Текст книги "Банда 8"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Убедились? – спросил Лубовский.

– Да, вполне. Но я и не сомневался в том, что у вас с Генеральным хорошие отношения. Иначе я не был бы здесь. И когда вы сказали, что такой разговор состоялся, я сразу поверил.

– Спасибо. – Лубовский чуть склонил голову.

– Не стоит благодарности, Юрий Яковлевич. У нас ведь не тот разговор, чтобы лукавить или ловить друг друга на слове. Мы не будем этим заниматься.

– И за это спасибо. Итак, что вы мне ответите?

– Я должен подумать.

Лубовский молча вынул из кармана пиджака сложенный вдвое блокнотный листок и протянул его Пафнутьеву:

– Прочтите, Павел Николаевич.

Пафнутьев развернул листок и прочел: «Я должен подумать».

– Я знал ваш ответ час назад. Если же говорить точнее, я всегда его знал.

– Это было нетрудно.

– Продолжим. У меня есть досье на вас, Павел Николаевич, которое по полноте и достоверности не уступает тем десяти томам, которые сложены в сейфе. Мои ребята в Москве немного поднатужились и выяснили – в газете, которая опубликовала материал обо мне, работает некий Фырнин. В свое время вы достаточно плотно с ним общались, ему как-то даже досталось от ваших клиентов... Но выжил. Видимо, везучий.

– Юрий Яковлевич, – Пафнутьев не пожелал услышать последних слов Лубовского, – если не возражаете, я бы хотел поговорить об этих десяти томах. Есть несколько вопросов.

– Я не буду на них отвечать. Я уже все сказал, на все вопросы ответил, и добавить мне нечего. Поймите, Павел Николаевич, я не имею права отвечать сейчас ни на один ваш вопрос. Потому что каждым своим ответом, независимо, будет он удачным, неудачным, честным или лукавым, я уже как бы расписываюсь в некой своей виновности. Вы это понимаете?

– Я понимаю то, что вы говорите, но согласиться не могу. Простите.

– И не надо со мной соглашаться.

– А если мы поговорим о газетном материале, который недавно вышел в какой-то там московской газете?

– И о нем не будем говорить. Я уже назвал вам фамилию Фырнина. Вы пропустили ее мимо ушей. Или сделали вид. Из этого газетного материала торчат ваши уши, Павел Николаевич. Ход неплохой, могу подтвердить. Вы загнали меня в угол и теперь хотите вынудить оправдываться. Я не буду оправдываться.

– Я не имею к этому материалу ни малейшего отношения, – твердо сказал Пафнутьев.

– Не надо, Павел Николаевич, это несерьезно. Имеете вы к нему отношение или не имеете, мне это безразлично. Я уверен, что имеете. Для меня этого достаточно. Такой вот у меня каприз.

– Ну что ж, позиция правильная, – одобрительно кивнул Пафнутьев. – Наверно, все люди живут именно с такой позицией. Я, например, тоже могу признаться, что не чужд подобных убеждений.

– Это прекрасно! – воскликнул Лубовский и, порывисто встав с кресла, обошел вокруг стола. – Хотите еще что-нибудь выпить?

– Чуть попозже, – сказал Пафнутьев.

– Тогда я скажу наконец нечто важное... На кону миллион долларов. Эта сумма может увеличиться до двух, трех, пяти. До пяти миллионов долларов. Согласитесь, деньги неплохие.

– Деньги потрясающие! – искренне воскликнул Пафнутьев.

– Будет на кону один миллион или пять миллионов... Зависит от вашего усердия, Павел Николаевич. Если вы блестяще справитесь с поставленной задачей... Это будет оценено по достоинству. А миллион я готов вам дать хоть сейчас в качестве аванса.

– Боже! Иисусе Христе! – в ужасе воскликнул Пафнутьев. – Куда с ним, с миллионом-то?! Ведь меня любая таможня за одно место схватит!

– Положите в банк. Здесь, в Испании. Я могу вам посоветовать хороший банк.

– Какие деньги, какие деньги! – Обхватив голову руками, Пафнутьев начал горестно раскачиваться из стороны в сторону. – Ведь если они не достанутся мне, они же наверняка кому-то достанутся, а? Такие деньги не могут быть беспризорными...

– Я даже мог бы вам сказать, кому именно... – подтвердил Лубовский. – Но не скажу. Не потому, что не доверяю, не надо вам этого знать, спокойнее будете спать.

– Спать – это хорошо, – единственное, что нашелся ответить Пафнутьев.

– Павел Николаевич, я пригласил вас именно для этого разговора. Вы должны разбомбить эту статью и разбомбить уголовное дело. Вам это под силу. Не потому, что я в вас верю, нет, вера – это пустое. Я знаю. И всем вашим руководством это будет принято с облегчением и даже с одобрением.

– Да, это не исключено, – кивнул Пафнутьев.

– Не надо лукавить, Павел Николаевич... Исключена как раз любая другая реакция руководства. Под руководством я понимаю всех от вашего уровня и вверх до бесконечности. Вы меня понимаете? – Лубовский указал пальцем куда-то вверх, в беспредельную высоту.

– Вполне.

– Павел Николаевич, хотите, признаюсь... Я – торгаш. Я хороший торгаш. И мы сможем с вами сторговаться.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответил Пафнутьев.

– Не надо мне сейчас ничего отвечать. Все, что вы сейчас скажете, будет случайным и легковесным. Ответ дадите завтра утром, перед моим отлетом в Лондон.

– Вы летите в Лондон? – восхитился Пафнутьев. – А как же визы, таможни и прочее?

– Перед моим отлетом встретимся с вами на одну минуту. Ровно на одну минуту. И вы дадите мне ответ. Я готов, не дожидаясь вашего возвращения в Москву, положить в лондонский банк миллион. Под ваше слово. Я убедился, что вы профессионал высокого класса. Мы с вами где-то... Сопоставимы. Да, Павел Николаевич, да. Ваша дурашливость, шутовство, кураж... Это не глупость, это класс. Я кое-что от вас почерпнул. Если хотите, скажу круче – за эти несколько дней я прошел вашу школу. Не надо отвечать, – заметив, что Пафнутьев порывается что-то сказать, Лубовский выставил перед ним обе свои ладони. – Завтра утром, примерно в семь, мы с вами встречаемся за этим столом. Вы можете кивнуть головой сверху вниз, можете кивнуть из стороны в сторону... Я все пойму. Заметано?

Пафнутьев кивнул головой сверху вниз.

А потом был долгий вечер, сумерки, темнеющее море, невдалеке проходили какие-то суда, скорее всего прогулочные, туристические. С них неслась музыка, доносилось дыхание чужой праздной, праздничной жизни. Пафнутьев спустился к берегу, присмотрел себе камень, пристроился на нем и замер. Шелестела у ног маленькая прирученная европейская волна, где-то в море кричал и плескался Слава, к Пафнутьеву несколько раз спускалась с площадки Маша, спрашивала, не хочет ли он чего, Пафнутьев молча и печально качал головой из стороны в сторону – ничего, милая Машенька, не надо.

– Ты помнишь, что я тебе сказала? – спросила Маша негромко.

– Да.

– Я не себя имела в виду.

– Знаю.

– Ты надежный человек?

– Да.

– Я могу быть спокойна?

– Да.

– У тебя завтра большой день, – произнесла Маша без вопроса, это и не был вопрос, это было предупреждение. Она подняла руку и помахала в воздухе. – Больше не пей. Пока!

Пафнутьев с трудом оторвал от камня тяжелую свою ладонь, махнул приветственно и тут же снова уронил ее на теплую шершавую поверхность.

Слава выбрался наконец из воды, молча прошел мимо Пафнутьева, поднялся по ступенькам на площадку, сел в кресло рядом с Лубовским, закинул ногу на ногу.

– Как вода? – спросил Лубовский.

– Нормально.

– Неплохой был мужик. – Лубовский кивнул в сторону сидящего у воды Пафнутьева.

– А что с ним случилось?

– Автомобильная авария.

– Надо же... Когда?

– Завтра.

– Отказался?

– Еще нет, но откажется. Он не пойдет на это. Не сможет. Соглашаются или сразу, или никогда. Он из вторых.

– А что с машиной?

– Разбилась... Сгорела... Восстановлению не подлежит.

– Понял, – кивнул Слава.

Закат погас, и только над морем еще какое-то время теплилось золотистое свечение. Но и оно продолжалось недолго, наступила южная ночь. Пафнутьев прошел в выделенную ему комнату и тут же улегся спать – не стал он смотреть испанское телевидение, не стал слушать испанские мелодии и любоваться испанскими красавицами – так уж получилось, что напоминали они ему цыганок с Киевского вокзала Москвы.

Лубовский остался сидеть в комнате, просмотрел весь закат до конца, и даже когда наступила ночь, он все еще сидел в кресле. Свет не зажигал, и только по еле заметному светлому пятну можно было догадаться, что в комнате кто-то есть.

Ему надо было принять решение отчаянное, рисковое, но крайне необходимое. Несколько раз в его жизни наступали такие вот моменты, когда ничего не оставалось делать, как поступить жестко и быстро. Он знал, он твердо знал, что Пафнутьева нельзя отпускать в Москву – тогда уж наверняка ему не вернуться никогда. Он никому не предлагал столько, сколько предложил сегодня Пафнутьеву. И запроси тот вдвое больше, Лубовский если бы и колебался, то только для виду. И деньги такие у него были, и отдать их ему было не жалко. Запроси Пафнутьев этот остров с домами, машинами, бассейнами и красавицами – отдал бы, не колеблясь.

Но знал старый плут Лубовский – не возьмет Пафнутьев ничего.

И в Москву его отпускать нельзя.

Если же Пафнутьев останется здесь, на испанской земле, где бы его ни похоронили, у Лубовского появляется много времени и много возможностей. Он может спокойно вернуться в Москву, встретиться с президентом, если тот пожелает его видеть, получить то самое назначение, ради которого он уже вложил не один миллион, и прикрыть дело уже политическим решением – по нецелесообразности дальнейшего расследования.

И весь тут сказ.

Лубовский тяжело поднялся из кресла, подошел к стеклянной стене, долго смотрел в темноту моря, на горизонт, по которому медленно передвигались огоньки судов. Потом снова вернулся в кресло и опять надолго замер. Да, пока подыщут нового следователя, если еще кто-то будет этим заниматься, пока тот изучит все десять томов дела, если он этим займется, пока...

И так далее.

А может быть, Пафнутьев все-таки дрогнет, позарится на хорошие деньги? – мелькнула мыслишка, но Лубовский тут же ее отверг. Понимал, не возьмет Пафнутьев денег, не сможет. Захочет, но не сможет. Так что пословица, когда говорят, что если что-то нельзя купить за деньги, то можно купить за большие деньги...

Не всегда справедлива, не всегда, ребята.

Не всегда.

* * *

Утром, ровно в семь утра, Пафнутьев, уже одетый и гладко выбритый, вошел в комнату со стеклянной стеной в сторону моря. Комната была залита светом восходящего солнца и выглядела нарядной, даже торжественной.

Лубовский сидел в кресле, закинув ногу на ногу. На Пафнутьева глянул настороженно и тут же снова обернулся к восходу.

– Боже, как красиво! – воскликнул Пафнутьев.

– Скажите что-нибудь еще, Павел Николаевич, – без улыбки ответил Лубовский.

– Видите ли, Юрий Яковлевич, несмотря на глубокое мое уважение... Я вынужден все-таки отклонить ваше предложение. Я не справлюсь с заданием, которое вы мне хотите поручить.

– Вы себя недооцениваете, Павел Николаевич. Но это неважно... Я бы мог окружить вас хорошими помощниками, если бы дело было в этом. Но дело ведь не в этом?

– Вы правы, не только в этом. К сожалению.

– Ну что ж... Вы сделали свой выбор. Вы его сделали сами. Ведь вы все обдумали?

– Насколько это было возможно.

– Скажу откровенно... Вы меня не удивили. Другого я не ожидал. Наверно, и вы не слишком долго колебались.

– Вы уж меня не корите, – Пафнутьев развел руками в стороны.

– Упаси боже! – воскликнул Лубовский, поднимаясь. – Значит, так... Я сейчас вылетаю в аэропорт. Часа через полтора вертолет снова будет здесь. И доставит вас на большую землю. Дальше ваш путь в Барселону на машине. Вопросы есть?

– Ни единого, – Пафнутьев покачал головой.

– Счастливой дороги. – Лубовский пожал Пафнутьеву руку и быстро вышел из комнаты.

Через минуту Пафнутьев уже видел его сквозь стеклянную стену на площадке. Лубовский что-то говорил Маше, видимо по делу, поскольку лица у обоих были сосредоточены и Маша после каждого наставления кивала – дескать, сделаю, запомню, позвоню, напечатаю и так далее.

Лопасти над прозрачной кабинкой вертолета завертелись быстрее. Лубовский, согнувшись от вихревых потоков воздуха, пробежал к кабинке, нырнул внутрь и захлопнул дверцу. Теперь он смотрел только вперед, его уже не интересовали люди на площадке, которые собрались проводить его. И только когда кабина оторвалась от площадки, Лубовский, словно сжалившись над своей челядью, приветственно поднял руку. Все снова замахали, видимо, Лубовский не обижал свою обслугу. Все, кто был в доме, высыпали на площадку. Маша, словно чувствуя какую-то свою вину, стояла поодаль, на Пафнутьева не смотрела и, когда вертолет скрылся за крышей дома, опустив голову, прошла в дом.

Как бы открещиваясь от всего, что дальше произойдет.

* * *

День тянулся долго и как-то бестолково.

Сначала все завтракали, пошли к морю, потом плескались, но прежнего веселья не было, все происходило сумрачно, чуть ли не подневольно, будто угнетало что-то более важное, неотвратимое. Маша вообще не появилась на берегу, сославшись на какие-то задания, которые оставил ей Лубовский, Слава время от времени вскрикивал, показывая свою беззаботность, Пафнутьев отделывался короткими словечками.

В воздухе повисло ожидание.

Самолет из Барселоны на Москву улетал вечером, поэтому торопиться было некуда, и Пафнутьеву позволили вдоволь насладиться лазурным морем, живописным островом, которой приобрел предусмотрительный Лубовский на случай резких перемен в жизни, неблагоприятных перемен, каковые время от времени все-таки случались, несмотря на общее его победное шествие по жизни.

Лубовский позвонил в середине дня, из Лондона позвонил. Когда все уже сидели за обеденным столом. Услышав телефонный звонок, все замерли, напряглись, но никто не поднялся из-за стола, хотя в таких случаях Маша всегда срывалась первой – она считалась секретарем Лубовского.

Трубку поднял Слава. Он собрался, посерьезнел, к телефону подошел, почти печатая шаг, – Пафнутьев прекрасно видел эти неуловимые подробности.

– Всем привет! – весело сказал Слава. – Юра желает приятного аппетита и настаивает на холодном сухом вине.

– Это прекрасно, – заметил Пафнутьев негромко, но Слава его услышал.

– Паша в восторге от твоего предложения выпить белого сухого! – воскликнул он.

После этого тема разговора, похоже, сменилась, Слава опять посерьезнел, отвернулся ото всех, чтобы не видели его лица, видимо, не был он уверен в своем лице. Вернувшись после разговора к столу, Слава не сразу включился в общую беседу, не сразу смог изобразить улыбку.

– Какие-то неприятности? – простодушно спросил Пафнутьев.

– Неприятности? У Юры? – удивился Слава. – С чего это ты, Паша, взял?

– Да смотрю вот – какой-то ты нахмуренный...

– Это я, Паша, нахмуренный, а не Юра. Ты можешь быть нахмуренным, Маше может присниться нехороший сон... У Юры ничего подобного не случается.

– Это радует, – кивнул Пафнутьев.

– Радует? – опять почему-то удивился Слава, после разговора с Лубовским он как-то изменился и уже не мог слова Пафнутьева слышать и воспринимать. – Это не просто радует, это внушает уверенность в завтрашнем дне, Паша, – проговорил Слава с тяжеловатой назидательностью.

– И опять согласен, – не стал возражать Пафнутьев.

– Вертолет на месте, пилот в полной боевой готовности, после обеда вылетаем, – проговорил Слава, глядя в стол, не мог он восстановить свое благодушное состояние, которое было у него до звонка Лубовского.

– Куда? – спросил Пафнутьев, чтобы совсем уж не молчать.

– Домой, Паша, домой... Сначала в Испанию, материковую Испанию. Потом машиной до Барселоны, а дальше – летайте самолетами «Аэрофлота».

– А погода летная? – недоверчиво спросил Пафнутьев.

– Над всей Испанией безоблачное небо.

– Где-то я слышал эти слова...

– Классика! Хемингуэя читать надо.

– Если слова ему знакомы, значит, читал, – подала наконец голос и Маша – явно в поддержку Пафнутьева.

Слава неодобрительно глянул на нее исподлобья, будто девушка нарушила нечто заранее оговоренное и согласованное. Разговор за столом явно не клеился, все слова казались вымученными, надсадными, и только Пафнутьев выглядел оживленным и чуть ли не веселым.

– Прекрасная погода, не правда ли? – спросил он, когда пауза за столом затянулась до неприличия.

– Я же сказал – безоблачное небо, – пожал плечами Слава, не отрывая взгляда от стола. – Над всей Испанией, – добавил он, чтобы уж знаменитые слова были произнесены полностью. – Пора. Пилот заждался. Да и дорога неблизкая.

– Ну что ж, я готов. – Пафнутьев поднялся. – Доберусь до Москвы – позвоню, доложусь, – сказал он, обращаясь к Маше.

– Буду ждать, – сказала она. – Может, дождусь.

– Ты у меня дождесси! – с дурашливой угрозой проговорил Пафнутьев, но Маша лишь слабо улыбнулась, как можно улыбнуться шутке искренней, но неуместной.

Пилот уже внес дорожную сумку в вертолет, Слава тоже втиснулся в маленький тесноватый салон, Пафнутьев подошел к площадке походкой пружинистой, деловой, будто удалось ему здесь сделать невесть что. А на самом-то деле ничего не сделал, отказался Лубовский отвечать на самые невинные вопросы, правильно, в общем-то, поступил, поскольку любые ответы могли только усугубить его и без того сложное положение.

– Бог даст – увидимся в Москве, – сказала Маша, тоже приблизившись к вертолету.

– Я в этом совершенно уверен! – отчаянно сказал Пафнутьев. – Нам просто никуда от этого не деться!

– Возьми, Паша, на добрую и долгую память. – Маша протянула ему небольшую зажигалку, отделанную перламутром. – Может, сгодится в твоей жизни, полной опасности и риска. – Она опять его предупреждала, опять намекала – будь осторожен, глядишь, с божьей помощью и уцелеешь.

– Ты с нами не летишь?

– А я и не помещусь в эту стрекозу, тебя Слава проводит.

– Слава – надежный человек, – твердо сказал Пафнутьев. – Я вижу, на него можно положиться. Да, Слава?

– И не сомневайся, Паша, все у нас с тобой будет в лучшем виде. Влезай, пора взлетать.

Пафнутьев втиснулся в кабинку, радостно помахал рукой провожающим, которые столпились на площадке горестной толпой, захлопнул дверцу, и машина, прибавив обороты лопастей, взмыла в синее испанское небо.

Сверху остров показался Пафнутьеву совсем небольшим, даже игрушечным, а дом наоборот – выглядел внушительно. Промелькнула последний раз мраморная лестница к морю, сверкнул на солнце золотистый пляж, и вот уже Пафнутьев видел только бескрайнее лазурное море, которое посверкивало на солнце, обещая радость, счастье, любовь – все то, к чему мы постоянно стремимся и чего нам до ужаса, до отчаяния всегда не хватает. А мы продолжаем стремиться, теряя остатки достоинства, остатки жизни и денег. И ничего, ничего, ребята, не добиваемся – разве что мелькнет иногда в толпе хорошая улыбка, да и та не нам предназначена, не нам, не нам...

Потом неожиданно быстро показалось побережье, показался какой-то городишко с красными черепичными крышами, пенистая линия прибоя, мелькнула автомобильная трасса с разноцветными машинами, квадратные шпили храмов. На чужую жизнь Пафнутьев смотрел неотрывно, будто навсегда хотел впитать в себя впечатления от страны далекой и недоступной.

– Ничего страна, да? – обронил наконец Слава единственные за весь полет слова.

– Обалдеть и не встать, – ответил Пафнутьев, мимолетно оглянувшись на попутчика и весело ему подмигнув. Почему-то он был уверен, что только вызывающая беззаботность дает ему шанс спастись, выжить, уцелеть.

– Как-то ты, Паша, выражаешься по-чудному...

– Ты пообщайся с публикой, с которой я общаюсь, – не так заговоришь.

– А Юра вроде того что ничего выражается, можно сказать, интеллигентно.

– Юра – это высший свет, это не мой клиент, для меня он недоступен и неприкосновенен.

– А он вроде говорил, что ты к нему подбираешься? – Слава был явно озадачен словами Пафнутьева.

– Как я могу к нему подбираться, если у него в кабинете портрет президента с личной подписью? Нет, Слава, нет. Мне было поручено задать ему несколько вопросов, он отказался на них отвечать... Может быть, правильно поступил, поскольку его положение не позволяет бросаться словами с такой шелупонью, как я...

– У него другое мнение...

– Разберется. – Пафнутьев махнул рукой и снова уставился на проплывающую под ним Испанию.

Приземлились недалеко от трассы рядом с какой-то забегаловкой. Красивая оказалась забегаловка, ухоженная. Внутри ресторанчик, рядом магазин запчастей, тут же заправочная станция.

– Неплохо, – одобрил Пафнутьев. – Так жить можно.

На стоянке уже ждала машина с водителем. Слава отлучился к нему, о чем-то поговорил по мобильнику – Пафнутьев ждал, что тот обязательно будет звонить, причем именно Лубовскому. Слова, которыми они обменялись со Славой в вертолете, требовали продолжения, разъяснения. Слава вернулся от машины хмурый, из чего Пафнутьев сделал вывод, что все задуманное остается в силе, не удалось ему попудрить мозги Лубовскому, не клюнул тот на его наживку.

Посидели в тени за столиком, выпили по стакану холодного вина, разместились в машине и, не теряя времени, отъехали. Водитель молчал, что было несколько странно, поскольку в Испании, как успел заметить Пафнутьев, люди радушнее и разговорчивее, чем в Москве, они охотно вступают в разговор, охотно смеются, не слишком заботясь о том, чтобы для смеха была какая-то причина.

Произошло еще одно маленькое событие, которое могло бы остаться незамеченным, если бы не напряженность всего утра. Неожиданно на одном из поворотов возникли двое мужчин с небольшими дорожными сумками. Они подняли руки, прося остановиться, подбросить, не оставлять их погибать на солнцепеке.

– Выручим ребят? – обернулся Слава к Пафнутьеву.

И до того, как тот успел что-то ответить, положил руку водителю на плечо, остановись, дескать. Бедолаги тоже оказались не слишком веселыми, хотя, казалось бы, почему им не обрадоваться такой оказии? Нет, втиснувшись на заднее сиденье по обе стороны от Пафнутьева, они поставили сумки себе на колени и молча уставились в ветровое стекло.

– Далеко собрались? – спросил Пафнутьев, даже не надеясь на ответ, было маловероятно, что они будут знать русский язык.

Оказывается, знали. И уловка Пафнутьева их застала врасплох.

– Да нет, тут рядом, – ответил один из них, и Пафнутьев заметил, как напряглась спина у сидящего впереди Славы – произошло нарушение сценария, что-то пошло не так, не должны были попутчики вступать в разговор с Пафнутьевым.

– Как вам Испания?

– Ничего, жить можно.

– Давно здесь?

– Мужик... Ты это... Отдохни. Мы тебя не трогаем, и ты не лезь. Едешь – и едь.

Это уже было явное нарушение. Слава не оглянулся, хотя Пафнутьев прекрасно видел, как он опять весь напрягся. Ясно, что это были не случайные попутчики. Не с ними ли и говорил Слава возле посадочной площадки? Надо было что-то предпринимать. Движение на дороге оживленное, вряд ли они решатся прямо вот здесь средь бела дня, вряд ли...

А там кто знает, кто знает...

Если бы он догадался сесть рядом с водителем, то можно было бы попытаться вырвать руль и устроить маленькую аварию, но сейчас это было невозможно, с двух сторон от него сидели эти липовые попутчики.

– В туалет бы, – сказал Пафнутьев, всматриваясь в дорогу – не видно ли очередной забегаловки.

– Сейчас свернем, – ответил Слава, – тут недалеко поворот...

– Да тут и без поворота будочки на каждом шагу.

– Платные.

– А что, у Юры и на туалет не хватает для своих людей? Обнищал? Отощал? – уже помимо своей воли куражился Пафнутьев.

– С туалетами у нас пока все в порядке. С остальным напряг, а с туалетами управляемся.

Неожиданно водитель свернул резко вправо, дорога пошла вверх, на гору, и машин здесь не то чтобы поубавилось, они вообще исчезли.

Остановились на площадке. Попутчики как-то профессионально выскочили и остановились по обе стороны машины. Выбрался и Пафнутьев. Подошел к откосу – внизу шла трасса, оттуда слышался ровный гул множества машин, но сама трасса была безлюдной. Откос был достаточно крутой, метров двадцать-тридцать.

– Паша! – подозвал Пафнутьева Слава. – Иди к нам, чего тебе там одному на откосе маячить...

Пафнутьев подошел.

Слава стоял у открытого багажника, по обе стороны от него расположились попутчики. Стоило Пафнутьеву подойти поближе, как он почувствовал – у него за спиной пристроился водитель.

– Давай, Паша, придется тебе в багажник забраться.

– Зачем?

– Полиция остановит, то-се... Так оно будет спокойнее.

– А у меня с документами все в порядке, – попробовал было что-то объяснить Пафнутьев, но тут же почувствовал, как ему в бок уперся холодный срез пистолета.

– Надо, Паша, надо, – сказал один из попутчиков.

– А если не захочу?

– Будет то же самое, только суетно и грязно.

– Паша, это не последний наш разговор, мы еще поговорим, и достаточно подробно... Мне поручено объяснить тебе некоторые подробности твоего положения... Юра попросил. А потом ты с ним поговоришь. По телефону. Тогда и будем принимать решение. А пока забирайся, пожалуйста... Там достаточно просторно, машина большая, ехать недалеко, с полчаса... Выдержишь. Понимаешь, не хочется у полицейских оставлять следы... Кто такой, куда, откуда...

И Пафнутьеву ничего не оставалось, как забраться в багажник. Крышка тут же опустилась, со щелчком опустилась – замок сработал.

Он услышал, как хлопнули боковые дверцы, и машина тут же тронулась. По шуму мотора догадался, что подъем продолжается. Значит, или же они едут все дальше в горы, или движутся вдоль трассы – во время одной из остановок Пафнутьев услышал гул машин.

Надо было осознать происходящее: слишком резко изменилось его положение – от почетного гостя до пленника в багажнике машины, которая идет неизвестно куда и с какой целью. Впрочем, с какой целью, Пафнутьев не заблуждался, слишком часто в изучении деятельности Лубовского он натыкался на трупы. И соратники его исчезали по разным причинам, и компаньоны, и даже следователи. Холодок дурных предчувствий охватывал Пафнутьева все сильнее, несмотря на разогретую испанским солнцем крышку багажника.

В его положении хорошо было то, что ему хотя бы не связали руки, а это вполне могло произойти, тут его похитители явно допустили оплошность, слишком уж гладко у них все произошло.

Изогнувшись, Пафнутьев попытался обшарить багажник. На просторах России в подобных багажниках всегда полно всякого добра – молотки, домкраты, разводные ключи, всевозможные ломики, которые в отчаянный, предсмертный момент можно было бы пустить в дело. Но здесь его ожидало разочарование – уровень автомобильного обслуживания в Испании был настолько отлажен, что в инструментах не было никакой надобности. Мастерские через каждые несколько километров, магазины запчастей, заправочные станции со всем комплексом обслуживания – десятки миллионов туристов ежегодно, что вы хотите!

И все-таки российская предусмотрительность, российская дорожная бестолковость дала себя знать – выпростав вперед руку, Пафнутьев нащупал крышку канистры. Да, водитель, выросший на бескрайних наших просторах, на странных наших дорогах, по которым можно было проехать сотню километров и не встретить не то чтобы заправочной станции, а даже простого указателя – куда едешь и что тебя ждет впереди. Водитель, прошедший такую школу, просто не мог довериться самому лучшему обслуживанию, он должен был о себе позаботиться, не доверяясь хваленому Западу.

Легонько, чтобы не услышали в кабине, Пафнутьев постучал по канистре костяшками пальцев – по звуку понял, что канистра полная, как говорится, по горло. Тогда он ощупал крышку, опасаясь, что она на замочке, что стянута проволокой, что на ней хитроумные испанцы приспособили еще какое-то запорное устройство. Но нет, ничего этого не было. Канистра запиралась точно так же, как и дома, – на два входящих в пазы штыря. После этого Пафнутьев подвигал канистру, проверяя, не закреплена ли она ремнями в самом багажнике – нет, никаких креплений не было.

В этом что-то было, несмотря на всю безысходность положения, в котором оказался Пафнутьев, в канистре таилось если и не спасение, то хотя бы шанс на спасение.

Сигарета? Можно попросить сигарету, как говорится, напоследок. Дадут? Вряд ли... Это только короли перед казнью позволяли приговоренным обратиться с последней просьбой, от этих костоломов сигареты не дождешься.

Спички? Спичек нету. Попросить? Не дадут.

Стоп!

Канистра стоит на дне багажника горловым отверстием кверху... Может, ее положить? В этом что-то есть – Пафнутьев, чуть сдвинувшись в сторону, положил канистру набок с таким расчетом, чтобы можно было, вылезая, незаметно откинуть крышку...

Ощупывая карманы, Пафнутьев сквозь ткань пиджака наткнулся на что-то твердое, что-то маленькое и совершенно ему незнакомое... Предмет был плоский, скользкий, шелковая ткань кармана не позволяла его ухватить...

И тут Пафнутьев почувствовал, что машина остановилась. И в этот же самый момент понял, что именно лежало у него в кармане – это была перламутровая зажигалка, которую подарила Маша на прощание. Вряд ли ее можно как-то использовать, но... Но в зажигалке таилась подсказка.

Машина остановилась – это Пафнутьев почувствовал по толчку, – его резко бросило вперед, и он ткнулся лицом в канистру. Хлопнули дверцы машины, послышался скрежет ключа в замке, и когда крышка багажника открылась, Пафнутьев на какое-то время был попросту ослеплен ярким солнцем.

– Вылезай, Паша, приехали, – услышал он голос Славы. – Разговор есть.

– Поговорим. – Пафнутьев нарочито замедленно приподнялся в багажнике. В тот момент, когда он собой прикрыл канистру, ему удалось откинуть крышку, а едва ноги коснулись земли, Пафнутьев развернулся и как бы обессиленно присел на край багажника, полностью перекрыв его нутро – в таком положении никто не мог видеть ни канистры, ни хлещущего из горловины бензина.

– Отойдем в тень, – сказал Слава, – там есть скамейки, столик... Присядем.

– Подожди, дай дух переведу... После темноты ничего не вижу... Угости сигареткой, Слава! По старой памяти...

Слава с подозрением посмотрел на Пафнутьева, вынул из кармана пачку, встряхнул ее так, чтобы из надорванного уголка показались сигареты. Пафнутьев, не торопясь, взял одну, пошарил в кармане, вынул зажигалку, прикурил. Все это время он внимательно осматривался по сторонам и высмотрел, все-таки высмотрел, что площадка, на которой они остановились, заканчивается обрывом. Он не мог знать, насколько глубок этот обрыв, насколько далеко в глубине следующая площадка, да это сейчас и не имело значения – у него был шанс, и он просто вынужден был его использовать.

– Пошли, – сказал Слава, – время не ждет, – и первым направился к деревянным скамейкам в тени.

– Пошли, – согласился Пафнутьев и едва только приподнялся, бросил за спину, в бензиновое нутро багажника сигарету. И в ту же секунду, в тот же момент рванулся к обрыву и тут же упал плашмя наземь. Когда взрывная волна и пламя пронеслись над ним, Пафнутьев вскочил и, не раздумывая, не оглядываясь, бросился с откоса вниз, даже не представляя, что его там ждет. Высота откоса оказалась метров пятьдесят, но он не был отвесным. Да, на нем невозможно было задержаться, но свободного падения тоже не произошло. Пафнутьев попросту безостановочно катился вниз, стараясь прикрыть голову от ударов о камни.