Текст книги "Котов"

Автор книги: Виктор Смольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– А что во-вторых?

– Во-вторых, договорись с кем-нибудь, только не с мастевым, чтобы таблетки тебе отдавали.

– А что взамен?

– Куревом или чаем рассчитывайся. Из передачки что-нибудь отдай. Как уж сам договоришься. А обычно такса такая – четыре сигареты за таблетку. А с некоторыми и на кашу можно договориться, вот с Юмбой, например.

Услышавший свое имя Юмба подал голос:

– Мне циклодола только две таблетки дают.

– А я тебе за них кашу за ужином и обедом отдаю, идет? – предложил Котов.

– Заметано, только у меня уговор с Фиксой был, я ему всю неделю циклодол отдавать должен.

– Чего это ты ему так много задолжал? – спросил Карась.

– Он мне сигаретку целую отдал.

– Ну, этот Фикса совсем оборзел! У Кота за просто так кашу забрал, а тут за какую-то сигу тебя без циклы оставил, – возмутился Илья. – Решим так: Кот отдает Фиксе сигарету, которую ты должен этому очконавту, а ты, Юмба, всю циклу отдаешь за хавку нам с Андреем.

– Идет! – ответил толстяк.

– Понял, Фикса? – обращаясь к обладателю очков на резинке, сказал Карась.

Очкарик, понявший, что его выгодной больничной коммерции пришел конец, жалобно затянул:

– Дайте хотя бы две, я ведь на эти колеса мог целую пачку курева выменять!

– Закрой свой пердильник! – прикрикнул Илья и, обратившись к Андрею, добавил: – Кот, отдай ему сигарету!

Котов, которому все эти больничные обмены были в диковинку, неуверенно протянул неудачливому коммерсанту сигарету. Фикса схватил добычу и спрятал ее в трусы.

– На ужин! – раздалось в коридоре.

У Юмбы начался праздник желудка. Прием двойной порции пшенной каши толстяк растянул на пятнадцать минут, пока шел ужин, и уже последним отнес две вылизанные шлемки на стол для грязной посуды. Тем временем Кот угощал Карася передачкой, которую ему привезли родители. Илья почти целиком съел курицу-гриль, причем кости тоже не пропадали, их вместе с хрящом разгрызал Ухо, не подпуская никого из своей компании к поеданию такого деликатеса. Попытки нахально растащить передачку Илья пресек на корню, дав пинка Таньке и Вальке и отогнав других претендентов на получение халявной хавки.

После приема скудной больничной пайки пациенты, покурив в сортире, рассредоточились по своим палатам. За больничным зарешеченным окном стало совсем темно, наступил тягучий вечер. Делать было нечего, при свете стоваттной лампы даже в карты играть было трудно. Илья начал рассуждать о жизни:

– Самое главное в жизни – не мешать жить другим. Ты не будешь мешать – тебе никто мешать не будет. Зарабатывай тихо себе на жизнь и не зарься на чужое.

– А как же, Илья, быть с тем, что сам ты на кражу пошел? Позарился?

– Ты, прямо как следак в ментовке, рассуждаешь. Тот тоже мне все на психику давил, обещал за чистосердечное признание срок скостить. А сам мне все втирал, что это у меня не первая кража, что если сознаюсь в других, то мне же лучше будет. Хотел на меня чужие дела повесить. И ведь если бы повесил, то куковать мне в этой дурхате до смерти.

– Но ведь кража-то была.

– Опять ты, как мент, рассуждаешь! – рассердился Карась. – Ты бы видел, что за квадрат была та квартира, которую я ошманал! Три телевизора, два музыкальных центра, все японское. А в холодильнике! Брат ты мой, икра черная, икра красная, балык лежит полметра длиною! И выпивка, какой я никогда не видал, виски, пиво баночное. Ну, я и попал, ведь три дня не жрамши и не пимши! А тут еще голоса у меня начались, говорят, мол, это специально для тебя приготовлено, бабий голос такой, ну я и набросился на еду. Нажрался по горло, на радостях виски начал пить. А голоса говорят, пей, пока всю бутылку не выпьешь, не уходи. А виски-то в голову шарахнуло! Заснул я, а проснулся оттого, что кто-то мне в харю ботинком пнул. Открываю глаза – менты стоят и хозяин, у него рожа больше моей раза в два, живот из штанов вываливается, зубы все золотые. Он-то меня и пнул, так что кровь изо рта пошла. Будь я трезвым и встреться я с ним один на один, так я бы ему физию попортил бы. А так что, подниматься я стал, а он меня еще в живот ногою. Дыханье у меня сорвалось, я опять свалился. В общем, попинал он меня, а менты потом еще добавили.

– Да, за бутылку виски и хавку мотать срок обидно, – согласился Котов.

– Вот сейчас ты рассуждаешь как человек. Я больше тебе скажу, Кот, у меня, кроме пенсии, другого заработка нет. А ее задержали на три месяца. Попробуй проживи без денег хотя бы неделю! Да и что моя пенсия! Сам знаешь, что в магазинах, кроме соли и спичек, ничего нет. А с рук брать, так моего пособия хватит только на двадцать пачек “Примы”. А ведь надо еще жрать на что-то!

Расстроенный неприятными воспоминаниями Карась замолчал. За дверями палаты раздалось:

– На аминазин подходим, придурки!

Котов нехотя поднялся и, заранее представляя болезненный укол, весь съежился. Медсестра с засученными рукавами халата заученным движением делала инъекции, вводя в оголенные зады пациентов снотворное. Уже в палате Карась, продолжая начатый разговор, заметил:

– Вот точно, жадность губит людей побольше любой другой напасти! Вот не стал бы я тогда пить, а вынес бы из хаты магнитофоны и телевизоры, год бы безбедно жил, а так… Уж и не знаю, когда теперь на воле окажусь.

– А на черта она, эта воля! – прервал монолог Ухо. – Здесь хоть кормят, и крыша над головой, а на воле – с голоду умирать, что ли?

– Ты, масть позорная, молчи уж лучше, – рассердился Карась, – ты за хавку удавиться готов.

– У вас, наверное, в городе есть где жить, а мне вот, например, податься некуда, – подлил масла в огонь спора Чомба.

– А куда у тебя жилье-то делось?

– Да никуда, тетка моя взяла на себя опекунство надо мной и сразу в дурдом отправила, а в моей квартире, что от матери мне досталась, живет сейчас ее дочь. И уж точно я там никому не нужен.

– Ну, у тебя другое дело, а у этого Ухова наверняка дом есть, – смягчился Илья.

– Нет у меня жилья, – ударился в слезы Леня. – Детдомовский я, всю жизнь по казенным домам, ни отца ни матери не видел!

– Че расчувствовался-то? Ты петухом-то стал что, потому что в детдоме жил?

– У нас там был такой Слава Рябоконь, погоняло Ряба, он на два года старше был, заводил нас в туалет и там… Вот с этого и пошло.

– Ну, а сейчас-то почему от своей петушиной профессии не отказываешься?

– А что толку, все равно ведь все знают…

– Все правильно, – резюмировал Карась, – как говорится, береги честь смолоду!

Андрей не дослушал окончания разговора о жестокости судьбы обитателей дурхаты и заснул. Яркие цветные сны, которые снились Андрею, несмотря на свою нереальность, переживались больным так сильно, как если бы все происходило наяву. Свою роль здесь играл аминазин. Это снотворное обладало наркотическим эффектом и вызывало возникновение в голове у пациента красочных образов и картин. Котову казалось, что он лежа, связанный по рукам и ногам, едет в каком-то фургоне. Колеса телеги постоянно ударялись о камни, из чего связанный сделал вывод о том, что дорога, по которой двигается экипаж, явно плохо вымощена.

Рядом с юношей, у изголовья лежанки, сидел монах-цистерцианец в белом облачении и, перебирая четки, тихо молился.

– Ну, что, Роже, ты очнулся?

22

Юный француз, оглянувшись по сторонам, тихо попросил воды. После этого, явно не понимая, почему он связан попросил ослабить веревки. Только что с небывалой четкостью Роже видел себя в каком то помещении, окруженный какими то неопрятно одетыми, обросшими людьми. “Что это было? – думал он. – И почему я связан? В каком времени я нахожусь?”

– Развяжите меня! – попросил Роже.

– А вдруг ты опять будешь буянить? – спросил монах.

– А я что, буянил?

– А как же, чуть без воды и хлеба нас не оставил. Все говорил, что голос какой-то слышишь.

– А я ничего не помню…

– Ничего, через пару часов мы подъедем к крепости Крак, там тебе помогут, братья-иоанниты поднимают на ноги даже расслабленных!

Когда за последней телегой каравана поднялся подвесной мост и закрылись тяжелые, кованные железом ворота, Роллан подошел к фургону, где везли Роже. Рыцарь откинул занавеску и приказал цистерцианцу:

– Развяжи его!

Монах, с трудом распутывая узлы веревок, освободил юного безумца. Брат-рыцарь, смягчив как можно больше интонацию, обратился к Роже:

– Ну, вот, приехали, здесь тебе помогут!

Потирая затекшие руки, Роже спросил у брата-рыцаря:

– А когда же я попаду в Иерусалим?

– Подлечись немного. Я скоро поведу новый караван и возьму тебя с собой, это будет дней через десять.

– Обещаете?

– Обещаю. Если сам в живых буду. Здесь ведь так, сегодня жив, а завтра Богу душу отдашь!

Юношу отвели в большое серое здание, которое являлось богадельней.

Брат-госпитальер, опытный врач, поговорил юношей и пришел к выводу, что пациент время от времени бредит. Брат-сержант приготовил по рецепту врача темно-коричневую настойку и подал больному. Роже пить не хотел и себя больным не считал. Пришлось вливать юноше снадобье насильно. Через некоторое время после приема лекарства пилигриму стало очень хорошо и захотелось спать. Юношу проводили к его кровати. Рядом с новичком лежали страдавший падучей брат-рыцарь и византийский монах по имени Константин, у которого было кровотечение из внутренних органов.

Молодой француз проснулся через сутки. Караван, с которым он следовал, уже уехал. Роже сильно захотел есть. Брат-госпитальер, увидев, что юноша проснулся, спросил:

– Ну, что, легче стало?

– Все нормально, только голова кружится.

– Это от лекарства и истощения. Сейчас я принесу тебе поесть!

От принесенного на подносе ужина у больного потекли слюнки. Кусок баранины, приготовленный на огне и посыпанный пряностями, издавал дразнящие ароматы. Помолившись перед едой, пилигрим впился зубами в сочный кусок мяса. Потом, вспомнив свой призыв к посту, сильно смутился.

– Ешь, ешь, – говорил госпитальер. – На больных пост не распространяется, твоя болезнь уже серьезное испытание, не требующее дополнительных ограничений.

Константинопольский монах, который, несмотря на свою болезнь, от скоромного отказался, заметил:

– Физическое страдание ничто, оно лечит душу. Не надо идти на поводу у собственной плоти!

Страдавший от падучей брат-рыцарь Луи заметил:

– Тысячи не соблюдают пост, и ничего!

– Ты, брат-рыцарь, ведь монах, а говоришь такие вещи!

– Я лишь хочу сказать, что больному можно сделать послабление!

– Вы, братья-крестоносцы, постоянно нарушаете те обеты, которые вы обязаны соблюдать. Что говорит одна из заповедей? Не убий! А вы, сражаясь с неверными, постоянно проливаете кровь!

– Убить неверного – богоугодное дело! И что делать, если на твой дом напал грабитель? Позволить ему разорять твое жилище?

– Спаситель сказал: “Ударят по правой щеке, подставь левую!” У нас в Византии воинов, а не то что монахов, на пять лет отлучают от причастия, если они убьют в бою хоть одного турка!

– И кто вас будет тогда защищать от сарацинов?

– На все воля Всевышнего! Дело монаха молиться, а не воевать. Нам даже запрещено защищаться мечом от разбойников!

– Это не воля Всевышнего, это ваше неумение защитить свою веру!

Спорщики уже забыли, что было причиной спора, и отчаянно продолжали, сыпля аргументами, взахлеб ругая друг друга.

– Далее, – говорил византиец, – братья-храмовники дают деньги в рост. Это противно христианскому учению.

– Божье – Богу, кесарю – кесарево. Если не считать деньги, то все рухнет, кроме того, лично для себя ни один рыцарь Храма не взял ни дуката! Деньги ордена принадлежат Богу!

– Но золото-то лежит в ваших замках!

– Брат-византиец! Не следует тебе осуждать других, ведь Христос сказал: “Не судите, да не судимы будете!” – вступился за крестоносца Роже и добавил: – Благодать Божья распространяется на каждого, кто верит в Святое Воскресение, любви Христовой хватит на всех!

– Мудрые не по годам слова говоришь, отрок, – одобрительно отозвался брат-рыцарь.

Польщенный похвалой бывалого воина Роже продолжал спор:

– Почему вы, восточные христиане, отрицаете то, что сама Дева Мария родилась в результате непорочного зачатия? Ведь очевидно, что Богомладенца Христа не могла родить простая земная женщина!

– Мы признаем только непорочное зачатие самого Христа, на это есть указание в Евангелии!

– А как же быть с устной традицией? – возмутился Луи. – Ведь не случайно десятки тысяч западных христиан думают так же, как я и Роже? Отрицать божественную природу появления самой Матери Божьей это фарисейство, слепое следование букве закона! – Рыцарю захотелось еще что-то сказать, но тут черты лица его исказились, руки стали загребать воздух, и несчастного начало трясти. К эпилептику подбежали несколько братьев-иоаннитов и схватили бьющегося за руки, одновременно вставив в рот больного обернутую тряпкой ложку.

Константин уже пожалел, что невольно стал причиной страданий крестоносца, и тихо молился на греческом языке. Роже тем временем обтирал пену с губ больного падучей, а также прикладывал мокрую тряпку к темени брата-рыцаря.

23

Карась, только что хохмивший над Уховым, валялся в проходе между кроватями и бился головой об пол.

– Это у него припадок, – закричал Чомба, – надо позвать врача!

Испуганный Андрей подбежал к двери и, барабаня в нее кулаками, звал на помощь санитара. Михеич, находившийся около палаты, неторопливо открыл дверь и недовольно проворчал:

– Что тут у вас?

– Человеку плохо! – заорал Андрей.

– Мне вот тоже, может быть, не очень хорошо, – съязвил санитар, – однако на уши никого не поднимаю! Сейчас придет медсестра, разберемся.

Больные сами подняли Илью на кровать. Светлана Павловна, чья смена попала на сегодняшний день, вкатила Карасю укол, после чего больной постепенно успокоился.

Пришедший в себя через несколько минут Карась, которого санитар с помощью Ухова прочно привязал к кровати, спросил:

– Что со мною было?

– Да затрясло тебя, мы медсестру и вызвали! – ответил за всех Котов.

– Нет худа без добра, хоть релашку на халяву поставили, и то хорошо! – вымученно произнес Илья и продолжил: – Со мной такое иногда бывает, трясет меня. Кроме шизухи, еще и эпилепсия. Падучая у меня началась после того, как меня нейролептиками лечить стали… Перед приступом так хорошо становится, а потом как замыкает в мозгу, и больше ничего не помню.

– Напугал ты меня, – сознался Андрей, – я еще ни разу в жизни эпилептического припадка не видел. Сначала мне показалось, что ты просто так это, а как на пол упал, думал: все, хана тебе пришла.

– Ты, Кот, раньше времени меня не хорони, я всех в этой палате переживу! – попытался улыбнуться Илья.

– От психических болезней еще никто не умер, – ввязался в разговор Ухов, – это тебе не рак и не инсульт.

– О, какие ты слова-то знаешь, Ухо, даром что петух первостатейный, – отозвался Карась.

– Я еще не то знаю, – сказал польщенный гомосексуалист.

– А что, например?

– Знаю, из чего лекарства делаются, которыми нас лечат.

– Ну и из чего?

– Из голов крупного рогатого скота, коров то есть. Вытряхивают мозги из черепа и спиртом разводят, а потом нам под видом таблеток дают.

– Ты какую-то ахинею несешь, – заметил Карась, – если бы так было, то таблетки наши спиртом бы пахли, а они ничем не пахнут, и безвкусные еще в придачу.

– Ну, это я не знаю, а что так таблетки готовят, так мне это один санитар сказал, а он не врал никогда.

– Это ты по своей непроходимой тупости шутку от правды отличить не можешь.

– Всем спать, – приказал Михеич, – кто будет разговаривать, того сразу на вязки!

Неугомонные пациенты разбрелись по своим кроватям. Через пять минут храп нескольких глоток начал выводить незамысловатую мелодию, под аккомпанемент которой заснул и Андрей. Ночью ему впервые приснились не храмовники, а Лена. Во сне подруга Андрея ласкала Котова и, раздевшись, прижималась к своему избраннику. Когда ласки достигли кульминации, девушка встала и, скривив физиономию, громко сказала Котову:

– Ты шизик, от тебя не будет нормального потомства, я ухожу от тебя!

Андрей проснулся. Оглядевшись по сторонам в поисках Лены, Котов увидел лишь спящих соседей. Новичку отчаянно захотелось выйти из больницы и спросить у своей подруги, почему она так жестоко отнеслась к нему. “Да что я так забеспокоился? Ведь это только сон. Да и даже если бы она решила бросить меня, на ней свет клином не сошелся, есть и другие девушки. А все-таки приедет она ко мне или нет?” Андрея охватило отчаяние. “А вдруг мне всю жизнь придется провести здесь, например, как Юмба. И никакой личной жизни. А ведь я еще так молод! Я так многого хочу, у меня вся жизнь впереди!”

Котов перевернулся на другой бок и постарался заснуть. Череда неясных, расплывчатых образов пронеслась в голове страдальца, и наконец наступил долгожданный сон.

24

Утром Котов проснулся оттого, что Фикса орал на всю палату на Ухова:

– Это ты стащил мою зажигалку!

– Не, ты че, Толя, б...ю буду! Это, наверное, Кот стащил, – переводил на Андрея стрелки Ухо.

– Кот, ты не брал зажигалку?

Андрей, еще не совсем понимая, о чем идет речь, произнес сонным голосом:

– Фикса, тебе что, делать нечего?

– А вот есть свидетели, что ты зажигалку мою ночью сп...л!

– И кто это такой умный? – возмутился Андрей.

– Ухов, подтверди! – брызгая слюной, орал Толя.

– Точно он! – просипел Ухо, обнаглевший от того, что его вечный враг Карась привязан к кровати, и продолжил: – Обыскать его надо! Выворачивай карманы, говори, куда зажигалку спрятал!

Андрей понял, что сложилась ситуация, когда сам виноватый в краже громче других кричит “держите вора!”.

Тем не менее подозреваемый вывернул все карманы.

– Ты кровать свою покажи! Наверняка под подушкой спрятал, – неистовствовал Фикса. После того как парочка обыскала всю кровать, недовольный Олег сказал:

– Ну, ты и крыса, Кот, сп...л зажигалку и так спрятал, что найти невозможно. Я объяву делаю, что Котов крыса!

– А вот за то, что ты, Кот, скрысил зажигалку, тебе знаешь, что по зоновским законам полагается? – строя из себя многоопытного зэка, поинтересовался Ухо.

– А вот пусть он за воровство отдаст тебе, Фикса, всю передачку. У тебя осталось что-нибудь от передачки?

Андрей, возмущенный клеветой, не выдержал и треснул мастевого по морде. Не ожидавший такого ответа Ухо упал на пол, при этом из него выпала та самая зажигалка, из-за которой чуть не пострадал новичок.

– Так это, Ухо, ты, оказывается, крыса! – вскричали обитатели наблюдательной палаты и толпой набросились на петуха. Интригану досталось по полной. Сидя после экзекуции на своей кровати и утирая разбитый возмущенными пациентами нос, Ухо высказал в адрес Андрея угрозы:

– Я все врачам расскажу, про других не скажу, а про тебя все расскажу, что ты мне нос разбил и что других на меня натравил! Пусть тебя на галоперидол посадят. И будешь ты в этой больнице до старости сидеть, а тебя все колоть будут!

– Ты мало получил, что ли? – спросил возмущенный Андрей, вставая со своей кровати, чтобы добавить наглому петуху.

– Михеич! – заорал во всю глотку Ухов.

– Что случилось? – открывая дверь палаты, спросил санитар.

– Тут этот, новенький, избил меня! Привяжите его, он мне нос разбил!

– Ты че, молодой, тут свои порядки устанавливаешь? – грозно спросил Андрея Михеич. – Руки, что ли, чешутся, так я тебя сейчас враз привяжу, будешь со своим другом Карасем сутки лежать, и никто тебя не отвяжет!

– Все правильно, дядя Слава, давай его привяжем! – радостно заголосил Ухо.

– Ложись на кровать, – скомандовал Котову санитар и обратился к Ухову: – Леня, неси вязки, сейчас прификсируем драчуна.

– Я сейчас! – радостно воскликнул мастевый и быстро принес длинные веревки, которыми обычно привязывают буйных больных. Андрей попытался сопротивляться, но здоровенный санитар вместе с подлым Ленькой привязали новичка за руки и за ноги да еще пропустили веревку под головой.

Завтраком Карася и Котова кормила старая медсестра, Полина Николаевна. Кормя Андрея, она все выговаривала ему:

– И что тебе спокойно не лежится, зачем драку затеял?

– Да это не я, это сам Ухов начал!

– А почему Михеич тебя привязал, а не его?

– Этот Котов мне в нос дал! – сообщил довольный Леня. – Хорошо, хоть Илья привязанным был, а то бы они вдвоем меня до смерти избили!

– Зачем, Андрей, дерешься? Мы ведь все врачам должны докладывать. Что прикажешь о тебе сказать?

Андрей, поняв, что все, что бы он ни сообщил, будет истолковано против него, замолчал. Полина Николаевна, накормив связанных, вышла из палаты.

– Ну, Кот, теперь я наконец-то могу с тобой разобраться! – воскликнул довольный Ухов. – Пока ты привязанный, я тебе всю физию разукрашу! – с этими словами подлый Ленька стал бить по лицу Андрея.

– Это тебе за разбитый нос, это тебе за то, что передачкой со мной не поделился, – зло ругаясь, наносил удары Ухов, – че, думаешь, с Карасем скентовался, так тебе и все можно?

– Я, когда с меня вязки снимут, тебе всю дыню расшибу, – сказал разъяренный Андрей. Это замечание стоило Котову еще нескольких ударов. Вскоре лицо новичка представляло из себя один сплошной синяк.

– Так-то вот, – сказал утомленный избиением связанного Ухов, – а будешь еще ко мне приставать, так я прямо врачу про тебя скажу, Игорь Николаевич тебе таких уколов назначит, что точно полным дураком будешь!

– Ну, все, Ухо, сегодня ночью ты получишь, – сказал наблюдавший за всем Карась.

– А ты-то что, Илья? Я ведь не тебе по морде надавал! – просипел Ухов.

– Я еще блатным скажу, а у них разговор короткий. Давно тебя в зад не трахали?

– Я мужик! – неуверенно вставил Леня.

– Ты такой же мужик, как я балерина! – ответил Карась. – Готовь свое очко, или ты в рот предпочитаешь?

– Пошел ты на х… – зло выругался Ухо. Интриган и сам понимал, что явно перегнул палку, но уж так ему хотелось оторваться хоть на ком-нибудь. Кто мог подумать, что за этого новенького будут мужики заступаться? Прикидывая неизбежную расправу со стороны больничных авторитетов, изгой еще больше возненавидел Котова.

Андрей тем временем постепенно забыл про недавний инцидент и остался наедине со своими мыслями. “Неужели вести себя нельзя по-человечески? Зачем в таких ужасных условиях еще ухудшать атмосферу? На кой черт Ухо обвинил меня в воровстве? Зачем ему это? Откуда у него такая ненависть?” Котов в своих размышлениях был немного наивен. Во всех казенных домах, в которых местные изгои провели большую часть своей жизни, отношения строились на постоянных интригах и беспримерной жестокости. Натерпевшись на своей шкуре, обиженные старались хотя бы на небольшое мгновение почувствовать себя на вершине социальной лестницы и попугать кого-нибудь. Такой стиль поведения на старых обитателях “крытки” не прошел бы. А вот отыграться на новеньких и хоть немного утешить свое уязвленное самолюбие – это было вполне возможно.

Вскоре Андрей поймал себя на мысли о своей подруге. “Что она сейчас делает? Будет ли ждать меня? Или, может, уже с кем-нибудь другим дружбу водит?”

25

Лена сидела в своем институте за бюро, на котором были аккуратно разложены такие скучные и малопонятные документы. В середине стола стояла фарфоровая вазочка. В нее девушка довольно часто ставила цветы, которые ей приносил Андрей. Ленка и раньше-то не очень жаловала свою работу, а теперь, когда в личной жизни произошла драма, и вовсе не хотела приниматься за нее. Автоматически, без всякого смысла девушка перебирала папки с бумагами, пытаясь восстановить душевное равновесие.

“Что произошло с Андреем? – думала Ленка, вспоминая последнее свидание влюбленных. – Молол какую-то чепуху про рыцарей, говорил, что может общаться с загробным миром. Что все это значило?” Либо он наркоман, либо у него крыша поехала. И то и другое исключало возможность достойной перспективы отношений.

“И почему он не звонит? Уже четыре дня прошло после последней встречи. Раньше по нескольку раз в день по телефону разговаривали, а тут полное молчание. Позвонить, что ли, самой? Для начала в академию, в которой он работает, а потом, если что, ему домой”.

Девушка набрала номер и стала ждать. Трубку взял один из сотрудников института, в котором работал Андрей.

– Нет, на работе его нет, – ответил он и пояснил: – Он на больничном.

– А что с ним случилось? – спросила Лена.

– Не знаем, нам позвонили его родственники и сказали, что у него что-то со здоровьем.

На этом разговор закончился.

“Позвоню ему домой, может, там мне объяснят, что случилось. Но уже точно ясно, что Котов заболел. Чем?” Разговор с родственниками Котова у Лены не сложился. Ей сказали, что Андрей в больнице, на вопрос, что произошло с ее возлюбленным, замолчали и через несколько минут паузы ответили, что у него воспаление легких. На вопрос, в какой именно лечебнице находится Котов, родители Андрея ей не ответили. “Точно, с Котовым случилось что-то нехорошее, – интуитивно понимала девушка, – но что именно? Почему мне не говорят, в какой больнице он лежит? Значит, что-то скрывают. Неужели и точно у него что-то с головой? Вдруг у него шизофрения какая-нибудь? Хорошо, что я девственность сохранила. Развелось сейчас мужиков, которые на халяву с женщиной переспать готовы. За все надо платить. А с этим Котовым надо завязывать. Не хватало еще с инвалидом жизнь связывать”.

– Привет, Ленок! – поздоровался с девушкой Паша, вертлявый мужичок из соседнего отдела, известный тем, что не пропускал ни одной юбки. – Как дела на личном фронте?

– Все нормально, – соврала девушка, – лучше не бывает!

– А на дачу ко мне не хочешь съездить?

– А что мы там будем делать?

– В баньке попаришься, музыку послушаем, пивка попьем! – отвечал Пашка, предлагая стандартный набор увеселений, которые от него слышали почти все женщины института возрастом до тридцати лет.

– А как же твоя жена?

– А зачем нам моя жена? Мы и вдвоем неплохо время проведем!

Лене очень хотелось и в баньку, и пивка попить, но, памятуя о своей концепции отношений между мужчиной и женщиной, она детским голоском пропела:

– Низя!

– Ну, низя, так низя, – ехидно ответил Паша и отошел к другой представительнице прекрасного пола.

26

– Ну что, стукач, петушина позорный, ты зачем на нормальных мужиков бочку катишь? – спросил Ухова Туз.

– Мужики, простите! Этот Кот – сам стукач! – плаксиво оправдывался Леня.

– За базар отвечаешь?

– Он к врачу ходит и все рассказывает, что в отделении происходит! – пустив слезу, оправдывался Ухо.

– Кто дырявому поверит! Ты сейчас все, что угодно, придумаешь. То, что ты мастер стрелки на других переводить, мы и раньше знали. А то, что обещал врачу на Кота настучать, так это вся палата слышала. Так что это ты, а не он, закладываешь нас. Теперь понятно, почему врач о всей движухе в отделении знает, – ощерив беззубый рот, сказал Туз.

– Точно, на прошлой неделе кто-то навел медперсонал на нашу дорогу, по которой водку проносили. Тогда Кота в больнице еще не было! – зло улыбаясь, просипел Касим.

– Валька, – обращаясь к другому больничному изгою, сказал Туз, – где твои женские трусы?

– В сердечко или в полосочку? – услужливо спросил мастевый.

– В сердечко! Отдай их Ухову, пусть наденет, чтобы сиянс получился путевый.

Ухова заставили переодеться и приказали вилять задницей в такт, который отбивали ладонями пациенты.

– О, какую герлу нам в отделение приписали!

– Посмотрите, да он как всю жизнь стриптиз танцевал!

– Кот, ты когда-нибудь мастевого трахал? – спросил Туз.

– Нет.

– А попробовать хочешь? Он же против тебя дело мутил!

– Нет.

– Ну, все правильно, тебя через пару месяцев на волю отпустят, там с нормальной бабой дело поимеешь!

Андрей вышел из туалета, чтобы не быть свидетелем экзекуции. Зла на недалекого Ухова он уже не держал, а реалии тюремной больницы были такими, что волосы дыбом вставали. Вместе с Котовым из туалета вышел Илья. Андрея мутило.

– Илья, мне кажется, что зря Ухо так наказали.

– Это метод воспитания, порядки здесь такие. Ты пойми, люди здесь кто годами, кто десятилетиями живут, бабы нормальной не видят. Кроме того, надо же как-то наказывать стукачей!

– А если кто безвинно под подозрение попадет? Вот, например, если бы Ухову поверили, что я стукач?

– Кто же ему поверит?

– Ну, а если?

– Ты че, так спрашиваешь или за себя боишься?

– Если честно, то боюсь.

– Не бойся, нормального мужика сразу видно. Как только тебя в палату привели, я сразу понял, что ты пацан нормальный, поэтому тебе поддержку оказал.

– Зря все-таки так с Уховым.

– Да че ты так переживаешь, ему все это не в новость, он по жизни обиженный, один раз больше, один меньше, ему это все равно. А вот что сейчас себя будет вести тише воды, ниже травы – это как пить дать.

– Мужики, – обратился к Илье с Андреем Леша Печень, – мне тут чифирю заварили, – давайте попьем!

– Вот Леша – настоящий человек. Мог ведь в одного выпить, а он нам предложил. На этом в больнице отношения и строятся. Ты мне хорошее – я тебе хорошее, ты мне плохое – я тебе в два раза плохого больше сделаю. Понял, Кот?

– Понял, – обрадованный предвкушением распития чифиря, ответил Андрей.

Троица уселась на кровати Печеня и вприкуску с кусками рафинада молча выпила напиток жизни. Андрей, уже привыкший к вкусу терпкой заварки и чувству легкой тошноты, возникающей после первых глотков, наслаждался тем, как возникает радостное ощущение полноты жизни и уходит депрессия. Предусмотрительный Карась вдобавок к чаю дал каждому из компании по паре таблеток циклодола. Где ушлый сиделец достал вожделенные таблетки, никто не знал. Но то, что у Карася постоянно водятся чай и “колеса”, было очевидно. Ударная доза циклодола развязала компании язык, и уже через пять минут счастливые чифиристы стояли в курилке и, смеясь, обсуждали произошедшую с Уховым неприятность. Леша, упредив расспросы Андрея о тамплиерах, спросил у Котова:

– Откуда у тебя такой интерес к храмовникам?

– Понимаешь, Леша, однажды ночью я посмотрел на лампочку уличного фонаря, и из нее ну натурально вышел рыцарь с восьмиконечным красным крестом на груди и щите, – отвечал Андрей. – Я и сейчас, особенно после циклодола, если напрягу зрачок и буду долго смотреть на лампу или даже на звезду, в конце концов увижу рыцаря, выходящего из потока света!

– А кто-нибудь другой, кроме рыцаря, к тебе приходит?

– Нет, только рыцарь. А когда я сплю, я вижу такие яркие цветные сны, и действующие лица в них – тамплиеры.

– Ну, то, что ты такие сны видишь, в этом нет ничего удивительного, тебе же на ночь аминазин колют.

– Да, а при чем здесь лекарство?

– А при том, что все, кому колют этот укол, такие сказочные сны видят, что даже просыпаться не хочется. Да в этом ничего такого нет, хоть какой-то кайф ловить от лекарств, и то хорош! – резюмировал Печень.

Андрей не стал спорить о том, что его видения лишь результат расстроенных нервов и действия лекарств. Он настолько искренне полагал, что визуальные образы – это реальность, что даже не стал спорить об этом.