Текст книги "Ошибка создателя (сборник)"
Автор книги: Виктор Колупаев
Соавторы: Давид Константиновский,Геннадий Прашкевич
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Начальник! Начальник!
Я раскрыл, наконец, глаза. Надо мной было улыбающееся лицо Надежды. Я тряхнул головой, проснулся совсем. Сел.
– Тебе надо вылетать, Юрков!
Всмотрелся в лицо Нади – она выглядела почти хорошо. Почти…
Мог ли я улетать?
Оставить ее на Станции одну…
Связаны ли между собой выходы роботов из строя, пробой изоляции и похищение Нади? Или случайное стечение обстоятельств? Что за этой последовательностью событий? Что или кто?
Надежда твердо была намерена вытолкать меня в Отдел.
Аргументы ее сводились к тому, что надо срочно помочь Фревилю (тут я целиком и полностью с нею согласен), а она, Надежда, и сама не промах и не позволит, чтобы с ней что-нибудь здесь случилось (вот в этом я не был особенно уверен).
Но ключ, похоже, не здесь, а у Фревиля, и придется лететь туда за этим ключом…
Я решил ехать. Все-таки ехать! Хотя на душе у меня было неспокойно.
Диспетчеру я отбил два магических слова: "День профилактики".
Теперь следовало поторопиться. Я позвонил в порт:
– Сто сороковой отправляется по расписанию?
– Минуточку. Сейчас уточню.
Ага, подумал я, вот хорошо-то, что сообразил узнать сначала.
И похвалил себя. В этих полетах всегда так: кто кого. Или ты космофлот, или космофлот тебя.
Я слышал, как дежурная вела длинные переговоры.
Потом она ответила мне:
– По расписанию.
– Вы уверены в этом?
– Я же вам сказала – по расписанию! Вы что, в самом деле?
Любезность была неотъемлемым элементом Лунного космофлота лишь в тот далекий начальный период его существования, самый хвостик которого мне удалось застать в студенческие годы.
Что ж, надо спешить. Мы простились. Боялся я оставлять Надю одну. Я просил ее быть осторожной. Лучше всего, если она продлит свой больничный режим еще на несколько дней.
– Хорошо, хорошо, Юрков.
– Лежи здесь у меня. Запрись. Не выходи никуда. Спи. Выздоравливай.
– А как же план? – засмеялась она.
– Наверстаем. С Фревилем договоримся. Не волнуйся.
– Ладно. Ступай, Юрков. Все будет хорошо.
В здание космопорта я вошел как раз в тот момент, когда по радио объявили:
– Вниманию пассажиров! Рейс сто сороковой задерживается на пять часов.
И никаких объяснений! А я-то звонил со Станции, думал вот я до чего сообразительный… Но, в конце концов, мне пришлось смириться. Я устроился под стендом "Приятного безвоздушного путешествия".
Никто не мешал мне.
Поднялся я, готовый действовать. Хотя и не знал еще всех ответов на вопросы, начинающиеся со слов «зачем» и «почему».
Я поспешил на почту и – не без труда – связался с нашим региональным диспетчером. Извинился за то, что причиняю ему беспокойство, подтвердил, что пропущу одно или два совещания, и обратился с просьбой, которая его, как я и ожидал, весьма удивила.
Однако он не отказал мне. Просьба была необычная, но, в конце концов, ничего предосудительного в ней не содержалось.
Я попросил диспетчера узнать у наших хозяйственников, кому они отдавали напрокат роботов со Станции.
Через пять минут я получил ответ:
– Роботы были переданы коммерческой фирме, которая и занималась их реализацией. Хотите ли вы, чтобы канцелярия запросила контору фирмы в Сиднее?
Я поблагодарил и связался со Станцией.
Ответили старые роботы. Сердце у меня упало…
– Что-нибудь случилось? – крикнул я.
– Ничего. Все в порядке. Давление под колпаком составляет…
– Где Надя?
Они позвали Надю.
– Юрков, это ты? Ты еще не улетел? Отчего ты молчишь, Юрков?
– Надя, Надюша… Мы с тобой, кажется, не очень предусмотрительные люди. Будь добра, отправь роботов в их отсек и закрой аварийную ширму. Сделай это так, чтобы их не озадачить.
– В чем дело?
– Ничего особенного, не волнуйся. Сделай, как я тебе говорю. Пожалуйста.
– Так. И что?
– Да ничего. Когда опустишь ширму, – убедись, что ты осталась одна в жилой части. А я еще позвоню тебе.
Краем глаза я увидел, как пассажиры сто сорокового рванулись к выходу.
Долгое ожидание в переходном туннеле, где отопление работает в четверть мощности и нечем дышать из-за бесчисленных утечек того, что на Луне называется воздухом.
Мотивы – вот в чем, конечно, был корень всего случившегося на Станции. Если бы понять их! Но какие тут могут быть мотивы? И – прежде всего – чьи мотивы, чьи? Я не знал главного действующего лица.
Кто это сделал? Чей это след?..
Нас усадили на наши места.
– Предлагаем вам конфеты! Карамель "Стартовая"! – И это звучным, бодрым, молодым голосом.
Измученные, голодные, жаждущие покоя пассажиры с трудом повернули головы.
– Конфеты избавят вас от неприятного ощущения в ушах!
По салону пронесся легкий вздох. До ушей ли нам?..
Кто-то спросил:
– А корочки хлеба у вас не найдется?
Но это замечание не могло нарушить раз и навсегда установленный ритуал.
– На борту имеются настольные игры – шашки, шахматы…
Пассажиры спали.
Наконец ракета качнулась на домкратах. Снизу раздался гул.
Пилот вышел из кабины, и я узнал Пиркса.
Я рассказал ему, что лечу к Фревилю. Все мы когда-то в каникулы строили лагерь Залива Астронавтов.
Радист Пиркса попытался соединить меня со Станцией. Кабина была до предела начинена аппаратурой, но связаться отсюда со Станцией оказалось не так просто, как думал Пиркс.
– С Марсом могу соединить, – предложил радист.
Наконец один номер, ответил.
Я вцепился в наушники.
– Кто летом серый, а зимой белый? Кто? – услышал я.
Мы попали на 53-67А. Большего нам не удалось.
Пиркс готовился к взлету.
11. Рассказывает ФревильНетрудно представить себе, как я был расстроен, когда, позвонив утром в космопорт, узнал, что рейс, которым собирался вылететь Юрков, отложен. Я решил максимально использовать утренние часы, чтобы Юрков остался мною доволен, а не ворчал бы по поводу моей нерасторопности, как бывало в Заливе Астронавтов. Две таблетки быстро избавили меня от головной боли. Вчера я получил от Юркова домашнее задание; он уверял, будто все это необходимо выполнить для получения дополнительной информации; в подробности Юрков не вдавался. И вот я стал действовать – как автомат, не понимая, зачем я это делаю.
На утреннем заседании Совета я произнес речь.
Критическую! Я выразил удивление тем, что члены Совета не читают работы молодых сотрудников. Вот, например, Арман, сказал я, написал сверхплановую работу, наша лаборатория представляет ее Совету сверх тех шести, которые мы обещали по плану; а члены Совета еще не ознакомились с ней.
Спустя час после окончания Совета я связался с секретаршей и узнал от нее, что Высокое Начальство забрало у Армана для членов Совета все пять экземпляров этой работы (наши машинистки делали по пять экземпляров).
Быстрая реакция! Наше начальство, при всей его суровости, было, по существу, весьма управляемым.
Затем я разыграл очередной ход, предписанный мне Юрковым. Я вызвал Армана, усадил его в кресло и грозно спросил, почему он до сих пор не принес мне пресловутую седьмую работу. Ведь прошло уже несколько дней с тех пор, как я обязал его сделать это.
Арман вылетел из кабинета, а я принялся ломать голову над собственным странным распоряжением. В самом деле, если я знаю – и это произошло при моем участии, – что у Армана не осталось ни одного экземпляра работы, то чего я, собственно, требую? Абсурд!
Но Арман вернулся с этой загадочной работой в руках. И тогда я понял Юркова.
Один экземпляр, разумеется, оставался еще у Армана. Я не подумал об этом экземпляре. Черновик!
Арман принес мне черновик. Тетрадные листки в клеточку, аккуратно исписанные цифрами и формулами.
На них было то же – совершенно то же и тем же почерком, что и на листках, которыми был обернут подарок из дальней усадьбы. Все то же. Кроме малости – кроме одной-единственной ошибки, – помните? – компрометировавшей меня, мою работу и мою лабораторию.
На листах, которые принес мне Арман, решение было правильным.
Я мог допустить – и уже начал привыкать к этой мысли, что Арман по своей инициативе попытался решить ту задачу, которую я предложил Берто. Самолюбие, знаете ли, дух соперничества… Но гораздо менее склонен я был поверить в то, что Арману удалось найти решение этой задачи. Это меня удивляло; однако работа – вот она, на моем столе! Может, я всегда ошибался, недооценивал Армана?
Допустим и это. А вот как быть с ошибкой, которая то появляется, то исчезает? И что за ошибка! Или это – новый вариант, доработанный и исправленный? Все можно объяснить – и во всем можно усомниться… А где, кстати, фамилия автора? Забыл подписать свою работу?..
Наконец прибыл Юрков. Мы обнялись; потом я показал ему эти листки.
– Ну что ж… – только и сказал Юрков.
Мне пришлось подчеркнуть, что я потратил на них лучшую половину дня.
– Ясно, – ответил Юрков.
Я попросил – если ему что-то ясно, не согласится ли он объяснить мне? Юрков ответил:
– Нельзя ли от тебя позвонить на Станцию?
Следующий час мы потратили на то, чтобы связаться со Станцией. Я поднял на ноги всех, кто мог оказать нам содействие.
Однако у наших радистов был день профилактики, и связь с другими районами практически отсутствовала.
– Профилактика!.. – возмутился Юрков.
О том, что у них произошло, он все только обещал рассказать.
– Ну, Фревилечка, давай начнем! Поехали в ту усадьбу. Но мне нужно было сначала понять, что он собирается там делать.
– Мы должны знать, что это была за комбинация, в которую впутали Берто. Так проделаем это на моей шкуре, – сказал Юрков.
– Ты в роли бедняги Берто?
– Вроде того. Постараюсь вести себя как мохчно естественнее. Еще вопросы есть?
– Имеются. Значит, тебе что-то известно?
– Ничего неизвестно.
– Как же ты собираешься действовать?
– По аналогии. Черный ящик, да и все. Берто был в усадьбе, а потом уволился. На входе черного ящика – посещение усадьбы, на выходе – заявление по собственному желанию.
– А что в ящике?
– Это-то мы и узнаем. Увидим, что будет происходить со мной.
– Но что же в этом ящике?..
– Послушай, Фревиль: или мы будем действовать, или я улетаю.
Я спросил Юркова:
– Что я должен делать?
– Везти меня в усадьбу.
– Я, таким образом…
– Правильно. Именно то, что ты хотел сказать. Ты, таким образом, сунешь меня головой вперед в этот самый ящик. В черный.
– Брр! – сказал я. И проглотил таблетку.
– Ох и наживаются на тебе фармацевтические фирмы! – сказал Юрков.
Я попросил десять минут. Да, я должен узнать, в чем там дело; но…
– Послушай, – сказал я Юркову, когда он объявил, что мое время истекло, – я, конечно, слишком привык иметь дело с роботами. Однако я понимаю, что ты, как-никак…
– Начинается! Абстрактный гуманизм… – принялся Юрков формулировать (или цитировать – этого я никогда не умел отличить).
– Но я просто боюсь за тебя! Мы же понятия не имеем, что там, в черном ящике.
– Тигры там. Людоеды.
– Не знаю.
– Ну, хорошо. Ты разговаривал с Берто, когда он уже вылез из ящика?
– Разговаривал.
– Ты не заметил – может, он покусанный был? Или в синяках? Или, может, его там, в ящике, голодом морили?
– Не морили…
– Так поедем скорее.
– Нет.
– Что – нет?
– Не могу.
– Хорошо. Что ты предлагаешь?
– Мы поедем в усадьбу. Но разыграем все это иначе. Представим, что не я от тебя, а ты хочешь от меня избавиться. Ты сунешь меня в черный ящик.
– Фревиль, я понимаю, что тебе до смерти хочется к тиграм и людоедам. Но из этого ничего не выйдет. Тот, кто толкает в ящик, должен быть старым работником Отдела. А тот, кого толкают, должен быть новичком. Так что ничего не выйдет. Нас моментально раскусят, вот и все.
– Что же делать?
– Ты, Фревиль, всегда был мастером по части задавания вопросов. С годами это стали называть иначе – недавно я услышал, что ты отличаешься блестящим умением поставить проблему. Но почему отвечать на твои вопросы достается мне?
– Это, знаешь ли, тоже вопрос…
– Хватит. Едем в усадьбу. И там ты будешь толкать бедного Юркова в черный ящик, где тигры сидят.
– Но как же так…
– Да так! Ты – старожил Отдела. Я буду новичком. Все правдоподобно.
– Но…
Юрков хлопнул меня по плечу:
– Да почему бы тебе не позволить старому другу отдать жизнь во имя достижения абсолютной истины?
Я был вне себя. Но Юркову все было нипочем. Он хохотал.
– Что ж, двигаем! – сказал Юрков.
– Вперед! – согласился я.
– Все будет как надо, старик! – сказал Юрков.
– Не сомневаюсь! – сказал я.
– Это мое, – сказал Хемингуэй.
– Ничего! – сказал Юрков.
– Ну, пора, – сказал я.
И мы выехали в усадьбу…
Решили начать с того самого бара. Он произвел на меня, в общем, приятное впечатление. Я высказал свое мнение о баре и старике-австрийце, который встретил нас там; Юрков воздержался от комментариев и сказал, чтобы я не болтал о постороннем за работой.
Работа наша заключалась в том, что мы сидели в баре и ждали.
Примерно через час Юрков вспомнил: за вредность полагается усиленное питание. Но едва мы сделали заказ, как в дверях появился человек определенно не здешнего вида. В нем мало что напоминало обитателя фермы – и в одежде, и в манере держаться. Что касается последнего, то он, пожалуй, был пьян…
Юрков мгновенно исчез.
Удачно использовав то обстоятельство, что старикавстриец (а вошедший, заметил я, поздоровался с ним) уже все приготовил на две персоны, я без труда заполучил незнакомца к себе в соседи.
Мы выпили. Знакомство, таким образом, состоялось.
Он спросил, для кого я заказывал салат, которым он закусывал, (я только сокрушенно вздохнул, намекнув на длинную, грустную и безнадежную историю… Он пообещал мне – если я когда-нибудь все же решусь поведать ему о горестях своих, то он с удовольствием выслушает меня и поможет всем, что окажется в его силах. Затем мы перешли к модной теме: на службе ничего не сделаешь, без конца отвлекают пустые хлопоты. Он поддакивал, а потом, разумеется, приступил к рассказам о себе. Сюда, в усадьбу, он приезжает именно для того, чтобы поработать, наконец, над своей темой; вообще-то он неудачник, но вот теперь решил форсировать работу и, как сказано, наезжает сюда, в усадьбу, чтобы иметь несколько дней в неделю для настоящего раздумья.
Я решился. Я сказал ему, что на работе у меня появился новый коллега. Нежелательный субъект. И что я не могу от него избавиться.
Он задумался. Он ведь обещал помочь мне. И спросил меня, где я работаю.
Я назвал собственную лабораторию.
Тогда он улыбнулся и сказал, что знает эту лабораторию, тематику ее знает: роботехника и так далее. Выяснилось, что ему известно и большее:
– Ваши ведь выжили недавно одного типа…
Я изобразил удивление. Сказал, что недавно у нас один человек уволился, но подробности мне совсем неизвестны.
– Они как приехали сюда дружной компанией… – пробормотал незнакомец, доливая себе. – Да как он потом отсюда рванул…
Тогда я пошел в атаку и прямо спросил, не знает ли он, как это сделали. Ответом мне был его вопрос – где мой конкурент.
Конкурент? Кажется, я на верном пути…
Я сказал, что вот жду его, он должен появиться с минуты на минуту.
– Ты мне, главное, не мешай… – сказал незнакомец. – Заказывай.
Я заказал бутылку. Когда появился и подсел к нам Юрков, незнакомец дал мне понять, что я должен оставить их наедине. Всем своим видом он показывал, что всерьез занялся моими делами, и улыбался мне едва ли не отечески.
Я подумал, – сколь обманчива упаковка, в которой существуют добро и зло! Юрков кого угодно способен вывести из себя тем, в какой своеобразной манере он заботится о людях. А этот – подкупает…
Итак, я оставил их вдвоем.
Я неважно чувствовал себя от употребления алкоголя и решил использовать время для того, чтобы сделать укол. В маленькой амбулатории, дожидаясь вызова в процедурный кабинет, я продолжил чтение очерка о Станции, – я не расставался с этим журналом:
"Человека всегда трудно понять, даже близко знакомого. Очень трудно понять человека. И я волновался – пойму ли я Юркова?
Мне приходилось видеть Юркова в разных ситуациях.
Везде он казался одинаково неторопливым, добродушным, необычайно вежливым и тонким человеком. Просто он всюду оставался самим собой. И когда слушал музыку. И когда показывал мне на вездеходе окрестности Станции. И когда стоял за пультом. И когда руководил исследованиями или танцевал.
Ему показывают новую задачу. "Так, так… Это ясно. Возьмите. А, вот тут неясно. Это уже интересно… Сделаем вот так! Ну, в таком виде можно уже и роботам отдавать". Бывает, роботам неделю решать, а он посмотрит – цепко, пристально и скажет ответ. Роботы помучаются, повычисляют – верно. Это озарение таланта, молния интеллекта.
Необыкновенные люди! В жизни ученого – что-то от жития святого. Начиная с одержимости. Не преклоняться перед ними невозможно…"
12. Рассказывает Юрков– Я тебе глаза открою! – заявил мне этот тип.
Понятное дело, я заглядывал ему в лицо и ждал волнующих откровений. А он доедал мой салат. Надо же!
Во всяких этих усадьбах то здорово, что можно вкусно поесть: в наших – борща и пельменей, в японских – рыбы, ну и так далее; а в международных угощают всем сразу.
Итак, он доедал мой салат…
Перед ним уже была бутылка. Заказать австрийцу еще?
Я был спокоен. Меня интересовала информация, а не манеры этого типа. Пусть примется за меня. Только бы поскорее. Он ел слишком медленно. Впрочем, только это меня и раздражало. Наконец, он финишировал…
Мы отправились по усадьбе. Этот тип интригующе на меня поглядывал осоловелыми глазами. Потом он остановился и постучал в чью-то дверь.
Нам открыла полная женщина.
– Кто здесь? – спросила она. – Заходите.
Тут же за ее плечом появилось еще одно женское лицо, помоложе.
– Послушайте! – проникновенно начал этот тип. – Тут у вас проживали два моих друга. Таких два друга, – он показал руками, – на всю жизнь!
Женщины молчали, не говорили ни да, ни нет, ждали продолжения.
Этот тип перевел дух.
– Послушайте! Эти мои два друга, а ваши постояльцы – они просили меня забрать их листочки. Научные, понимаете, конспекты. Большого познавательного значения. Мировой важности. Так что – прошу отдать!
Дверь перед его носом захлопнулась.
Этот тип не смутился. Сказал мне:
– Ну, вот что! Давай до завтра отложим. Видел, кто за стойкой заправляет?
Я кивнул.
– Это дядя мой! – похвастался он. – Так что давай завтра у него в заведении и встретимся.
Я кивнул.
– Ты мне нравишься, – хлопнул он меня по плечу. – Я тебе глаза открою. Так и быть уж!
Больше я его не встречал.
В последующие несколько часов я пытался установить связь со Станцией. Местные обитатели помогли мне всем, что было в их силах.
Но ничего не получилось. Эта их рация "Ла косэча" ("Урожай") новой модификации – штука в принципе неплохая, но вы, наверное, заметили, что сельскохозяйственное оборудование для Луны, как правило, конструируется в индустриальных центрах на Земле и при эксплуатации на месте оказывается малоэффективным. Что происходило сейчас на Станции?..
Надо было возвращаться первой же ракетой.
Я изучал расписание, Фревиль успокаивал меня. Предлагал свои таблетки.
– Слушай, Фревиль. Ты мне лучше вот что скажи. Можно по номеру робота установить, кто был оригиналом?
– Едва ли.
– Да как же так! Должны ведь быть у вас какие-то формы отчетности. Архив.
– Нет у нас таких данных.
– Ну и контора у вас там! Черт знает что, а не лаборатория.
Фревиль обиделся. Но ведь хранение документации – такая элементарная вещь!
– Видишь ли, Юрков, мне, откровенно говоря, дела до этого нет. Я, будь моя воля, совсем прекратил бы производство автоматов…
И он стал развивать свои взгляды.
– Ладно, – прервал я этот доклад. – Ты лучше скажи, как мне сделать расчеты в минимальное время.
– Юрков, а что же мои новые роботы? Разве ты до сих пор не включил их?
– Включил! Там кое-что, о чем я хотел бы рассказать тебе попозже.
– Ты должен понимать, что это затрагивает мою профессиональную репутацию… Я прошу информировать меня немедленно.
– А, Фревиленька! Не надо! Как только будет ясность – ты все от меня узнаешь. А план-то у меня горит, так что ты очень мне поможешь, если ответишь на мои вопросы.
Я напомнил ему характер задач. Он дал с ходу несколько советов, притом весьма толковых. Мы даже прикинули – тут же, без болтовни, – примерный график работ. Фревиль, знаете ли, очень приличный специалист.
И вообще нравится мне. Есть у него один недостаток страсть к таблеткам.
– Попробуй-ка вспомнить, – попросил я, – Арман давно у тебя работает?
– Довольно-таки давно.
– А точнее?
– Могу узнать точно и сообщить тебе, если это важно.
– Нет, ты хотя бы примерно скажи! Лучше бы знать это сейчас. Вспомни, был он уже в штате у тебя, когда вы разрабатывали автоматы новой серии?
– Серии «А»? Безусловно, был!
– Так. А когда проектировали предыдущую серию? Ту, где номера без «А»?
– Не помню точно… Кажется, был… Да, был, конечно! Он тогда уже работал у меня. Стажером-исследователем.
Я задумался… Потом раскрыл папку – мой багаж – и достал оттуда книгу.
– Скажи, Фревиль, ты давно это не перечитывал?
– Это? – удивился он. – Давно.
И еще одну вещь мне надо было уточнить. Спохватившись, помчался в контору. Рабочий день заканчивался. Все же мне повезло: я разыскал бухгалтера. Представился. Объяснил, что путешествую…
– Скажите, у вас бывали тут когда-нибудь роботы?
– А как же! Мы арендовали их для сельскохозяйственных работ. Пока, правда, в экспериментальном порядке.
– Мне бы хотелось узнать, какие именно роботы были здесь.
Бухгалтер рассмеялся:
– Железные!
– Меня интересуют номера.
Бухгалтер удивился, но сказал:
– Где же это у меня отчет?.. – И принес внушительных размеров амбарную книгу. Здесь-то архив в порядке. Бухгалтер начал листать страницу за страницей.
Я уже извертелся на стуле. Ракета моя скоро отправится…
– Нашел! – объявил бухгалтер.
Номера наших станционных старых роботов были аккуратно записаны столбиком.
Я поблагодарил, попрощался и – в местный порт.
Не тут-то было! Меня задержал Фревиль.
– Юрков, ты меня спрашивал, можно ли установить, с кого из сотрудников Отдела скопирован робот…
– Ну?
– Видишь ли, вообще говоря, это держится в строжайшей тайне… Секрет фирмы, понимаешь? Поскольку это касается интимных сторон внутренней жизни человека. Для того, чтобы не оставалось следов, это не заносится ни в какие документы.
– Старик, не тяни. Я опаздываю. Ты что-то знаешь и хочешь сообщить мне. Валяй.
– Если ты пообещаешь, что никогда и никому…
– Фревиль!
– Да, да, я знаю. Но все же дай слово, пожалуйста. Как-никак, я совершаю служебное преступление.
Я выполнил его просьбу. Тогда он, наконец, зашептал дальше:
– Так вот, эти последние автоматы, я имею в виду серию «А»…
– Ближе к делу, прошу тебя!
– Они сделаны в последнее время и…
– Ты долго будешь тянуть?
– Словом, серия «А» корнупликировалась с одной нашей новой сотрудницы. Ее зовут Клер.
– Фревиль, ты покраснел!
– Ничего подобного.
– Клянусь, старик, это твоя идея – корнупликировать с Клер!
– Но никто этого не заметил, – пробормотал Фревиль. – Решение было принято как бы без моего участия…
– Ну, хорошо. Это очень важно. И успокойся. Я никому ничего не скажу… А прежняя серия?
– Вот уж этого я не помню. Я, честное слово, пытался вспомнить. Вероятнее всего, что я никогда и не знал. Это меня не слишком интересовало, ты же понимаешь.
– А я знаю.
– Юрков, что ты говоришь? Ты понимаешь, что ты говоришь? Кто-то передал тебе этот секрет Отдела?
– Нет. Но я знаю. Старые роботы копировались с Армана!
И я помчался в порт.
Конечно, конечно! Нужно ли упоминать об этом? Вылет был отложен…
Я проводил время за чтением книги:
"Мои математические познания оказали мне большую услугу в освоении их фразеологии, заимствованной в значительной степени из математики и музыки; ибо я немного знаком также и с музыкой. Все их идеи непрестанно вращаются около линий и фигур. Если они хотят, например, восхвалить красоту женщины или какого-нибудь животного, они непременно опишут ее при помощи ромбов, окружностей, параллелограммов, эллипсов и других геометрических терминов или же заимствованных из музыки, перечислять которые здесь ни к чему. В королевской кухне я видел всевозможные математические и музыкальные инструменты, по образцу которых повара режут жаркое для стола его величества. 4 Дома лапутян построены очень скверно; стены поставлены криво, во всем здании нельзя найти ни одного прямого угла; эти недостатки объясняются презрительным их отношением к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной; указания, которые они делают, слишком утонченны и недоступны для рабочих, что служит источником беспрестанных ошибок. И хотя они довольно искусно владеют на бумаге линейкой и циркулем, однако что касается обыкновенных повседневных действий, то я не встречал других таких неловких и неуклюжих и косолапых людей, столь тугих на понимание всего, что не касается математики, и музыки. Они очень плохо рассуждают и всегда с запальчивостью возражают, кроме тех случаев, когда они бывают правы, что наблюдается очень редко. Воображение, фантазия и изобретательность совершенно чужды этим людям, в языке которых даже нет слов для обозйачения этих душевных способностей, и вся их умственная деятельность заключена в границах двух упомянутых наук.
Большинство лапутян, особенно те, кто занимается астрономией, верят в астрологию, хотя и стыдятся открыто признаваться в этом. Но меня более всего поразила, и я никак не мог объяснить ее, замеченная мной у них сильная наклонность говорить на политические темы, делиться и постоянно обсуждать государственные дела, внося в эти обсуждения необыкновенную страстность. Впрочем, ту же наклонность я заметил и у большинства европейских математиков, хотя никогда не мог найти ничего общего между математикой и политикой; разве только основываясь на том, что маленький круг имеет столько же градусов, как и самый большой, они предполагают, что и управление миром требует не большего искусства, чем какое необходимо для управления и поворачивания глобусом. Но я думаю, что эта наклонность обусловлена скорее весьма распространенной человеческой слабостью, побуждающей нас больше всего интересоваться и заниматься вещами, которые имеют к нам наименьшее касательство и к пониманию которых мы меньше всего подготовлены нашими знаниями и природными способностями.
Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. И в самом деле, страх у них вызывается различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. Так, например, они боятся, что земля, вследствие постоянного приближения к солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена последним; что поверхность солнца постепенно покроется его собственными извержениями и не будет больше давать ни света, ни тепла; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит землю, ибо если эта комета в своем перигелии приблизится на определенное расстояние к солнцу (чего заставляют опасаться вычисления), то она получит от него теплоты в десять тысяч раз больше, чем ее содержится в раскаленном докрасна железе, и, удаляясь от солнца, унесет за собой огненный хвост длиною в миллион четырнадцать миль; и если земля пройдет сквозь него на расстоянии ста тысяч миль от ядра или главного тела кометы, то во время этого прохождения она должна будет воспламениться и обратиться в пепел. Лапутяне боятся далее, что солнце, изливая ежедневно свои лучи без всякого возмещения этой потери, в конце концов целиком сгорит и уничтожится, что необходимо повлечет за собой разрушение земли и всех планет, получающих от него свой свет".
