчал. Когда двое мужчин говорят об одной женщине и не смотрят друг другу в глаза, искать истину нет смысла. Они говорили спокойными голосами и уже на другую тему, но слова были одинаковые, как кирпичи, и им все труднее становилось видеть из-за них друг друга.
Олег познакомился с Вартаном далеко отсюда в прошлом году. Тетка, единственная его родственница на Урале, попросила привезти лекарств. Взяв отгул, Олег приехал к ней в деревню. Она сразу хотела бежать в магазин, но Олег сам привез что полагается. Здоровая как лошадь тетка, накрывая на стол, рассказывала о своих невероятных болезнях и предостерегала его от женитьбы «на этих вертихвостках» – все шло обычно. Но вдруг пришел какой-то деятель из совхоза и начал так:
– По причине, что ты работаешь, как говорится, на заводе, ты обязан…
Олег сам знал, какие у него обязанности, и он послал деятеля подальше. Мимо онемевшей от испуга тетки, Олег вывел деятеля за ворота. Он был усталый и злой уже месяц, потому что завалил экзамены в техникум, а деятель громко кричал лозунги.
Однако тот не успокоился и через полчаса привел с собой коренастого армянина. Будет заваруха, решил про себя Олег. Но деятель исчез, а армянин, квадратный, как комод, представился: «Вартан».
Он не кричал и не просил, а спокойно рассказывал, чем и понравился Олегу. Он с друзьями строил в колхозе коровник. На день им дали экскаватор, но тот поломался. Ночью придет бетон, а ям для колонн еще нет – может сорваться аккорд с полагающейся премией и процентами.
Желудочный сок у Олега бил как из брандспойта: по комнате плыл запах поспевших пельменей. Перебивать аппетит Олегу было вредно, его и в армию не взяли из-за язвы желудка. Вартан не отказался, и они крепко поели сочных пельменей. Потом Олег починил Вартану лебедку на экскаваторе, и в школьном спортзале, где жила вся бригада, они пили виноградное вино до ночи. Вартан спрашивал: «Как ты отличил сталь от железа?» Олег отвечал: «У стали искра звездит», – и они чокались за дружбу. Друзья Вартана давали Олегу деньги, но он гордо не взял. Тогда Вартан и пригласил его на Белое море, ему нужен был моторист. Олег сначала отказался, но на другой день согласился. И через месяц, получив отпуск, купил билет до Архангельска.
Вартан был удивительным. Он не пил водки, но работал как зверь – зимой валил лес, весной строил коровники, а летом «щипал» ламинарии. Олег его уважал, но не понимал: нельзя жить везде, человек должен иметь дом. На книжке у Вартана лежало, наверное, очень много, Но он не женился – хотел еще больше.
В «фазанке» Олегу очень не хватало денег – тетка редко присылала трояк или пятерку. Иногда вечером, когда очень хотелось есть, они с дружками ходили по коридорам коммунальных квартир и брали чужие продукты. Деньги заставляли делать это, и поэтому он считал их дерьмом. Вартан не считал так, может быть, поэтому за последние два года из постоянных друзей у него остался только Олег.
…И теперь они поссорились.
Олег вымыл пол во всей хибаре, залил бензобак в мотоцикле, протер картер, сходил в магазин – Вартан не возвращался. Тогда он пошел к Ольге.
Он перешагнул через порог и остановился – всюду висели всякие дамские штучки.
– Старый хрыч нашел наконец свои железки, – сказала Ольга, – вот, упаковываемся потихоньку…
– Представляете, – обратилась к нему ее строгая, в очках, подруга – только теперь ее заметил Олег, – какой-то не известный никому варвар чуть все не испортил Николаю Аполлинарьевичу!
– Жалко, – сказал Олег и обратился к Ольге, – пойдем погуляем?
А когда вышли, спросил:
– Когда уезжаешь?
– Завтра, – ответила она. Расправила складки платья и спросила: – Нравится?
Ему очень нравилось. Он видел ее всегда в брюках, а в платье она была не только красивой, но и родной. Он взял ее за руку и не удивился, когда она покорно пошла за ним.
Вартан стоял в дверях, похожий на своих коротких ногах на крепкого бычка. Брови его нависли над носом, как два тяжелых молота над наковальней. Его окружали зеленые мотки сетей. Олег шел, не сворачивая, и откинул ногой один из мотков.
– Утром ставить надо, – буркнул Вартан.
– Не могу, – сказал Олег. – Завтра не могу.
Вартан сплюнул и пошел к сараю. Олег отодвинулся ровно на столько, на сколько посторонился Вартан. Ольга непонятно чему улыбнулась, и он сказал:
– Вартан – нормальный парень.
Вартан уехал на мотоцикле, они закрылись в комнате и занавесили окна, чтобы стало темнее. Стало жарко, и пришлось снять свитер. Он почувствовал прикосновение к спине и обернулся…
Впервые в жизни он не чувствовал черты между тем, что мог и о чем мечтал. Черта всегда была в его жизни, и он почти забыл о ней, но вспомнил, потому что она внезапно исчезла. Если бы черта снова, как и всегда, появилась, он бы не выдержал. Он бы разбил себе голову о стенку.
Он лежал обессиленный самой счастливой усталостью на свете и плыл в тишине, как ночью на висящем в пустоте мысе. Только все было по-настоящему. На ощупь он знал – здесь у нее морщинка под глазом, здесь пятнышко… Он открыл глаза и увидел мерцающую перламутровую капельку в ее мочке. Жемчужинка была такой маленькой и красивой, что он спрятал указательный палец с черным изуродованным ногтем.
– Что? – спросила она.
Некоторые женщины любят дружить с хулиганами и уголовниками. Их привлекает то, что им, нежным и маленьким, подчиняются бесшабашные отчаянные люди. Олег знал это, – потому что сталкивался с такими, и он сказал:
– Вообще-то я на заводе работаю, а здесь… временно.
Он внимательно смотрел на ее лицо, она открыла глаза и сказала:
– Я сначала решила просто так… чтобы от скуки не умереть.
– «Ага»? – шутливо передразнил он.
Она вспомнила и смутилась. Потом сказала:
– Обязательно мой адрес запиши. Обязательно… – И добавила: – Ничего ты не понимаешь.
Он понимал только одно: она его любила ни за что. Тетке он был нужен как опора в старости; Зойка хотела им, как крепким тормозом, закрепиться в жизни; на заводе за него держались, потому, что он хорошо работал. А ей он нужен только потому, что он – это он. И он бы отдал ей всю жизнь – и настоящую и будущую, – если бы она разрешила.
Они ели бутерброды с печеночным паштетом, который Олег не любил, но ел, потому что очень хотел есть.
– Сегодня ко мне Вартан приходил, – сказала Оля.
– Угу, – сказал Олег, – и что?
– Ничего. Сидел и молчал. Потом ушел.
Он не обратил на ее слова внимания. Он думал сейчас, что, когда она приедет к нему, он выгонит Мишку из комнаты. Или в гостинице люкс на ее паспорт возьмет. Даже сразу люкс возьмет и отгул на неделю попросит. Кузьмич даст. Ведь она для него не просто так, это он уже понял.
…Теплоход отплывал тоскливым сумрачным утром. Такую толпу Олег видел только у стадионов – рейсы к поселку были редко, раз в неделю. Толпа сновала по старой барже, служащей причалом, и низко нависшее небо поливало ее водяной пылью. Они стояли в стороне у поручней баржи. Олег смотрел на шлепающую бордовыми губами в серой воде медузу и ни о чем не говорил – так всегда поступают люди при встречах и расставаниях.
Через десять минут их разделит трап, потом полоска воды, которая, будет раздвигаться до тех пор, пока не превратится в целое море. Он будет на одном берегу, она – на другом.
Люди носили с теплохода пиво, они торопились – матросы уже начали возиться с канатами. Один из пивоносов загрузился на полную – ребристые головки торчали у него из рюкзака, двух сумок и даже карманов. Пивонос улыбался, как человек, нашедший свой смысл жизни. Он уверенно ступил на трап, ведущий с причала к берегу, но тут же с руганью отскочил в сторону. По трапу, шарахаясь из стороны в сторону, брел человек. Всю ночь Вартана не было дома, а теперь Олег увидел его, в стельку пьяного. Его будто толкали в спину: через шаг он почти падал и чудом удерживался на ногах. Олег не думал, что он может так здорово напиться.
Вартан встал напротив и принялся в упор разглядывать Ольгу. Она закусила губу, а Олег на всякий случай вынул руку из кармана. Он знал одну штуку – надо подогнуть кулак. Именно такой хитростью боксеры сбивают с ног здоровенных детин. Вартан вдруг сказал, медленно выговаривая слова:
– Я пришел, чтобы ты стала моей женой. Я прошу тебя… – лицо его собралось в твердые складки, и он уже не выглядел пьяным. – Забудем… Будешь заниматься наукой! Куплю квартиру в Москве, будем жить там!
Олег расслабил руки. Когда говорят о серьезном, или улыбаются, или убивают сразу, но не дерутся. Он смотрел на Ольгу.
Вартан достал из внутреннего кармана сберегательную книжку и протянул ей:
– Если не хочешь – поехали в Армению. Дом, машина, дача – все твое, бери, на! Поедешь со мной?
Ольга усмехнулась устало, как пожилая женщина.
– Нет, Вартан, – сказала она, – не поеду. Прощай, – она сжала Олегу руку. – Пиши.
Матросы убрали трап, носовой конец, кормовой, и баржа вздрогнула – теплоход на прощанье толкнул ее носом. Ольги нигде не было. А вскоре все люди на палубе выглядели одинаково и отыскать ее лицо стало совсем невозможно. Олег отвернулся и только тогда вспомнил, что рядом стоит Вартан. Лицо у него снова расползлось, он напрягался и старался, стоять прямо.
– Пойдем, – сказал Олег, – она уехала, сам видишь.
Вартан посмотрел сквозь него, как смотрят сквозь стакан, проверяя его чистоту.
Когда он усаживал Вартана в коляску мотоцикла, на землю упала сберегательная книжка. Что в ней, Вартан сказал, и заглядывать в нее не имело смысла.
Олег бросил ее ему на колени и поднял с пола коляски сверток. Это были морские звезды. Он швырнул сверток в море, и пока заводил мотоцикл, видел – тряпица все еще качалась на волнах, далеко за ней виднелся маленький теплоход. А звезды, такие нужные в ту ночь и потом позабытые, сразу утонули.
* * *
Помирились они, как мирятся мужчины во всех странах. Вартан принес и молча поставил на стол красивую квадратную бутылку. Олег выкатил из-под кровати банку паштета. Все вроде бы наладилось: утром проверяли сети, днем щипали ламинарии. Но разговаривали редко, за помощью старались не обращаться. В общем, надо было уезжать. Он сказал об этом, они прикинули, сколько приходится на его долю, и Вартан отсчитал пять сотен. Вечером устроили отвальную, а утром Олег вылетел транзитом: Реболда – Архангельск – Москва.
В Москве он собирался пробыть до конца отпуска. У него составилась широкая программа мероприятий: рестораны, музеи и обязательно театры. Для начала Оля выберет ему приличный костюм – не покажешься же театральной публике с интеллигентной девушкой в джинсах и кожаной куртке. И ей по ходу он что-нибудь сообразит. Золотую пустяковину рубликов за двести.
Выйдя из метро, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал по памяти номер. Монета с шумом провалилась в щель.
– Да! Алло! Алло!
Заранее он не подготовился, что сказать. А теперь испугался ее непривычного из-за телефона голоса. Он решил дать ей узнать себя и сказал полушутливо:
– Ты меня еще не забыла?
– Ах, Олежка. Нет, конечно… Когда ты прилетел?
Она не забыла. Но волнения или радости в ее искаженном стальной мембраной голосе он не услышал. Он спросил дурацким игривым тоном, все еще надеясь:
– А к тебе можно сейчас?
– Нет, Олежка, я болею. И потом… только ты не обижайся, пожалуйста, – я ведь на шесть лет старше тебя. Ты слышишь, Олежка?
И тогда он, сгорая от стыда за себя, прикинулся дурачком. Он очень хотел встретиться – она увидит его и, может быть, передумает. Он начал говорить еще более дурацким, самым дурацким на свете голосом:
– Какие пустяки. Посидим где-нибудь часок…
– Нет. Не сердись, Олежка. Там, на море, было все по-другому…
Голос ее стал вдруг еле слышным, а потом и вовсе пропал. Но все и так стало ясно. Олег не дослушал и повесил трубку. Он вышел из будки и пошел куда глаза глядят.
Сложный аппарат – телефон, сразу в нем не разберешься. Он не узнал ее голоса – будто говорит чужой человек, но она узнала – значит, это все-таки была она. Нет, простой аппарат телефон. Просто люди не видят, что там внутри, И сами выдумывают сложность. Все просто, как и во всяком механизме…
Олег шел прямо, не сворачивая, пока не вышел к театру. Он узнал его по фотографиям. Он вспомнил свою программу и пошел к кассе. Окошечко было закрыто, он спросил у кого-то: «Что, касса закрыта, что ли?» Вокруг толпилось много народу, но никто ему не ответил. От группы высоких красивых парней отделился один длинноволосый, и подошел к нему:
– Имею предложить. Один партер.
И заломил цену. Не моргнув, Олег расплатился и, ухватив наугад несколько десяток, сказал:
– Спой песенку – твои.
– Иди-ка ты… – выругался парень.
Вся компания начала оглядываться на Олега, но он их не боялся. Они имели нежные щеки и всегда светлое небо над головой. Олег не хотел смотреть спектакль о сильных, настоящих людях в компании с такими.
Невдалеке стояли парень и девушка, очень спокойные, они понравились Олегу. Он подошел и предложил им билет. Обрадованный парень протянул теплый, видно, давно приготовленный в руке рубль. Олег взял, – чтобы не обидеть. Они пошли, прижавшись друг к другу, и ни разу не оглянулись на него. Он не злился, он тоже хотел так идти, очень хотел…
Олег шел по улице и не мог приспособиться к движению. На Уралмаше было не так, и он свернул в переулок, где меньше толкались. Реболда тоже не походила на Уралмаш, но там они работали вдвоем, а теперь он остался один. Здесь было гораздо тоскливее – ни один прохожий не остановил на нем взгляда.
И вдруг он увидел такую картину: навстречу зигзагом по переулку шел мужик и играл на гармошке. За ним бежала жена, красивая женщина, и останавливала его. Мужик вырывался, не говоря ни слова, и снова шел своим зигзагом, продолжая играть что-то непонятное. Олегу очень понравилось его упорство, он подошел ближе и увидел, что у гармониста на двух пальцах черные сбитые ногти – видно, зубило он держал в руках чаще, чем гармонь. Женщина все же увела гармониста, и Олегу было жаль – ушел самый знакомый ему человек в Москве.
Когда он покупал билет в кассе Аэрофлота, то вытащил из кармана бурый желвак железа. А второй памятью о Белом море служил сверток ламинарий, лежащий на дне сумки. Ламинарии он взял потому, что они хорошо заживляли раны. Не все, конечно, а легкие раны – в водорослях содержится столько полезных веществ, что человек и не подозревает. А из железа он сделает кулон.
Олег положил сверху в сумку блок хороших сигарет – гостинец для ребят. Потом вышел на улицу ловить такси.
В мыслях он был уже дома. Он представил, как входит в свой цех – радостно машет ему рукой Мишка, поднял на лоб очки добрый Кузьмич, сдержанно кивают другие токари. Вокруг ровно жужжат станки, выбрасывая снопы разноцветных искр – все прочно, надежно…
Олег вдруг явственно почувствовал привычный и родной запах машинного масла, эмульсий, горячего металла, и на душе у него стало спокойнее.
Просека №2
Когда мотор замолк, шофер сказал:
– Приехали, господа, вылазь.
Володя спрыгнул с подножки на землю и, разминая ноги, обошел машину вокруг. Всякие трубки и концы свисали из-под мотора до самой земли и были покрыты толстым слоем жирной от масла пыли.
– Ну хоть до поворота, а? – свесился из кузова Фишкин.
– На черта мне шланги рвать? – возразил шофер. – Ты сперва дорогу сделай… Пешком дойдете.
– Правильно, Палыч, с нами только так и надо, – будто даже обрадовался Фишкин и с готовностью полез через борт.
По его красному опухшему лицу никогда не поймешь, серьезен он или придуривается.
– Что ему людей жалеть – он машину жалеет, – сказал Осип Михалыч.
Слова эти предназначались лесничему, который выделил рабочим ветхий ЗИЛ, а новенький ГАЗ-66, что идет по любому бездорожью, оставил в гараже. Володя понимал почему – на случай сигнала о пожаре – и был согласен с лесничим. ГАЗ-66 предназначен тушить пожары – на нем бак с водой, помпы и все такое, он должен находиться всегда под рукой. Нельзя же на танке в соседнее село за картошкой ездить – вдруг тревога? Некоторые этого не понимали, им было лень четыре километра пройти пешком, и спорили с начальством. А с начальством не нужно спорить – у него и власть, и образование.
Володя протянул руки, и Осип Михалыч передал из кузова топоры. Но потом на землю спрыгнули Фишкин с Санькой, и остальной груз он стал передавать им. А Володя зря стоял у борта, стараясь встретиться глазами с Осипом Михалычем – тот будто не замечал его. Тогда Володя отошел к шоферу. Он нагнулся и сказал, чтобы никто не слышал:
– Сегодня за нами будь к двум часам.
– Мне все равно, – сказал шофер. – Хоть совсем не работайте.
* * *
– Покурим, – сказал Осип Михалыч, когда Володя взялся проверять инструмент, – торопиться некуда.
– Да, куда торопиться-то? Успеем еще, – подхватил Фишкин.
Володя не стал возражать и присел на обочину, где собралась подчиненная ему бригада: Осип Михалыч, Фишкин и Санька. Как все, так и он. Противопоставлять себя значит наживать врагов, дядька об этом правильно сказал. А враги тебя могут так зажать, что не только вверх пробиться, но и вздохнуть не сможешь, – тут будь настороже, как на погранзаставе. Дядька видел жизнь, он врать не станет, потому что умные люди не врут.
Когда гул машины стих далеко за деревьями, стали разбирать инструмент. Осип Михалыч взял топор из общей кучи. Фишкин тоже взял топор и отошел в сторону. Володя посмотрел, как Санька пыхтя возится с бензопилой, и подошел к нему.
– Пупок развяжется, дай-ка… – сказал он.
Санька без слов подчинился, а он, чтобы не резало плечо, стал подкладывать свернутый носовой платок.
– Эх, разве так пилу носят? Кто же так пилу берет? – засмеялся Фишкин. – Ты руку сквозь просунь, сквозь!
Володя попробовал – совсем другое дело. Стало удобнее, и в освободившуюся руку можно взять канистру с бензином.
– Ты, Фишкин, просто гений! – пошутил Володя и зашагал вперед. Оставшиеся два топора достались Саньке.
Как всегда рано утром, идти было очень хорошо. Потому что солнце приятно грело спину; потому что август в лесу – очень красивое время; потому что сегодня по дороге еще никто не прошел, ты – первый, а ничего нет приятнее, чем быть первым.
Время от времени Володя оборачивался и осматривал их маленькую колонну. Эту привычку он привез из погранвойск: бригадир, как и старшина, отвечает за порядок в коллективе. А с него спрос еще строже: молодой, только что из армии и сразу в начальство. Тут в лепешку разбейся, а не дай повода о себе пересудов устраивать – что не справляется, мол. И он часто оглядывался, не отстал ли кто, все ли в сохранности.
А еще он всматривался в полутьму между деревьями, потому как знал, что среди тишины, среди благополучия может случиться такая неожиданность, что ахнешь. Не военная, конечно, здесь все же не армия, – безопасная неожиданность. Например, возле ручья неделю подряд они вспугивали глухаря: черного, большого, с красными глазами. Он ошарашенно вырывался прямо из-под ног и долго летел по просеке, шурша крыльями. Или лось из кустов выскочит – со здоровенными рогами, полтонны мяса – и испарится тут же. «Кого только в лесу нет, чего только не случается, – подумал Володя, – а все потому, что здесь свои законы и изменить их так же трудно, как и всякие другие законы».
За поворотом дорогу пересекала канава. Санька с ходу, не останавливаясь, перемахнул через нее, а Осип Михалыч и Фишкин перешли по дощечке. Осип Михалыч – быстро и ровно, Фишкин – кренясь на один бок, размахивая руками и матерясь, – дощечка прогибалась и стреляла фонтанчиками сухой гнили. Володя был тяжелее всех – рост метр восемьдесят, да еще пила с канистрой. Он разбежался и прыгнул через гнилую дощечку. На противоположной стороне рос мухомор, нога скользнула по нему, и, чтобы не упасть в яму, пришлось схватиться за нависшую над траншеей березу. Выпущенная из рук пила глухо звякнула о камень.
– Начальник-то тебе икру выпустит, – сказал Осип Михалыч, – шин запасных нету.
– Целее целого, – ответил Володя.
Он поднял пилу, осмотрел плоскую, сверкающую, как кинжал, шину, потом глянул на березу, и в голову пришла интересная мысль. Она и раньше приходила, но он откладывал ее на потом. Как всегда бывает: уехать, принести, сходить, приколотить – все когда-нибудь. А ведь живешь-то сейчас, нужно сейчас! А потом будет или поздно, или не нужно, потому что «сейчас», когда нужно, пройдет.
Пораженный такой простой мыслью, Володя завел пилу и, примяв у подножия поросль, поднес к стволу шину с жужжащей цепью. Как из сифона газировка, с визгом брызнула сверкающая струя опилок.
Фишкин первым догадался, для чего нужна береза, и с жаром взялся помогать.
– Правильно, давно пора! Ну, молодец, бригадир, – приговаривал он, обрубая ветки, – у меня сердце падает, когда я на эту доску проклятую наступаю!
Санька тоже помогал – сбрасывал ветки ногой в яму. Осип Михалыч сидел в стороне. Он наблюдал, как они перекидывают ствол через яму, зевал и почесывал свое грубое, некрасивое лицо.
Если приказать, он принес бы наибольшую пользу – быстрее спилил бы ствол, точнее рассчитал бы его падение, лучше укрепил бы бревно. Или попросить. Или заплатить. Из уважения, чувства долга или за деньги он работал бы, потому что это не «просто так». Кому угодно могла прийти в голову мысль о березе – Фишкину, Саньке, но не ему.
Теперь уже Володя старался не встретиться с ним взглядом, чтобы не говорить и не перебивать настроение. Хорошее настроение без причины, говорят, бывает только у дураков, и Володя стыдился, что ему с самого утра хотелось растянуть рот до ушей. А теперь был конкретный повод шутить, потому что он сделал доброе дело. Он притоптывал сапогами землю для упора бревна и думал, что придет время, когда люди не будут требовать за каждую срубленную веточку закрывать наряд, а станут работать для удовольствия, просто так. Раз такие умные люди, как дядька, верят в это, такое время придет. И всеми силами надо его приблизить. Вымрут жалобщики, пьяницы и глупцы, потому что специалистов станет много и люди перестанут прощать глупость и жадность. Женщины тогда будут любить не за модную одежду… И Володя вдруг ясно понял, почему он все утро сияет, как начищенная бляха. Просто он вспомнил, что с ним случилось вчера. У него дыхание перехватило, когда в памяти всплыл вчерашний день. Он не удержался, опросил:
– Фишкин, у тебя жена красивая?
– Ну как… – пожал плечами Фишкин, – обыкновенная баба. Пьет, правда, зараза, потому и лицо красное.
– Побей немножко, – как можно добродушнее сказал Володя, раз уж спросил, надо было продолжать разговор.
– А зачем? – Фишкин снова пожал плечами. – Дети разъехались, мы с ней, как говорится, два сапога. Посидели на картошке да на воде, хватит. Других вон пилят, когда выпимши придут, – Фишкин раздвинул в улыбке губы, – а мы как начнем вместе керосинить… А молодая красивая была. – И заключил категорично: – Молодые все красивые. Милиен бы отдал, чтобы одну…
– И у меня красивая, – сказал Володя, но тут же поправился: —…будет. Почище Бриджит Бардо.
– А это кто еще? – поинтересовался Фишкин.
– Так, одна, – засмеялся Володя, – в жизни нужды не знает.
Сегодня валили сосняк. Просека, которую они рубили, наконец уперлась в стену ядреных крепких стволов. До них каждый день мерялось расстояние шагами – надоело кланяться тонким хворостинкам и мочалить топором кусты, толщиной в палец.
Молодые сосны гудели и потрескивали, будто в далеких верхушках их опутывали телеграфные провода. Тонкая, не успевшая покрыться морщинами кора была шелковистой на ощупь. Несколько таких сосен – вот тебе и стандартная пачка. Жаль, что с сегодняшнего дня не имело значения складывать в ровные штабеля крепкие стволы или носить охапками похожие на проволоку стебли, кучи которых и в кубатуру-то не замеришь.
Володя вышел на песчаную отмель у ручья и провел сапогом черту:
– Здесь мы ее, родимую, и поставим.
Он специально выбрал место у воды – хоть и конец августа, а кругом все сухое, одна искра погубит лес. Осип Михалыч заворчал: всегда кучи ставили там, где рубили, и не таскали бревна за километр. Но Володя знал то, о чем еще не ведала бригада, – таков был приказ лесничего. Володе предстояло немного покривить душой, выполняя его, но он позволил себе это, так как приказ помогал хорошему делу. Дядька, его Володя очень уважал, говорил: если маленькая нечестность спасает большую правду – сверши ее, грех я возьму на себя. А хорошее дело – всегда правда, так что Володя готов был к греху.
Мужики не торопились начинать. Санька сидел с ними рядом. На то имелись причины – лесничий на просеку никогда не приезжал из-за бездорожья, а прутики рубить ни ума, ни сил не требовалось – все равно кубаж не выходил. Когда не устаешь и никто не проверяет – какая это работа? Название одно – «противопожарная просека № 2». Поэтому Володя лесничему не жаловался и не ругался, видя, что вся бригада ползает на коленях, собирая грибы во время смены.
Сегодня другое дело, сегодня начиналась настоящая работа. Он вставил ключ в пилу, дернул за шнур и пошел к плотной стене сосен. Слова – это звук, а дело не нуждается в доказательствах, и никакими словами его не заменишь.
Первым встал Осип Михалыч. Потом пилу перенял Фишкин, потом взял снова Володя – Саньке, хоть он и просил, пилу не давали. Гора росла, пока совсем не завалила просеку. Тогда стали складывать деревья, в одинаковые кучи с названием «неликвид». Вскоре остановились отдышаться. Санька, с которым Володя таскал стволы в паре, вдруг спросил:
– А ты артистов живых видел? – и назвал фамилии.
– Видел, – сказал Володя – с некоторыми говорил даже.
– Это ты как? – изумился тот. – Они же артисты!
– Запомни, Санька, – еле сдержался, чтобы не улыбнуться, Володя. – Люди все равны – и ты тоже можешь стать артистом!
– Ну да, – хмыкнул Санька, – они в городе живут, а я тут топорами махаю – сюда и кино раз в месяц привозят.
– Ты их собираешь, что ли? – спросил Володя.
– Почти сотня уже, – с гордостью сообщил Санька, – советские и иностранные. Только покупать негде…
– Вот уеду, я тебе вышлю, – серьезно пообещал Володя. – Бриджит Бардо есть? Пришлю, у меня где-то целый альбом валяется. А пока бревно хватай… Ну?
– Мужики отдыхают… – протянул Санька, – а мы чего?
– А мы себе в наряд кубов больше запишем.
– На фига мне больше, с голоду же не умираю.
– Я твой бригадир, – строго сказал Володя, – и приказываю. На фронте за невыполнение приказа – расстрел.
– Здесь не фронт, – Санька отвел в сторону глаза и продолжал ботинком с отставшей подошвой переворачивать сухую веточку.
«Это здесь, – подумал Володя, – а есть такие места, где каждый день фронт. Поднимают тебя ночью, а ты думаешь: «Ну вот и все, началось». Но об этом он молодому, и глупому Саньке не стал говорить – сам со временем узнает. А сказал только:
– Вот и плохо! – и разжал руки.
Бревно тяжело ударилось о землю. Санька понял, что Володя не в том настроении, чтобы ругаться, и совсем осмелел:
– Дай с фильтром.
– Брысь, салага, – сказал Володя, но сигарету дал.
– Уезжаю я осенью, уже документы в ПТУ отослал, – солидно сказал Санька.
* * *
– Летом в лесу – это им как в санатории, – услышал Володя, когда подошел к мужикам.
– Не скажи, – раздался в ответ голос Фишкина, – дай бог ворочают. Перекур или на гитаре там подрынчать – только после работы. Раз лебедка сломалась, так пока я сделал – на руках, черти, хлысты трелевали! Вот тебе и студенты!
– Стой! – прищурился Осип Михалыч. – Ты же гаечный ключ от ухвата не отличишь!
– Я им говорил, – махнул Фишкин рукой, – не слушают. Зубастые, как волки, – костей не соберешь, если не по их что сделаешь!
Фишкина лесничий недавно посылал в помощь студенческому отряду, работающему по договору, – студенты ему понравились. И Володя их уважал. Обычно они приходили в лесничество за бензином – рослые ребята в одинаковых куртках, искусанные мошкой, но веселые. Дядька говорил, что валят лес с темна до темна, – значит, умеют работать. Без умения много не наработаешь – пропадает интерес, а значит, и силы. Он им завидовал. Живут, как в армии, едиными чувствами, целью, и каждый уверен в себе. Потому что каждый знает, с кем он будет завтра. А одному плохо… Когда он кончил учиться в интернате, было так тоскливо, будто умерла семья. Очень здорово быть студентом.
– Отдохнут от театров и ресторанов и снова уедут, – вымолвил Осип Михалыч, затягиваясь папиросой, – а зимой – стипендия. Вот ведь жизнь…
Синий табачный дым плыл облаком над головами, закручивался в длинные нити и исчезал в листьях разноцветной рябины, росшей прямо на краю просеки. Местами вдоль тропинки, по которой шла просека, рябины выстраивались целыми рядами – Володя знал – это следы человека. Люди всегда оставляют следы – хорошие, плохие или такие, что сразу не разберешь. Первых всегда больше – рано или поздно человек задумывается, что о нем будут говорить люди потом, когда он умрет и оправдываться станет невозможно. А ведь все смертны – это закон жизни. Даже те, которых очень любишь и встретить которых помогло чудо. Привез в школу дрова, и там в учительской… А вдруг когда-нибудь и это превратится в далекое-далекое воспоминание, след прошлого?
Володя выдернул топор из пенька, подошел к рябине и пригнул рукой тонкий ствол, чтобы туже натянулись волокна.
– Пусть растет, не руби, – запротестовал было Фишкин, – она в стороне совсем. Вон листья какие… как яички на пасху.
– Ты к сосне с пилой подойдешь, а ее на шестеренку и намотает. Выковыривай потом, время теряй, – пояснил Володя.
Топор себе он выбрал столярный, из хорошей стали, но с прямой фаской. Поэтому он рубанул по натянувшимся волокнам нижней частью лезвия и чисто снес ствол. На губу брызнула горькая капелька, и Володя стер ее рукой. Фаска прямая – удар сильнее в нижнем конце, когда полукруглая – в центре. Топор Володя всегда сравнивал с автоматом Калашникова: берешь его, и появляется зуд в руках. Чувствуешь в себе такую силу, что все деревья мира – в твоем подчинении. Можешь их или на дрова пустить, или на дома. Топор из хорошей стали, до звона отточенный, с легким гладким топорищем надежен, как старый друг. Он делает дело, не рассуждая и не требуя ничего взамен. Кроме уважения, конечно. Мечта – иметь такой топор.
После перекура работать стало тяжелее – жаркий, словно не конец августа, а середина июля, воздух давил на плечи. На запах пота слетелись комары и облепили шею, как мухи липучку, зудящая кожа быстро покрылась расчесанными волдырями. Фишкин еле волочил ноги. Он то и дело бегал к чайнику пить воду и, невпопад матерясь, вытирал ободранной кепкой малиновое лицо.
