Текст книги "Банда 8"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Суду все ясно, – пробормотал Пафнутьев привычные свои слова и тяжело присел к столу. Ему уже было о чем призадуматься, хотя пришел он сюда всего-то несколько часов назад. Может быть, только сейчас Пафнутьев в полной мере осознал задачу, которая стоит перед ним. И дело было вовсе не в сложности юридического, правового расследования, поисках доказательств, дело было в другом – вмешались силы, не имеющие к праву никакого отношения. Более того, они были куда могущественнее той службы, в которой работал он. Эти силы были вполне в состоянии пренебречь прокуратурой, судом, милицией, а то и армией, вполне могли поставить на место и министра обороны, и министра внутренних дел, и Генерального прокурора. Что, собственно, и происходило в последние годы.

Раздался звонок, Пафнутьев поднял трубку:

– Слушаю.

– Здравствуй, Паша, говорит Аркаша! – Да, это был Халандовский, и Пафнутьев, услышав знакомый голос, весь как-то сразу воспрял – есть все-таки на свете люди, на которых можно опереться хотя бы на время телефонного разговора. – Как поживаешь?

– По-разному, Аркаша, по-разному.

– И ты не хочешь мне ничего сказать?

– Я хочу домой.

– И это все?!

– А тебе этого мало?

– Так ты ничего не знаешь?!

– Кое-что знаю, но, видимо, это не то, о чем ты хочешь сообщить?

– Только что передали по телевидению... Совершено покушение на Лубовского. Да, Паша, да! На того самого.

– И как это произошло?

– Взорвана машина. Хорошо так взорвана, Паша. Ребята не пожалели взрывчатки.

– Результат?

– Лужа крови, гора трупов... Но уцелел ли сам Лубовский, не знаю. Сообщение было каким-то скомканным. Трупы есть, но сколько и как их звали при жизни, не знаю.

– Значит, Лубовский был в машине?

– Иначе бы она не взорвалась.

– Как ты узнал мой телефон?

– Паша! – укоризненно протянул Халандовский. – Ну нельзя же недооценивать друзей.

– Виноват.

– Я позвонил нашему городскому прокурору, и он все выяснил за три минуты. А знаешь, я бы тебе не помешал в Москве. У меня есть там кое-какие связи с братками... Они всегда знают что-то такое, что неизвестно нашим мудрецам. Я имею в виду мудрецов из правовых органов.

– Я уже начал знакомиться с этими мудрецами.

– А на мой вопрос ты не ответил... Я тебе нужен в Москве?

– Не помешал бы.

– Я могу это понимать как приглашение?

– Можешь, Аркаша.

– До скорой встречи, Паша. Завтра увидимся. Утром.

Халандовский положил трубку.

И тут же вошел Шумаков. Едва взглянув на Пафнутьева, он сразу понял, что тот знает о покушении.

– Тебе уже сообщили? – спросил он.

– Да.

– Кто?

– Аркаша звонил.

– Какой Аркаша? – спросил Шумаков, и Пафнутьеву вопрос не понравился. Его новый знакомый явно перешел некую невидимую границу, которая отделяет уместный и допустимый интерес от неуместного и недопустимого.

– Да так, шатается один по жизни. – Пафнутьев сделал неопределенный жест рукой. – Иногда помогает, иногда мешает, а в общем... – И Пафнутьев замолчал, сознательно замолчал.

– Из нашей конторы? – продолжал допытываться Шумаков, и эта настойчивость тоже не понравилась Пафнутьеву.

– Можно и так сказать, – ответил Пафнутьев чистую правду, поскольку были у Халандовского отношения с прокуратурой, и довольно плотные. – Так что там случилось с нашим клиентом?

– Взорвали клиента. Но, похоже, выжил. Водитель – всмятку, телохранители всмятку, а он оказался везунчиком. Поедешь посмотреть?

– Надо, – поднялся Пафнутьев.

– Тогда рванем вместе. Машина готова.

И Пафнутьеву ничего не оставалось, как принять предложение, хотя в подобных случаях он предпочитал не иметь сопровождающих. Тем более таких вот, с непонятной настырностью. Видимо, провинциальная жизнь выработала в нем настороженность к людям общительным, раскованным и услужливым. За этим ему всегда виделся какой-то смысл, если не умысел. Да и характер работы предполагал сдержанность и немногословие.

Опять же сегодняшняя невинная ловушка, которую он оставил в своем кабинете, сработала, кто-то уже заинтересовался его записями. А записи, несмотря на всю их поверхностность, человеку сведущему могли кое-что сказать – он перечислил номера страниц, которые кто-то своей заботливой рукой убрал. Пафнутьев твердо знал, что пустые страницы не убирают. Значит, в этих было что-то важное.

* * *

Этот день начался для Лубовского неплохо, можно даже сказать – прекрасно. Вечерний перебор оказался не слишком тягостным, случайно подвернувшаяся ночная девочка проявила себя как послушная и нежадная, к тому же понятливая – стоило ему невнятно намекнуть на тяжелый предстоящий день, как она тут же исчезла, может быть, даже навсегда, хотя... Кто знает, кто знает – телефон свой она оставила, поскольку, как уже говорилось, была понятливой.

Приняв душ, Юрий Михайлович полюбовался на себя в большое зеркало и, в общем-то, остался доволен поджарой фигурой, которая вполне вписывалась в некие придуманные стандарты по весу, росту, хотя физиономия могла бы быть, конечно, посвежее. Но впереди его ждала Испания, поездка обещала затянуться, и он вполне обоснованно надеялся, что недостатки физиономии этого утра ему удастся исправить.

Завтрак был легким, почти необязательным: стакан свежевыжатого морковного сока, ломтик осетрины, чашка хорошего кофе. Растворимый Лубовский не пил уже давно.

Выглянув в окно, он убедился, что машина на месте, вымытая и сверкающая на утреннем солнце, что охрана тоже на изготовке и уже, наверно, проверила подъезд, и не только его подъезд, но и соседний сквер, жидкие заросли детского сада – мало ли кто там мог притаиться с хорошей штуковиной, оснащенной оптическим прицелом.

Хотя Лубовский давно уже оставил криминальные дела, но бдительность сохранял, поскольку понимал, что остались за его спиной люди обиженные и на многое готовые. Время от времени эти обиженные возникали, но как-то неубедительно, как сейчас говорят, виртуально. То письмо с угрозами присылали, то по телефону пытались дозвониться, то, как им казалось, наносили вред. Их жалкие попытки что-то поджечь или что-то спустить под откос Лубовского смешили и даже оставляли чувство удовлетворения – этими своими ущербами он как расплачивался с ними, и недоброжелатели после всех своих поджогов или хищений успокаивались, убедившись, что на обиду ответили достойно.

Иногда Лубовский бывал даже благодарен своим вредителям и злопыхателям, поскольку они освобождали его от трат куда более значительных. Все-таки жило в нем чувство справедливости, которое он считал нужным время от времени как-то подпитывать в себе, не дать ему заглохнуть окончательно. Это была очень своеобразная справедливость, он понимал ее своеобразие, но полагал, что пусть уж лучше будет такая, чем никакой. Поэтому угрызений совести не испытывал, более того, был уверен, что ведет себя правильно, достойно и даже порядочно.

Связавшись по мобильнику с охраной, которая маялась во дворе, он задал несколько обычных утренних вопросов.

– Привет, – сказал он несколько развязно – все-таки прошлая жизнь давала о себе знать, он понимал особенность своего произношения, но не стремился его исправить, полагая, что люди стерпят его и таким, куда им деваться.

– Здравствуйте, Юрий Яковлевич, – почтительно сказал охранник.

– У вас все в порядке?

– Да, все чисто.

– Никаких проблем?

– Никаких.

– Можем ехать? – Этот вопрос был уже необязательным, но Лубовскому хотелось чуть продлить разговор, чуть больше настроить охрану на серьезное отношение к делу, и еще – таилась где-то в глубине его сознания опасливость, знал он, прекрасно знал и помнил, что его бывшие соратники могут пойти на нечто большее, нежели поджог склада с готовой мебелью – среди многочисленных его интересов было и мебельное производство, не столь уж и бесполезное.

Охранники знали это его утреннее многословие и почтительно отвечали на вопросы, которые частенько попросту повторялись.

– Я выхожу, – сказал Лубовский и отключил связь. Обычно это были его последние слова перед тем, как выйти из квартиры.

Выглянув на площадку, он убедился в том, что охранник на месте. Заперев дверь, Лубовский вошел в лифт, вместе с охранником спустился на первый этаж, быстро сбежал по ступенькам крыльца и нырнул в просторный джип, стоявший в нескольких метрах. Охранник успел проскочить вслед за ним, и машина тут же рванула с места. У человека, вздумавшего совершить покушение, просто не было бы времени – чтобы выйти из подъезда и прыгнуть в машину, Лубовскому потребовалось всего несколько секунд.

Когда машина прибывала в офис, все повторялось. Охранник придерживал дверь, машина останавливалась в двух метрах, Лубовский легко и даже с некоторым изяществом спрыгивал с высокой ступеньки джипа, не останавливаясь в движении, проскакивал внутрь офиса, стальная дверь тут же за ним захлопывалась.

Лубовский мог многие вопросы решать прямо из дома, но телефоном он почти не пользоваться, предпочитая разговаривать с глазу на глаз. Он прекрасно знал, насколько это коварное и ненадежное средство – телефонная связь. Несколько раз обжегшись, когда конкурентам, недоброжелателям и прочей подлой публике становились известны подробности его деловой жизни, он твердо решил – никаких телефонов. Более того, он даже в собственном кабинете не любил говорить ни о чем важном. Лубовский мог договориться о встрече, поздравить с праздником, пригласить куда-либо своего собеседника, но – никаких деловых разговоров. Зная эту его привычку, или, лучше сказать, правило, секретарь старался самое важное обсудить с Лубовским, пока тот шел по коридору к своему кабинету. Еще у входа пристраивался к нему, и подъема в лифте на третий этаж, а потом прохода по длинному коридору вполне хватало, чтобы обсудить планы на день.

– Ну, что у тебя? – спросил Лубовский, едва за ним захлопнулась входная дверь. Секретарь, молодой парень с папкой из красной кожи, уже был радом, но все-таки чуть сзади – правильное решение, грамотное. Секретарь шел, поотстав на полшага, давая возможность хозяину снисходительно оглядываться на него.

– Звонил Северцев.

– Что у него?

– Хочет денег.

– Подождет.

– Проблемы на таможне... С грузовиками.

– Знаю. Вычеркни, уже все решено. Что еще?

– Звонок из администрации президента. Хотят поговорить.

– Пусть назначают время. Я приеду. – В последних словах Лубовского, может быть, даже помимо его воли прозвучало снисхождение. – Они сказали, о чем речь?

– Что-то связано с прокуратурой.

– Знаю.

– Звонила ваша жена.

– Дальше.

– Испания. Налоговые проблемы.

– Если еще возникнут, скажи, что буду через неделю.

– Румыны жалуются. Задержки с поставками тракторов.

– Не понял? – Лубовский первый раз обернулся к секретарю.

– Они ждали трактора месяц назад. Согласно договору. Деньги перечислены, тракторов нет.

– А что Ростов?

– Просит отсрочки.

– На сторону продали? – жестко усмехнулся Лубовский. – Как ты думаешь, спохватятся?

– Уже, Юрий Яковлевич.

– Нехорошо, ребята, нехорошо, – уже сам себе проговорил Лубовский. – Мы так не договаривались. За подобные вещи надо платить. И вы в этом убедитесь.

– Купить бы вообще этот завод, – предложил секретарь.

– Зачем, Коля? – удивился Лубовский. – Достаточно купить директора. Это гораздо дешевле. И надежнее. И прокуратуру покупать совершенно незачем.

– Достаточно купить Генерального прокурора?

– Ни в коем случае! Он не отвечает за свои поступки, не принимает решений. Декоративная фигура. И потом, они многовато хотят за свои услуги. Дутые услуги, между прочим. Есть люди понадежнее. И подешевле, – усмехнулся Лубовский и, открыв дверь, шагнул в свой кабинет. – У тебя все? – обернулся к секретарю.

– Есть кое-что, но так, мелочевка.

– Зайди чуть попозже.

– Часа через два?

– Да, где-то так.

Дальнейшая жизнь Юрия Яковлевича Лубовского была скрыта от его подчиненных, но работа продолжалась. Он кому-то звонил, о чем-то договаривался, но звонки были достаточно невинными – надо встретиться, есть о чем потолковать, надо бы подписать кое-какие бумаги, причем именно бумаги, даже их суть не называлась. Может, это были договоры, может расписки, соглашения о намерениях... Жизнь научила Лубовского быть осторожным, тем более он знал – прокуратура проявляет к нему интерес. Он как мог пытался этот интерес обесценить, подчищал свое прошлое, иногда приходилось принимать решения жесткие, но необходимые – в тех случаях, когда не оставалось ничего иного.

Единственный серьезный звонок, который позволил себе Лубовский в это утро, – разговор с администрацией президента. Договорились встретиться через два часа. Лубовский уже знал – речь будет идти о следствии, которое опять начинала прокуратура. Он не слишком опасался прокурорских вылазок, поскольку уже принял некоторые меры предосторожности – купленные люди уже прочистили все десять томов уголовного дела о мошенничестве в особо крупных размерах, были убраны те, кто еще представлял какую-то опасность, кто еще мог сказать о нем какую-то гадость. А тот лох, которого привлекли из глухомани, не казался ему серьезным противником. Провинциалы покупались гораздо охотнее и, главное, дешевле, чем прожженные московские хмыри. То, что для москвичей выглядело обычным, очередным взносом, провинциалам казалось бешеными деньгами, состоянием, а то и шансом на всю оставшуюся жизнь. И этот новенький ничем не отличался от всех прочих.

Лубовский ошибался.

Полная безнаказанность, связь в высших кабинетах страны породили в нем некое чувство беспечности. Его сверхчувствительная шкура, которая не раз выручала его в самые щекотливые моменты жизни, ныне, прикрытая прочной чешуей неуязвимости, потеряла эту самую свою чувствительность и уже не могла остро и своевременно реагировать на возникшую опасность, да и самой опасности она, эта его шкура, уже не ощущала. Хотя Лубовский продолжал сохранять бдительность, но больше по привычке, без прежнего азарта и увлеченности.

Только этим можно объяснить ту вопиющую оплошность, которую допустила многоопытная охрана Лубовского. Если раньше его джип не оставался без присмотра ни единую секунду в сутки, если раньше в нем постоянно и неусыпно находились и вооруженный водитель, и охранник с автоматом, то в это солнечное утро, казавшееся таким безобидным, джип был оставлен без присмотра не менее чем на десять минут. Отлучились ребята в соседнее кафе перекусить перед долгим и хлопотным днем.

А вернувшись, привычно заняли свои места внутри джипа, продолжая легкий и бестолковый разговор, который начался еще в кафе.

– Надо же, одиннадцать часов, а асфальт уже сухой, – сказал водитель – состояние асфальта он замечал быстрее остальных.

– Жара будет, – ответил охранник.

– Придется выбирать стоянку в тени, иначе мы тут загнемся.

– Твои проблемы.

– Он не говорил, куда сегодня?

– Он об этом никогда не говорит.

– Правильно, общем-то, делает.

– Может, и правильно... Только лучше бы все-таки знать.

– Ему виднее.

– Как день сложится... Нельзя все предугадать заранее.

Такой примерно шел разговор между водителем и охранником, которые несколько минут назад вернулись из кафе и пребывали в благодушном состоянии. Они не называли Лубовского ни по имени, ни по фамилии, не называли боссом, шефом, хозяином. Просто «он». Правда, в разговоре это слово звучало как бы с большой буквы – «Он». И все сразу понимали, о ком идет речь.

В общем-то, это было разумное, правильное решение. Для безопасности действительно лучше не употреблять имен, чтобы посторонний человек, случайно услышавший их разговор, не мог понять, кто имеется в виду, – мало ли какие могут быть цели у этого любопытного.

В кармане охранника зазвенел мобильник.

– Слушаю, – сказал он.

– У вас все в порядке? – спросил Лубовский.

– Как обычно.

– Я выхожу.

– Мы готовы.

– Подъезжайте к входу.

– Понял, – и охранник сунул телефон в карман. – Давай к входу, – сказал он водителю.

Вход в офис был метрах в пятидесяти, и через минуту они уже ждали Лубовского в двух метрах от стальной двери с кодовым замком. Охранник предусмотрительно вышел, оставив приоткрытой дверцу, и, едва Лубовский оказался в джипе, он тут же нырнул следом, и дверь захлопнулась.

Дальнейший разговор был недолог, а он и не мог быть долгим, поскольку счет оставшегося времени уже шел на секунды. Не надо бы им обоим уходить в кафе, не надо бы, подольше пожили бы...

– Куда едем? – спросил водитель.

– В администрацию.

– Понял, – ответил водитель и тронул машину с места.

В этот момент и прогремел взрыв.

Кто-то явно не пожалел взрывчатки – машину подбросило, оторвало от земли, и упала она уже кучей искореженного металла. Вспыхнул бензобак, и огонь со злобным гулом охватил всю машину. Раскрылась правая передняя дверца, и на асфальт вывалился окровавленный Лубовский. Больше никто из машины не вылез, некому было. Охранника просто разорвало на части, у водителя оказалась снесена голова. Зрелище было жутковатое, и собравшаяся толпа смотрела на все это с немым оцепенением. Впрочем, скоро появилась милиция, оттеснила любопытных, прибывшая пожарная машина загасила пламя, и обгоревший, развороченный джип предстал во всем своем ужасном великолепии.

Лубовский еще нашел в себе силы отползти на несколько метров в сторону и потерял сознание. Окна его офиса были усеяны прильнувшими к стеклам служащими, но выйти на улицу никто не решался, никто не был уверен, что этот взрыв единственный, что за ним не прогремят другие.

Но других взрывов не последовало.

Пафнутьеву повезло – они с Шумаковым прибыли раньше «Скорой помощи», а милицейское оцепление сохранило и джип, и место взрыва в нетронутом состоянии. Шумакова что-то остановило, что-то он начал выяснять у капитана милиции, и Пафнутьев беспрепятственно подошел к джипу и заглянул внутрь машины. Он увидел то, на что надеялся, – на полу стоял небольшой портфель, сработанный из прочной натуральной кожи. Пожарники поспели вовремя, и кожа выдержала первый напор огня. Она обуглилась, ручка вообще перегорела и отвалилась, но содержимое осталось, по всей видимости, целым. Пафнутьев бестрепетно взял портфель и спокойно сунул под мышку.

Его находку заметил Шумаков и, оставив капитана, бросился к Пафнутьеву.

– Что это? – спросил он, запыхавшись.

– Похоже, портфель.

– Где ты его нашел?

– В машине.

– И что там?

– Не знаю.

– Надо открыть!

– Не здесь. – Пафнутьев был совершенно невозмутим и на все слова Шумакова отвечал, не задумываясь.

– Павел Николаевич, это очень важный вещдок!

– Я знаю.

– Надо ведь как-то закрепить его протоколом, свидетельскими показаниями, понятыми!

– Успеется.

– Давай заглянем, Павел Николаевич!

– Чуть попозже.

Вынув из кармана пиджака целлофановый пакет, оказавшийся достаточно большим, Пафнутьев запихнул туда обгоревший портфель и отряхнул пиджак. Теперь он выглядел вполне достойно, и мало кому в голову могла прийти мысль поинтересоваться, что именно он несет в пакете.

И снова за его спиной возник Шумаков.

– Может быть, стоит осмотреть его карманы, – спросил Пафнутьев, кивнув на распростертое тело Лубовского, – пока это не сделали другие?

– Ты думаешь, это допустимо?

– Что именно?

– Обшаривать карманы пострадавшего.

– Если этот пострадавший мой подследственный, если этот пострадавший мертв... То, думаю, допустимо. Вполне.

– А почему ты решил, что он мертв?

– Мне так показалось. – Пафнутьев честно поморгал глазами. – А ты думаешь, жив?

– Я в этом уверен.

– Почему?

– Он дышит.

– Да? – удивился Пафнутьев. – Тогда надо срочно «Скорую».

– Санитары перед тобой.

– Надо же! – восхищенно проговорил Пафнутьев и отошел в сторону.

Санитары сноровисто уложили бесчувственное тело Лубовского на носилки, вдвинули их в машину, и «Скорая» тут же отъехала, огласив окрестности переливчатыми воплями сирены.

Отойдя от обгоревшего джипа, в котором все еще лежали останки водителя и охранника, Пафнутьев решил, что здесь он больше ничего нового не узнает, и, присев на скамейку у входа в лубовский офис, стал наблюдать за происходящим.

Это тоже было интересно.

Вроде бы без толку шатался у джипа Шумаков, о чем-то спрашивал санитаров, подходил с какими-то вопросами к милиционерам, время от времени нетерпеливо поглядывал на окна офиса, в которых все еще мелькали бледные лица сотрудников. Прибывшие гаишники замеряли расстояния от джипа до забора, до входной двери офиса, ширину проезжей части, словно все это могло как-то помочь в раскрытии преступления. Многие прохожие, не останавливаясь, быстро проходили по узкому проходу, оставленному милицией. У каждого были свои дела, заботы, а взорванным джипом кого нынче удивишь – они каждый вечер мелькают на экране телевизоров в последних новостях. Дело привычное, обычное, в чем-то даже поднадоевшее.

Милицейский дознаватель настойчиво подходил к стоявшим людям, пытаясь найти свидетелей, очевидцев, которые хоть что-то могли бы сказать о случившемся, но, похоже, успехов у него было немного – люди пожимали плечами, разводили руками, улыбались извиняюще, и дознаватель переходил к следующей группе.

Неожиданно распахнулась стальная дверь офиса, и на улицу вышли несколько сотрудников Лубовского. По каким-то неуловимым признакам Пафнутьев понял, что это люди не самого низкого пошиба, скорее всего, они принадлежали к первым лицам компании. А дальше произошло нечто удивительное – к ним с заметной торопливостью направился Шумаков. В его поспешности ощущалась предупредительность, если не угодливость. Подойдя, он всем пожал руки, каждый раз склоняясь чуть больше, чем требовалось при подобных встречах. Все это было тем более странно, что Шумаков был все-таки представителем Генеральной прокуратуры, а не банно-прачечного комбината. Он что-то сказал людям в черных костюмах, те благосклонно его выслушали, а далее удивление Пафнутьева еще более возросло. Все трое, как по команде, посмотрели в его сторону. Видимо, речь шла о нем, о Пафнутьеве, а если уж говорить точнее, то речь, похоже, шла о содержимом его целлофанового пакета с изображением Филиппа Киркорова – певца необыкновенной красоты и привлекательности.

Пафнутьев опасался, что сейчас вся группа двинется к нему, и тогда придется что-то им говорить, объяснять, чтобы в конце концов отстоять свое право на владение обгорелым портфелем.

Но нет, обошлось, никто к нему не направился, никто его не потревожил.

Обойдя вокруг джипа, постояв с минуту перед его развороченным салоном, вся группа снова скрылась за стальной дверью офиса.

Пафнутьев перевел дух и снова оборотил свой взор на людей, столпившихся перед полосатой лентой, протянутой милиционерами поперек улицы. На этот раз его внимание привлек человек, который с непонятной целью издалека фотографировал остатки джипа. Причем фотографировал «мыльницей», которой невозможно получить четкий кадр с такого расстояния. У парня была короткая стрижка, белая рубашка, пиджак в крупную клетку. Что-то в его внешности, манерах, даже в одежде насторожило Пафнутьева, у него возникло чувство, будто он знает этого человека, когда-то встречался с ним или с кем-то очень на него похожим.

Пафнутьев поднялся со скамейки и медленной, скучающей походкой двинулся к милицейскому ограждению, у которого столпилось с десяток людей, в том числе и этот тип в клетчатом пиджаке. Помахивая своим целлофановым пакетом, чуть вразвалку, не видя никого и одновременно видя всех. Пригнувшись, он прошел под полосатой лентой и протиснулся сквозь толпу, наблюдающую за происходящим.

– Круто рвануло, – сказал кто-то.

– Круче не бывает.

– Водителю голову как ножом срезало.

– Срежет, – продолжал голос умудренный и насмешливый. – Значит, заслужили. На такой джип я за всю жизнь не заработаю. Может быть, только на колеса.

– А на фиг тебе такой джип?

– Джип мне никакой не нужен. Некуда мне его присобачить. Но понимание жизни надо иметь.

– И какое же у тебя понимание?

– Если взорвали – значит, заслужил. Нарушил законы.

– И какие же законы он нарушил?

– Законы бытия. Не укради, не убий, не пожелай жену ближнего.

– А сам-то ты их соблюдаешь?

– В меру сил. Есть и за мной грех – страшно желаю жену ближнего. Но с другой стороны – только желаю. И ничего больше.

– Если желаешь – будет.

– Очень даже может быть, – согласился грешник.

Парень в клетчатом пиджаке, пятясь, выбрался из толпы и четким, направленным шагом зашагал прочь от места происшествия.

Пафнутьев пошел следом.

Идти пришлось недолго. Миновав длинный ряд машин, парень свернул в переулок и сел в желтый «жигуленок» с немытыми стеклами. Пафнутьеву ничего не оставалось, как записать его номер. Если вначале он обратил внимание на парня, повинуясь какому-то невнятному чувству, подозрению, может быть, опыту, то дальнейшее поведение клетчатого пиджака явно выходило за пределы нормального или, скажем, объяснимого. Сначала съемка обгоревшего джипа, причем с такого расстояния, которое исключало получение хорошего снимка, а вот фотографию, дающую обобщенную картину происшедшего, даже с такого расстояния можно было сделать. Потом быстрый уход в ближайший переулок, где его поджидала машина, и теперь вот долгое ожидание в машине непонятно чего, кого, с какой целью. Если ему нужно просто переждать какое-то время, то почему он шел сюда так спешно? Значит, ждет кого-то, кто опаздывает, но должен вот-вот появиться – такой вывод сделал Пафнутьев, сидя на низком заборчике, огораживающем сквер с непривычно свежей зеленой травой.

Все так и произошло.

Минут через десять к желтому «жигуленку» подошел еще один такой же тощеватый парень, и тоже в клетчатом пиджаке, правда, у этого клетка была помельче. С ходу упав на переднее сиденье, он с силой захлопнул дверцу, как показалось Пафнутьеву, даже с облегчением – так можно вести себя, сделав нечто важное, может быть, даже рисковое.

Разговор в машине продолжался, видимо, этим двум клетчатым пиджакам было о чем поговорить.

Пафнутьев тоже никуда не торопился и спокойно сидел на разогретом солнцем кирпичном ограждении, лениво посматривая по сторонам, чуть осклабясь, как делают скучающие собаки в жару. Время от времени он поглядывал на часы, давая понять парням, что кого-то ждет, что сидит не просто так, а можно сказать, по делу.

Наконец, видимо, приняв какое-то решение, парни отъехали. «Жигуленок» дал задний ход, развернулся и, не выезжая на главную улицу, свернул в следующий переулок.

Пафнутьев вернулся к месту взрыва.

Джип все еще дымился, но дымок был уже бледный, прозрачный, видимо, дотлевали какие-то резиновые прокладки. Обгорелый, залитый противопожарной гадостью, он представлял зрелище совсем уж печальное. Трупы водителя и охранника увезли, толпа тоже поредела, но милицейское оцепление оставалось, и Пафнутьеву пришлось даже показать свое удостоверение, чтобы пройти на место взрыва.

Неожиданно откуда-то появился возбужденный Шумаков.

– Ты где пропадаешь, Павел Николаевич? – спросил он, подходя.

– Да так, шатался по окрестностям.

– С пользой?

– Думаю, да.

– Поделись!

– Чуть попозже. Послушай... У вас ведь должна быть какая-то служба... Мне нужно узнать кое-что о машине.

– Номер знаешь?

– Знаю.

– Давай. Я все сделаю. Через час доложу о результатах.

Пафнутьев склонил голову к одному плечу, ко второму, помолчал в раздумчивости, сунул было руку в карман, чтобы дослать клочок бумажки с записанным номером машины, но неожиданно передумал.

– Знаешь, не надо. Лучше сведи меня в эту вашу службу... Должен же я потихоньку входить в курс дела... С людьми надо познакомиться, себя показать...

– Тоже верно, – согласился Шумаков с некоторой поспешностью. – А что за машина?

– Понятия не имею! – искренне ответил Пафнутьев. – Болталась тут одна... Вроде как из моего города, да и ребята наши...

– Братки?

– Не похоже. – Пафнутьев пожал плечами. – В общем, ты мне покажи эту вашу контору.

– Да сам найдешь! – с легкой досадой ответил Шумаков. – Третий этаж, семнадцатая комната. Будут проблемы – сошлешься на меня. Не будет проблем – не надо ссылаться.

– Почему?

– Не люблю зря мельтешить где попало.

– Тоже правильно, – одобрил Пафнутьев.

– Я только что звонил в больницу. Лубовский жив.

– Это хорошо, – заметил Пафнутьев.

– Не понял? – вопросительно посмотрел на него Шумаков.

– Без работы не останусь.

– Знаешь, Павел Николаевич, что я тебе скажу... На нашу жизнь лубовских хватит.

– В каком смысле?

– Во всех смыслах этого слова. – Шумаков посмотрел на Пафнутьева с каким-то особым выражением, будто намекал на что-то, будто придавал особое значение своим словам, но Пафнутьев ничего не понял или же слукавил по своей привычке, прикинувшись простоватым и недалеким. – Наш с тобой клиент родился в рубашке. Немного обгорел, немного испугался, одежонку придется сменить, а в остальном все в порядке. Через неделю будет делиться впечатлениями.

– С кем?

– С тобой, Павел Николаевич! – рассмеялся Шумаков. – С кем же еще! Ему теперь только с тобой и осталось делиться.

– Вряд ли. – Пафнутьев с сомнением покачал головой. – Вряд ли, – повторил он еще раз. – Уедет зализывать раны в какой-нибудь госпиталь. С видом на Альпы.

– Это же прекрасно! Тогда и тебе придется снять номер с видом на Альпы.

– Не возражаю, – серьезно ответил Пафнутьев.

– Ха! Он не возражает! – опять рассмеялся Шумаков.

Справочная служба Генеральной прокуратуры и в самом деле сработала неплохо. Может быть, еще и потому, что Пафнутьев сделал достаточно подробную, грамотную заявку – он указал не только номер машины, но и цвет, модель и даже приблизительно год выпуска. И к концу дня имел подробные сведения о владельце машины, включая место жительства, род занятий. Машина под номером 78-18 оказалась зарегистрирована на имя Морозовой Ирины Александровны, владелицы салона полиграфических услуг – визитки, буклеты, бланки, мелкие плакаты, брошюры и прочая типографская дребедень.

– Это хорошо, – пробормотал Пафнутьев, ознакомившись со справкой, и направился в свой кабинет, где его ждали десять томов жизнеописания Лубовского Юрия Яковлевича, владельца заводов, газет, пароходов. – Надо бы в больнице навестить мужика, – продолжал Пафнутьев беседовать сам с собой. – Он столько внимания уделил, расходы понес, даже о развлечении подумал, телевизор доставил... Все-таки долг платежом красен.

До самого вечера его никто не тревожил, и Пафнутьев мог все время уделить изучению уголовного дела. Иногда в кабинет кто-то заглядывал, но, видимо, по ошибке, потому что тут же дверь снова захлопывалась, причем так быстро, что Пафнутьев не успевал даже заметить, кто именно заглядывал.

Странное впечатление произвело на Пафнутьева это уголовное дело. Даже при беглом просмотре этих не слишком толстых томов обращало на себя внимание одно обстоятельство – в нем почти не было документов, не было даже копий. В основном это были какие-то повествовательные страницы, рассказы, даже не очевидцев или свидетелей, а людей, которые когда-то со свидетелями и очевидцами общались. Другими словами, все, что удалось прочитать Пафнутьеву, носило косвенный характер. Ни один суд не смог бы отнестись к ним всерьез и уж тем более не взял бы на себя смелость вынести приговор. Создавалось впечатление, что предыдущий следователь, некий Поливанов, не столько собирал доказательства преступной деятельности миллионера Лубовского, сколько составлял жизнеописание, пытался проследить его путь к успеху и богатству.