Текст книги "Банда 8"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Павел Николаевич, вопрос заключается в следующем... Если я правильно понимаю положение, в котором мы с вами оказались сегодня...

– Ты его правильно понимаешь, Володя, – сказал Пафнутьев, не ожидая, пока Фырнин закончит вопрос.

– Нет, я так не хочу, Павел Николаевич... Давайте мы будем все-таки договаривать. Иначе потом не сможем найти концы... Вы, представитель правосудия... признаете беспомощность правосудия? Суть в этом?

– Нет, – сказал Пафнутьев, помолчав. – Беспомощности нет. Правосудие у нас действенно, но неповоротливо. Как сказал классик... Суровость российских законов смягчается необязательностью их исполнения. То, что происходит с Лубовским, может произойти в любой стране мира. В любой, – повторил Пафнутьев. – И происходит. Ты думаешь, американский президент выиграл выборы? Нет, он их проиграл, но система помогла ему все-таки занять пост президента. Подобные вещи происходили и у нас. Не будем называть имен. Мы все живем в одном мире. И не надо постоянно ссылаться на то, что где-то хорошо, а у нас плохо. Если уж продолжать сравнивать – и американцы сажали на электрический стул невиновных, и у них преступники правят миром... Идет борьба, и мы в ней участвуем. Скажу иначе – нам повезло в ней участвовать. Да, в Чечне непорядок... Но мы не бомбим страны, которые находятся от нас за океанами... А они бомбят. И учат нас жить. Но мы должны их уроки воспринимать так, как считаем нужным. Это хорошие уроки. Мы должны быть им благодарны за эти уроки. Аркаша называет меня циником... Это не цинизм. Это новый характер мышления.

– Это очень старый характер мышления, – заметил Фырнин. – Люди так мыслили всегда и будут мыслить так. Цинизм – это просто более откровенное мышление или, скажем, более доверительное. Не прикрытое ложной стыдливостью, лукавым невежеством, нарочитой придурковатостью.

– Возможно, – и согласился, и не согласился Пафнутьев, – очень даже возможно. Значит, мы обо всем договорились?

– Кроме моего гонорара, – сказал Фырнин.

– Десять процентов от того, что получит твой редактор, – сказал Халандовский.

– Двадцать, – поправил Фырнин.

– Заметано, – подвел Пафнутьев итог торгу.

– А если по глоточку? – предложил Халандовский.

– Ни в коем случае! – возмутился Пафнутьев. – Только по три.

– Ну, что ж, если вопрос стоит так, – покорился Фырнин, – значит, так тому и быть.

* * *

Бомба взорвалась через неделю.

Внешне все было благопристойно, чинно и даже скучновато. Какая-то газетенка далеко не первого пошиба отвела две полосы, другими словами, полный разворот, интервью под названием «А король-то голый!». Материал был украшен фотографиями, копиями расписок, документов с печатями и подписями. В центре красовался крупный портрет Лубовского – он был изображен веселым, улыбающимся и, как говорится, победоносным. Снимок был сделан, по всей видимости, в Кремле, в каком-то из царских залов, рядом, вполне возможно, стоял президент, но редактор целомудренно, а скорее из осторожности эту часть снимка отрезал, справедливо рассудив, что дразнить гусей не следует – защиплют. В интервью были подробно изложены все достижения Пафнутьева, все, что удалось ему собрать по крохам и свести в некое связное повествование. Особое место занимали документы из обгорелого портфеля. Были тут и снимки автокатастрофы под Челябинском, и взорванная машина самого Лубовского, и залитый кровью полиграфический салон.

Тональность самого интервью была не то чтобы несерьезной, она была глумливой. В этом заключался точный расчет автора – дескать, о чем речь, ведь это все шуточки, а то, что нет должного уважения к большому человеку, – так ведь на то и журналистика, можно сказать, желтая журналистика. Но при этом, как камни из воды, выступали факты, даты, имена, номера уголовных дел, закрытых вроде бы за отсутствием состава преступления. Но тут же приводились имена пропавших людей, исчезнувших, погибших при самых различных житейских происшествиях. Этому можно было бы и не придавать большого значения – мало ли кто по глупости или случайному стечению обстоятельств может отправиться в лучший мир, но все эти люди были связаны с Лубовским, и главное – их было многовато...

Такие дела, ребята, такие вот приемы есть в журналистике.

Фырнин, несомненно, был мастером своего дела – он не выдвинул против Лубовского ни единого обвинения, укора, подозрения, он просто рассказал о печальной участи людей, которые имели неосторожность соприкоснуться с ним.

И произошла странная вещь – такая вот фырнинская вроде бы отстраненность, отсутствие ясной позиции и обвинительного уклона производили на читателя гораздо большее впечатление, нежели самые жесткие обвинения. Получается, что Фырнину и не было никакой надобности клеймить своего героя и обвинять его в чем бы то ни было, читатель делал это вместо него куда решительнее, шел в своих выводах гораздо дальше, чем это мог бы себе позволить журналист. Что делать, ребята, что делать, обвинять мы все горазды и делаем это не просто охотнее, нежели кого-то восхвалять, чествовать, возвеличивать, обвиняем мы, можно сказать, профессионально, поскольку в ближних легче и быстрее замечаем именно те недостатки, которыми обладаем сами.

Неплохо сказано, да?

Но в своей глумливости, более того – в коварстве, а если говорить точнее, то в профессионализме Фырнин пошел дальше – взяв в редакции пачку газет, он уединился в кабинете и рассовал их в конверты, которые, опять же злоупотребив служебным положением, взял у секретарши. И уже на следующий день газеты с его бомбой получили около десятка зарубежных корреспондентов, около двух десятков знакомых ему депутатов Думы и столько же членов Совета Федерации, не говоря уже о всех каналах телевидения, не говоря о редакциях центральных газет, о прокуратуре и администрации президента.

Поэтому бомба, задуманная Пафнутьевым, взорвалась не в день выхода газеты, а только на следующий день. Сам Пафнутьев, получив конвертик, тут же отложил все срочные дела и углубился в изучение фырнинских строк. Но долго заниматься этим ему не пришлось – прозвучал телефонный звонок.

– Пафнутьев слушает! – сказал он весело, даже напористо.

– Олег Иванович беспокоит. – Пафнутьев сразу узнал своего куратора из Генеральной прокуратуры.

– Здравствуйте, Олег Иванович!

– Ваша работа?

– Вы о чем?

– Так, – протянул Олег Иванович. – Мы, простые и наивные, ничего не знаем, ни к чему не стремимся... Да?

– Олег Иванович, – уважительно произнес Пафнутьев, – я чувствую за вашими словами глубокий смысл... Но постичь его мне не дано... Мне вообще не дано мыслить отвлеченно и возвышенно. Я очень приземленный человек.

– Так. – Олег Иванович помолчал, и Пафнутьев мог бы сейчас уверенно сказать, как тот сидит в своем жестком кресле, куда смотрит, как стряхивает пепел с сигаретки. – Павел Николаевич, дорогой... Ваши слова я понимаю как признание. Я прав?

– Вы всегда правы, Олег Иванович.

– Хорошо, – устало проговорил тот, – хорошо... Павел Николаевич, послушайте... Вы прекрасно знаете, что следы всегда остаются. Иначе не бывает.

– Да, я слышал об этом! – Пафнутьев твердо держался своей позиции.

– В этом материале, Павел Николаевич, ваши пальчики остались. Такие дела.

– Не может быть! – воскликнул Пафнутьев, невольно себя разоблачая. Хотя нет, он это сделал сознательно.

– Есть вещи, которые знали только вы... И эти сведения – в газетном материале.

– Видимо, у меня их похитили!

– Видимо, – улыбнулся Олег Иванович. – Приезжайте, Павел Николаевич... Генеральный приглашает.

– Мне что-нибудь захватить с собой?

– У него на столе уже десяток номеров этой газетенки. Если вы привезете еще два десятка экземпляров, это не произведет на него большого впечатления. Я понимаю вас, Павел Николаевич... Но это не наши методы. Согласны?

Пафнутьев тяжко вздохнул, поерзал на своем жестком стуле, с тоской посмотрел в окно, снова шумно выпустил воздух.

– Некоторое время назад вы, Олег Иванович, показывали мне портрет моего предшественника... Он по оплошности забыл свою голову на столике в детском саду... Где ее и сфотографировали. Вы эти методы имеете в виду?

– Приезжайте, Павел Николаевич, – вздохнул Олег Иванович. – Я вас жду. Вместе пойдем к Генеральному. Его, в свою очередь, ждет президент.

– Какой президент? – невольно спросил Пафнутьев и тут же почувствовал, как похолодело у него внутри, будто ворвался в его организм сквозняк, резкий и неожиданный.

– Наш президент, Павел Николаевич... Наш с вами президент. Всенародно избранный.

– Вы хотите сказать, что он тоже прочитал...

– Нет, Павел Николаевич. Он подобной чепухи не читает. Ему прочитали.

– А, ну тогда ладно, тогда ничего, – зачастил Пафнутьев, но чувствовал – сквознячок внутри не ослабевает. Может быть, даже усиливается. – Я еду, Олег Иванович, прямо сейчас и еду. Прямо сейчас.

– И это правильно, – улыбнулся наконец Олег Иванович и положил трубку.

Пафнутьева он встретил, не поднимаясь из-за стола, встретил со скорбной, жалостливой улыбкой. Слабым жестом указал на стул, присаживайся, дескать, поговорим.

– Здравствуйте, Олег Иванович! – радостно приветствовал его Пафнутьев.

– Хм... Ну, вы даете, Павел Николаевич. Как здоровьице, не жалуетесь?

– Пока держусь... А вы?

– И я пока держусь. Не знаю, надолго ли хватит, как поется в одной песне... Но кое-что в мире происходит... Вашими стараниями, Павел Николаевич.

– Неужели происходит? – ужаснулся Пафнутьев.

– Из Думы пошли запросы, в Федерации смятение умов, не то пять, не то семь представителей каких-то там мировых агентств просятся на прием к Генеральному...

– Думаю, надо их принять, – с заботливостью в голосе проговорил Пафнутьев.

– Вот и примите.

– Я?!

– А кто же еще, Павел Николаевич?

Пафнутьев потер щеки ладонями, подвигал свою папочку по приставному столику, ссутулился в задумчивости, с любопытством посмотрел в глаза Олегу Ивановичу...

– А меня Лубовский в Испанию зовет.

– Я знаю... Он звонил...

– И что?

– Поезжайте. Вы давно были в Испании?

– Да уж давненько...

– Год? Два?

– Да сто лет я там не был! – рассмеялся Пафнутьев.

– Знаете, что вы сделали, Павел Николаевич? Да, должности вы его почти лишили... Но и от правосудия уберегли.

– Это как? – опешил Пафнутьев.

– Не вернется он теперь. Ни за что не вернется.

– Побоится?

– Дело не в этом... Побоится, не побоится... Ему нельзя возвращаться. Чревато. Никто не может сказать, как все повернется. Он далеко не глупый человек... И понимает, что опубликованное – малая часть того, что может оказаться на столе следователя. Поэтому надо ожидать обострения его болезни. Видимо, выздоровление, окончательное выздоровление, затянется.

– Ну что ж, это правильно, – рассудительно заметил Пафнутьев. – Главное – чтоб здоровье не пошатнулось.

– Кое-что в его жизни уже пошатнулось, – усмехнулся Олег Иванович.

– А что Генеральной?

– Молчит. Не знает, как понимать.

– Об Испании он слышал?

– Конечно. На него Лубовский и выходил... Не на меня же... Я для него мелковат. Не та фигура.

– Так я еду в Испанию?

– Принимайте решение, Павел Николаевич. Если говорить о пользе дела, то смысл в этой поездке, несомненно, есть. В любом случае нужны его показания, какими бы они ни были. Что бы там ни писали наши «желтые» журналисты, следствие продолжается.

– Значит, дело не закрыто?

– Ха! – рассмеялся Олег Иванович. – Размечтался!

– Ну, что ж, Испания так Испания! – беззаботно махнул рукой Пафнутьев.

– Да, и еще один момент... Лубовский напомнил о каком-то портфеле, который вы якобы изъяли из его машины после покушения. О чем идет речь? Его беспокоит этот портфель, он заговаривает о нем не первый раз.

– А! Мы с Шумаковым, тем самым, который... Вы помните, который так нескладно погиб... Оказались на месте покушения на Лубовского вскорости после взрыва... И пока милиция ужасалась, глядя на оторванную голову водителя... я заглянул в машину и увидел этот самый портфель. И, естественно, изъял его для пользы дела.

– Разумно, – кивнул Олег Иванович.

– Но запустить его содержимое в дело... не успел. Оплошал.

– Но ведь и сейчас еще не поздно, а?

– Поздно, – сокрушенно ответил Пафнутьев. – Поздно, Олег Иванович. Сгорел портфель.

– В каком смысле?

– В прямом. В самом прямом смысле слова.

– Не понял?

– На какое-то время я оставил его в одном доме... В частном доме, я жил там какое-то время, когда была вскрыта моя квартира. А в этом доме случился пожар... И портфель сгорел. Со всем содержимым.

– Сколько с вами случается забавных историй! – воскликнул Олег Иванович восхищенно. – Со мной за всю жизнь столько не произошло! А почему бы вам, как опытному и грамотному следователю, не положить этот несчастный портфель в сейф? Это же очевидно, разумно, надежно, в конце концов!

– Не так уж и надежно, – проворчал Пафнутьев. – У меня такое ощущение, что ключи от моего сейфа есть не только у меня... Они еще кое у кого имеются.

– Почему вы так решили?

– В деле отсутствуют многие страницы.

– Так, – задумчиво протянул Олег Иванович, нервно барабаня пальцами по столу. – Так... Значит, говорите, сгорел портфель? Значит, говорите, со всем содержимым? В частном доме? В Немчиновке?

– О, вы даже знаете, где я жил! – воскликнул Пафнутьев.

– Работаем, – потупил глаза Олег Иванович. – Работаем, Павел Николаевич, не только же вам блистать осведомленностью! Ну, что ж, буду звонить Лубовскому.

– Зачем? – настороженно спросил Пафнутьев.

– Надо же порадовать мужика.

– Порадовать?

– Он будет просто счастлив, когда узнает об этом счастливом случае.

– Думаете, он не знает? Мне кажется, я намекал ему о пожаре...

– О том, что сгорел его портфель? Все, – Олег Иванович поднялся, – пора к Генеральному.

– Думаете, надо? – оробело спросил Пафнутьев, почувствовав опять где-то внутри холодный сквознячок.

– Не дрейфь, Павел Николаевич, – усмехнулся Олег Иванович, убирая бумаги со стола и запирая их в ящик стола. – В крайнем случае камушком пооткинемся. Слышали такую поговорку?

– Приходилось. – Пафнутьев тяжело поднялся, но тут же взял себя в руки, распрямился, вскинул голову, папочку со стола взял уже уверенно и даже с некоторым шиком сунул ее под мышку.

Генеральный сидел, склонившись грудью к столу, и на вошедших смотрел молча, как бы и не видя. Олег Иванович и Пафнутьев замерли у двери.

– Пришли? – спросил наконец Генеральный несколько сипловатым голосом – видимо, сдавленная столом грудь не позволяла ему говорить свободнее. – Ну-ну. Какие новости?

– Портфель, о котором спрашивал Лубовский, по всей видимости, сгорел во время пожара. В Немчиновке.

– Больше ничего радостного у вас нету?

– Павел Николаевич готов лететь в Испанию.

– Как появился этот материал, Павел Николаевич? – Генеральный ткнул пальцем в стопку газет, которая лежала перед ним на столе.

– Понятия не имею.

– И это правильный ответ, – произнес Генеральный тоном телевизионного шоумена. – Но вы хотя бы его читали?

– Пробежал, – осторожно ответил Пафнутьев.

– Пробегите еще разок, – хмыкнул Генеральный. – Не помешает. Чтобы было о чем поговорить в Испании. А то соберетесь там, а поговорить и не о чем, а, Павел Николаевич?

– Обязательно прочту еще раз, – заверил Пафнутьев, приложив руку к груди, что, видимо, по его мнению, было равноценно клятве.

– И это правильный ответ. Если думаете, что этот материал меня огорчил... Нет, не огорчил. Ничуть. Если думаете, что он меня обрадовал... Тоже нет, не обрадовал. Он должен был появиться с вашей подачи или же с подачи кого-либо... И он появился. Вас ждет тяжелая Испания, но, думаю, выкрутитесь. Сможете. Мне почему-то кажется, что вы его переиграете. У него опыт, но вы лукавее, Павел Николаевич.

– Спасибо, – сказал Пафнутьев, будто услышал невесть какую похвалу. – Буду стараться.

– У вас удивительное свойство произносить нужные слова в нужный момент. Это дано не каждому. Я знаю только одного человека, который обладает такими же способностями...

– Наверно, это вы. – Пафнутьев почтительно склонил голову набок.

– Совершенно верно, это я, – улыбнулся Генеральный. – Сложности, конечно, возникли, но это ожидаемые сложности. К ним все были готовы. Даже Лубовский. Иначе сколько ему можно лечить свои раны... – Генеральный повертел ручку на столе.

– Скажите, а президент, – начал было Пафнутьев, но Генеральный с неожиданной живостью его перебил:

– Президента я беру на себя. А вам отдаю Лубовского. И не думайте, что ваша задача легче. Вам не будет легче, чем мне. Предупредить хочу об одном – осторожнее. Маловато вы походили по нашим коридорам, маловато. Вам бы тут побродить еще лет пять... Вот тогда бы я отправил вас к Лубовскому совершенно спокойным. А сейчас что-то меня тревожит, что-то тревожит...

– Авось, – сказал Пафнутьев.

– И опять – это лучшее, что вы могли произнести. Зайдите в отдел кадров, в бухгалтерию. Все документы, деньги выписаны... Да, Олег Иванович? – спросил Генеральный.

– Все готово, выезжать можно сегодня-завтра.

– Вы едете к Лубовскому для допроса. – Генеральный воткнул указательный палец в стол. – Задаете те вопросы, которые считаете нужным задать. Можете поговорить и о газетном материале. Ваша задача получить ответы, под которыми он поставит свою подпись. Он должен подписать протокол. Он должен расписаться под своими словами. Ваша задача именно в этом. Что бы он ни говорил. Сразу предупреждаю – это будет непросто. Не любит он ставить свою подпись под своими же словами. Как и все мы, – опять усмехнулся Генеральный. – Хотя всем нам приходится иногда это делать.

– Приходится, – кивнул Пафнутьев.

– Еще... Не заблуждайтесь, не увлекайтесь... Ничем. Красотами, красотками, напитками, разговорами, анекдотами... Будьте суше, глупее, ограниченнее... Я ничего обидного не сказал?

– Прекрасные слова! – воскликнул Пафнутьев с подъемом. – Вы будто в душу мне заглянули.

– Спасибо, – кивнул Генеральный, думая уже о чем-то другом, не менее важном и ответственном. – Ни пуха!

– К черту!

– В случае чего – звоните... Олег Иванович, да?

– Телефоны у Павла Николаевича есть.

– Он знает, к кому обратиться в случае чего? Кому позвонить? Кого на подмогу вызвать?

– Все согласовано, – заверил Олег Иванович.

– Будьте бестолковее, Павел Николаевич, – дал еще один совет Генеральный. – Иногда это помогает.

– Спасибо, я об этом помню постоянно.

– Звоните Олегу Ивановичу... Докладывайте, как будут складываться дела.

Вместо ответа Пафнутьев скорчил заговорщицкую гримасу и потряс в воздухе кулаком – он почему-то решил, что уже может себе позволить такую вольность в разговоре с Генеральным. И тот не увидел в этом жесте ничего для себя недопустимого. На прощанье даже подмигнул Пафнутьеву: держись, дескать.

* * *

Барселона встретила Пафнутьева столь нестерпимо ярким солнцем, что он поначалу был даже озадачен – неужели так бывает? Видимо, в каждой стране свое понимание о ярком солнце, о погоде пасмурной, снежной, дождливой. Даже сквозь затемненные стекла здания аэропорта было видно, какое бесноватое светило висит над городом, куражась над людьми слабыми и беспомощными. Впрочем, присмотревшись, Пафнутьев опять же с озадаченностью увидел, что люди вовсе не выглядят столь уж подавленными, они ведут себя так, как должны вести себя люди просто в хорошую погоду.

Проходя на выход с небольшим своим чемоданчиком, он увидел человека невзрачной наружности, лысоватого, но с явно спортивной выправкой, чем-то он занимался в тренажерном зале, это было заметно сразу. В высоко поднятой руке он держал лист бумаги, на котором было написано одно слово – «Пафнутьев». Сомнений быть не могло – человек встречал именно Пафнутьева Павла Николаевича.

В этом не было ничего удивительного, поскольку перед самым отлетом из Москвы на Пафнутьева опять вышел Лубовский. Даже на расстоянии чувствовалось его хорошее настроение, даже не то чтобы хорошее, а задиристое, боевое, он как бы уже готовился к схватке со следователем. Но Пафнутьев понял – играет Лубовский, играет увлеченно и даже привычно. Он уже начал привыкать к наступательной манере Лубовского, к его постоянной готовности рассмеяться, пошутить, бросить словечко дерзкое и рискованное. Но в то же время, в то же время Лубовский умудрялся вести себя как человек, настроенный дружественно и даже панибратски. Дескать, в чем дело, ребята, все мы здесь свои люди и договориться всегда сумеем легко и просто. Такая вот у него была тональность разговора, хотя помнил Пафнутьев, хорошо помнил и другой тон Лубовского – настороженный, провоцирующий, если не сказать – угрожающий. Но он быстро брал себя в руки и опять превращался в своего парня, готового посмеяться, похлопать собеседника по спине, поприжать его к груди, показывая полнейшее расположение, а то и любовь, да, ребята, даже любовь к ближнему удавалось проявлять Лубовскому легко и непосредственно.

Но и тут Пафнутьев не заблуждался, ничуть, ребята, не заблуждался, хотя, как человек искренний и открытый, охотно принимал расположение к себе, от кого бы то ни исходило, даже от Лубовского. И в этом была не глупость и простоватость, а затаенная мужицкая хитринка, обостренная, доведенная до совершенства многолетней его работой.

– Здравствуйте, Павел Николаевич! – с подъемом произнес Лубовский, когда Пафнутьев в квартире Халандовского едва поднял тост, чтобы выпить за мягкую посадку в Барселоне.

– Приветствую вас, Юрий Яковлевич! – с неменьшим подъемом произнес Пафнутьев – он уже перестал удивляться нечеловеческой осведомленности Лубовского. Понимал – шутки это, и за ними не столько ум и проницательность, за ними почти неуловимая ограниченность, желание произвести впечатление и озадачить собеседника. Так иногда ведут себя домашние фокусники, поражая полупьяных гостей карточными вывертами. – Как ваше здоровье, Юрий Яковлевич? – продолжал куражиться Пафнутьев, но понимал при этом – есть жесткая граница, на которой он должен остановиться.

– Вашими молитвами, Павел Николаевич, вашими молитвами живу и существую. Говорят, вы собираетесь в наши края? К испанскому солнышку потянуло?

– Какое солнышко, Юрий Яковлевич! К вам меня начальство посылает, к вам!

– Если посылает – это хорошо. Я тоже иногда кое-кого посылаю, но это бывает не часто. Приезжайте, ждем. Когда намерены вылететь, когда намерены прилететь?

– Вылетаю завтра, на Барселону.

– Встретим. Надеюсь, вам здесь понравится.

– Я в этом уверен.

– Это прекрасно, Павел Николаевич, это прекрасно! Я знаю московский рейс на Барселону, у вас не будет проблем.

– Надеюсь.

– До скорой встречи, Павел Николаевич!

– Увидимся, Юрий Яковлевич.

На этом разговор закончился, и вот сейчас, шагая по каменным полированным плитам барселонского аэропорта, всматриваясь в табличку, на которой громадными буквами была написана его фамилия, Пафнутьев неожиданно ощутил волнение, даже нет, скорее тревогу. Уж больно хорошо все складывалось, уж больно гладко все стыковалось. Его не поехал встретить сам Лубовский – это нормально, так и должно быть, он, в конце концов, здесь на излечении и вовсе не обязан нестись в аэропорт, чтобы засвидетельствовать что-то там прибывшему следователю, который уже сумел испортить ему настроение, а может быть, даже карьеру. Конечно, Лубовский знал об интервью в газете и, конечно, просчитал, чьи уши торчат из этого материала, который иначе как глумливым и не назовешь. Да, удалось, все-таки удалось Фырнину нащупать ту почти неуловимую тональность, когда вроде бы между шуточками и прибауточками то и дело вылезал железный каркас фактов, дат, имен, когда вылезало все то, что вполне может стать судебными доказательствами при условии, что изложено будет сухо, жестко и с сугубо канцелярской непробиваемостью.

– Здравствуйте, – сказал Пафнутьев, подходя к худенькому человеку. – А я – Пафнутьев. – Он показал на плакатик.

– А, привет, старик, – ответил тот с некоторой долей развязности, но необидной развязности, так можно приветствовать хорошо знакомого человека, но ждать которого пришлось долго и мучительно. – Как долетел?

– Даже не заметил как, – ответил Пафнутьев все с той же беззаботностью, которую усвоил последнее время как манеру, единственно для себя возможную.

– Станислав, – сказал мужичок. – Можно просто Слава.

– Так ты не испанец?

– Местами, – рассмеялся Слава.

– Павел. – Пафнутьев пожал протянутую руку. – Можно просто Паша. Чтобы уж не было у нас разноголосицы.

– И не мечтай, не будет! – опять рассмеялся Слава – он оказался смешливым человеком, а его хмурый вид в толпе встречающих объяснялся, скорее всего, тем, что ему и в самом деле пришлось долго ждать запаздывающий самолет.

– Что Юрий Яковлевич?

– У него все прекрасно. Приехать он, к сожалению, не смог, какая-то встреча с местными банкирами, но о тебе помнит, ждет, велел встретить на высшем уровне. Что и исполняю. – Слава легонько ткнул Пафнутьева локтем, давая понять, что парень он свой, не капризный, не чванливый и общаться с ним лучше всего по-дружески, накоротке. – Сейчас едем по городу, знакомимся с достопримечательностями. – Длинное заковыристое слово Слава произнес почти по складам, но правильно, ему, похоже, нравилось это слово, и он произнес его еще раз. – Здесь, Паша, этих достопримечательностей... Видимо-невидимо. На каждом углу! И все эти достопримечательности, можно сказать, имеют мировое значение. Хочешь – верь, хочешь – не верь.

– Верю, – сказал Пафнутьев, когда они уже вышли из здания аэропорта и оказались под слепящим солнцем.

– Это правильно, – одобрил Слава. – Лучше верить, чем не верить. Так спокойнее. Когда не веришь – надо что-то доказывать, как-то возникать, о чем-то спорить... А когда веришь – ничего этого не надо. Согласен?

– Целиком и полностью.

– Прошу садиться. – Слава распахнул дверцу машины с открытым верхом, подождал, пока Пафнутьев усядется, и сам сел с другой стороны. – Сейчас я тебе, Паша, покажу главную достопримечательность города Барселоны. По-нашему – это долгострой. Нам таких долгостроев и не снилось. Это сооружение сооружается уже лет триста, и конца не видно.

– Господи, что же это такое?!

– Храм. Да, Паша, да... Храм.

Через полчаса Слава действительно остановил машину у странного сооружения, сделанного в такой манере, будто этот храм образовался сам по себе из потоков не то магмы, не то каких-то грязевых смесей. Вокруг толпились люди, тут же продавали всевозможные открытки, изображающие все тот же храм, где-то вверху ковырялись рабочие – Слава оказался прав, стройка продолжалась.

– Ну как? – спросил Слава.

– Потрясающе.

– Я тоже так думаю. Хотя мне эта халабуда и не нравится. Не наше это, ох, не наше. Чужое. Пообедаем? – Слава неожиданно переменил тему.

– Можно, – кивнул Пафнутьев, он не стал отнекиваться, рассказывать про самолетную кормежку, что сыт, дескать, что еще не время, и прочую чушь, которую в таких случаях произносят люди слишком уж стеснительные, слишком глупые или слишком гордые. Пафнутьев не относился ни к одной из этих категорий.

– Это правильно, – сказал Слава и широким жестом показал Пафнутьеву на машину, которая за несколько минут уже успела нагреться почти до неприкасаемости.

Обедали в каком-то ресторанчике под открытым небом, правда, громадный синий зонт создавал некую условную прохладу. Слава знал местные порядки, что-то сказал официанту не то на ломаном русском, не то на ломаном испанском, и тот принес литровую бутылку белого холодного вина, разлил его по высоким стаканам из прозрачного стекла и удалился выполнять заказ.

Вино оказалось настолько легким, что показалось Пафнутьеву разбавленным. Он с сомнением повернул бутылку, чтобы хоть что-нибудь прочитать на этикетке, но, ничего не разобрав там, посмотрел на Славу. Тот, похоже, сразу все понял и успокаивающе махнул рукой:

– Не переживай, Паша... Поначалу мне их вина тоже казались разбавленными. Но потом привык. Нормальное вино, не сомневайся. Кстати, неплохое. Да Юра и не позволил бы мне угощать тебя средненьким. Он бы мне голову оторвал.

– Юра? – переспросил Пафнутьев. – Это кто?

– Лубовский! – расхохотался Слава. – Кто же еще!

– Ах, да, конечно, – кивнул Пафнутьев. – Я врубился. Просто не привык его Юрой называть.

– Привыкнешь, – заверил Слава. – Он нормальный мужик. Вы запросто найдете общий язык. Ты как с ним – на «вы»?

– Да, вроде...

– Не надо, – твердо сказал Слава. – Пустое это. Да ты и не сможешь. Пообщаетесь разок-другой и сами не заметите, как на «ты» перейдете. Да что говорить – он с президентом на «ты».

– Похоже на то, – вынужден был согласиться Пафнутьев.

Подошел официант с подносом, уставленным бесконечным количеством маленьких блюдечек, на каждом из которых что-то лежало. Оказалось, что на долю Пафнутьева пришлось двенадцать рыбных блюд, но все они были такого размера, что обед не показался ему слишком уж сытным.

– Ну как? – спросил Слава.

– Потрясающе! – искренне ответил Пафнутьев.

– Повторим?

– Что ты, что ты!

– Тогда нам пора, – сказал Слава, расплатившись с официантом.

– Нас ждут?

– Нас давно ждут! Но дорога не близкая... Морем будем добираться.

– На катере? – вежливо уточнил Пафнутьев.

– Паша! – Слава назидательно поднял указательный палец. – Забывай эти слова. Яхта! Понял? По морю ты будешь перемешаться на яхте. И только.

– Это не опасно? – осторожно спросил Пафнутьев.

– Ты никогда не ходил на яхте?

– Да как-то не довелось...

– Доведется. – Слава поднялся, пропустил вперед себя Пафнутьева и, догнав его, подхватив под локоток, подвел к машине, которую Пафнутьев никогда бы не узнал в длинном пестром ряду роскошных лимузинов.

– Это Лубовский прислал яхту? – спросил Пафнутьев.

– Прислал – это не то слово. Предоставил в твое распоряжение. Так будет правильнее.

– Ну, что ж, – тяжко вздохнул Пафнутьев. – Видимо, мне надо привыкать к новым оборотам речи.

– Давно пора, – сказал Слава, трогая машину с места.

Ребята, вы часто бываете в барселонском морском порту в разгар лета? Не слишком? В исключительных случаях? Нет, скорее всего, вы там никогда не были и никогда не будете.

Напрасно.

Очень неплохое местечко.

Синее слепящее море, белые туристические лайнеры, наполненные красавицами и красавцами, оживленная набережная с сотнями кабачков и таверн, ресторанчиков и прочих мест, где можно посидеть и насладиться жизнью. А россыпь разноцветных яхт на лазурной глади моря! А юные красотки, загорелые до полного неприличия, а если говорить точнее – до невообразимой соблазнительности! А магазинчики сувениров, от каждого из которых будут счастливы все ваши друзья и знакомые, все ваши подруги и детишки. И вовсе не потому, что эти сувениры так уж хороши и непередаваемо изысканны, вовсе нет! Просто на них невытравляемая печать Барселоны, барселонского порта, барселонского солнца, воздуха, моря!