Текст книги "Котов"

Автор книги: Виктор Смольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Для чего она тебе? – спросил Кот.

– Как для чего? Теперь чинарик для меня мундштуком будет! Иногда ведь как получается, оставляют мне окурок, а он три миллиметра длиной, губы жжет. А я его в фильтр вставлю и нормально покурю. Кроме того, на гильзе написано “Космос”, пусть мне все завидуют!

– Бог ты мой, – только и удивлялся Андрей. – И почему ты, Ухо, такой непутевый, ни сигарет у тебя своих, ни циклодола, ни чая.

– У него в наличии только губы и желание, – зло вставил Карась, – да и нечего его жалеть, помнишь, как он против тебя воду мутил?

– Я вот тоже это вспоминаю и понять не могу, зачем ему это было нужно.

– А он всем новеньким на психику давит. Полгода назад тут больной был, Вася Штукин, так он этому больному втирал, что он, Ухов, – вор в законе. Вася этот поверил, все сигареты ему отдавал и хавку. А Ухов разошелся не на шутку, даже требовал, чтобы Штука у родственников попросил магнитофон, чтобы блатную музыку слушать. Кое-как Туз растолковал Ваське, кто есть Ухов на самом деле, но к тому времени Штука умудрился после Леньки покурить чинарик, и его поставили на положение, хорошо, что этот Штукин был “вольняшка” и вскоре из больницы съехал.

– Ленька, – обращаясь к Ухову, сказал Карась, – что делать будешь, когда выйдешь из больницы? Окурки по тротуарам собирать, что ли? Бутылки пустые подбирать?

– Я блатным буду!

– Не смеши, петух, какой из тебя блатной? С твоим-то прошлым! Это здесь на твой зад претенденты имеются, а на воле баб полно, так что ты там на фиг не будешь нужен.

– У меня среди знакомых авторитеты имеются, они за меня слово замолвят.

– Ухо, не трепись, твоему базару грош цена, – резюмировал Карась, – мало тебе попадало за твою тупость!

На ужине троица сидела вместе. Сидели за отдельным столом, который весь был заставлен деликатесами, которые были привезены Печеню и Котову. Понятное дело, Карася никто не навестил. К столу попытался пристроиться Фикса, но Илья грозно прикрикнул на попрошайку, и Олег, поняв, что может получить в глаз за свою назойливость, ушел несолоно хлебавши. Когда приятели ели полукопченую колбасу, они услышали из-под стола голос:

– Мужики, шкурки от колбасы не выбрасывайте, я их доем!

– Кто там? – страшно рассердился Карась, – кому в ухо давно не доставалось?

– Это я, – выбираясь из-под столешницы, ответил Сухоплюев.

– Чего тебе, Плевок, надо?

– Да я уже сказал, вот шкурки бы мне, да и селедка тут у вас лежит, вы, когда ее съедите, косточки и голову мне оставьте! А я вам зубок чеснока.

– На кой нам твой вонючий чеснок? – смягчившись, спросил Илья.

– А он от всего помогает, от простуды и от авитаминоза.

– Вот и ешь сам. Ишь какие еще слова знает! Авитаминоз!

– Так вы мне доесть за вами оставите?

– Ладно, – ответил за всех Карась. – Радуйся, сегодня праздник, все, что на столе останется, твое!

Сухоплюеву досталось гораздо больше, чем он ожидал. Полупустая банка с майонезом, которую Плевок облизал до блеска и спрятал в карман, обломки печенья, рыбьи кости, шкурка от колбасы и, к вящему восторгу сидельца, два пельменя, которые почему-то не доели ужинавшие.

После приема пищи все отделение стало смотреть телевизор, который для большей безопасности был заключен в металлический короб под потолком таким образом, что переключать каналы можно было только высокому человеку, вставшему на табурет. Впрочем, скакать по каналам в те времена смысла не было, поскольку транслировались только две станции. То, что нужно посмотреть, выбирали заранее, подчеркивая в газетной программе нужную передачу.

Сейчас по ящику показывали передачу “Новый год встречает вся страна”. Заученные тексты, озвучиваемые передовиками производства, перемежались с панорамными видами строек пятилетки; более всего поразил смотревших сюжет о какой-то сибирской электростанции, со стометровой высоты которой падал огромный поток воды.

– Прямо Ниагарский водопад, – вставил Кирпич. Тему поддержали другие больные.

– Эх, хорошо бы в Штаты съездить! – сказал Копыто.

– А что тебе там делать? – спросил Славик.

– Подлечиться, денег подзаработать!

– Кому ты там нужен?

– А я бы дворником устроился, подметать-то я умею!

– Так там, наверное, все машинами делается, у них же цивилизация!

– Ну, газоны бы подстригать стал, собак чужих выгуливать нанялся.

– Это у нас в СССР безработицы нет, а в Штатах найти работу трудно.

– Все лучше, чем у нас по талонам раз в месяц колбасу покупать да курево из-под полы доставать!

– А я вот смотрел фильм ихний, “Полет над гнездом кукушки”, так представьте, они там, в дурдоме, “Мальборо” курят, а во дворе психбольницы площадка есть, психи на ней в баскетбол играют, и еще у них свой бассейн есть!

– Эх, посидеть бы в такой “дурке”!

– Это что еще за политические разговорчики, ушлепки! – полупьяным голосом пресек мечтания психов санитар Вова. – За такие беседы надо бы вас в наблюдательную запереть, чтобы заткнули свои пердильники. Да и что вы на СССР набросились? Страна вас кормит, поит, лечит, а от вас только говно!

– Да мы ничего, Вова, так только помечтали, нам другой страны, кроме СССР, не надо.

– То-то вот, а то залетите сюда по политической статье, как Гошка Пентагон.

– Это кто такой? – поинтересовался Андрей.

– Да в пятой палате лежит, – ответил Карась. – Его в дурку посадили за то, что он листовки антисоветские расклеивал. Уже восемь лет по больницам. Его и психом-то назвать сложно, рассуждает все по уму, всегда чистится, моется, бреется, аккуратно одет, только замкнутый, ни с кем не общается. Ему что-нибудь скажешь, захочешь, к примеру, с ним поговорить, а он только “да” или “нет” в ответ. Ему и таблеток дают всего ничего, полмиллиграмма трифтазина да на ночь таблетку релашки. Других бы на его месте давно выписали, а этого – нет, вот что значит с властью бороться.

Наступило время приема таблеток. Телевизор выключили, и больные стали выстраиваться в длиннющую очередь за таблетками, дыша в затылок друг другу. Больничный день, а вернее вечер, а одновременно и год, тихо заканчивались. В то время когда больные пили лекарства, вся страна сидела за праздничными столами. Бутылки с шампанским были еще не раскупорены, на столе стояли пока не тронутые вилками салаты “оливье” и “мимоза”; не подаренные подарки дожидались своей очереди, весь мир встречал самый радостный и в то же время самый семейный праздник, – наступал Новый год.

30

Из-за двери ординаторской через щели в проеме падали лучи света. За одним из столов сидел, подложив руку под голову, человек в белом халате. На столе перед врачом стояла непочатая бутылка молдавского коньяка. “Для всех людей праздник, а я вот здесь кукую, выпало мне дежурство на Новый год, – немного сердился Игорь Николаевич, что именно он волею судеб делил этой ночью место пребывания с пациентами дурдома. – Надо было встать в позу, объяснить главврачу, что я не крайний, чтобы в Новый год дежурить”. Врач нервно перебирал пухлые папки, лежавшие рядом с бутылкой. В каждой папке – история болезни, судьба того или иного пациента. Папок было много, они были сложены в две неравные стопки. В одной стопке, которая была значительно больше, – это документы тех душевнобольных, которым было рекомендовано продолжение принудительного лечения. В другой стопке лежали дела тех, кого вскоре собирались выписывать. Игорь Николаевич специально собрал истории болезней, чтобы спокойно разобраться в положении дел в отделении. Кроме бумаг, бутылки коньяка и горевшей настольной лампы на столе стояла портативная пишущая машинка “Оптима”.

Молодой врач любил собирать в одном месте все необходимое для работы. Эскулап вставил в пишущую машинку закладку, состоявшую из нескольких листов бумаги и копирки. Таким образом, за каждый проход листа “Оптима” выдавала четыре экземпляра текста. Постепенно врач успокоился и перестал сердиться на главного. “В конце концов, за это дежурство я получу два отгула и отдохну по полной. На ночную дискотеку с Семеном сгоняем, в баню схожу, но не как все нормальные люди, тридцать первого декабря, а уже в наступившем году”. Игорь Николаевич еще не успел обзавестись семьей. Два полноценных романа, которые врач пережил, еще будучи студентом, и пара-тройка ни к чему не обязывающих связей не привели к созданию семьи, как тогда было принято говорить, “ячейки советского общества”. Эротические переживания, которые имел в своем жизненном багаже молодой врач, убедили Игоря Николаевича в собственной полной гетеросексуальности и нормальной мужской силе без всяких патологий, которые будущие психиатры изучали на пятом курсе.

В настоящее время эскулап завел роман с молодой симпатичной учительницей начальных классов Таей, Анастасией. “О, Фрейд, Фрейд, старик, ты был полностью прав”, – размышлял о своем выборе подруги Игорь Николаевич. Тая была похожа на девочку из противоположного класса школы, в которой учился будущий врач, Анечку Одинцову. У Анюты тоже были большие, немного смеющиеся карие глаза, оттененные большими пушистыми ресницами. Так же, как и у первой любви Игоря Николаевича, у Таи были темные, естественно вьющиеся волосы и узкая талия. Игорь Николаевич понял, что неосознанно он искал именно ее, Анечку Одинцову. Тогда, в школьные годы, любовь юноши проявилась только в том, что Игорь каждый день поджидал Анечку у школьного крыльца, не смея подойти к своей избраннице. Провожать предмет своего обожания мальчик не решался, а самым смелым проявлением юношеских чувств было то, что однажды юный Ромео написал большими буквами на снегу: “Аня самая лучшая”.

Отношения с Таей еще только развивались и были подернуты дымкой романтического флера. Несколько свиданий и даже посещение дома возлюбленной были уже позади, телефон подруги теперь был выучен наизусть. Отношения были в той стадии, когда надо было сделать последний шаг, но делать его влюбленные по негласному взаимному решению не торопились. “Сегодня позвоню ей и объяснюсь, – думал молодой врач. –Да, да, наверное, я хочу, чтобы наши отношения были серьезными. Наверное, я все-таки влюблен”. Под влиянием влюбленности Игорь Николаевич в последнее время даже перестал сердиться на многие вещи, которые раньше раздражали его: что на работу надо вставать каждое утро в полседьмого, что в электричке, на которой нужно добираться до богадельни, стоял жуткий холод, что, несмотря на приличную зарплату, врач мало что может себе позволить.

“Итак, – потянувшись к первой папке из маленькой стопки, думал Игорь Николаевич, – Котов Андрей. Консервативное лечение нейролептиками дало хороший результат. Сегодня я ему отменил инъекции и снизил дозу. Можно, конечно, для закрепления эффекта попробовать инсулинотерапию”. Через несколько минут после чтения истории болезни врач поймал себя на мысли: “И что я все с этими дофаминовыми рецепторами и миллиграммами галоперидола? А где же все-таки собственно психотерапия? Чему нас учили? А то получается так: хуже стало пациенту – на десять миллиграмм нейролептика больше, набедокурил пациент – то же самое. Мы лечим голову, а не душу! А где психотехники, где психоанализ, где, как говорится, то самое слово, которое лечит?”

Настроение у врача снова испортилось. Игорь Николаевич в силу своего возраста был максималист. Ему хотелось сделать свою работу как можно лучше, а богадельню превратить в лечебницу в настоящем смысле этого слова. “В больнице абсолютно неподходящая обстановка для лечения душевнобольных. Где это видано в других заведениях, чтобы в тесных палатах находилось по двадцать–тридцать человек? А питание? Да еще эти тюремные решетки на окнах и высоченный трехметровый забор”. Еще обо многом думал начинающий психиатр, но приходил к одному очень печальному выводу: “В нашей стране, где лечение и отбывание наказания смешиваются друг с другом, невозможно нормально поднимать психически больных людей на ноги. А психотерапевтические способы лечения так и останутся на бумаге. Когда на одного врача приходится до пятидесяти человек, о лечении словом говорить не приходится”.

Стрелки часов приближались к двенадцати. Пора открывать бутылку. Плохая это привычка пить одному, но встретить праздник без алкоголя еще хуже. Игорь Николаевич не очень жаловал спиртные напитки. Медицинский спирт, разведенный водой, опротивел еще в студенчестве; пива было не достать; шампанское эскулапу не нравилось, вот и остановил врач свой выбор на коньяке. Срезав скальпелем алюминиевую крышку, Игорь Николаевич налил четверть граненого стакана. Когда часы начали бой, молодой врач опрокинул в рот благоуханный напиток, в два глотка проглотил спиртное и, отложив в сторону бумаги, начал набирать номер Таи.

31

– Подъем, сволочи! – орал обозленный на всех и вся, еще не протрезвевший от ночного возлияния санитар. Почти что всю ночь Вова, уложив спать больных, даже не снимая белого халата, бражничал с Тузом и Касимом. Больничные авторитеты угощали санитара водкой, закусывая напиток прибалтийскими шпротами. Такой редкий в больнице деликатес Касим просто забрал у Кирпича, объяснив, что передачкой делиться надо, а вклад в общак – святое дело. Верхушка в иерархии душевнобольных просто обирала пациентов, но благодаря тому, что делилась добытым с младшим медицинским персоналом, имела определенные привилегии в дурхате. Например, Тузу разрешали варить чифирь чуть ли не в любое время суток; в бане, в которую обычных пациентов толпой водили раз в две недели, авторитеты, не торопясь, мылись каждое воскресенье. Напившихся главарей в наблюдательную не запирали и нейролептиками не закалывали. В обмен на свои вольности авторитеты поддерживали в отделении порядок и наказывали вместе с санитарами проштрафившихся.

– Подъем, ушлепки! – орал Вова, колотя по металлической спинке кровати специальным ключом, с помощью которого открывались все больничные двери.

– Могли бы хоть в праздник дать выспаться! – пробасил Сухоплюев.

– Я тебе такой праздник устрою! Ишь расслабились, – визгливо орал санитар, после чего сдернул с кровати Сухаря одеяло, а потом и самого бунтовщика. Сухоплюев ударился головой об пол и заголосил: – Уя-уя! Уя-уя!

– Поори у меня еще, могу за неповиновение и на вязки прификсировать, ты меня знаешь!

– Не-а, не надо, – быстро вскакивая на ноги, просвистел Сухарь, – я уже встал, дядя Вова!

– Спать ночью будешь, – осклабившись, прокомментировал действия санитара Касим и уже с угрозой в голосе добавил: – А будешь с персоналом пререкаться, пистон получишь!

Завтрак и прием таблеток прошел как всегда, но, когда начался перекур, произошел маленький скандальчик. У Сашки Копытова исчезли все яблоки, который ушлый деляга поменял вчера на сигареты.

– Мужики, кто фруктики мои попер? Не может быть, чтобы концов было не найти! – плаксивым голосом говорил Копыто.

– А на кого думаешь? – спросил Касим

– Тут треть отделения под подозрение попасть может, сам знаешь, Касим, крыс у нас хватает, – вставил Карась.

– Фикса, – обратился авторитет к одному из больных, на которых могло пасть подозрение. – Твоих рук дело?

– Не-а, вы че, мужики, б...ю буду, не я!

– А может, знаешь кто?

– Так, наверное, Валька с Танькой, они на такое способны.

– Зови их сюда.

Сидевшие около мусорного ведра изгои поклялись, что в краже невиновны. Прошерстили всех, кого можно было заподозрить в краже, но следов вора так и не нашли. Неудавшийся коммерсант Сашка Копыто призывал на головы своих обидчиков все небесные кары.

– Мужики, меня же пайки лишили! Я ведь сигареты, которых мне бы на неделю могло хватить, за яблочки отдал!

– Впадлу воровать у своих, – вставил Карась, – ты, Копыто, последи еще за мастевыми, но, похоже, фрукты твои уже съедены!

Вскоре скандал тихо сошел на нет.

– Так, собираемся на работу! – объявила медсестра и начала читать список тех, кому врач разрешил работать за пределами отделения. Каждое утро список счастливчиков, которые были выбраны врачом для работы на улице, зачитывался медперсоналом перед строем больных. Попасть в выходную команду значило очень многое. Во-первых, это значило близкий конец лечения, так как выпускали на уличную работу только тех, у кого кризис уже миновал. Во-вторых, в рабочие попадали те больные, кто имел примерное поведение, пользовался доверием врачей и при случае не ударился бы в побег, а такое отношение со стороны эскулапов многого стоило. В-третьих, бригаде счастливчиков выдавали на каждый день по пачке “Беломора”, неслыханное богатство по больничным меркам. Таким образом, на каждого рабочего выходило по четыре-пять папирос. И кроме того, трудившимся больным за обедом дополнительно к скудной пайке добавлялось то вареное яйцо, то ложка творога. Но все это мелочи по сравнению с тем, что работа вне пределов зловонных палат – это уже было счастье, первый глоток воли, преддверие выхода из дурдома.

– Котов! – произнесла медсестра.

У Андрея полезли на лоб глаза, он переспросил:

– Что Котов?

– Что-что, на улицу идешь работать, вот что!

Все еще огорошенный Андрей переглянулся с Ильей.

– Во везет! А меня, сколько я ни просился на улицу, все равно не выпускают! – завистливо произнес Карась.

– Ничего, Илья, если тебе что с улицы пронести надо, я сделаю! – ответил обрадованный Кот.

– Тише ты, персонал услышит! – шикнул на счастливчика Карась.

32

На улице было еще темно. Трескучий мороз пробирался под телогрейки, которые были надеты прямо на больничные пижамы. Спереди и сзади на фуфайках было крупно написано: “ОТДЕЛЕНИЕ № 2”. Вместо шарфов шею украшали вафельные казенные полотенца. Осклизлые, затасканные ушанки служили головными уборами. Ноги больных были обуты в самые дешевые матерчатые ботики с прорезиненной подошвой, все как на подбор одного, сорок четвертого, размера. Чтобы обувь не болталась на ноге, Андрей, по совету Бороды, который был также отряжен на уличную работу, обернул ступни какими-то грязными тряпками, которые валялись в раздевалке.

Сделав несколько шагов по узенькой, протоптанной среди сугробов тропинке, Андрей чуть не упал в снег. Свежий морозный воздух опьянил больного. Немного запыхавшись с непривычки, Андрей делал неуклюжие шаги в ботах, в которые очень быстро набился снег. Котов остановился и огляделся по сторонам. Позади остались приземистые здания больницы и высоченный забор, впереди маячил сосновый лес. Вековые деревья, как показалось пациенту, упирались вершинами прямо в небо.

– Ну, че встал, двигай батонами! – услышал Андрей окрик старшего в группе, алкаша Бори, который непонятно по какой причине оказался в тюремной больнице.

– Да иду я, иду! – виновато ответил Андрей.

Караван из пяти больных двинулся дальше. Колючий встречный ветер поднимал поземку, снег бил по щекам идущих. Казалось, на теле нет места, в которое бы не проник холод. Следы, которые оставались за больными, быстро исчезали под напором зимней стихии. Сама тропинка представляла собой лишь углубление между снежными сугробами. Оступавшиеся пациенты набирали полные ботинки снега.

Наконец группа остановилась у лесопилки. Запах свежераспиленной древесины щекотал ноздри подневольных. Задача больных была не из легких. Нужно было таскать напиленные доски от пилорамы, около которой они в беспорядке валялись, к большому ангару и складывать их в штабеля. Сначала Андрей по неопытности с азартом принялся за работу и стал быстро хватать доски, волоча их в одиночку по снегу.

– Остынь малеха! – осадил Котова старший. – От работы кони дохнут! Торопиться некуда, хоть ты весь день так будешь упираться, хоть в два раза тише. Нам никакого плана здесь не установлено. Главное, мы здесь присутствуем и немного работаем.

– Понято, – ответил Андрей, мускулы которого после почти месячного вынужденного безделья так и стремились к тяжелой физической работе. Бросив доску на снег, Котов присел. Сердце колотилось.

– Держи твои пять папирос, – протянул Котову “беломорины” Борька из выданной ему сестрой-хозяйкой пачки. Андрей взял горсть табачных изделий и аккуратно положил их во внутренний карман.

– Все, курим пока, – сказал старший.

К обеду больные перетаскали все доски, напиленные до праздника. Поскольку было первое число, новых никто не напилил.

– Если спросят в отделении насчет работы, говорите, что ее еще очень много. А мы после обеда опять пойдем на лесопилку и чифиречек у сторожа заварим, отдохнем, так сказать, культурно. Че в отделении-то делать? Может, еще и в магазинчик заглянем. Деньги у кого есть?

– Не-а, откуда, – с сожалением ответил Андрей. Денег не было почти что ни у кого в больнице.

– У меня есть пятерка! – неожиданно заявил Борода. – Мне ее Касим дал, чтобы мы Тузу чая купили, а на сдачу разрешил печенья мне взять.

– Ну, это святое дело, сидельцам с воли чай пронести. Ты хоть никому, Стас, больше не сказал?

– Не, ты че, впадлу друзей закладывать!

– Тогда на обратном пути в магазин зайдем, да не все махом, я один зайду, а то на нас сразу внимание обратят. Да еще в больницу настучат, что больные разгуливают по поселку, вместо того, чтобы работать.

Так и поступили. Трое больных остановились у двери деревянной избы, над входом которой было написано: “Продукты”. Боря и Борода, который все-таки настоял на том, что он тоже зайдет в магазин, вошли по обледеневшему крылечку в помещение. Бедность торговой точки была видна по ассортименту товаров, стоявших на полках. Без талонов можно было купить лишь десятка два товаров. Если из этого списка исключить крупы и соль, а также рыбные консервы, то оказывалось, что купить покупатель мог только хлеб, спички и лавровый лист, расфасованный в бумажные пакетики.

– Чай есть? – спросил Борька.

– Что глаза-то продал, не видишь, что ли, что нет? – ответила продавщица, полная блондинка с крашеными волосами.

– А нам говорили, что есть.

– А говорят, что в Москве кур доят, – парировала принцесса прилавка.

– А может, это...

– Что?

– Ну, мы сверху рубль заплатим!

Пергидролевая дама поковыряла в зубах, выдержала паузу и полушепотом сказала:

– Грузинский, 100 грамм, три рубля, “индюшка” в гранулах – пять!

Борька, который был не силен в арифметике, начал медленно соображать. При любом раскладе получалось, что заварка стоила, как минимум, в пять раз дороже госцены. В ухо ему зашептал Борода:

– Борян, нас Касим подозревать будет, что мы на деньги его кинули, скажет, купили за восемьдесят копеек, а на остальное хавки себе купили.

– А если не купим, то мужиков без чифиря оставим!

– Ну, что, покупать будем? – прогремел голос продавщицы.

– Мы это, узнать только хотели, у нас пока денег нет, – ответил за себя и старшего Борода.

– Ну и нечего тогда в магазине делать! Поговорить, что ли, просто так решили? Топайте отсюда!

– Мы после обеда к вам зайдем, – извиняющимся тоном произнес Борька.

33

Что ни говори, а работа открывала для Андрея большие перспективы. Ко всем мелким и большим преимуществам добавилось то, что можно было просто-напросто попросить втихую у родственников деньги и отовариваться в поселковом магазине. Кормили рабочих в отдельном помещении, где никто не стоял над душой с просьбами дать доесть оставшееся в тарелке, и добавки давали, кто сколько съесть мог, да еще премблюдо, которое не доставалось простым обитателям богадельни. Сегодня каждому из “выходной” бригады полагалось по половинке плавленого сырка.

В это время в туалете шел содержательный разговор о покупке чая.

– Лучше “индюшку” бери, – говорил Касим Боряну, который собирался после обеда со своей бригадой снова идти на лесопилку.

– Понято, мы ведь че боялись покупать-то! Ведь на эти деньги не то что чая можно было купить, а пузырь “водяры” пол-литровый.

– А че, кера, что ли, в магазине была? – оживился Касим.

– Да нет, водки не было. Если бы была, мы сразу бы сказали.

– Ну, тогда, короче, берите то, что я велел. Че за времена пошли! За сотку чая синенькую отдавать! Оборзели они там на воле!

– Будет сделано, – с подобострастными нотками в голосе отрапортовал Борян и просительно добавил: – На замутку чая из пачки можно отсыпать?

– Ладно, только на одну. Остальное чтобы вечером в отделении было!

– Понято, будет сделано, – отчеканил довольный бригадир.

Лицо продавщицы в магазине, который сегодня работяги уже посещали, отразило всю гамму негативного отношения, которое вызывают покупатели без копейки в кармане у работников прилавка. Но, увидев пятирублевую бумажку у себя перед носом, пергидролевая блондинка сменила гнев на милость и достала откуда-то из-под прилавка пачку со слониками. Бригадир принял товар как золотой. Осторожно обернув чай носовым платком, Борян положил пачку во внутренний карман.

– Сейчас к сторожу лесопилки пойдем, у него и кипятильник есть, и стакан найдется. Попьем чифирьку, Касим разрешил на одну заварку чая отсыпать из пачки.

В каптерке у Коли, охранника лесопилки, было жарко натоплено. В буржуйке потрескивали березовые поленья. Воздух охранного помещения был спертым, пахло кислой капустой и несвежим бельем. На топчане, покрытом каким-то грязным покрывалом, расположился сам сторож. Гости сидели по привычке, которая характерна для мест лишения свободы, на полу, на корточках, вокруг алюминиевой кружки и дожидались того момента, когда будет готов чифирь. Сам хозяин не брезговал общаться с психами, был незлобив и уступчив. Зная это, больные уважали Коляна и при случае угощали либо водкой, либо чаем.

– Ну, че, дядя Коля, начинай, – подавая кружку старику, сказал Борян.

– А нифеля-то упали?

– Упали, вон и пенка коричневая на поверхности появилась, – вставил Борода.

Поджимая губы, хозяин беззубым ртом сделал два маленьких глотка. Лицо Коляна перекосила гримаса.

– Ох, крепкий слишком заварили. И не жалко вам сердце свое? Копыта же можно отбросить!

– Все нормально, чем крепче, тем лучше. А помирать нам всем придется, так и так. А о сердце не думаешь, когда с башкой проблемы. Может, оно и лучше, помереть побыстрее, чем с шизухой жить, – внес минорную ноту в разговор Борода.

– Это ты зря, – осудил пессимиста Котов. – Вся жизнь еще впереди.

– И вся по дуркам, – съязвил Стас.

– Лично я здесь последний раз, – безапелляционно отреагировал Андрей.

– Это ты так по неопытности своей говоришь, кто в дурке хоть раз побывал, на всю жизнь здесь прописан, – подал голос до сих пор молчавший Гвоздь и добавил: – От тюрьмы, сумы и психбольницы не зарекайся!

– А я таблетки буду пить, – не сдавался Котов.

– Да хоть запейся, эти таблетки никакой пользы не приносят, а тормозят так капитально, что простого дела сделать не можешь, сам от снадобий откажешься, – стоял на своем Борода и продолжил: – Вот если циклу, реланиум или что-нибудь похожее пить, это дело.

– Короче, все вы наркоманы, – объявил Борян. – Я-то хоть от “белочки” здесь лечусь, мне, если водку не пить, хоть куда можно идти, везде возьмут! И пилюли никакие не нужны! А ваши наркоманские разговоры, какие таблетки пить, а какие не пить, до добра не доведут.

– Зря ты, Борян, так, – ответил Борода. – Что правда, то правда, все мы на этой системе. Что будет, если человека пару месяцев психотропными лекарствами покормить?

– Что?

– Да ничего, привыкает человек, и все. Чем дальше, тем ему больше требуется транквилизаторов и антидепрессантов. А если год лекарствами закидываться? А пять лет? А всю жизнь? Если честно, то все пьющие наши лекарства впадают в зависимость почище героиновой. Не пьешь лекарства, врачи ругаются. Пьешь – зависимость приобретаешь. Выпить таблетку, чтобы проснуться, таблетку – чтобы заснуть. Замкнутый круг! И психиатры обо всем этом прекрасно знают.

– Грустно все это, – резюмировал Андрей.

– Давайте лучше “тысячу” распишем! – уже ощутивший прилив бодрости от выпитого напитка, сказал Гвоздь. – Как раз до ужина партию закончим!

34

За пару недель, которые прошли с того момента, как Андрея вывели на работу, Котов значительно повеселел, на его щеках появился румянец. Андрей, несмотря на то, что был сильно подторможен нейролептиками, стал даже иногда улыбаться и беззлобно подтрунивать над Фиксой, Валькой и Танькой и другими больничными чудиками. Стабильное состояние пациента утвердило Игоря Николаевича в решении, что больного можно выпустить в домашний отпуск.

– Ну, Андрей, готовься, домой тебе разрешаю съездить, – потирая переносицу, сказал эскулап на обходе. Присутствующие при этом пациенты завистливо посмотрели на счастливчика, а Карась даже присвистнул.

– У меня как раз пятнадцатого день рождения! – обрадованно воскликнул Котов.

Игорь Николаевич, услышав о том, что Котов скоро именинник, полез в карман халата и достал несколько шоколадных конфет, которые протянул везунчику.

– Поздравляю тебя от всей души и искренне рад тому, что ты идешь на поправку! Только одна просьба: не пей дома спиртного, оно тебе отныне противопоказано. Как бы тебя, Андрей, ни уговаривали, помни, алкоголь может спровоцировать новый приступ. Каким бы вкусным вино ни казалось, оно для тебя – табу.

– А когда домой-то? – нетерпеливо спросил Котов.

– После обхода я позвоню твоим родственникам, одного тебя, к сожалению, выпустить не могу.

– Почему? Со мной ничего не случится! Что я, дорогу домой не найду, что ли?

– Такие правила, из этой больницы пациентам можно ехать домой только в сопровождении родственников.

– Игорь Николаевич, – в один голос возбужденно стали говорить окружавшие врача другие больные, – а нам когда можно в отпуск?

– Все зависит от состояния здоровья. Я бы рад вас всех выпустить, но надо подождать.

– А вот я совсем здоров, – сказал Карась. – А вы меня не то что в отпуск, на улицу на прогулку не разрешаете выйти!

Глаза Ильи от вопиющей, как ему казалось, несправедливости налились кровью. Брызгая слюной, он начал орать:

– Чем я отличаюсь от нормального человека? Других уже по несколько раз выпускали, а я что, хуже? Может, вы смерти моей хотите! Сколько людей откинулось уже в этой больнице! На мою квартиру, наверное, претендуете!

– Успокойтесь, Карасиков. От нормального человека вы отличаетесь только тем, что кричите без повода, – рассердился Игорь Николаевич на нелепое обвинение, но, взяв себя в руки, продолжил: – Вы, Илья, преступили закон, к вам у нас отношение более строгое.

В уме эскулап отметил, что Карасиков расторможен: “Либо таблетки не пьет, либо чифирем или циклодолом накачался, надо добавить ему галоперидол”.

– Где же правда? – продолжал орать Карась. – Вы что, меня до смерти мариновать здесь будете?

– Тише, тише, Карасиков, – зашикала на разошедшегося больного медсестра. – Ты почему орешь на врача? На вязки захотел?

Андрей взял Илью за рукав пижамы и попытался отвести от греха подальше вышедшего из себя приятеля в сторону.

– Ты что, Илья, – зашептал в ухо психовавшему Котов. – Он же тебе, – имея в виду врача, – на самом деле “хорошую” жизнь может устроить!