Текст книги "Ошибка создателя (сборник)"

Автор книги: Виктор Колупаев

Соавторы: Давид Константиновский,Геннадий Прашкевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Две летящих стрелы

В почтовом ящике лежало письмо. На конверте были написаны моя фамилия, имя и отчество. Ни моего, ни обратного адреса. Странно, как могло попасть это письмо в почтовый ящик? Я хотел разорвать конверт, но он был из плотной и эластичной бумаги. Тогда я вернулся к себе в квартиру и надрезал конверт ножницами. На стол выпал сложенный вдвое лист бумаги. Я развернул его. В верхнем левом углу были оттиснуты две летящих навстречу друг другу стрелы. На листе четким почерком написано: «Здравствуй, Олег! Вот я и пишу тебе, как ты хотел. Я ждала целую неделю, надеясь, что ты зайдешь ко мне. Но ты, наверное, очень занятой человек. Выбери время. Зайди или хотя бы напиши. Мне без тебя скучно. Анжелика».

У меня не было знакомой по имени Анжелика. Я не просил никого писать мне письма. Это был какой-то розыгрыш, шутка.

Я так и решил. Письмо я не стал выбрасывать. Любопытная все-таки штука. Положив его в стол, я пошел на работу. Кто мог пошутить надо мной? Девушки в отделе всегда выглядели такими серьезными. Да и потом, я ведь был их начальником. Хоть и молодым и часто смущающимся, но все же шефом, как меня называли за глаза. Скорее всего это сделали мужчины – начинающие ученые, подающие надежды ученые. Мы все еще были в таком возрасте, когда можно было гордиться эпитетом «начинающий». Мне недавно исполнилось двадцать два.

В институте я несколько раз заводил разговор, будто бы невзначай вставляя имя «Анжелика», а сам украдкой наблюдал, какую реакцию это вызовет. Но я ничего не заметил. Или я был плохим психологом, или меня слишком искусно разыгрывали.

Я уже начал забывать об этой истории, когда вдруг через неделю получил второе письмо. Конверт был точно таким же, как и в первый раз. Письмо было небольшое, в несколько строк. И заканчивалось оно словами: "Мне без тебя плохо! Анжелика".

Второе письмо легло в ящик рядом с первым. Я решил подождать, что будет дальше. Но только теперь я уже не мог забыть о них.

Еще через неделю я получил третье письмо. "Я же люблю тебя, Олег, – писала Анжелика. – Что я должна тебе написать, чтобы ты поверил в это? Приходи! Ты же знаешь, где я живу. Я могла бы найти тебя, но не сделаю этого. Всего два часа нужно тебе, чтобы добраться до меня. А ты не появляешься уже три недели. Олег-Олег…"

Это был какой-то крик, а не письмо. Я не сразу пришел в себя. Мне долго казалось, что это так и есть, что она любит меня, ждет меня. И я уже было хотел пойти к ней, но потом сообразил, что идти некуда. Не было у меня знакомой по имени Анжелика.

И все-таки эти письма смутили мой покой. Я начал думать о ней, этой незнакомой девушке. Я уже считал, что это никакой не розыгрыш, что она есть на самом деле.

Я получил еще пять писем. Она любила меня. Она больше не звала меня, она уже потеряла надежду, она просто рассказывала о себе – грустно, иногда очень грустно. И мне хотелось бросить все и бежать к ней. Хоть на край света! Я ходил вечерами и ночью по тихим улицам своего города, я все ждал, что встречу ее, узнаю в толпе веселых студенток или школьниц. Я звал ее по имени.

Анжелика!

Я никогда не видел ее, не знал ее лица, голоса. Я вообще не знал, существует ли она. Но я любил ее. Все это сделали письма. Теперь я носил их в нагрудном кармане куртки. Я никогда не расставался с ними, сотни раз перечитывая их, прижимая к губам, шепча слова любви и нежности. Я сходил с ума оттого, что не мог найти ее. И жизнь становилась невыносимой, когда я представлял, что никогда не смогу найти ее.

Я искал ее. Я уже знал в лицо всех почтальонов и сортировщиц писем, я знал всех Анжелик в нашем городе. Но это были другие Анжелики. Ту, одну, единственную, мою Анжелику никто не знал.

Я понимал, что не найду ее никогда.

И тогда я подал заявление в экспедицию, которая уходила в Дальний Космос. Меня отговаривали. Ведь я был молодым восходящим светилом в кибернетике. Сейчас, когда я собирался покинуть Землю, все мне говорили об этом. И еще говорили о том, что я найду там, у звезд? Сорок лет полета по земному времени туда и сорок – назад. В корабле пройдет семь лет. Семь лет для ученого не заниматься своей работой – это конец. А нужно еще учесть, как далеко шагнет кибернетика за эти восемьдесят лет. Чем я буду заниматься по возвращении на Землю? У меня не останется ни друзей, ни знакомых. Никого.

Космос для энтузиастов. Но я ведь никогда не болел Космосом. Это письма позвали меня туда. Я уже знал, что никогда не найду свою Анжелику. Я не мог оставаться на Земле. Я полечу к звездам. Там у меня будут новые друзья. А любовь? Она пройдет. А если нет? Мне уже некого будет искать, когда я возвращусь на Землю.

Экипаж тринадцатой звездной состоял из девяноста восьми человек. Меня приняли девяносто восьмым. Я не был ни капитаном, ни штурманом. Кибернетические уборщики были в моем подчинении.

Всего я получил от Анжелики семнадцать писем. В последнем она писала: "Я чувствую, что с тобой что-то происходит. Не делай глупостей. Я сама приду к тебе. Олежка мой смешной. Олег! Я приду к тебе, даже если ты этого не хочешь".

Она не пришла.

Я написал одно-единственное письмо, состоящее из фразы: "Анжелика, я улетаю к звездам". На конверте я написал лишь одно слово: «Анжелике». Больше я ничего не знал. Я бросил письмо в почтовый ящик, понимая, как это глупо. Что я мог еще сделать?

Прощай, Анжелика!

У меня был самый маленький багаж из всех членов нашего экипажа. Я взял с собой только письма Анжелики.

Две тысячи шестьсот дней провели мы в тринадцатой звездной. Мы облетели вокруг шести звезд, совершили посадку на четыре планеты. На одной из них потерпели аварию. Нас засыпало огромными плитами обвалившегося плато. Мои кибернетические уборщики двадцать дней раскалывали, распиливали и растаскивали эти глыбы. Мы освободились из плена, но почти все мои кибернетические уборщики остались там.

Мы видели странные солнца и сумасшедшие закаты на необитаемых безжизненных планетах. Мы боролись с бешеными ураганами и держали в руках первые проявления жизни – крохотные фиолетовые растеньица. Мы все сдружились за семь лет и стали как бы частицей огромного, сложного организма, окруженного враждебной средой. Мы все стояли у постели второго штурмана, когда он умирал от какой-то странной болезни. Мы понимали, что живы только потому, что умирает он. Он спас нас. А как он хотел увидеть Землю!

И все эти семь лет со мною рядом была Анжелика. Все эти семь лет я чувствовал ее любовь. Я мало кому рассказывал о ней. Раза два или три. Но, может быть, именно поэтому к ней относились с уважением. Никто не говорил этого вслух. Никто не произносил ее имени. Это можно было понять по глазам, по той особой внимательности, с которой относились ко мне. А ведь все они оставили на Земле тех, кого больше никогда не увидят. Разница только в том, что я так и не видел ее никогда.

Как прорвались в нас радость и нетерпение, когда мы впервые после долгих лет установили связь с Землей. Даже не с Землей, а с красавцем кораблем, высланным нам навстречу.

А потом была Земля.

В последний час пребывания на корабле мы дали клятву не забывать друг друга.

Земля встретила нас по-матерински. Ее заботу мы чувствовали ежечасно. Два месяца мы провели в клинике. Медики тщательно исследовали наши организмы. Потом нам сказали, что на Земле разработана методика обучения прибывающих из Космоса членов звездных экспедиций и что через полтора года мы будем знать все, что знают люди Земли.

– Нельзя ли за год? – спросил каждый из нас на личной беседе с комиссией.

Мы могли поселиться в любом месте, каждый на свое усмотрение. Но мы решили жить рядом. И первые дни действительно не разлучались. Потом по одному звездные волки стали исчезать. Кто-то нашел работу по душе, кто-то встретил девушку, кто-то отправился путешествовать. Меня не интересовало ничто, кроме кибернетики. Я хотел поскорее встать вровень с ушедшим вперед веком. Занятия, занятия. Тренировки, чтобы тело не потеряло силу и ловкость, и занятия. Свободное время я посвящал телевидению. Ведь мне хотелось побольше знать о Земле.

У нас были перерывы в занятиях. Это случалось в праздники. И вот в один из них – день Весны – я не выдержал, бросил все и улетел в ближайший город на праздники. Все здесь было для меня необычным. И лица, и песни, и настроение людей. Сначала я бродил, болезненно сознавая свою обособленность, неумение войти в веселый и жизнерадостный ритм веселящейся толпы. Меня толкали, вовлекали в прыгающие и орущие хороводы на площадях. Мне пели чуть ли не в ухо смешные песенки. Но я уходил отовсюду. Все это было не для меня.

Кто-то недалеко от меня крикнул: "Анжелика! Иди к нам!" Это имя резануло меня как ножом. Что за любовь владела моим сердцем? Любовь к девушке, которую я даже не знал. Которая если даже и была, то умерла давно-давно… Я оглянулся. Девушка, невысокая, черноволосая, коротко остриженная, в блестящем черном платье и белых туфельках, что-то кричала своим друзьям. Веселящаяся толпа подтолкнула меня к ней. Она посмотрела на меня машинально, так как я загородил ей дорогу, и лишь потом внимательно уставилась на меня. Я стоял и молчал. Нужно было уйти. Я даже сказал себе это. Но куда тут уйдешь, двух шагов нельзя сделать, чтобы не толкнуть кого-нибудь. Я уже повернулся к ней боком, как она вдруг прикоснулась к моей груди и погладила две сверкающих стрелы – знак космолетчиков.

– Ты из звездной? – спросила она.

– Да. – Я все еще хотел уйти.

– Расскажи…

– У тебя есть время? Ведь это очень долго рассказывать.

– Я буду тебя слушать.

– Тебя действительно зовут Анжеликой?

– Да. А тебя?

– Олег.

Она кивнула, схватила меня за руку, и мы начали выбираться из толпы.

– Сколько же тебе лет?

– Сто два.

– Смешно. А мне восемнадцать.

Она водила меня по городу, который никак не хотел успокаиваться до самого утра. С ней было легко разговаривать. И время летело незаметно. Я даже забыл про Анжелику, которая писала мне письма восемьдесят лет назад. А потом вдруг вспомнил и подумал: если бы я встретил эту девушку тогда или та Анжелика была похожа на эту, я не улетел бы к звездам. Я не смог бы жить без нее.

Я проводил ее домой.

– Ты снова улетишь к звездам? – спросила она.

– Не знаю. Нет. Я хотел бы заняться кибернетикой.

Она с сомнением покачала головой и сказала:

– Если можешь – останься.

Я вызвал авиетку и через два часа был в отеле космолетчиков.

Я достал из куртки письма Анжелики и перечитал их. Я уже знал, что эти письма снова погонят меня к звездам.

И все же на следующий день я пришел к Анжелике. Она не скрывала, что ждала меня.

– Звездный волк, ты хотел видеть меня?

– Хотел.

– Сейчас модно носить эти две стрелы, – показала она на мой знак. – Я сначала не поверила, что ты вернулся со звезд. Трудно было улететь с Земли? Ведь теперь у тебя никого нет. У тебя была девушка?

– Не было, Анжелика. Я не нашел ее. А вот с друзьями… у меня девяносто шесть друзей… могло быть девяносто семь, но один умер.

– Что вас гонит к звездам?

– У каждого свое. Меня – любовь.

Два месяца мы почти не расставались. Она даже прилетала в наш отель и не уходила из моей комнаты, когда меня погружали в гипнотический сон, чтобы напичкать очередной порцией знаний.

Еще возвращаясь на Землю, мы, девятнадцать человек, договорились, что при первой возможности будем проситься в очередную экспедицию. И вот однажды один из нас вызвал меня по видеофону и сказал, что объявлен набор в семьдесят девятую звездную.

– Я остаюсь, – сказал я.

– Понимаю. – Он помолчал. – Я прилечу к тебе. И ты покажешь мне письма Анжелики.

Теперь я долго не отвечал ему. Письма, письма. Они вели меня в Космос. И тогда, и сейчас…

– Хорошо. Я полечу к звездам.

– Молодец. А четверо все-таки отказались. В экспедиции будет семьсот тридцать человек. Если у тебя есть девушка и у нее подходящая специальность, можешь записать и ее. Нас будут брать вне очереди.

Я решил улететь. Я, конечно, не верил, что Анжелика пойдет за мной к звездам. Романтика полетов часто обнаруживается только в разговорах и уже после полетов. А если бы она согласилась? Нет. Я просто не мог предложить ей этого.

Я еще раз встретился с Анжеликой и сказал, что буду очень занят, что у меня не останется времени для встреч. Не знаю, что она подумала, но расставание было холодным. Меня это даже обрадовало, тоскливо обрадовало. Я сказал:

– Если захочешь – пиши.

Я перемучился и немного успокоился. Я был свободен. Снова ничто не держало меня на пути к звездам.

Меня приняли в экспедицию вторым кибернетиком. Началась подготовка. Пришлось переехать из отеля космолетчиков поближе к базе экспедиции, которая располагалась в центре Сахары.

Анжелика меня не искала. Я не получил от нее ни одного письма. Она ни разу не связалась со мной по видеофону, хотя сделать это было проще простого. Письма теперь были не в моде, более совершенные средства связывали людей. И я ей сказал «пиши», наверное, только потому, что вспомнил письма Анжелики.

Прошел год. До отлета семьдесят девятой звездной оставалось два месяца.

И все-таки она пришла. Не надо было анализировать свои чувства, чтобы понять, что я ее люблю. Что же оставалось теперь мне? Бежать от любви, как и в первый раз? Но тогда я не мог ее найти. А теперь она была рядом.

– Олежек, я не хотела тебя искать. Я написала тебе столько писем, а ты не ответил мне ни на одно, кроме последнего. Я могла найти тебя. Это так просто. Но мне нужно было знать, что ты хочешь этого. А вдруг ты полюбил другую? Я только сегодня получила от тебя письмо.

Я был так рад ее видеть, что не сразу понял, о чем она говорит.

– Письмо? Анжелика, я не писал тебе писем.

– Одно письмо. Ты думал, что я не пойду с тобой в звездную? Ты боялся, что улетишь со своей любовью один?

– Не только это, Анжелика.

– И все-таки написал.

– Нет, Анжелика. Я ничего тебе не писал.

– А это? Что же это?

Она протянула мне конверт. На нем стояло только одно слово: «Анжелике». Я развернул лист. "Анжелика, я улетаю к звездам".

– Анжелика, это мое письмо! Но только написал я его другой девушке, когда улетал с Земли первый раз. Ее тоже звали Анжелика. Я никогда не видел ее. Но я любил ее. Я и сейчас люблю ее.

– Почему же ты не рассказал об этом раньше? – едва слышно спросила она.

– Ведь это было невообразимо давно. Если бы не ее письма, я не улетел бы тогда с Земли.

– А я хотела лететь с тобой, Олег, – сказала она растерянно и с болью в голосе. – Прости, я ухожу.

– Подожди, Анжелика. Я люблю тебя, но и ее. Как разорвать сердце между тобою и ею, Землей и звездами?

– Не надо. Беги.

– Я не бегу. Она послала меня туда. Смотри. Я носил их с собою все эти годы. – Я протянул ей пачку писем.

Она взяла их. Это как бы говорило, что ей теперь все равно. Но рука ее вздрогнула, когда она прочитала надпись на конверте. Она медленно развернула первое письмо, второе, третье и заплакала.

– Но ведь это же мои письма! Я их писала тебе целый год. И ты не захотел даже ответить.

– Это твои письма? Анжелика, но ведь я ношу их с собой много лет. Я получил их восемьдесят с лишним лет назад.

– Это мои письма! Разве ты не видишь эти две летящих стрелы? Что означали они восемьдесят лет назад? Их тогда не было. Этот символ звездных появился сорок лет назад.

Меня не надо было убеждать. Я понял. Ведь даже бумаги тогда такой не было. И эти две летящих стрелы. И год ее молчания. И мое единственное письмо.

Значит, я любил ее задолго до того, как она появилась на свете. Я получил от нее семнадцать писем. Эти письма отправили меня к звездам и сделали возможной нашу встречу здесь. Но сначала мы встретились, и лишь после этого она написала письма. Она уже знала меня.

А я получил их за восемьдесят лет до этого и отправился в звездную, чтобы после возвращения встретить ее. Но…

– Ты что-нибудь понимаешь, Анжелика?

– Понимаю. Значит, ты меня и любил.

Я, конечно, имел в виду не совсем то, но согласился. В этом-то она была права. Я любил ее, еще не встретив.

– Но ведь семьдесят девятая звездная отлетает через два месяца, – сказал я с отчаянием.

– Если бы ты ответил мне раньше, я могла бы быть в ней. Но у нас все равно есть еще два месяца.

– Два месяца, и расстаться на всю жизнь?! Ждать тебя столько лет, найти и снова потерять навсегда?

– Но ведь ты все равно полетишь к звездам?

– Мы все равно полетим к звездам.

Я отстегнул свой значок и приколол ей на платье две сверкающих стрелы. Эти летящие друг другу навстречу стрелы означали: "Земля, я улетаю к звездам", "Земля, я возвращаюсь со звезд".

Давид Константиновский

Ошибка создателя

ОТ АВТОРА

Представьте себе, что автор пишет главу, читает ее друзьям, и выслушивает их догадки о том, как будет развиваться действие; затем автор снова садится за стол и следующую главу детектива пишет «наоборот»: герои ведут себя совершенно иначе, нежели предполагают друзья; автор читает им и эту главу, и так далее… Результаты работы – перед вами. Откуда детали?

Я не знаком с международными шпионами, нет у меня связей и со «специалистами» по ювелирным магазинам.

Вот я и решил перенести действие в будущее, да еще и на Луну.

Вступая в этот фантастический мир, я обнаружил, что он уже описан, и мне, пришельцу, следует принять его как реальность. Так я и сделал. И не был удивлен, когда герой обратился к Свифту: его тень присутствует там…

Осталось дать повести название. И тут дело остановилось; даже друзья не могли ничего придумать; мне уже пришло в голову: "Эта повесть – ошибка ее создателя…" Что ж! Пусть будет так.

– Ну, а на Земле разве ничего интересного не происходило?

Она взглянула на меня, слегка нахмурившись:

– Нет, ведь роботы на Земле не применяются.

А. Азимов.

Использование роботов для домашних работ – 1988 г.

Прогноз «Рэнд корпорейшн».

Конгрессмены-законодатели пытались угнаться за этим бурным развитием событий и обуздать его в правовом отношении. Сенатор Гроггнер лишил разумные устройства права приобретать недвижимость; конгрессмен Каропка – авторских прав в области изящных искусств, что вновь вызвало волну злоупотреблений, ибо стиральные машины с творческими наклонностями принялись подкупать за небольшую сумму менее одаренных, чем они, литераторов, чтобы издавать под их именем эссе, повести, драмы и т. п.

С, Лем.

1. Рассказывает Фревиль

Есть ли у вас воспоминания, от которых вы не можете освободиться?

Это возникает независимо от моей воли… Застигает врасплох.

И я ничего не могу с этим поделать.

Всегда – одно и то же.

Что это, боязнь повторения? Неуверенность перед твердыми лицами? Страх за друзей?

Всегда – одно. Тот час, когда Юрков проник за аварийную бетонную стену, бесшумно пробрался к последнему контейнеру, отвинтил, сбивая пальцы, фигурные болты, снял крышку и привел в действие приборы.

– Не шуми, – сказал Юрков.

Первый разговор:

– Давно тебя изготовили?

– В конце квартала.

– Фревиля видел?

– Нет, не видел.

Через десять минут – второй разговор:

– Давно тебя изготовили? – снова спрашивал Юрков.

– Кого? Меня?

– Конечно, тебя.

– Меня?

– Ну, хорошо. Ты видел Фревиля?

– Кто, я?

– Тебя спрашивают: ты видел Фревиля?

– Кого, Фревиля?

– Да, Фревиля.

– Кто? Я?

Убедился, что в отсеке все четверо… Включил на полную мощность дезассамблятор; осторожно, чтоб не обнаружили: пощады не жди. И – втолкнул дезассамблятор в отсек. Они не успели отреагировать, поле было на максимуме, и трое повалились; грохот полутора тонн металла, обрушившихся на бетон.

Но четвертый успел. Он пронесся мимо Юркова в туннель Юрков оказался в ловушке. Едва Юрков двигался вперед, – робот делал шаг ему навстречу.

Юрков вернулся в бетонный тупик. Никто не знал, где он. И я, отделенный от Юркова в пространстве, ничего не мог сделать для него в ту минуту…

Дезассамблятор еще работал. Юрков вышел в туннель, приблизился к роботу, затем повернул и бросился бежать. Робот разгадал его – и не двинулся с места.

Еще одна попытка. Бесполезно…

Юркову оставалось ждать, когда робот возьмется за него.

Повторяю, никто не знал, где он, и я, отделенный от Юркова в пространстве, ничего не мог сделать для него в ту минуту.

Углубление в туннеле, холодные стены…

Ожидание. Тишина… Но вот возникает звук. Постукивание.

Робот стучит ногой. Как человек. Нервы.

И, наконец, тот миг, когда Юрков, вжимаясь в бетон, вслушивается в нарастающий стальной топот, в приближающиеся звуки тупого, жестокого, неотвратимого бега…

Телеграмму вручили мне вскоре после завтрака.

Нетрудно вообразить, как я был огорчен и разочарован.

Разумеется, телеграмма (Арман послал ее по коммерческому каналу) не могла содержать сколько-нибудь развитого текста, и, думаю, даже самый изощренный детектив не извлек бы из нее информацию о том, почему уходит этот вундеркинд Берто, – как вы, конечно, знаете, спустя три года он уже сделался нобелевским лауреатом; мне стоило большого труда соблазнить его работой у нас, и вот – он увольняется, не проработав и шести месяцев!

Проблемы кадров никогда не оставляли нас: каждому ясно, привлечение хороших специалистов в столь молодую исследовательскую лабораторию, как наша, не может быть легкой задачей; я уж не упоминаю о том, что Луна до сих пор не вышла из затянувшегося провинциального состояния, репутация дальней окраины весьма прочно тяготеет над ней, и мало кого мне удается заманить сюда, хотя теперь, спору нет, по обе ее стороны есть мелкие и большие поселения (рудники, фермы и, разумеется, научные лаборатории) под разными флагами – одни принадлежат отдельным странам, другие – международным организациям. Берто был уже не первым сотрудником, которого я приглашал к себе за последнее время, – все они проработали у меня не более полугода! Согласитесь, тут было от чего расстроиться.

Я отыскал в карманах коробочку, которую дал мне доктор в дорогу, выбрал соответствующую таблетку и запил ее минеральной водой.

Что касается Армана, то он вполне устраивал меня в качестве помощника администратора. Но как исследователь он имел слишком малый интеллектуальный потенциал. Я привязался к Арману, искренне желал ему добра, помогал ему, чем только мог, но нельзя было не видеть, что он уже достиг своего научного потолка. Я бы с радостью доверил этому старательному и всегда приветливому парню все дела по руководству лабораторией; однако это стало бы для лаборатории катастрофой.

Я нуждался в ином человеке. И я искал его! Но меня преследовали неудачи. Едва лишь я успевал договориться с талантливым специалистом и перевезти его под голубой колпак нашего Отдела, – он, не глядя мне в глаза, приносил заявление об уходе. И никаких сколько-нибудь внятных объяснений! Никакой мотивировки!

Объяснений Высокое Начальство, руководившее Отделом, требовало от меня. Но что я мог сказать?

Берто был моей последней надеждой… Как он восхищался картиной неба над нашим гигантским куполом!

Определенно тонкая натура. Ну, вот и он уходит…

У меня разболелась голова. Я снова достал коробочку, отыскал еще таблетку – на этот раз от головной боли – и запил ее соком, доктор рекомендовал мне натуральные соки.

Но какой смысл сидеть и без конца вглядываться в телеграмму?

Нужно действовать. Мне оставалось только одно – последовать совету Армана, совету, который содержался в телеграмме: вылететь домой с первой же ракетой, чтобы уговорить Берто забрать свое заявление.

Я пошел к Юркову.

Утро еще только начиналось – и сплошные отрицательные эмоции!

Ведь я, собственно, прилетел из-за Юркова. На радостях, что мне удалось заполучить к себе на работу этого самого Берто, я воспользовался первым же предлогом ради возможности повидать Юркова. Мы жили с ним в одной каюте (он спал на верхней кровати, я – на нижней), когда двадцатилетними юнцами работали в студенческом интернациональном строительном отряде на обратной стороне (Море Москвы, Залив Астронавтов).

Можете себе представить, как много значила для меня эта встреча.

Юрков у себя на Станции применял наши машины.

Роботы – единственное промышленное изделие моей лаборатории.

Я придерживаюсь традиционной точки зрения: исследовательская лаборатория – это одно, а предприятие – совсем другое. Однако на деле мне, конечно, приходится следовать честолюбивым замыслам Высокого Начальства. И вот – мало того, что мы делаем этих роботов; мы наладили изготовление новой, усовершенствованной модели, предназначенной, в частности, для проведения некоторых статистических расчетов.

Предлог, которым я воспользовался, поистине следует назвать всего лишь предлогом. Не только можно, но и нужно было послать Армана либо Клер, а не летать самому, если придерживаться обычных правил. Дело в том, что небольшую партию роботов мы поставили Юркову года два назад. А теперь ему предстояло решать новые задачи, на которые старые роботы не были рассчитаны. Для таких задач прекрасно подходила новая модель. Но Юрков, – уж я его знаю! – чтобы не тратиться на новые машины, попросил сделать соответствующую приставку к старым своим роботам.

Это не принято – подобные решения могут, в конце концов, разрушить рынок моей лаборатории, – но ведь просил Юрков!

Однако мне предстояло его огорчить.

Итак, я пошел в лабораторный отсек.

Я сообщил Юркову, что успел разобраться в его задачах и понял: делать какую-либо приставку к старым роботам бесполезно.

Придется покупать новую модель.

Однако ведь Юрков – не предприниматель, платить ему не из своего кармана, так в чем же дело?

– Опять мне валюту на ветер пускать!

– Что значит – на ветер? Мы подготовили новое изделие. Рынок не вынуждает, рынок только предлагает, – мягко объяснил я.

– И как скоро вы их поставите нам?

– Бывшим соседям по каюте доставка производится в течение семи часов с момента получения телеграммы-заказа.

– Надбавка за скорость?

– Три процента.

– Ты, Фревиль, акула мирового империализма.

(К этому выражению Юрков приучал меня еще в отряде, когда, свесившись со своей верхней кровати, читал мне лекцию по политэкономии, – так, как он ее себе представляет).

Я объяснил: мое влияние на цены равно нулю. Меня, признаться, больше огорчало то, что наша встреча оказалась слишком непродолжительной. Я принялся рассказывать Юркову странную историю с Берто.

– Э, старик! – перебил он меня. – В твоей конторе вечно что-нибудь случается!

Я готов был обидеться. Почему бы Юркову не дослушать меня до конца?

– Еще увидимся, не горюй! – успокаивал он меня.

Я сообщил ему, что у нас опять урезали командировочные расходы.

– Ладно, я сам к тебе приеду!

Это нельзя считать обещанием, однако можно было принять как изъявление доброты и дружбы…

Из космопорта я позвонил Юркову.

Расхаживая по салону в ожидании рейса, я, приняв уже предполетную таблетку и полностью переключившись на новые заботы, нашел вдруг в разложенных кругом номерах иллюстрированного журнала «Дымок» очерк о лаборатории Юркова! Обиды моей как не бывало.

Гордый за Юркова, я тотчас позвонил ему.

На мои поздравления он ответил бурчаньем…

В Отделе я встретил Клер и опрометчиво счел это добрым предзнаменованием.

Клер не только красавица (по моему убеждению); она умница.

Я, видите ли… Словом, временами я уже готов был рассказать ей о том, что я чувствую, когда вижу ее или думаю о ней, – но как бы я нашел смелость объясниться… О, мои страхи! А кроме боязни уронить себя в ее глазах, кроме боязни получить обидный отказ, были – признаюсь – еще и опасения, базировавшиеся на разнице в нашем положении (да и возрасте). И потомя попросту могу себя скомпрометировать. Нет, нет, лучше воздержаться…

Меня ждали неприятности.

Едва! лишь я вошел в кабинет – звонок Высокого Начальства.

Замечание по поводу того, что до сих пор лаборатория не сдала план работ по теоретическим проблемам роботехники.

Однако Арман давно должен был сдать нашу заявку! В чем дело?

Армана не оказалось на месте.

Тогда (мне уж очень не терпелось) я набрал номер секретарши Высокого Начальства. Она всегда все знает!

Но тут же раздумал и решил – как бы невзначай – зайти к ней.

– Лучше займитесь трудовой дисциплиной! – ответила она. Ваши сотрудники по два дня подряд не являются на работу.

Это известие заинтересовало меня. Но как же с планом публикаций? К сожалению, секретарша была не в духе. Все же мне удалось выяснить: сначала Арман принес одну заявку, потом заменил ее на другую, потом забрал и ту… Почему? Оказывается, секретаршу тоже это заинтересовало, и она выяснила, что в первой заявке было семь работ, а во второй – на одну меньше. Потрясающая неразбериха. Я прекрасно помню, что подписывал только шесть работ!

Разве не так? Мои выпытывания имели самый плачевный результат из всех возможных: эта девица пустилась кокетничать!

Затем я принимал Берто, подписывал его бумаги; уговаривать бесполезно: у него все твердо решено. Он уклонялся в разговоре от каких бы то ни было внятных объяснений и избегал смотреть мне в глаза… Как и два его предшественника. Я был вне себя.

Разрядился я, устроив грандиозный скандал Арману (он, разумеется, пришел ко мне, держа в руках тетрадку для черновиков, дабы показать, что он тут трудится в поте лица, пока шефа нет; он всегда вел свои черновики в тонких тетрадях в клетку). Арман явно скрывал что-то насчет седьмой работы.

Спустя пять минут я позвонил секретарше и осведомился, принес ли Арман нашу заявку. "Принес, – ответила она, выбрав для этого самый задушевный свой тон, – на шесть работ…"

Оставалось сообщить Высокому Начальству. В ответ я услышал от него отнюдь не обрадовавшее меня известие о том, что на меня возложено ответственное поручение – поехать в Тальменус, на ферму, прочесть научно-популярную лекцию (в соответствии с планом культурного обмена с международными организациями)…

Я решил, что не поеду.

Потом отправился на укол… Сидя в очереди в процедурный кабинет, начал читать очерк о Станции:

"Здесь возникают блестящие теории и безумно смелые идеи. Мне кажется, что обитателям Станции странно видеть даже, скажем, лампу на обычном ее, законном месте; лампы в их комнатах перемещаются в самые неожиданные положения. Обыденность, приземленность, привычный порядок вещей – не для тех, кто живет на Станции.

Им важно сохранить дар внутренней сосредоточенности. Люди здесь погружены в себя. Они заняты таинством, рождающимся в ежеминутном невидимом познании неизведанного. Здесь происходит чудо. Попробуйте обычным умом постичь постулаты Юркова Фревиля!

Вспоминаются библейские предания…

Вот они спорят – молодые сотрудники Станции. Их реплики звучат как откровения.

– Да, любой творческий процесс может быть формализован, выражен математически…

– Как, как? Никто всерьез не верит, что фревилевский рифмоплет заменит Блока и Пушкина!

Пытаясь, насколько это возможно, вникнуть в их разговоры, я следил за удивительными доказательствами, прикрытыми улыбкой, и улыбками, за которыми таились еще не высказанные доказательства".