Текст книги "Приключения 1977"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Анатолий Безуглов,Федор Шахмагонов,Александр Иванов,Сергей Наумов,Евгений Зотов,Владимир Чванов,Лев Василевский,Гавриил Петросян,Геннадий Семар,Михаил Божаткин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Мне нет нужды по пунктам перечислять здесь ее положения. Это довольно обширный документ, я только остановлюсь на том, что безусловно принял, делая все же скидку на то, что не все записанное в программах претворяется в жизнь. Прежде всего меня устраивало, что наш союз имеет надпартийную окраску.

Тогда мой слух ласкало слово «народный». Я еще не знал, как умеют спекулировать этим словом те, кто никогда не собирался защищать интересы народа.

Устраивало меня и провозглашение свободы коммерческой деятельности.

Эпидемия приобретательства разгоралась, пожирая в своем пламени все иные страсти и стремления. Она подхлестывала людей, с каждым годом рынок манил все большим и большим разнообразием товаров. И все они казались совершенно необходимыми для жизни.

На следствии мне был задан вопрос: «Когда вы были завербованы в НТС для антисоветской деятельности?»

На вопрос следователя я должен был ответить кратко и точно. И я ответил, что считаю себя завербованным для антисоветской деятельности с того дня, когда дал согласие учиться в Институте по изучению СССР в Бад-Гомбурге. Тогда я подписал более серьезные обязательства, чем при вступлении в НТС, и эти обязательства, как мне известно, не были уничтожены. Но я думаю, что это случилось много раньше, с той, наверное, поры, когда я, как и Марта, пали жертвой эпидемии приобретательства, когда мы захотели иметь больше, чем нужно для неизвращенных человеческих потребностей.

Состоялась третья встреча с обворожительным Виктором Михайловичем. На этот раз он передал меня под опеку того самого человека, который выступал на совещании членов нашего союза и говорил о близкой революции в России. Представили мне его как Сергея Сергеевича. Замечу, что у всех моих наставников по НТС было по нескольку фамилий и имен. Узнал, кто они такие, я позже, на следствии, когда мне предъявили фотографии для опознания.

Сергей Сергеевич был уже немолод. Под глазами нездоровые мешки, небрежен в одежде, его манера держаться резко отличалась от манеры моего первого наставника.

Разговор начал Виктор Михайлович. Он представил меня, рассказал, с какой увлеченностью я учился. Здесь он не преувеличивал. Я действительно занимался усердно и во многом успел.

Разговор происходил в служебном кабинете Виктора Михайловича во Франкфурте-на-Майне.

– У вас не пропала жажда коммерческой деятельности? – спросил Виктор Михайлович.

– Пока я не вижу чего-то равного по интересу, – ответил я.

– Вот видите! – воскликнул Виктор Михайлович. – Он изъясняется как интеллигентный человек. Усложнены обороты речи, безупречная дикция!

Сергей Сергеевич упорно смотрел на меня из-под мохнатых бровей.

– Хм! – промычал он неопределенно.

– Я говорил уже Плошкину, что коммерция – это почти искусство, она требует таланта! Но должен отметить, что сегодня он ближе к осуществлению своего желания, чем два года назад. Успехи налицо. Он русский, и, стало быть, знание советской действительности ему может помочь в его будущих занятиях коммерцией. Он изъявил желание учиться в Бад-Гомбурге…

Сергей Сергеевич продолжал бесцеремонно меня разглядывать.

– Я все знаю, – проговорил он наконец низким, прокуренным голосом. – Одного не знаю… За что Сергей Тимофеевич ненавидит большевиков? Советскую власть? Что она лично тебе худого сделала?

– А разве обязательно лично? – спросил я.

– Тогда нечем питаться ненависти! – отпарировал он. – Я не очень уверен, – сказал он, обращаясь к Виктору Михайловичу, – что нам следует Сергея Тимофеевича зачислять в наш институт! Он здесь хорошо устроен, а мы должны позаботиться прежде всего о тех, кто плохо устроен.

Сергей Сергеевич сделал рукой прощальный жест и вышел. Виктор Михайлович сокрушенно покачал головой.

– Видите, Сережа, как все непросто в нашей жизни. Не смею вам давать какие-либо рекомендации. Он прав, мой друг! Я человек академического склада, он практик… В тридцатых годах, когда Советская Россия была терра инкогнита для Запада, когда не было потока туристов ни туда, ни оттуда, он сумел нелегально перебраться через границу. Туда и обратно!

Виктор Михайлович зажмурился и сделал паузу.

– Его имя легендарно в нашем движении… Как теперь поправить дело, ума не приложу! Но вам очень хотелось бы у нас учиться?

Я кивнул.

Виктор Михайлович вышел из-за стола и сел в кресло напротив меня, в котором перед этим сидел Сергей Сергеевич.

– Понимаете ли, дорогой мой друг Сережа! Нельзя стать специалистом по Советской России, не побывав там, не пожив среди советских людей, не ощутив той действительности… Чтобы стать настоящим специалистом по Советской России, надо ехать в Россию и пожить там. А это стоит больших денег. И если мы тратим на наших людей деньги, то мы не должны забывать и о главной цели: о подготовке революции в России. Каждый наш человек там – это гнездо революции. Это молекула, которая перестраивает тело клетки, а организм общества, так же как и живой организм, состоит из клеток. И если мы перестроим клетки с помощью наших молекул, есть надежда переделать и весь организм. Быть может, безболезненным и тихим путем перерождения, без революционного взрыва. Ради этого мы и существуем… Готовы ли вы, Сережа, потратить несколько лет своей жизни на поездку в Советский Союз? О! Эти годы не пройдут даром! Работа будет оплачена значительно выше, чем любая ваша коммерческая деятельность. На счет вашей милой супруги или на ваш счет, как вы этого пожелаете, будут переводиться деньги за каждый день вашего пребывания там! Вы вернетесь, и перед вами широкое поле деятельности. Вы бесценный специалист для любой европейской торговой фирмы или даже государственного учреждения. Вы бесценный человек и для нас. Мы старики, нам нужна смена в союзе, вы молоды, вы способный и даровитый человек, вы имеете все шансы возглавить нашу организацию… Я не сравниваю вас с обычным нашим контингентом. Не буду скрывать: многие идут к нам из-за материальной нужды. Мы их принимаем, это наш долг, но, кроме долга, что-то должно быть в душе. Поэтому я к вам привязался… Вы не из-за бренного металла пришли к нам, в вас я чувствую идею, а идею я всегда ставлю превыше всего! Но решить вы это должны сейчас, Сережа, и Марта об этом знать ничего не должна… На подготовку уйдут годы, но конечный итог должен быть вам известен!

VI

Бад-Гомбург, улица Кайзер Фридрих Променаде, 57–59. Длинное кирпичное здание барачного типа в глубине двора. На воротах вывеска «Шелл-гараж». Это для конспирации. В этих больших американских бараках, сооруженных для рабочих, которые вели строительство военных объектов, размещен Институт изучения СССР. Никаких сомнений не было, я знал, что переступаю порог разведывательной школы. И меня это не пугало, я увидел возможность найти себя в этой жизни.

Подъем в семь утра. Зарядка, холодный душ. В десять начало занятий. Группы небольшие. Преподаватели, знающие свое дело. И так до двух часов дня. Затем спартанский обед. Рацион, продуманный врачом, час сна, и с четырех часов до семи вечера опять занятия в аудиториях. Вечером библиотека или кинозал, где демонстрируют фильмы со всего мира и учебные фильмы, нужные для нашей подготовки. В двадцать три часа – отбой. Спать, чтобы набраться сил на следующий день, столь же напряженный.

Обучение принимало иной раз и чисто индивидуальный характер. Так, например, узнав, что я родом из Нижней Вырки, мой учитель отыскал историю моей деревни, просветил меня относительно демидовских заводов, рассказал о восстании Болотникова.

– Надо быть интересным собеседником, чтобы перед тобой раскрывались люди… Ты должен узнать все от человека, с которым ты встретился. Но чтобы взять, надо и дать! А что дать? Надо так давать, чтобы он, по видимости, получил от тебя многое, а на самом деле лишь общие места. Но и общие места могут быть интересны, человек втянется в разговор и захочет взамен рассказать равноценное. Вот тут и он раскроется.

Изучали мы и новейшую историю СССР: нам читали курс по нэпу, по первым пятилеткам; мы изучали главные образцы достижений советской техники. Словом, мы должны были органично влиться в советское общество. Нас обучали водить автомашины советского и иностранного производства, мотоциклы, тракторы, учили езде верхом, стрельбе из советского оружия.

Когда было покончено с общим политическим курсом, начались чисто разведывательные дисциплины: конспирация, правила поведения на нелегальном положении, умение выбрать конспиративную квартиру, место встречи, разработка алиби. Все мы были скрыты под кличками, никто не знал биографии друг друга, не знал, кто где родился, как попал на чужую землю. Мы могли унести в памяти лишь портрет своего коллеги.

Потом началась «оперативка», то есть способы распространения пропагандистской нелегальной литературы, размножение ее на печатающих аппаратах, составление листовок, методы их распространения.

Если бы Марта вмешалась, отстаивая свои прежние разумные убеждения, она поколебала бы меня, но ее тоже вовлекли в дело, которое тешило ее тщеславие и рождало надежды разбогатеть.

В одном из морских портов наш союз открыл специальный магазинчик с широким ассортиментом товаров. Товары советским морякам продавали по заниженным ценам. Магазин был записан на имя Марты, и все доходы от торговли поступали на ее счет. А доходы могли быть только при дотации могущественного капитала. В этом магазинчике многие из наших «студентов» проходили практику по пропаганде среди советских людей. Магазин приманивал моряков своими ценами. Наши «студенты» пытались завести нужные знакомства, иногда даже пытались уговорить кого-либо из моряков не возвращаться на Родину. Марте это нравилось. Она считала, что сделалась заметной фигурой, а главное, вошла в большую коммерцию.

«Институт», а точнее, разведшколу, я закончил с отличием. Меня вызвал к себе Сергей Сергеевич.

– Не знаю, как с ненавистью, – начал он, по-прежнему, как и в первый раз, хмуро глядя на меня. – Успехи есть, а с ненавистью не знаю… Ладно. Оставим это до поры. Когда приедешь в Советский Союз, увидишь своими глазами, ненависть проснется! Ты готов к поездке?

Я коротко, почти по-военному ответил;

– Готов!

Сергей Сергеевич рассмеялся. Смеялся долго, у него на глазах проступили слезы.

– Готов! Какой ты быстрый! Зачем же мы на тебя время и деньги тратили? От какого-никакого, но от дела оторвали! Ты же на второй день попадешь в лапы КГБ. Даже милиция тебя живенько расшифрует! Вот теперь ты только готов к настоящей подготовке. И будет она длиться столько, сколько нужно. Ты поедешь учиться в настоящую разведывательную школу. В ней готовят не любителей разбрасывать листовки, готовят кадровых разведчиков…

Сергей Сергеевич испытующе взглянул на меня.

Как я понял, Сергея Сергеевича беспокоило, не восстану ли я против открытой службы разведке, потому он и вглядывался в меня, пытаясь прочесть мои мысли, потому, вероятно, и потянуло его на необычную откровенность.

– Ты молодец, что не косишь глазами. Реалистическое воспитание сказывается. В ненависть твою я сейчас не поверю. Реальным вещам надо смотреть в глаза. Содержать наш союз не на что. Не на мои и не на твои капиталы он существует. Кто платит, тот имеет право получать товар. Это тебе ясно?

– Догадывался, – ответил я.

– Вот, вот… Хорошо, что догадливый. Деньги нам дает Центральное разведывательное управление. Они дают нам деньги, а мы даем им кадры… Будешь работать на нас и на них. Цель единая.

Я ответил, что все это понимаю и постараюсь выполнить задачи, поставленные передо мной.

– Вот и хорошо! – одобрил Сергей Сергеевич.

Он встал, потеплел его взгляд, растаяло в глазах недоверие. Положил тяжелую руку мне на плечо и закончил наш разговор дружеским советом:

– Я, милый, не идеалист, а практик… Вовсе неважно, на кого работать! Важно, чтобы тебе было хорошо!

Так как же я должен был ответить на вопрос следователя, когда он спросил меня: на кого я работал? Я ответил:

– Да, я вполне сознательно связал две задачи: работать на ЦРУ и вести по заданию НТС на территории СССР пропагандистскую работу на разложение советского общества!

Но следователя мой ответ не удовлетворил.

– Давайте все же уточним, – поставил он вновь вопрос. – Кто вам платил деньги?

– В конечном счете американская разведка… – ответил я.

– Это правильно. Кто вас окончательно подготовил к работе на советской территории?

– Американская разведшкола…

– Кто осуществил ваш заброс в Советский Союз?

– Американские военные власти.

– Так на кого же вы работали?

А вот на последний вопрос мне и не хотелось отвечать, хотя ответ напрашивался сам собой. Но он уничтожал начисто целую полосу моей жизни, моих надежд, моей веры… Но вопрос поставлен. Мне ничего не оставалось, как признать, что работал я на американскую разведку.

VII

Меня привезли в американскую разведшколу. Здесь не оставалось места для лирики. И я сразу почувствовал, что там, в Бад-Гомбурге, занимались мы предварительной тренировкой, готовясь к тому, чтобы не сломал нас настоящий режим работы. Учителями у нас здесь были кадровые офицеры разведки. Нас обрядили в военную форму, в школе был введен военный порядок. Мы считались военнослужащими со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Программа была напряженной. Мы изучали радиодело, работу с радиопередатчиками, методику ухода от пеленга, радиокоды и шифровку, способы подделки различных документов, способы сбора разведывательной информации и ее передачи.

Группа, с которой готовили меня к забросу, состояла из трех человек.

Мы друг друга знали лишь по кличкам. Меня окрестили Владимиром, мои товарищи были Михаил и Сергей. Мое имя отдали другому.

Михаил был старше меня. В сорок втором году он был призван в армию, в первом же бою сдался в плен. Почему он не вернулся в сорок пятом году на родину, можно только догадываться.

Напарники мои не вызывали у меня ни симпатий, ни доверия. Их движущей силой был страх. Они боялись вернуться на родину, боялись отказаться от задания, бедствовали до поступления в разведшколу. Один работал чернорабочим в Марокко, другой приехал из Бразилии, где погибал в оловянных рудниках. Трусость была главной чертой и того и другого. Я понимал: если хотя бы один из них попадется в России, он выдаст меня, не раздумывая.

Итак, подготовка к забросу была наконец завершена.

Нас щедро снабдили всем необходимым. Выдали нам по шесть тысяч рублей в советских денежных знаках. Для особых нужд каждый из нас получил по шестьдесят золотых десятирублевок царской чеканки. Эти средства давались нам только для начала. Нам были вручены радиопередатчик, шифроблокноты и различные документы.

Мне был сделан паспорт на имя Владимира Петровича Кудеярова, уроженца деревни Нижняя Вырка Калужской области. Но меня предупредили, чтобы я на этот паспорт особо не полагался, а искал подлинный паспорт живого человека.

Под какими именами и фамилиями сбрасывали моих товарищей, я не знал, как и они не знали, что я превратился в Кудеярова. Для нашего общения остались клички.

Каждый получил по бесшумному пистолету и по ампуле с ядом.

И я заметался. Сомнений в правильности выбора у меня не было. Я был уверен, что смогу выполнить все задания, что найду нужных людей, завяжу связи и вернусь назад. Но я не хотел связывать свою судьбу со своими спутниками. Не верил я им!

Мы тщательно изучали район выброски по очень подробной карте. Кругом леса, болота. Далекий пеший путь. Стоит оторваться от спутников, и они меня никогда не найдут. А большего мне и не нужно. А когда я устроюсь, то и отказаться от встреч с ними не составит сложности. Увидят мою работу – смирятся. У каждого из нас были свои выходы на связь с центром.

Виктор Михайлович растрогался и прослезился при прощании.

– Я уверен, когда вернешься, ты у нас станешь живой легендой.

Мне было приятно услышать эту фразу.

Сергей Сергеевич был суров и сдержан.

– Не знаю, – говорил он. – Не знаю, как у тебя с ненавистью, Сергей Тимофеевич. И боюсь. Расслабишься – попадешь тут же им в руки. Но пощады от советского правосудия не жди. Там его нет. Большевики за все свои деяния давно заслужили атомный яд. Ты думаешь, они не заслужили такой кары?

Сначала самолет взял круто курс на юг. Под крылом возникло море. Сели на острове в Средиземном море, на военной базе. Из самолета не выходили.

Затем ночной перелет. Опять посадка. Заменили самолет. Таких самолетов мы не видели до той поры. В его конструкции были какие-то неожиданные особенности. Сопровождающий нас офицер объяснил на очень плохом немецком языке, что над границей мотор будет выключен и самолет полетит как планер. Потом опять будет включен, и мы проникнем в глубь советской территории.

Несколько дней ждали погоды. Но не летной, солнечной погоды, а дождя и тумана.

Но вот и настала последняя ночь нашей жизни в этом мире. Самолет разбежался по бетонной дорожке и оторвался от земли.

Сначала мы шли на огромной высоте. Заложило уши, голову сдавила нестерпимая боль. Потом стало легче. Сопровождающий офицер следил за полетом по карте.

Мой прыжок – последний.

Сначала Сергей, за ним Михаил и я. Прыжки с точно рассчитанными интервалами.

Замолк мотор. Началось планирование. Оно длилось бесконечно долго. Самый напряженный момент. Засекут радары или нет? От этого зависела наша судьба. Но узнать, замечен ли наш перелет, нам не дано. Наконец опять заработал мотор, самолет шел, не набирая высоты.

– Близко! – предупредил нас офицер.

Через несколько минут команда:

– Первый!

Сергей вошел в отсек для катапультирования. Толчок. В отсек вошел Михаил, я стоял за ним. Толчок. Офицер положил тяжелую руку мне на плечо. Моя очередь.

Я показал ему на часы. Офицер тоже показал мне на часы. Я начал втолковывать на немецком языке, что мое время не пришло. Офицер удивился, открыл планшет и посмотрел на расписание. Показал мне свою запись. Я начал его уверять, что мой прыжок должен быть через несколько минут. Офицер совал мне карту, но я ему показал свою карту с отметкой, которую я нанес сам перед полетом. Из кабины пилота вышел штурман.

Он по-английски спросил офицера, почему я не прыгаю. Я тут же начал объяснять штурману, что я не должен здесь прыгать, указал ему свою отметку на карте. Штурман схватил мою карту и побежал к пилоту. Самолет резко изменил курс. Я выиграл! Они растерялись, подумали, что в штабе произошла путаница, и поверили мне. Место я выбрал не менее глухое, чем то, которое было назначено в центре.

Вышел штурман, отдал мне карту.

Офицер погрозил мне пальцем и уставился на часы.

Пришло и мое время. На этот раз я спокойно вошел в отсек, сел на катапульту. Толчок. Несколько секунд сумасшедшего полета во тьме, и парашют раскрылся. Свершилось. Я медленно опускался на землю.

Забегу вперед, ибо ко всей этой истории с прыжком и со всем, что последовало за этим, возвращаться позже будет трудновато.

Отрывался я от своих спутников, как я уже говорил выше, по наитию. И только. Из недоверия к ним. О том, что произошло на самом деле, я и предположить не мог.

Сергей и Михаил были взяты на рассвете, через два часа после приземления.

Потом следователь спросит меня:

– А скажите, Сергей Тимофеевич, почему вы не явились на свидание в Смоленск? Оно было назначено на два часа дня возле кинотеатра.

– Да, такое свидание было назначено… – ответил я. – И еще одно было назначено.

За меня закончил следователь:

– Есть такой городок Таруса…

Я спросил:

– Откуда вам известно, гражданин следователь, об этих свиданиях? Они не состоялись…

– Мы ждали вас там с вашими товарищами. Как только их задержали, они тут же объявили, что есть и третий. Назвали вас Владимиром… Фамилии они вашей не знали. Мы обыскали все в округе, ждали вас в местах условленных свиданий. Вы не пришли. Они сообщили вашим, что вы исчезли, и даже высказали опасение, что вы провалились…

– Они держали связь со штабом?

Я уже начал все понимать. Я получил несколько распоряжений из штаба установить связь с Сергеем и Михаилом. Назначались новые места встреч. Но я и на эти встречи не пошел…

Итак, я благополучно приземлился. Ночь. Лес.

Когда рассвело, определил свое местонахождение по карте. Я опустился в смоленских лесах. Набрел на заросшее озерко, нашел камни, положил их в мешок с парашютом и все это закинул далеко в воду.

Теперь согласно инструкции я должен был выйти в эфир и сообщить по рации о благополучном приземлении. Но я решил нарушить инструкцию, опасаясь, что мою передачу запеленгуют.

Местом моего назначения было Подмосковье.

Но надо ли торопиться?

Я находился километрах в ста от своих спутников, стало быть, в относительной безопасности. Двое или трое суток я мог переждать, не появляясь в открытых местах.

Я решил взобраться на высокий разлапистый дуб, что стоял, раздвинув березы и клены. Я устроился в густой кроне, соорудил что-то похожее на помост и затаился. Мне видны были озеро, тропка к озеру и недалекая лесная дорога, примятая тележными колесами.

Часов в десять утра на дороге показались двое босоногих мальчишек в темных рубашках. Они подошли к озеру с противоположной стороны. Свистом выгнали из камышей селезня, который, возмущенно крякнув в воздухе, уселся на моей стороне в камышах. Из-под куста мальчишки достали самодельные удочки.

Ночь была дождливой, но на рассвете небо провянуло, а позже взошло солнце, пробиваясь сквозь разрывы редеющих облаков.

У мальчишек бойко клевало. Они то и дело выхватывали из воды карасей размером с мужскую ладонь. В нашей Вырке на большом озере далеко не всегда бывал у мальчишек столь удачный улов.

То, что с годами заплыло, растаяло, вдруг ожило, я смотрел на них и вспоминал наше озеро, нашу неширокую речушку.

Они наловили рыбы, насадили карасей на прутья и ушли.

В полдень я заметил дым. Поднялся выше по веткам, разглядел крыши деревни и дым над трубами.

Сверился с картой. И вот сюрприз. На карте, на которой должны были быть отмечены не только все деревни, но даже и отдельные домики, этой деревни не было. Я спустился вниз, улегся на помосте и решил ждать и наблюдать и задремал.

Проснулся сразу и никак не мог понять, что же меня испугало.

Под тяжелыми шагами хлюпала вода, ломались сухие ветки, шуршал камыш. Глаза привыкли к темноте, ко в тумане я не мог различить: зверь ломится сквозь камыш или человек. И тут раздалось покашливание. Человек! Я сжимал до онемения пальцев рукоятку пистолета. Опять шаги. Человек удалился, чавкая сапогами в прибрежной трясине. По звуку я определил, что он обошел озеро и остановился на другом берегу. Раздались удары топорка. Хруст заломленного дерева.

Так это охотник делает шалаш! Что же он так шумит?

Охотник затих. Я задремал. Проснулся от предрассветного холода. Туман поднялся к макушкам деревьев, открыв водную гладь.

Быстро редела тьма. Оглушительно захлопали в камышах крылья, и мой вчерашний знакомец, кряковый селезень, взвился над водой. Грянул выстрел. Я видел, как селезень подскочил свечой, уходя от смертельного заряда, и плавно, беззвучно спланировал к камышам. Но в камыши не опустился, а резко взмыл вверх и вильнул в лес между двумя березками.

Охотник не видел, как селезень дал свечку. Он вылез из шалаша и забрел в воду. Из камыша с треском поднимались одна за другой кряковые, снялся весь выводок. Охотник громко выругался и поплыл, раздвигая кувшинки.

Он плыл к моему берегу. Это уже опасно, где-то там мешок с парашютом. Если охотник встанет, он может нащупать мешок ногами.

Плыл он медленно, оглядываясь по сторонам, искал подбитого селезня. Я прицелился, провожая мушкой его голову.

Охотник приближался. Я решил, если он минует островок с лилиями, выстрелю.

Вот он сравнялся с краем белых лилий. Надо стрелять. Но он плыл. Пока он плыл, не страшно. Все ближе. Видно, не хочет ступать на дно, вязнуть в тине. И вот он вышел на берег в чем мать родила. Молодой парень лет двадцати двух. Окинул взглядом озеро и выругался, потом обошел озеро бережком, оделся в шалаше и вышел на открытое место. Сам себе охоту испортил, распугал дичь, дурак. Он остановился шагах в пятидесяти от меня.

Я не мог промахнуться. Спокойно подвел ему под левую, лопатку мушку. Выстрел, и я имел бы одежду охотника, да и паспорт без липовых печатей и подписей. Озеро надежно скрыло бы тело охотника, не скоро, наверное, и хватились бы.

– Почему же вы не стреляли? – спросил меня следователь. – Не хотели иметь за собой убийство?

– Охотника все-таки хватились бы! Нашли бы и мешок с парашютом. Из осторожности не выстрелил. Все равно по его паспорту жить не смог бы… Да и был ли у него паспорт на охоте?

В сумерках я спустился с дуба, зашел в чащу, зарыл под корнями осины рацию, золотые монеты, шифроблокноты, оставил при себе лишь средства тайнописи. Сделал затесы на дереве и пошел.

Пошел лесом по компасу, взяв направление к железной дороге.

Одежда моя была тщательно продумана моими наставниками. Все на мне, кроме пистолета и ампулы с ядом, было советского производства.

Простенький, поношенный пиджак, кепка не первой свежести и старые брюки. По документам я был шофер, командированный из Архангельской области в город Смоленск, – Кудеяров Владимир Петрович.

Имелся у меня еще паспорт на Сергея Тимофеевича Плошкина. Он был мне нужен только для поездки на Нижнюю Вырку.

Я шел всю ночь. К утру вышел к станции, взял билет до Москвы и сел в поезд Смоленск – Москва, в общий вагон.

Я приглядывался к пассажирам. И должен отметить, что наставники мои переусердствовали. Я был плохо одет. Бедновато! Мой костюм больше подходил для работы, чем для командировки. Мне было неловко за потертые брюки, потерявший форму пиджак и за излишне простенькую клетчатую рубашку.

Я решил, что в Москву в таком виде ехать нельзя. Сошел в Можайске, чтобы переодеться.

В одном магазинчике я купил чемодан и недорогой, советского пошива костюм. Рубашки купил в другом магазине. Хорошо, что обувь продавалась отдельно. Купил полуботинки и плащ. Отметил для себя, что пошива он был местного, стояла на нем марка Верейской швейной фабрики.

Свое старье выбросил на пустынной свалке.

От города до Минского шоссе несколько километров. Я пообедал в привокзальном ресторане и пошел к шоссе.

Итак, полдня на людях, и никаких недоразумений. Было отчего приободриться.

В небольшом кустарнике я расстелил карту и посмотрел, куда же мне ехать, какой назвать пункт под Москвой.

Нашел Лесной Городок. Вот и хорошо! Придорожный поселок не вызовет недоумений.

Вышел на шоссе и… похолодел! На перекрестке стоял мотоцикл и рядом милиционер. Почему он здесь стоит, кого высматривает? Не меня ли? Теперь-то я знаю, что на этом пересечении подвижной пост ГАИ. Но в ту минуту сердце у меня упало, а рука машинально поползла к тому месту, где на лямке должен был висеть пистолет. Вспомнил: сам же спрятал пистолет в чемодан. Я прошел километра три и остановился. Мчались пассажирские автобусы высшего класса. Автобусное сообщение между городами – так я это понял. Тянулись старенькие грузовые машины, изредка проносились мимо легковые.

Я несколько раз поднимал руку, но безуспешно. На взгорке возник силуэт большегрузной машины. Через секунду я разглядел, что это был тягач для фургонов фирмы «мерседес». Я даже руки не поднял. Решил, что это рейс из ФРГ. Но машина замедлила ход. Не доезжая до меня полсотни шагов, остановилась, подрулила к обочине.

Номера на машине советские.

Я подошел к машине. Шофер стоял в раздумье.

– Здравствуйте, – сказал я. – Не в Москву путь держите?

– Здравствуйте, – ответил шофер. – В Москву и за Москву… Да вот не приехал ли совсем!

Он был явно расстроен и, как мне показалось, не знал, к чему подступиться. В помощники я пока не напрашивался. Остановился рядом, поставил на землю чемоданчик.

– Если для вас незатруднительно, прихватите меня до Лесного Городка. Это на шоссе, не доезжая Москвы.

– Сам не знаю, поеду ли.

Пока он возился с мотором, я к нему внимательно приглядывался. Значилось в моих документах, что я шофер. И он шофер.

Это был человек лет тридцати пяти. Высокий и, пожалуй, тучноватый для своих лет, он был как бы отлит из чугуна. В каждом жесте его обнаруживалась недюжинная сила.

– Замучил меня этот «мерседес», – сказал он с досадой. – Отличный аппарат, да никто не знает мотора… И вот отказывает подкачка топлива…

Я уже догадался, в чем дело. Мерседесовские моторы мы достаточно подробно изучали. Знал я капризы компрессора.

Я скинул пиджак и засучил рукава белой нейлоновой рубашки.

– Погоди, браток! – остановил меня водитель.

Из-за сиденья он достал синий халат и подал мне.

Я надел халат и залез в мотор. Дело, в общем-то, пустяковое, но надо знать принцип регулировки. Я попросил нужный мне ключ. Водитель прогазовал пару раз – мотор заработал.

– А гляди-ка! Работает мотор ровно! Садись, поедем…

Мы тронулись в путь.

– Как тебя кличут? – спросил он меня.

– Владимир! – ответил я.

– Владимир. Тезки, выходит. Я тоже Владимир. А фамилия моя Соколов.

– Моя – Кудеяров!

– Хм! Разбойничек тебе, о каком в песнях поют, не сродни?

– Может быть, и сродни! Кто там в песнях-то родней считался!

Соколов засмеялся. Шутка моя ему понравилась.

– Чего же ты на шоссе оказался? – спросил он.

– Был у знакомого в Можайске, тут, неподалеку… Чего, думаю, на станцию идти… Здесь мне удобнее!

– А сейчас где баранку крутишь?

– На Севере! Надоело! Решил поближе к Москве перебраться, да вот не знаю как… Знакомый мой приглашал в Можайске работать. Потолковали, но пока не дотолковались…

– В Можайске нет больших автобаз… Или тебе все равно куда? На Севере на каких машинах работал?

– На лесовозах…

– И сколько вырабатывал?

– По-разному…

Иного не мог ответить. Мне сказали, что я могу назвать сто двадцать рублей. С этой суммы отмечены и взносы в моем профсоюзном билете, изготовленном на Тегерзее. А вдруг и здесь неувязка, вдруг и здесь ошибка, такая же, как с одеждой, как с картой, на которой оказалась необозначенной деревня!

– Ну не таись. На Север я не поеду, хлеб не перебью! Я на этих вот машинах иной раз до четырехсот рублей имею… Правда, одна беда! Сквозь командировки. Дома в редкий праздник бываю… Не веришь? Жена скоро откажется. Женат?

– Да нет, холост! – обрадовался я возможности перевести разговор с опасного для меня предмета.

Соколов взглянул на меня чуть с прищуром.

– Как это ты умудрился в наше время сохранить мужскую самостоятельность? Или в заключении был?

– В заключении не был, но на Севере давно…

– Завербовался?

Я почувствовал, как на лбу проступили у меня бисеринки пота. Простой разговор, обыденный, а какого он мне стоил напряжения! Что ни вопрос, скрытая неожиданность.

– Завербовался…

– Значит, с деньгами… – заметил Соколов. – Не спеши, оглядись! Можно хорошую работенку подобрать. Как у тебя с корешками?