Текст книги "Интрузия"

Автор книги: Виктор Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Глава 1.

   Барго Кисьядес, по кличке «Кочегар». Занят делом.

   Барго вытащил из топки длинным багром спёкшийся раскалённый блин шлака на поддон и оставил дверцу открытой. Всё. Отопительный сезон закончился, слава Всевышнему. Плохо только то, что он закончился в его смену. Не свезло. Побрызгал водой на пол и начал его подметать. Порядок должен быть во всём, хоть некоторые этого не понимают. Сгрёб на лопату пыль, куски шлака, угольную крошку, вывалил всё на поддон и утащил к бункеру с отходами.

   Стих вой насосов, прекратилось нескончаемое бульканье воздуха в расширительных баках, и, сквозь внезапно наступившую тишину, послышался щебет какой-то пичуги. Весна в разгаре. Барго встал на крыльце котельной и подставил лицо яркому солнцу. Сдать дела завхозу и можно быть свободным до осени. Завхоз, старый хрен, славился своим занудством и умением свои убытки повесить на кочегаров. Вот же угораздило попасть на закрытие сезона в мою смену, еще раз лениво подумал Барго и пошёл переодеваться.

   Явился Игрим, опоздал на полчаса, паскуда, проверил манометры, термометры, выключатели и задвижки, заставил сдать не только спецовку и сапоги, но и старые дырявые верхонки. Три лома, четыре лопаты – совковые и штыковые, вагонетку, кайло, лежак и прохудившийся матрас. По описи багры, топоры, вёдра, огнетушители и кошму с противопожарного щита. В углу котельной стояла сломанная тачка – с виду совсем целая, но прикасаться к ней Барго не хотел. Колесо было вставлено в сломанную ось, а завхоз мог содрать за неё как за всю тачку в целом, а это в планы кочегара не входило.

   – Износ матраца больше положенного! – хрипел астматик, – вычту у тебя из зарплаты.

   – Ни хрена, – заявил Барго, – на всех поровну поделишь.

   На сапоги были свои планы, но завхоз хотел Барго продать их за почти полную стоимость. Эта овчинка не стоила выделки – на толкучке можно было бы взять не хуже, но дешевле. Всё равно обувь больше одного сезона в поле не выдерживают.

   – Так, что у нас тут еще по списку...

   – Ты, Игрим, давай быстрее, у меня смена закончилась, мне ваще похрен твои накладные. Мне ещё к начальнику с отчётом. Кстати, я ему про сапоги и верхонки могу намекнуть.

   Завхоз наверняка делился с кем надо, поэтому пропустил замечание мимо ушей, но тот факт, что какой-то кочегар может вот так запросто заходить к бугру, его смутила. Видно было, что он тоже тяготился занудным учётом ломов и лопат. На таком барахле много не сделаешь, то ли дело поставки угля. А "отчёт" Барго нес в конверте, проставиться начальнику котельной, чтоб не забывал его на следующий сезон, оно ведь лето длинное, соискателей много. Работа имела, помимо зарплаты, ещё одно немаловажное преимущество: летом можно было отдыхать. Некоторые кочегары выезжали по деревням, наниматься к фермерам, пять-шесть мешков риса, картошки, муки или проса было хорошим подспорьем в зимнюю пору. Но Барго на фермерскую работу не ходил. Мало того, что за ломовую работу платили сущие таньга, так ещё и минус подоходный. Налоги Барго не любил, точнее, не понимал, зачем нужно их платить. Поэтому всю свою летнюю деятельность организовывал так, чтобы обойтись наличными, из рук в руки, и исключительно с проверенными людьми. Зимой тоже свободного времени навалом – сутки через трое, есть время на личные дела. На всё хватает, и на курсы ездить, и книжки почитать, и отремонтировать всё сломанное, а потом его продать.

   Барго шёл в дом, через весь блок, по диагонали, по дороге здороваясь со знакомыми, и обдумывая новость, что ему сообщил начальник котельной. "Капо блока под тебя роет", – сообщил он, – "не помнишь, может быть, но твой дед когда-то оскорбил деда нынешнего капо. Ты же знаешь, какие эти чебуреки злопамятные. Так что остерегись". А что там остерегаться? Ладно, капо, и не таких строили, но вот дочка его с каждым днём всё наглее и наглее. И ходы у этой семейки совершенно прозрачные. Не сможет капо переселить его так, так теперь хочет под Барго свою дочку подложить, чтоб, значит, заставить его жениться. Не Барго им нужен, а его квартира. Что за зловредная семейка! Своё жильё довели до паскудного состояния, так теперь на чужое зарятся. На фамильную Баргову квартиру о пяти комнатах, где спокон веку жили Кисьядесы, семейство в городе уважаемое и почтенное. Хоть теперь Барго сейчас и один там жил, но отдавать своё никому не собирался. Тем более, что именно эта квартира имела свой собственный подвал, переделанный из бывшего бомбоубежища, и вход был отдельный, а не как у всех, через подъезд. Так что жениться на это плоской и рябой доске – это себя не уважать. Тестюшку в дом пустить – это как козла в огород. Барго смутно представлял себе, что такое огород, но насчёт козла знал точно. Однако прошмантовка вела себя все более откровенно, всем своим видом показывая, что готова отдаться Барго прям сейчас, в кустах возле лавочки, где обычно вечерами собирались ребята, попить дешёвой бархушки и потрындеть о своём, о пацанском. То плечом прижмётся, то вздыхает томно, то бельма свои мутные закатывает, разве что ширинку ему сама не расстёгивает. Барго уже ловил на себе жадные взгляды заинтересованных лиц: когда же он сорвётся и поставит её в позу "мама моет пол". А папаша так и вовсе ждёт, не дождётся. Квартира ему покоя не даёт. Ишь, губу-то раскатали. Хрена вам во всё лицо. На всю вашу плоскую косоглазую морду.

   – Велика ли дорога, Барго? Куда ведёт тебя твой путь? – оппа-на, Кочегар задумался и чуть не пропустил важную встречу.

   – Здравствуйте, дедушка Панчай! Да вот, поеду, на ферму наймусь, риса заработаю, – поклонился Барго.

   – Ну-ка, поворотись-ка, сынку, – старик стал крутить парня, ощупывая его мышцы, – совсем сильный стал. Да!

   За зиму Барго стал тощий, жилистый, и, несмотря на то, что в спортзал не ходил, торс его, без единой капли жира, рельефно прорисовывался мышцами. На котельном труде много жира не накопишь.

   – Совсем старика забыл, в гости не заходишь, чай не пьёшь, – продолжал дед, не отпуская Барго из рук, – в спортзал не пришёл ни разу.

   – Вы же знаете, Учитель, я в котельной так уматывался, что едва ноги таскал.

   И то! Первые три месяца Барго вообще хватало сил только дойти до дома и упасть в койку. И трое суток выходных он только спал и ел, ни на что другое сил не хватало. Потом, правда, втянулся, и даже пару раз пригласил в гости девушку. Хм.

   – Понимаю, понимаю. Но ты зайди сегодня вечером, я из уважения к твоему отцу, по старой памяти, помогу. Массаж сделаю, мышцы растяну, попрыгаешь, побегаешь, станешь быстрый, как барс, ловкий, как обезьяна! На танцы, небось, с ножиком ходишь, поди, и не с одним? Ай-яй-яй! Сколько я тебе говорил, сколько учил, а всё не впрок. Бестолковый совсем, это тебя в армии испортили.

   – Я за зиму, дедушка, на танцы ни разу и не вышел.

   – И правильно! Нечего там делать, среди попрыгуний парковых путних девок нет! – безапелляционно заявил дедушка Панчай, – ничего, мы тебе найдем девушку из хорошей семьи, добрую, хозяйственную. У меня вот у племянника дочка – загляденье! Женишься, детишки пойдут. Совсем уважаемый человек станешь.

   Что же это они все, сговорились, что ли? Что за напасть? Стоило придти из армии, как проходу не стало, и всяк норовит, если не прямым текстом сказать, то уж намекнуть – точно. Про то, что у него, и только у него, есть на примете подходящая пара для такого славного парня, как Барго. Эксклюзив, не иначе. Специально для него берегли невестушку, невинность её блюли! Тьфу. Барго ничуть не обольщался насчёт состояния нравственности в его восьмом и соседних блоках, да во всём остальном городе, сам участвовал в вечерних посиделках с бархушкой, которые сами знаете, чем кончались. Никто из девок никогда и не ломался особенно, а уж те, кто чуть постарше – не брезговали зашибить таньгушку, оказывая услуги на стороне. А некоторые и вовсе...

   – Я зайду вечером, Учитель, – важно ответил Барго, поклонился и пошёл домой.

   Но всё это семечки. Дома Барго принял душ, засунул одежду в стиральную машину и отвалился спать. Сутки кидать уголь – это не орешки щёлкать. А дел ещё впереди – невпроворот.

   Вечером пошёл к дедушке Панчаю, пересилил себя. Спортзал, когда-то казавшийся огромным, стал совсем небольшим, каким-то обшарпанным, бедным. Да и школа тоже прежнего впечатления не произвела. Как всё это давно было!

   Дед Панчай, а для Барго – Учитель, вёл группу из пяти малолетних пацанов, из тех, чьи родители могли выделить небольшие деньги для посещения спортзала. Пацанва смотрела на Кочегара, как на героя – как же, парень был в Армии, и работу нашёл, и вообще, что-то много про него шепотком рассказывали, вроде он человека одним ударом убивает. Врут, конечно, вон он какой, тощий, и Учителю кланяется.

   Панчай погнал Барго на разминку, потом сделал ему массаж, самый настоящий, по полному профилю. Мышцы оказались зажаты от однообразного, привычного труда, спина не гнулась и вообще, всё оказалось плохо. Старик, пока делал массаж, всё укорял и рассказывал, ты, Барго, должен быть резким и быстрым. У тебя вес небольшой, хорошего удара не удержишь, поэтому надо уметь уворачиваться. А ты в кочегарке мышцу накачал, а стал медленный. Ноги! Ноги, твоё преимущество в ногах и гибкости. Школы совсем хиреют. Уже в двадцатом блоке школу совсем закрыли, в нашей обучение сократили до четырёх лет. Вместо семи. Куда мы котимся? Ремонт не проводили давно уже, скоро рухнет потолок, и стены обвалятся, и никому дела нет. Дети по улице без дела шалаются. А ты за зиму ни разу не зашёл, не размялся, старика не порадовал. Ты это брось, ты знаешь, в какое время живём. Ножики твои тебя не спасут, если тебя убивать возьмутся. А когда-нибудь возьмутся, вот поверь старику. И пистолет не поможет, если всерьёз возьмутся. Старик много чего видел, много чего понимает. Такие, как ты, Барго, долго не живут, всё приключения на задницу ищут. Ты завязывай мимо девятого блока ходить, Опарыш сильно зол на тебя. Ой как зол, так что твоя сила – в гибкости и скорости. И тогда, может быть, тебя не сразу убьют, только такие бестолковые ученики, как Барго не ходят на занятия, все уголёк кидают, да девок паскудных на продавленном матрасе мнут. Вместо того, чтобы выбрать девушку из приличной семьи и жить, как человек. В городе новый начальник полиции, мутный тип какой-то. Опарыш, – слышь, бестолочь? – с ним какие-то макли крутит. Так что ты поосторожнее. Только ради памяти твоего отца с тобой, бестолковым и нерадивым, занимаюсь. Ну всё, вставай.

   Барго очнулся от ворчливого говорка деда, ох, какое же наслаждение! Никогда бы не подумал, что, оказывается, он не порхал, как бабочка, а ползал, как краб. Панчай поставил его на спарку с собой, и начал бить, как когда-то. Недолго бил, минуты полторы, потом сказал, что лучше всего нерадивые ученики понимают не слова старых и уважаемых людей, а обыкновенную порку. Велел каждое утро заниматься, а вечером, перед сном, пробежку делать. Немного, вёрст тридцать-пятьдесят, и с полным рюкзаком на спине. Тогда, может быть, такому уроду и удастся, ха-ха, убежать от его врагов. Засмеялся старческим, дребезжащим смехом и отправил изнуренного парня домой.

   – Ну ты старика не забывай, – намекнул Панчай, перед тем, как расстаться, – привези к зиме, чего сможешь. А то я уже сильно стар стал, по фермерам мотаться.

   Барго приплёлся домой уже поздно ночью. Ну всё, хватит. Зиму прожили, выжили, можно сказать, теперь можно подумать и о будущем. Кисьядес достал из нычки коробку с деньгами. Пересчитал монеты. Не нынешние разукрашенные бумажки, а настоящие серебряные монеты. Не хватало сорока штук, чтобы свалить из этой клоаки. И еще полста надо иметь на кармане, на всякий непредвиденный случай. Байки, что недавно появились про какие-то там новые миры, красивые конечно, и деньги там лопатой гребут ушлые и умелые ребята, и бабы с ногами от нижней челюсти так и ждут крепкого, удачливого парня, чтобы немедленно завалиться с ним в койку и показать небо в алмазах. Только Барго знал, что никаких новых миров нет и быть не может, эти слухи распространяют вербовщики, и они получают свой процент за каждую голову. Завербуешься в новый мир, ха-ха, на время, а потом окажешься где-нибудь в горах на плантации особенной травы, и на всю жизнь. Но Барго уже не школьник, ещё полгода – и у него будут корки по специальности, а это совсем другой разговор. Курсы тоже денег стоят, конечно же, но это среднесрочные инвестиции, как говорил один знакомый – спившийся брокер. А там посмотрим, куда идти.

   Всего-то нужно каких-то триста монет, чтобы свалить из города. Кое-что осталось от отца, но очень много ушло на лечение матери, три года отказывал себе во всём, чтобы накопить эти деньги. Но всё равно мало. Ломаешься, как на каторге, а просвета не видать. Слишком медленно прибывают монетки, так до седых волос будешь горбатиться, а потом уже ничего не будет нужно. Мало ли таких вот мечтателей сидят сейчас на лавочках возле подъездов, греют старые кости на раннем весеннем солнышке. Жизнь начинала казаться чёрным бездонным колодцем, в котором гаснет всё. И не выбраться из него никогда

   Барго потряс головой, выкидывая ненужные мысли. Нет, это не подход к делу. Прошлый сезон оказался провальным, не принёс почти ничего, но это не повод убиваться. Какие-то уроды раскопали старый склад с армейской амуницией, и сдуру всё сдали оптом барыгам. Ну не козлы, а? Не могли придержать, продать частями? Обвалили все цены, все лавки города был завалены обмундированием всех видов, типов и размеров. В другие города грузовиками вывозили. И Барго малость пролетел, вовремя не сориентировался. Повезло же чудакам. Но ничего, и к нему прилетит синяя птица счастья и принесёт в клювике нужные монетки.

   Барго прикинул время. До начала практики в училище оставалось ещё полтора месяца, так что он успеет сделать пару ходок. Одну – на рекогносцировку, проверить перспективную точку, а вторую – на верное место, вытащить полтора десятка картриджей, больше за раз не унести. Уже хлеб, но и много тащить тоже нельзя, цены упадут, и сам в накладе останешься. Как сложно жить.

   Барго спустился в подвал, проверить инструмент и принадлежности; он решил с утра, не откладывая в долгий ящик, мотнуться в поле. Предчувствие поездки вымело из головы тяжёлые мысли. Проверить портативный автомед, подзарядить батареи во взломщике и металлоискателе, на проводах пропаять контакты, да мало ли дел перед дальней дорогой, особенно если всю зиму вещи пролежали на полках. За каждую их этих приспособ любой копатель отвалил бы немалую денежку, но коллекция собиралась не одним поколением Кисьядесов, один сканер штрих-кодов и типовых кодировок со встроенным справочником чего стоил. Впрочем, за эти штучки можно было получить срок, что от церковников, что от военных. От первых – за то, что пользуешься дьявольским инструментом, от вторых – за то, что не сдал оборудование двойного назначения. Вот и крутись, как знаешь. Зато благодаря сканеру Барго стал в своём роде специалистом по всяким непонятным устройствам, и, конечно же, брал за свои консультации неплохие деньги. Жаль, что редко к нему обращались. В отдельных чемоданах находилось главное достояние семьи, карты. Настоящие карты имперского генштаба, за которые даже денег давать не будут, а просто отвинтят голову.

   Часть барахла у Барго хранилась в тайнике, в верном месте, подальше от города. Разные штучки, накопанные в разное время и в разных местах, назначения которых Барго не знал. И поэтому не продавал – вдруг самому пригодятся? И если в его справочниках описания штучки не было – это ничего не значит, может быть, потом появится. Барго с раскопок тащил не только шмотьё на продажу, он нёс книги, справочники и всякие тестеры. Отец ему всегда говорил, ты должен знать, что тащишь за собой. Всегда. Могут попасться вещи, которые убивают внезапно. Те вещи, которые просто убивают, тащили тоже, но это уже другая категория товаров.

   Наконец, всё вроде бы собрано, уложено в рюкзак, одежда подготовлена, сапоги смазаны. Надо было бы ещё купить бутылку хайбарды, но это позже. По дороге, у фермеров. В сельской местности, она дешевле процентов на тридцать, чем в городе. А может, просто местные гонят, да этикетки лепят – кто их в этакой глуши проверять будет. Так что всё готово.

   С утра Барго отправился на станцию рельсы. Одет он был, как и все – в некоторых местах рваная, местами засаленная телогрейка, пыльные сапоги, свободные брюки в мелкую серую полоску. На голове – приплюснутая бесформенная кепка, немного сползающая на левую бровь. В правой руке – лопата, в левой – оцинкованное ведро с рассадой. Единственное, что выделяло его из толпы дачников, – слишком большой рюкзак. Но что поделать – человек на дачу едет, может быть надолго. Горожане, особенно из тех, кто победнее, в своё время нахапали участков за городом, а теперь штурмовали вагоны, чтобы начать посевную вовремя. Барго взял билет до сто тридцатой версты, дальше придётся пешком.

   До фермы Крекиса Барго добрался лишь к позднему вечеру. От станции надо было ещё двадцать вёрст топать пешком, немного по старой дороге, а потом – просёлком. Раздолбанная ещё с осени трактором колея местами блестела лужами, хотя обочины уже подсохли. Пришлось прыгать по кочкам, и пока дотопал до фермы, Барго очень устал. Зима сказывается, ноги ослабли. Зато как приятно прибыть к старому знакомцу, к вечернему, щедро накрытому фермерскому столу. Здесь останавливался отец Барго, дед его в своё время помогал отцу Крекиса отбиваться от залётных анархистов, потом они вместе обустраивали ферму. Сам Барго часто помогал фермеру с ремонтом его техники, да и по мелочи приносил, то накопители, то картриджи. По крайней мере, энергоблок фермеру смонтировал дед Барго. Сейчас Крекис крепко стоял на ногах, шесть его вооруженных до зубов сыновей сидели по хуторам, охраняли периметр немалых фермерских пажитей. Прямо организованная группировка, впрочем, иначе здесь нельзя.

   – Я тут тебе рассады привёз, – сказал Барго, – по случаю прихватил. Какой-то лох посреди станции оставил.

   – Грешно брать чужое, Всевышний накажет! – сурово объявил старый чёрт, но ведро унёс в сарай.

   Своей показной набожностью фермер часто раздражал Барго, но никогда никаких заповедей не соблюдал. Если плохо лежит – прихватит, фермеры, они все такие. Зато в доме на полстены икон, и в церковь иногда ходит. Не лень же за семь вёрст киселя хлебать. Впрочем, все фермеры – пособники святош, это всем известно. Но это не мешало Барго дружить с Крекисом и его сыновьями. Слишком многое их связывало.

   На сегодня он по какому-то божьему попущению был избавлен от попыток хозяина сосватать ему свою дочку. Крекис только спросил:

   – Ты куда на этот раз?

   – Проеду за Пустошь, гляну что там, – зевая, ответил Барго, – тебе надо что-нибудь?

   – Да нет, – ответил Крекис, – у нас, слава Всевышнему, пока всё есть. Ты на Пустоши осторожней. Недоброе про неё говорят. А дальше наши не ездили, тоже там не всё гладко. Вроде ничего особенного, но в лесу, за Пустошью, стая собак живёт. Или две, кто их там считает. Картечь возьми.

   – Не учи учёного, – ответил Барго, засыпая, – сам с усам.

   Глава 2

   Магеллан Атын, в миру Вольдемар Абызович. Думает. Решает вопросики.

   Смеркалось. Взгрустнулось. Вспоминались все мои жёны, с первой по последнюю. На сей момент я вспоминал о той, которая унесла мой любимый немецкий помазок. Сейчас таких не делают. И ещё опасную бритву утащила. Золинген, с фашистской свастикой на рукоятке. Во времена моего детства такого барахла в кое-каких местах было завались. Никелированный, такой блестящий браунинг, вместе с оставшимися двумя патронами, у меня отобрали злые дяди, а папу вызывали в милицию. Папа мне делал больно по попе, хорошим, качественным ремнём с латунной пряжкой, ну ещё на ней звезда изображена, некоторые должны помнить, те, у кого были нормальные папы. Да, и тем самым сделал целых два добрых дела – отвратил ребёнка от кривой дорожки, и, во-вторых, наставил меня на путь истинный, после чего мир приобрёл гениального учёного. Зато бритва сохранилась, хоть это оружие и поопаснее браунинга, специалисты вам скажут. А эта баба, не побоюсь этого слова, хабалка, с замашками побирушки с Ярославского вокзала, раритет утащила. И ещё она вечно претендовала на место Центра Мироздания, мотивируя это тем, что женившись на ней, такой великолепной, я приобрёл право на московскую прописку. Нам же, горячим евразийским парням, в те далёкие времена были милее лодка*, водка*, сетки*, и перемёты*, нежели всякие непонятные московские прописки, и поэтому ценность притязаний моей жены на пуп земли никак не коррелировалась с реальностью. И ушла, скотина, не попрощавшись. Типа англичанка. Пусть теперь завидует мне, Гению всех времён и народов.

   _______________ _ _______

   ^{* – орудия рыбной ловли и сопутствующие товары.}

   В честь завершения очередного этапа ностальжи и воспоминаний о провальных эпизодах моей прошлой жизни, я грохнул, не вставая с кресла, разумеется, ещё одну муху. Закурил. Ах, дым отечества, он сладок и приятен.

   Накануне, как раз почти одновременно с завершением партии в "Минёра", в который я играл на своём виртуальном терминале вместе с Мбонго, я сделал эпохальное открытие в диптерологии. Вы же знаете, что я гений? Нет? Так оповещаю вас об этом! И не надо хрюкать и делать вид! Так вот.

   Мухи являются телепатами и чувствуют направленный на них взгляд! Эта теоретическая предпосылка подтвердилась серией регулярных практических опытов. После уничтожения наиболее беспечной части тупых и недостаточно поворотливых насекомых, в живых остались несколько особо ловких экземпляров, которые сумели увернуться от моих ударов и продолжали уворачиваться! Стоило только на неё посмотреть, как муха начинала беспокоиться, стоило только прицелиться, как она улетала. При этом я не вставал с места, не суетился с мухобойкой, а применял свой благоприобретённый инструмент – дистанционный гравиудар.

   Так я, наверное, из них выведу методом естественного отбора особый сорт. Назову его "Синяя восьмигранная" и буду продавать коллекционерам за бешеные деньги. А сам стану Повелителем Мух. Осталось мелочь – приручить этих ловкачей. С этим делом было сложнее, но терпение и труд – всё перетрут. Потом ещё раз покрутил в голове эту мысль и признался самому себе, что муха – на редкость бесполезная тварь*, с любой точки зрения. Разве что доставить бациллу коклюша на предприятие общественного питания. Поэтому я с чистой совестью добил последнюю муху и продолжил размышления из ряда "как бы нам что-нибудь обустроить". То есть, из пустого перелить в порожнее, но при этом не расплескать. Тоннель, что ли, под Ла-Маншем подорвать?

   __________ __________ _________

   ^{* – Муха решительно настолько же сама по себе – насколько вы сами по себе. (Тургенев И.С.)}

   Летний вечер в деревне, после вечерней дойки – это нечто большее, чем просто вечер. Тишину уже не разрывают утробные вопли коров, угомонились на своих насестах куры, даже неутомимые кабыздохи перестали попусту облаивать редких прохожих. Чистоту синего воздуха затягивает бледная пелена тумана с реки, и единственный Глаз Циклопа, – фонарь напротив марьиванниного подворья, – начинает расплываться акварельным лимонным пятном на фоне только что проявившихся звёзд. Из палисадника волнами наплывает тягучий волнующий запах ночной фиалки. Моё меланхолическое настроение укрепляется ещё и тем, что после утомительного похода за черникой, – соседи считали по-прежнему своим долгом непременно зазвать меня в лес, – я плотно поужинал и принял внутрь рюмку "Порфироносной Вдовы". Хотелось любить весь этот мир, обнять его, прижать к сердцу. Что не мешает мне в частном порядке ненавидеть мух как таковых, так и эту кухонную разновидность в особенности. Стоит только задремать, как одна из этих нахалок непременно посчитает необходимым сесть тебе на лицо и начинать топтаться, как у себя дома.

   Конечно, можно было бы допросить Ичила, как мне избавиться от этого надоедливого племени, но, увы. Ичил нынче похож на глухаря на токовище. Ничего не видит, ничего не слышит, только мычит, как мартовский голубь. Впрочем и Ирина недалеко от него ушла. Понятно, что как только Ичилова микстура выветрится, она прозреет, но сейчас она смотрит ему в рот и готова, судя по всему, на всё.

   Так что бороться с мухами мне приходится в одиночку. Проще было бы дихлофосом всё обработать и не париться. Но мы же не ищем лёгких путей, да? Тем более в доме никакие мухи не то что не жили, но и рядом не пролетали. Умела покойница на них найти управу, так почему же она не сделала это на кухне? Видимо, лишь для того, чтобы я здесь не дремал.

   Тут ещё проблема висит. Я, видать, что-то не то подумал, когда отраву взял из рук Ичила. Придётся сидеть, ждать, когда пары этого снадобья из организма не исчезнут. С таким ЧСВ долго не живут. Охранники в супермаркете и так на меня уже стали коситься, когда я с диким ором потребовал от менеджера зала относиться ко мне с подобающим почтением. Приняли, наверное, за оголтелого олигарха, тем более, что явился я туда при всех регалиях Куруханского Улахан Тойона. То есть, в пурпурном халате с золотым шитьём, лисьей шапке-малахае и ярко-красных сафьяновых сапожках. Да и сам Ичил меня обходит стороной, видать, проняло его, не ожидал он, что у меня бывают такие заскоки. Да я и сам не ожидал. М-да. Некоторое количество алкоголя на короткое время купировало действие этого зелья, но, во-первых, алкоголь в моём организме надолго не задерживается, а во-вторых, садиться за руль с перегаром – это вовсе не комильфо. Никогда себе этого не позволял. А дела делать надо. Я ещё прихлебнул чаю, закусил пирожком.

   М-да. Так вот, об Ирине, Ичиле и делах. Мне добрый шаман нужен срочно в дееспособном качестве, а не как кисель, размазанный по стенкам унитаза. Ключевое слово – срочно. Михалыча надо ставить на обе ноги, он мне тоже нужен, но уже как эмиссар образа новой здоровой жизни. Символ, так сказать, бессилия отечественной науки и мощи Харкадарской традиционной медицины. Ну и пробежек по утрам, куда ж без этого. А по факту мы имеем половые страдания, как у мальчика из восьмого класса, и полнейшую апатию. Надо, короче, этот вопрос решать самым радикальным способом. Женить, например, Ичила на Ирине, пусть хоть кому-то в этой жизни повезёт с женой. Тяжко вздохнул. Какая-то нездоровая тенденция, вы не находите? Девок от себя отрываю, замуж выдаю. И страдаю при этом, и страдаю, и страдаю! Мазохизм какой-то. Нет, ну её нахрен, такую жизнь.

   Это мне не нравится. Я по-прежнему не терял надежды уговорить Иру стать моей второй женой. Несмотря на своего переутомлённого Боливара. Единственно, что на мой взгляд, отделяло Ирину от рокового шага, была несовместимость исторически сложившихся типов ухаживания у степняков и у нас. Ичил не знал, как в доступной для Ирины форме предложить ей перепихнуться, и не понимал невербальных знаков, что давала ему Ирина. Нормальная девка должна была бы толкать его локтем или плечом, пытаться ухватить его за нос или за ухо. Он начал бы якобы отбиваться, постепенно перемещаясь в сторону ближайших зарослей кустарника. А Ирина, в свою очередь, ждала от него каких-то практических действий, типа, приобнять за талию или укусить за мочку уха.

   Вот они и топтались на месте, хотя, на мой искушенный взгляд, стоило Ичилу потянуть Ирину за руку в сторону койки, так у них всё бы и сложилось. Потом, конечно же, Ирина в очередной раз разочаровалась бы, и мне пришлось бы её утешать, со свойственными только мне уникальными навыками. Но это уже не то. Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

   Я пригласил Ирину, на чашку чая, поговорить о том, о сём.

   – Дядька Ичил, конечно, хороший мужик... – начал я издалека.

   – Но? – спросила Ирина.

   – Что но? – не понял я.

   – После "конечно" должно следовать "но". Дядька Ичил хороший мужик, конечно, но... Что? Что не так?

   Не по годам умная женщина, и я вот так, со своим окровавленным сердцем, собираюсь её кинуть в лапы дикарю! Преподнести на тарелочке, в готовом для употребления виде, перевязанную розовым бантиком.

   – Но, боюсь, ты привыкла к городской квартире, а не к юрте в степи, – я постарался сгладить углы.

   Я думаю, что Ирине, даже учитывая угар от Ичиловых снадобий, понадобится всего пару дней, чтобы постараться придушить шамана за такую подлянку. Ну, вдруг он на ней всё-таки женится. Я, во всяком случае, сделал бы так. А ещё я, к своему позору, не только не знал, женат Ичил или нет, но и как оно у них, шаманов там вообще. Может целибат какой, а я тут сижу, сватаю его. Рановато начал, надо было сначала с шаманом поговорить. Но она поняла всё по-своему.

   – Он интересный мальчик, не спорю...

   – Он старше тебя в два раза, какой мальчик?

   – Ты тоже не юнец, – отбрила Ирина, – однако...

   – У тебя был сложный период в жизни, я, как смог, поддержал тебя в трудную минуту, – начал мямлить я.

   – И сбежал к своей вертихвостке! Увела у меня мужика, а он! Он сидит тут, лыбится! Вид делает, что озабочен моей судьбой, – Ирина разрыдалась, в раздражении брякнула по столу квадратной бутылкой, – шары сидишь наливаешь! От меня хочешь избавиться, в какую-то юрту посылаешь!

   Чёрт, опять что-то не так, может у неё ПМС очередной? Плачущая женщина – это душераздирающее зрелище*, это я, кажется, уже говорил. От Ирины я узнал о себе много нового. В основном о своих моральных качествах, о том, что мысли мои чернее самой чёрной ночи. И как так я мог подумать, что она куда-то собирается, в то время, когда она себе места не находила, когда я пьяный пропал среди зимы! Почему она решила, что я был пьяный, никак не пойму. И насчёт "шары наливаешь" тоже неправда, "Порфироносную Вдову" не пьют стаканами, её пьют по рюмке раз в неделю.

   ______________ __________ _________

   ^{* – (с) Осёл Иа.}

   Да, вот тут мне и потребовались все умения ортогональной полевой психотерапии, помноженные на незаурядный жизненный опыт, возведённый в степень Ириной обиды. Кое-как удалось, с неимоверным напряжением всех своих нервических сил, успокоить женщину, влив в неё пару рюмок бесценной "Вдовы", после чего, наконец, состоялся конструктивный диалог. Оказывается, после того Нового года, когда у неё только-только кончился очередной трудный период, то бишь, тёрки с её бывшим мужем, она решила навестить одинокого, скучающего в тиши, мужчину. И приехала к разбитому корыту, достала Афанасьевну, и та ей поворожила. Так и постоянно теребила её, что там и как. Довела, короче, старушку. Не это ли настоящая любовь? Я, весь в трепете от нежных чувств, прижал к себе Ирину, так прижал... К-хм.