Текст книги "Ошибка создателя (сборник)"

Автор книги: Виктор Колупаев

Соавторы: Давид Константиновский,Геннадий Прашкевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Мир, в котором я дома

ПАМЯТИ

НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА ПЛАВИЛЬЩИКОВА,

УЧЕНОГО И ПИСАТЕЛЯ.

…Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа, – что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города.

Альбер Камю

Над сельвой

Устраиваясь в кресле, я обратил внимание на человека, который показался мне знакомым. Он долго не поворачивался в мою сторону, потом повернулся, и я вспомнил, что видел его около часа назад. Он стоял в холле аэропорта и курил. На нем была плотная шелковая куртка, какие иногда можно увидеть на лесорубах или парашютистах, но не одежда меня удивила, а выражение лица: этот человек был абсолютно невозмутим: казалось, ничто в мире его не интересовало… И сейчас, едва пристегнувшись к креслу, он отключился от окружающего.

Дожидаясь взлета, я вытащил из кармана газету и развернул ее. Первая же статья удивила и заинтересовала меня. Речь в ней шла о странном европейце, с которым столкнулся в свое время, пересекая Южную Америку, французский врач Роже Куртевиль, а потом капитан Моррис, отправившийся в 1934 году на поиски "неизвестного города из белого камня", затерянного в джунглях, города, в котором члены Английского королевского общества по изучению Атлантиды подозревали постройки древних атлантов, переселившихся после гибели своего острова на американский континент.

Увлекаясь, автор анализировал легенды, которые широко распространены среди индейцев, обитающих в глубине сельвы,[1]1
  Сельва – заболоченные леса бассейна реки Амазонки.


[Закрыть] о некоей змее боиуне – хозяйке затерянных амазонских вод. В период ущерба луны боиуна, якобы, может обманывать людей, принимая облик баржи, речного судна, а то и океанского лайнера. Тихими ночами, когда небосвод напоминает мрачную вогнутую чашу без единой мерцающей звезды, а усталая природа погружается в душный сон, тишину нарушает шум идущего парохода. Еще издали можно разглядеть темное пятно, впереди которого бурлит и пенится вода. Горят топовые огни, а над толстой, как башня, трубой черным хвостом расстилаются клубы дыма.

Несколькими минутами позже можно услышать шум машин, металлический звон колокола. На заброшенном берегу одинокие серингейро[2]2
  Серингейро – охотники за каучуком.


[Закрыть] или матейрос[3]3
  Матейрос – рубщики леса.


[Закрыть] спорят о том, какой компании принадлежит идущий по реке пароход. А он, переливаясь в лучах электрических огней, все приближается и приближается к берегу, напоминая доисторическое животное, облепленное бесчисленными светлячками.

Потом пароход начинает сбавлять скорость. По рупору звучит команда дать задний ход и спустить якорь.

Глухой удар, всплеск – якорь погружается в воду. Скрипя и грохоча, сбегает сквозь клюз тяжелая цепь.

Тем временем люди на берегу решают подняться на пароход.

"Несомненно, ему нужны дрова", – решают они, довольные неожиданной встречей. Они садятся в лодку, но не успевает она пройти и половину пути, как пароход вдруг проваливается в бездну. Крылья летучей мыши трепещут в воздухе, крик совы отдается пронзительным эхом – а на воде нет ничего… Потрясенные случившимся, люди озираются, переглядываются и поспешно возвращаются к берегу… Вот так происходят встречи со змеей-боиуной.

Правда, у автора статьи было и свое мнение. Он связывал содержание подобных легенд с появлением здесь первых пароходов, а может, и с невесть как забредшими сюда субмаринами… "В таких вещах всегда можно найти какие-то связи, – подумал я, – но не стоит забывать и о самом простом, например, о сплывающих по течению травяных островках, облепленных светляками, о смытых с крутых берегов деревьях, да мало ли!.." Я бросил газету и глянул в иллюминатор.

Безбрежное зеленое одеяло сельвы расстилалось внизу.

Пытаясь отыскать в зелени ниточку Трансамазоники, самой длинной дороги в мире, строящейся в лесах руками нищих матейрос, я приподнялся. Но в сплошном покрове тропических лесов невозможно, было увидеть ни единой прогалины. Зелень, зелень, зелень… Океан зелени…

Я вздохнул… Это была затея шефа – сунуть меня в пекло сельвы… Работы, ведущиеся на Трансамазонике, не нуждались, на мой взгляд, в присутствии двух постоянных корреспондентов – в одном из поселков второй месяц сидел мой напарник Фил Стивене, и его репортажей вполне хватало на вторую полосу "Газет бразиль".

Но, как говорил шеф, газетчик вовсе не становится плохим газетчиком, если занятия его иногда прерываются беспокойными путешествиями…

Итальянка, сидящая в соседнем кресле и, как я понял из ее слов, обращенных к соседу, летящая в Манаус, к дяде, прочно обосновавшемуся на новых землях, подозвала стюардессу. Пользуясь случаем, я заказал кофе. Но его не успели принести. Я услышал:

– Простите, вы не от "Газет бразиль"?

Подняв голову, я увидел человека в шелковой куртке. Чуть пригнувшись, будто боясь задеть головой широкие плафоны потолка, он ждал ответа, и меня поразило, как нервно подрагивал под его нижней губой поврежденный когда-то мускул. Шрам был неширок, но портил лицо и накладывал на весь облик этого человека отпечаток презрительного равнодушия.

– Я узнал вас, – помедлив, произнес он. – У меня есть фотография мастера Оскара Нимайера с группой людей из компании "Новокап".[4]4
  «Новокап» – компания, созданная в свое время специально для строительства новой столицы Бразилии – города Бразилиа.


[Закрыть] Фотография выразительна, и не стоит большого труда узнать вас. Я – уругваец. Мое имя – Репид. Хорхе Репид. Я лечу в Манаус, отчасти и по делам мастера.

У меня цепкая память на имена, но это – Хорхе Репид – в памяти не всплывало. Расстегнув ремни, я привстал, потому что говорить через голову итальянки было неловко. Уругваец кивнул:

– В салоне можно выкурить по сигарете.

Вежливо пропустив меня, он пошел позади, размеренно, не торопясь, будто подсчитывая кресла далеко не заполненного самолета. Решив узнать его отношение к мастеру, я повернулся.

– Идите! – с угрозой сказал уругваец. Его глаза будто выцвели, кожа на лице обтянула мускулы. Куртку он успел расстегнуть, и на меня глянул ствол короткого автомата.

– Пристегнуться! – крикнул Репид по-португальски, отступая к стене салона, чтобы видеть всех пассажиров. – Руки на спинки кресел!

Ошеломленные пассажиры выполнили приказ. Руки взметнулись вверх, как крылья причудливых бабочек.

Прямо перед нами проснулся вялый толстяк с тяжелым опухшим лицом. Его соседка, торопливо выкрикнув что-то, заставила его поднять руки, и мне стало не по себе – такой глубокий и безвольный страх отразился в глазах толстяка.

– Этот человек, – сказал уругваец, указывая на меня, пройдет вдоль рядов и обыщет каждого. Ему нужны не деньги. Он должен знать, нет ли у вас оружия. И не стоит предпринимать против него каких-либо акций. Он такой же пассажир, как все вы.

Пассажиры безмолвствовали.

– Идите, – сказал уругваец, подтолкнув меня стволом автомата.

Впервые он улыбнулся. А может, это снова дрогнул шрам под его выпяченной нижней губой. Одежда толстяка (он был первый, кого я коснулся) оказалась насквозь мокрой.

– Вам плохо? – спросил я.

– Молчать! – одернул нас уругваец, и, сжав зубы, я приступил к обыску.

Ощупав карманы худого матроса и двух представителей транспортной конторы Флойд (как явствовало из монограмм на их портфелях), я подошел к итальянке.

– Нет, – сказала она с отчаянием. – Вы не сделаете этого!

"Никто не уберегся от страха, – подумал я. – Пять минут назад все вели нормальную жизнь, читали, пили кофе, разговаривали, сейчас же страх разбил всех…" Я искал способ успокоить итальянку, но она уже ничего не могла понять и только все глубже вжималась в кресло, будто я был страшнее любого насильника… Но, занимаясь итальянкой, я вдруг увидел другое – человек, сидевший прямо за ней, невзрачный, незапоминающийся, одетый в мятую полотняную куртку, местами вытертую почти до дыр, быстро подмигнул мне. Он сделал это деловито и весьма убедительно. И, выигрывая для него время (я очень надеялся, что это не просто сумасшедший, а специальный сопровождающий авиакомпании), я спросил итальянку:

– Принести воды?

Это звучало почти насмешкой, но никакие другие слова просто не пришли в голову. Повернувшись к уругвайцу, я пояснил:

– Женщине плохо.

– Продолжайте свое дело! – крикнул он.

И в этот момент я бросился на пол. Я не пытался укрыться за креслами, на это у меня не было времени, а просто упал на запыленную ленту цветной ковровой дорожки. Выстрелы один за другим раскололи тишину, так долго царившую в салоне. И лишь когда они смолкли, я вскочил. Уругваец сползал на пол салона, цепляясь руками за стену и откинув голову так, будто ее оттягивали петлей.

Он сползал прямо под ноги толстяку, и женщина, сидевшая с ним рядом, закричала.

– Сидеть! – крикнул я пассажирам и сорвал автомат с шеи убитого… Что делается в переднем салоне?

Порог оказался неожиданно высоким. Я споткнулся и тотчас получил тяжелый удар в лицо. Я не успел даже вскрикнуть, у меня вырвали автомат и повалили на пол.

Высокий курчавый человек в такой же куртке, какая была на убитом уругвайце, наклонился ко мне и быстро спросил:

– Ты стрелял?

Я отрицательно помотал головой. Вряд ли это его убедило. Он выругался:

– Буэно венадо! – и, кивнув на дверь салона, через которую я так неудачно ворвался, приказал:

– Иди!

"Сейчас открою дверь, – подумал я, – и сопровождающий начнет стрелять. Первым буду я. И вряд ли мне удастся повторить этот трюк с падением…"

Я толкнул дверь и сразу понял, что проиграл. Руки пассажиров покоились на спинках кресел так, будто и не было никакой перестрелки. Но уругваец был мертв и лежал поперек салона. А дальше – и это и было причиной неестественного спокойствия – за креслом потерявшей сознание итальянки повис в ремнях убитый уругвайцем сопровождающий…

– Буэно венадо! – выругался курчавый. – Революция потеряла превосходного парня! – Казалось, он готов впасть в неистовство, но в салон ввалился еще один тип в такой же куртке и одернул его:

– Перестань, Дерри!

Самолет терял высоту. Пол под нами подрагивал.

Заметно похолодало. Пассажиры со страхом вслушивались в резкий свист выходившего через пробоины воздуха.

"Революционер, – с бессильным презрением подумал я, глядя на курчавого… – В месяц три революции… В год – тридцать шесть… Плюс тридцать седьмая, незапланированная, упраздняющая все предыдущие… Какая к черту революция!.. Очередной пронунсиамент[5]5
  Пронунсиамент – военный переворот


[Закрыть] в какой-нибудь из латинских республик…"

Самолет трясло. Дрожь его отзывалась в голове пульсирующей болью.

– Сядь в кресло и пристегнись! – приказал мне курчавый.

Упав в свободное кресло, я закрыл глаза, на ощупь найдя ремни.

Самолет продолжало бросать так, будто он катился по горбатой полосе брошенного аэродрома.

Вытащив сигарету, курчавый протянул ее напарнику.

– Мокрый? – спросил он толстяка, все еще державшего руки на весу. – Опусти лапы! Ты недавно стал человеком, да? Сколько ты стоишь?

Толстяк ошалело молчал. Пот крупными каплями скапливался над его бровями и сползал по щеке, срываясь на мокрую рубашку.

– Тебе не за что умирать, – с презрением заявил курчавый. – Ты таким был и таким останешься! Ты не Репид! Буэно венадо!

Мои часы разбились при падении. Но все произошло за какие-то пятнадцать минут. Я это знал. И, судя по солнцу за иллюминатором, самолет держал сейчас курс куда-то на запад, в сторону Перу, туда, где Амазонка называется Солимоэс…

Самолет опять затрясло.

– Отчего это? – спросил напарник курчавого.

– Пилоты нервничают.

Ответ того не удовлетворил. Он встал и исчез в первом салоне.

Теперь мы шли так низко, что я различал за иллюминатором купы отдельных деревьев. Вдруг курчавый насторожился. Что-то действительно изменилось. Что?..

Я потянул воздух ноздрями, а потом увидел – в салон через пробоины в стенах и вентиляторы медленно втягивались струйки удушливого желто-зеленого дыма. Он поднимался над креслами и висел над нами плоскими несмешивающимися слоями. Потом дым рассосался, и все как-то потускнело, приняло будничный вид, будто мы сидели в длинном и душном прокуренном кинозале.

Удар потряс корпус.

Я почувствовал, что нас подбрасывает вверх, под углом, опрокидывает, придавливает к сиденьям. Потом тяжесть исчезла и тут же вернулась – мерзкая, тошнотворная. Вцепившись в ремни, я увидел, как корпус самолета лопнул, и сразу душные незнакомые запахи хлынули на меня со всех сторон.

В сельве

Когда я очнулся, передо мной горело дерево, а метрах в тридцати, среди разбитых стволов и рваных лиан, дымилась мятая сигара фюзеляжа. Рядом со мной, лицом в болотную воду, лежал тот, которого называли Дерри. Мокрые волосы его были скручены, куртка сползла с плеч. Видимо, нас выбросило из самолета еще в воздухе, после первого удара, и мы упали в болото… Но я был жив!

Несколько пиявок толщиной с карандаш успело присосаться к руке. С отвращением сорвав их, я побрел по колено в жидкой грязи к самолету. В груде искореженного металла трудно было надеяться отыскать живых, – коробка салона выгорела и просматривалась насквозь…

На мой зов не отозвался никто. Убедившись, что я действительно остался один, я вернулся к телу курчавого Дерри.

– Доволен? – спросил я, будто он мог мне ответить. И в исступлении крикнул: – Доволен?

Отраженное от крон эхо негромко ответило:

– Доволен…

Я сразу замолчал и стал сдирать с Дерри куртку.

В сельве она могла оказаться незаменимой – ни москиты, ни клещи ее не прокусят… Рядом с самолетом можно было, наверное, найти еще какие-то вещи, но я боялся идти к нему. И сразу пошагал в лес.

Бледные, обвешанные лохмотьями эпифитов, стволы уходили в тесное сплетение листьев. Я был как на дне океана, не зная, куда, в каком направлении мне нужно двигаться. Неприятно пахнущие муравьи крутились на ветках, упавших в болото. Грибы и плесень сырой бахромой оплетали каждый островок. Но кое-где на стволах деревьев можно было различить следы засохшего ила. И этот ил не был болотным – рядом текла река.

Но чем глубже я уходил в лес, тем темней становилось вокруг, и, наконец, жаркая влажная духота чащи сомкнулась надо мной.

Пугающе взрывались огни светлячков, странные звуки раздавались то впереди, то сзади, но я упрямо шел и шел туда, где, по моим представлениям, должна быть река.

Изредка я останавливался, ища глазами живое, но жизнь сельвы кипела где-то наверху, на деревьях, на недоступных мне этажах.

Именно оттуда доносились приглушенные голоса птиц, а иногда, как яркие парашюты, спускались заблудшие бабочки.

Только споткнувшись о тушу дохлого каймана, я понастоящему поверил, что река рядом. Но я еще не сразу пришел к ней. Кривые, задавленные лианами древесные стволы, мрачные крохотные озера, забитые манграми, ярко-красные воздушные корни которых источали тревожный запах, – казалось, это никогда не кончится.

Но вот, наконец, я ступил на скрипнувший под ногой песок, по которому стайкой метнулись вспугнутые мной крабы.

Река целиком пряталась под пологом леса, и именно тут, на берегу, к которому я так стремился, я чуть не погиб, наткнувшись на поблескивающие и шевелящиеся, похожие на черные тыквы, шары устроившихся на ночлег кочующих муравьев «гуагуа-ниагуа» – "заставляющих плакать"… В панике, сбивая с себя свирепо жалящих насекомых, я бросился в воду, еще раз оценив качество взятой у уругвайца куртки – она не промокала.

А потом, выбравшись на берег, долго прислушивался – не доносится ли откуда-нибудь характерный шорох «гуагуа-ниагуа», пожиравших листья…

Сгущались сумерки.

Совершенно разбитый, я влез на нависающее над водой дерево и почти сразу услышал крик.

Он начинался в глубине сельвы – тонкий, жалобный, слабый, понемногу набирал силу и переходил в панический рев, обрывавшийся так неожиданно, будто кричавшему затыкали рот.

Это не человек, сказал я себе. Это ночная птица. Она вышла на охоту. И охотится она не на людей… Но успокоить себя было трудно. В голову одна за другой лезли мысли о потерявшихся г сельве людях, скелеты которых находят иногда на отмелях и лесных болотах. Капитан Моррис, полковник Перси Гариссон Фоссет… Они знали о сельве все, и все же сельва их поглотила. Разбуженные тоскливым криком, выползали из подсознания невнятные страхи… Я вспомнил даже о Курупури, духе, ноги которого вывернуты назад, духе, терзающем все живое, духе, состоявшем в близком родстве с боиуной…

И вдруг на реке, далеко подо мной, мелькнули огни.

Они виднелись так явственно, что, пытаясь крикнуть, я чуть не сорвался с дерева. Моя попытка, казалось, сняла чары – огни потускнели и исчезли, будто погрузившись в воду. Боиуна, сказал я себе, покрываясь холодным потом, боиуна…

Ночь тянулась бесконечно. Я то впадал в забытье, то просыпался от воплей проходящих вверху обезьян-ревунов, а совсем под утро вдруг разразился короткий ливень, не принесший прохлады, зато отяжеливший ветки, в просветы которых глянули вдруг такие крупные, такие яркие и ясные звезды, что меня охватило отчаяние.

Все утро я оплетал лианами найденные на берегу сухие стволы пальмы асан. Голод и беспричинный страх мешали работать – я беспрестанно оглядывался на заросли, будто из них и впрямь могло показаться жуткое лицо карлика Курупури – духа сельвы. И успокоился, лишь столкнув на воду свой непрочный плот.

Поворот за поворотом… Я терял им счет, и деревья проплывали и проплывали передо мной.

Но, твердил я себе, любая река рано или поздно выводит к людям.

Хотя я и знал, что центральные районы сельвы всегда пустынны (птицы и звери любят относительно свободные пространства), уединенность этих мест и отсутствие живого убивало меня.

"Кем был Репид? – думал я. – Хорхе Репид и его напарник Дерри? Действительно, революционеры, решившие таким образом добраться до удобного им пункта, или налетчики, уходившие от закона?.. Похожи они на революционеров, – выругался я, – как Дженнингс на Кастро!.. Воздушные пираты!" – это определение было более точным.

– Компадре!

Я замер. Потом медленно повернул голову.

Из-за куста на меня смотрел человек. Плот медленно проносило мимо, и, вскрикнув, я бросился прямо в воду, цепляясь за нависающие с берега ветви. Рука человека вцепилась в воротник моей куртки и помогла выбраться на сухое место.

– Не советую проделывать это дважды. Пирайи. Они успевают за минуту разделать быка.

Я не понимал слов. Я только их слушал. Ведь это был настоящий Человек. Живой. Во плоти. Без автомата. В рубашке, в плотных брюках, в сапогах. Его широкое лицо с сильной челюстью и чуть горбатым носом казалось невероятно близким. Я готов был обнять его и, ухватив за руку, повторял:

– Мне нужны люди! Серингейро или матейрос, охотники или рыбаки – все равно! Мой самолет сгорел! Я ищу людей!

Он неторопливо высвободил руку, сунул ее в карман и вытащил коробку, наполовину наполненную сахаром.

– Проводите меня в деревню, – просил я, глотая сахар. Мне нужны люди!

Он будто бы колебался.

– Я совершенно один, – добавил я, будто пытаясь его убедить.

Внимательно осмотрев мою куртку, даже проведя по ней ладонью, он кивнул и шагнул в заросли. Я почти наступал ему на пятки, так боялся, что он уйдет. Но он не ушел. Больше того, метров через сто я увидел причаленный к берегу ободранный катер и бородатого мужчину с удочкой.

Проплыви я еще немного, я все равно бы увидел их.

Бородатый оставил удочку и вопросительно посмотрел на моего проводника. Тот кивнул. Тогда бородач достал из-под брошенного на берегу брезента кусок жареной рыбы и протянул мне. Такунари или тамбаки, я не понял, но рыба была вкусная, и я с жадностью съел ее.

– Мне нужны люди, – вновь заговорил я. – Любой поселок или фасьенда, они же тут есть!

– Компадре, – спросил тот, кто привел меня. – Ты один?

– Да… Остальные там, – я махнул рукой в сторону джунглей. – Они сгорели.

– Ты путаешь, компадре, – возразил проводник. – Вот где они могли сгореть. – Он взял меня за руку и, как ребенка, повел сквозь заросли в самую глушь, в духоту.

Потом остановился, отвел рукой листья в сторону и повторил:

– Вот где они могли сгореть.

На добрый десяток миль сельва была сожжена. Не огнем, нет, потому что листва и ветки, искореженные так, будто их поджаривали на гигантской сковороде, оставались на предназначенных им природой местах.

Ссохшиеся, полопавшиеся стволы упирались в низкое небо, укутанное туманной дымкой. Но ничто тут еще не успело напитаться сыростью…

– Тут они могли сгореть, – сказал проводник. – Или там был другой огонь?

– Другой, – подтвердил я. – Другой. Самый обычный.

– Идем, – сказал он.

– Но что тут случилось?

Он не ответил на вопрос, бородач – тоже. Я спрашивал и спрашивал, а они отмалчивались или говорили о чем-то другом.

Отчаявшись, я замолчал. И тогда тот, кто называл меня «компадре», спросил:

– Почему загорелся твой самолет?

– Угон, – пояснил я. – Неудачный угон, неудачная стрельба. – И, вспомнив об итальянке, добавил: – Там были и женщины…

– Кто стрелял?

– Человек по имени Репид. Хорхе Репид, уругваец. Так он мне представился. С ним были еще двое. Одного звали Дерри, другого не знаю.

– А уругвайца ты знал? – в тоне спрашивающего мелькнули нотки недоверия.

– Нет. Но они разговаривали между собой, и я слышал их имена.

– Ты действительно остался один?

– Да. – Это я мог утверждать. – Я видел обломки самолета. Когда меня выбросило и я потерял сознание, был, наверное, еще один взрыв. Там все сгорело.

– Ты проводишь нас к месту падения?

Я чертовски устал, но проводник был прав – следовало еще раз и более тщательно осмотреть район катастрофы. Все равно, подумал я, скоро я окажусь среди людей…

Путь, на который у меня ушло более двух суток, катер проделал за одну ночь. Я спал, когда меня заставили встать. Светало. Ведя компадре по зарослям, я понял, что если бы, уходя от самолета, взял на север, то сразу наткнулся бы на реку – она протекала совсем рядом. Ядовито-зеленая плесень успела заплести груды обломков. Остановившись в тени, я следил за тем, как мои спутники обшаривали болото. Не знаю, что они искали, спрашивать не стал.

Когда поиски закончились, бородач сказал:.

– Только один еще похож на человека. Тот, что в болоте…

– Его звали Дерри, – пояснил я, вспомнив курчавого.

Больше они ни о чем не говорили. Катер стремительно шел вниз по течению, и я впервые реально представил себе, каким долгим могло оказаться мое путешествие – мы так ни разу и не вышли из-под полога леса…

Места были совершенно необитаемы, влага и духота, казалось, душили растительность, заставляя ее в каком-то жутком безумии давить и оплетать друг друга. Тем неожиданнее для меня оказался бетонный пирс, выдвинутый с берега почти на середину реки. Я поверил в то, что он существует, лишь когда катер ткнулся в него бортом.

– Иди, компадре, – сказал тот, кто встретил меня на реке. – Там люди.

– А вы? Где я найду вас?

– Иди, – повторил он.

Я протянул ему руку, но он уже оттолкнул катер от пирса и отвернулся.

Пожав плечами, я сел на теплый бетон и взглянул на свое отражение в темной, видимо, очень глубокой воде…

Странные люди… Но они помогли мне…

Плеснув в лицо водой, зачерпнутой из реки, я утерся рукавом куртки и встал. Бетонная полоса, начинавшаяся от пирса и нигде, видимо, не просматривающаяся с воздуха, вела прямо в гущу краснобагровых орхидей и белых огромных фуксий.

Обсерватория «Сумерки»

Полоса была так надежно укрыта лесом, что только легковые автомобили могли пройти по ней, не зацепив веток. Я с наслаждением ступал по бетону, радуясь тому, что после каждого шага не надо стряхивать с ног тяжелые комья грязи. Прежде всего, подумал я, потребую телефон и еду. И еще мне следует выспаться…

"Фольксваген", выкатившийся навстречу, ошеломил меня. За мной? Или это случайность?

Оказалось, за мной.

Человек за рулем, неразговорчивый, хмурый, с лицом, наполовину закрытым огромными темными очками, перегнулся через сиденье и открыл заднюю дверцу.

Невыразимо приятно пахнуло на меня запахом бензина, кожи, теплого металла. И, поддавшись приливу благодарности, я болтал всю дорогу, которая заняла минут десять при хорошей скорости. Дорожных знаков тут не было, и водитель не стеснялся – ветер так и выл за стеклом… Меня водитель слушал внимательно, однако, когда в порыве чувств я попытался похлопать его по плечу, то с изумлением заметил скользнувшую по его лицу тень брезгливости. Но даже это меня не отрезвило, ибо неожиданную неприязнь водителя я постарался отнести за счет своего неряшливого вида. Что делать, хотел я сказать, сельва… Но что-то меня удержало.

И почти сразу водитель сказал:

– Приехали.

Я вылез из машины и остановился перед гигантской каменной стеной, теряющейся в глухих зарослях. Водитель, наклонив голову, смотрел на меня.

– И куда мне идти?

Он равнодушно пожал плечами и нажал на акселератор. Я едва успел увернуться от угрожающе близко прошедшего мимо бампера.

Странные привычки…

Проводив взглядом машину, я пошел вдоль стены и сразу наткнулся на металлическую дверь. Она отворилась без скрипа.

Плоские бетонные стены, подпертые контрфорсами, уходили вверх. Нигде не видно было ни одного окна.

Искусственный свет изливался и сверху и с боков, но самих ламп я не видел. Зато прямо передо мной, в неглубокой нише, стоял телефон. Он ничем не отличался от тех, к каким я привык, но была в нем одна странность – трубка его была прижата пружиной, будто какая-то сила могла сдвинуть ее с места или даже сбросить.

Меня ждали. Добродушный мужской голос произнес:

– Поднимитесь в лифте на пятый этаж. Вы легко найдете приготовленную для вас комнату.

Положив трубку, я еще раз удивился пружине.

Лифт быстро вознес меня на пятый этаж, и оказалось, что в комнату войти можно было только из лифта. Других дверей не было.

То есть я сразу оказался закупоренным в комнате, так что, если бы, начался пожар, я мог бы уйти отсюда только по шахте лифта.

Кстати, дверь в шахту открывалась свободно, и я поразился ее глубине – здание явно имело несколько подземных этажей.

Сама комната мне понравилась. Тут стояли стол, стул, два кресла. В шкафу я нашел кофе и сыр. Кофейник прятался тут же, за горкой салфеток. Я включил его и побрел в ванную, на ходу срывая с себя обрывки грязного белья. Теплая вода усыпляла… Спать…

Спать… Но я крутнул вентиль, и меня обдало холодом. Рано спать!

Натянув толстый халат, висевший в шкафу, я подошел к окну.

Оно было густо затянуто решетчатым жалюзи, и рассмотреть что-либо было почти невозможно.

Я перенес телефон в кресло, отхлебнул кофе и нажал на сигнал.

– Да, – раздался все тот же добродушный голос.

Обладатель его, наверное, был неимоверно толст.

И добр.

– Где я нахожусь?

– Поселок Либейро. Обсерватория «Сумерки».

– Сумерки? Что это значит?

– Всего лишь геофизическое понятие.

– Прошу вас, соедините меня с редакцией "Газет бразиль", Бразилиа. Я – журналист, потерпевший аварию в районе вашего поселка, И будьте добры прислать человека с одеждой. Все, что необходимо мужчине при росте 187, весе 79. Платит банк Хента, – я назвал номер счета.

Прошло томительных полчаса. Телефон затрещал.

Я поднял трубку и сразу узнал голос шефа.

– Ну, – спросил он, – где ты находишься?

– Поселок Либейро, обсерватория «Сумерки». Это не моя инициатива, шеф. Мой самолет сгорел. Его пытались угнать. Много жертв. Завтра я попытаюсь добраться до Манауса, а еще сегодня дам материал для газеты. Кажется, это заинтересует всех.

– Поддерживаю, – сказал шеф. – Но если это гнилой орех, не теряй времени. Трансамазоника, вот что сейчас интересует Бразилию. – И повесил трубку.

"Ладно, – выругался я про себя, – не стоит нервничать. Шеф всегда был таким. Его время, разумеется, стоит дороже времени моего или еще кого-нибудь…" И все же осадок от разговора остался. Я был обижен и разозлен.

Либейро… Либейро… Карты под рукой не было. Это где-то на западной границе, вспоминал я. На западной границе или… Черт с ним, завтра все прояснится… И, едва коснувшись постели, я провалился в глубокий сон…

А когда проснулся, была ночь. Я сварил кофе и, освеженный, устроился на теплом каменном подоконнике.

Жалюзи были подняты, я видел смутные очертания веток под окном. И вдруг все это исчезло, как вырванное бесшумным взрывом.

Вместо глубокой тьмы лиственных сплетений я увидел звездное небо, увидел низкие, лежащие по всему горизонту звезды, будто я был в степи, а не в джунглях. Чашка выпала из моих рук и разбилась…

Звезды были яркие и пронзительные.

А потом все исчезло. Напрасно я всматривался в тьму. Ни единой звезды, ни единого огонька…

Торопливо я вызвал дежурного, и мой голос его, как видно, обеспокоил, потому что, наконец, он появился в моей комнате сам – крупный, добродушный, мускулистый. Странно было слышать от него слова «обсерватория», "звезды" – с такими обычно говорят о профессиональном боксе или, в крайнем случае, о лошадях…

– Вы переутомлены, – сочувственно сказал он. – Вам надо еще спать. Вы представить себе не можете, как много сил отнимает сельва у заблудившихся людей… Прислать вам вина?

– Нет, – замешкался я. – Что слышно у вас об угонах? Я имею в виду местную линию…

Он рассмеялся:

– Наша посадочная полоса похожа на царапину. У нас всего два самолета. Их водят пилоты, знающие каждую излучину реки, каждый ее перекат, каждое высокое дерево. Угоны – привилегия больших трасс.

– А чем занимается обсерватория?

– Звездами. Но об этом удобнее спрашивать других. Я всего лишь дежурный. Встречаю и провожаю гостей.

– И много их тут бывает?

– Когда как.

– Есть тут бар или клуб, в котором я мог бы встретиться с сотрудниками?

– К сожалению, нет. Персонал обсерватории невелик. Есть комната для гостей, ее можно было бы назвать клубом, но сейчас она на ремонте. Вы же знаете – климат… В здешнем климате сырость разъедает все – железо, дерево, камень… Но, любезно предупредил он, – билеты на самолет вам заказаны, и завтра вы сможете посетить театр в Манаусе.

– Спасибо, – поблагодарил я. – И… соедините меня с "Газет бразиль".

Пока шел вызов, я подошел к зеркалу. Лицо явно нуждалось в бритве. Но загар был великолепен! Загар?! Какого черта! Не обрел же я этот камуфляж в сельве?..

Я распахнул халат и удивился еще больше – все тело было покрыто ровным слоем необыкновенного золотистого загара.

Это открытие меня смутило. Я не мог его объяснить.

И когда затрещал телефон, я не успел сказать ни слова.

Шеф раздраженно спросил:

– В самом деле, где ты находишься?

– Я говорил – Либейро, обсерватория «Сумерки»!

– Какая дурная шутка, – сказал шеф. – В поселке Либейро сидит сейчас твой напарник – Фил Стивенс. Я попросил его разыскать тебя, и он утверждает, что в поселке Либейро нет никакой обсерватории, даже с таким дурацким названием! А значит нет в Либейро и тебя. Где же ты?

– Я встревожен, шеф… – начал я, и сразу же нас прервали.