Текст книги "Приключения 1977"
Автор книги: Виктор Пронин
Соавторы: Анатолий Безуглов,Федор Шахмагонов,Александр Иванов,Сергей Наумов,Евгений Зотов,Владимир Чванов,Лев Василевский,Гавриил Петросян,Геннадий Семар,Михаил Божаткин
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)
Моряки плавбатарей молча смотрели, как белогвардейские корабли все дальше и дальше отходят от Очакова, под защиту орудий дредноута. Молчали, но у каждого в глазах радость, и еще бы – отбили атаку.
А потом все принялись наводить порядок на своих кораблях: драили палубу, чистили орудия. Боцман «Защитника трудящихся» даже вытащил баночку краски и подмалевывал облупившиеся места.
Уборка продолжалась до самого вечера, а когда уже совсем стемнело, когда ночь затушевала и низкую насыпь Кинбурнской косы, и настороженный Очаков, свободные от вахты матросы собрались на носу плавбатареи и негромко пели старинные матросские песни. Была тут и «Раскинулось море широко…», и о тяжелой матросской доле, но больше всего нравилась песня о гибели красного моряка, который
Гордо глядел на врагов озверелых,
Не дал глаза завязать.
Федор Бакай и Потылица участия в пении не принимали. Они сидели в стороне, и Потылица, этот вечный балагур и насмешник, с грустью говорил:
– Я, Федя, очень к людям душой прикипаю, только вот не везет мне в дружбе. Была у меня краля, дружили… А предпочла приказчика. У него усы, у него пробор, у него шляпа «матчиш» и туфли «джимми», а у меня, кроме песен да тальянки, ничего. Или вот Колька Уюк. И жили по соседству, и во флот вместе призвали, и в учебных классах рядом были. А когда в прошлом году наши подошли к Севастополю, отказался идти со мной. «Посмотрю, – говорит, – что дальше будет». Вот и посмотрел, ушел их дредноут в Турцию под английским флагом. А теперь англичане опять отдали его белым. И сейчас, возможно, он посылает снаряды в меня, Ваську Потылицу, с которым клялся дружить на вечные времена…
– Он что, на «Воле»?
– На «Воле»…
– Как, говоришь, фамилия-то его?
– Уюк, Николай Уюк…
– Что-то не помню такого. Да ведь много там народа, чуть ли не две тысячи человек, разве всех узнаешь!
– А ты когда оттуда ушел?
– В декабре семнадцатого.
– Тогда мог и не знать, его примерно в это же время перевели на линкор, а до этого он вместе со мной на брандвахте служил…
Замолчали. А с бака доносилась песня… Федор ее и слышал, и не слышал – думал о своем.
Еще днем в сильный командирский бинокль он долго рассматривал дредноут, и не только оптика, но и воображение настолько приблизили корабль, что он угадывал мельчайшие детали вооружения, надстроек – детали, так хорошо ему известные: ведь он почти год своими ногами топтал палубу этого гиганта.
«Только так!..» – И, словно убеждая сам себя, сказал вслух:
– Надо!
– Что? – спросил Потылица.
– Так, ничего…
Встал, пошел в кубрик. Но в эту ночь он почти не спал и сразу же после подъема обратился к Чернышеву:
– Товарищ краском, разрешите сойти на берег?
– Что, опять в Николаев?
– Нет, товарищ командир, одна мысль у меня появилась…
– Хорошая мысля обычно приходит опосля, – вставил Потылица.
В другое время Федор ответил бы как следует, а тут даже и внимания не обратил.
– Нужно мне командира крепости товарища Сладкова повидать.
Чернышев внимательно взглянул на Бакая.
– Что-то серьезное?
– Да.
Что ж, Бакай – один из лучших военморов на батарее, во всем примерный воин, слов на ветер не бросает. Стало быть, и сейчас что-то стоящее удумал. И разрешил.
…А в штабе работа идет своим чередом. В кабинет Сладкова то и дело заходят командиры, моряки, гражданские люди в полувоенной форме – члены Очаковского ревкома, как догадался Бакай.
Наконец дошла очередь и до него.
И только он переступил порог кабинета, как за окном огнем и дымом вздыбилась земля, окна захлестнула густая коричневая мгла, и тут же грохот, да даже не грохот, а какой-то воющий гул не только оглушил, но и как будто физически сдавил. И в этом гуле тоненько прозвучал звон разбитого стекла.
Потом все стихло. В наступившем безмолвии стало слышно, как потрескивает, оседая, крыша, падают с потолка кусочки штукатурки, а за окнами – камни и комья земли. И постепенно сухая муть заволокла комнату.
– Фу, черт! Совсем рядом… – выругался Сладков. – Еще и стекла повылетали. Где их сейчас возьмешь? Придется фанерой забивать. И пылища не продохнешь, – сетовал Иван Давыдович. Он начал было стряхивать пыль с бумаг, сдувать со стола, но вдруг закашлялся, тяжело, с надрывом.
А известковая пыль облаком плавала в кабинете, скрипела на зубах; от нее першило в горле, щипало в глазах.
– Здоровая ямина! – сказал Сладков, выглянув в окно.
Рядом с домом краснела вывороченной глиной такая огромная воронка, что в ней, пожалуй, могло бы поместиться все здание.
– Ну так что вы хотели?
– Я, товарищ комкреп, хочу пробраться туда, – кивнул головой Бакай на синеющее вдали, за крышами, море.
– Куда – туда?
– На ту сторону…
– Это что же, свою княжну разыскивать, что ли? – нахмурился командир крепости, и в серых глазах его вспыхнули недобрые огоньки.
– Да нет, что вы! Я думаю на «Волю»…
– На «Волю»?!
Сладков стремительно пересек кабинет, выглянул в коридор. Крикнул:
– Комиссар! Комиссар, зайди-ка сюда!..
Следом за Сладковым в кабинет вошел комиссар крепости Нефедьев, широкоплечий, коренастый моряк в обычном матросском костюме и в командирской фуражке.
– У вас тут все в порядке? – с порога спросил он, оглядывая кабинет.
– Какое! Стекла повылетали и вон, – показал Сладков на змеящиеся трещины на потолке и стенах. – Да ладно, об этом потом. Ты вот послушай, что он говорит, – кивнул Сладков на Бакая.
Нефедьев сдул со стула пыль, сел, вытащил трубку, набил ее самосадом, поднес зажженную спичку и только тогда спросил Сладкова:
– Можно?
– Кури, чего уж там!.. – махнул Сладков рукой и снова закашлялся.
Нефедьев закурил, в трубке затрещало, словно там началась перестрелка.
– Ну, что у вас?
– Хочу пробраться на «Волю», – повторил Федор.
– Хм!.. – Нефедьев так затянулся, что из трубки посыпались искры. – Зачем?
– Раз есть корабль, то должны быть на нем и моряки, а раз есть моряки, должны быть и революционеры. Нельзя же допустить, чтобы они по своим стреляли!
– Так!.. – И из трубки комиссара снова посыпались искры. – А известно тебе, что команда на дредноуте сплошь укомплектована морскими и сухопутными офицерами, а также воспитанниками белогвардейского морского училища и добровольцами-гимназистами?
Федор задумался, потом покачал головой.
– Нет, одним им с таким кораблем не справиться. Должны быть и моряки. Настоящие моряки…
– Допустим. Ну а как ты, думаешь туда перебраться? На шлюпке и «дяденька, возьмите»?
– Так не получится… Нужно в Севастополь сначала, а там… Там видно будет.
Нефедьев и Сладков переглянулись.
– Вообще-то, товарищ комиссар, мысль дельная, – сказал Сладков.
– Дельная-то дельная, но ты же знаешь… – И, не договорив, комиссар усиленно задымил трубкой.
– Расскажи-ка ты, брат, о себе поподробнее…
«Не доверяют», – мелькнула мысль у Бакая, и, словно угадав ее, Нефедьев добавил:
– Не для проверки, а чтобы знать, на что ты способен.
– Ничего такого в моей биографии нет… Родился в Николаеве. Отец был кузнецом на судостроительном, в одиннадцать лет и я туда же пошел. Нагревальщиком заклепок. В пятом-то году я еще несмышленышем был, однако и тогда мне доверяли листовки на заборах наклеивать. Ну а в двенадцатом меня арестовали.
– За что?
– Листовки распространял, в первомайской демонстрации участвовал. Семь месяцев в «мучилище» просидел – так в Николаеве каторжную тюрьму называли… Понимаете, здание-то строилось для морского училища, но а потом его в тюрьму переоборудовали. Вот старое название – училище – и переиначили…
– Здорово. Самая суть схвачена… Ну-ну?
– Семь месяцев просидел, а потом градоначальник вице-адмирал Мязговский позаботился о моем здоровье и в административном порядке выслал на три года в Архангельскую губернию наслаждаться природой. Вернулся уже во время войны, снова стал работать на заводе. В шестнадцатом мобилизовали…
– Так завод-то оборонный?
– Участвовал в антивоенной забастовке, ну и… Попал на линкор «Императрица Мария», а после на «Волю». В семнадцатом ходил с Драчуком[2]2
В. Е. Драчук – матрос-большевик, руководитель отряда кораблей, вышедших из Севастополя в Ростов-на-Дону для подавления контрреволюционного выступления генерала Каледина,
[Закрыть] в Ростов, в восемнадцатом – с Федько в Николаев на немцев. После потопления флота в Новороссийске подался с братвой в Астрахань, оттуда попал под Царицын, в девятнадцатом был в Верхне-Донской флотилии, затем в сорок первой дивизии. И вот здесь…
– Милый мой, да ты и на палубу «Воли» ступить не успеешь, тебя сразу же шлепнут как большевистского агента, – сказал Сладков.
– Понимаете… Ну, в общем, там не знают, что я большевик… До революции я не успел в партию вступить, на «Воле» ж большевистской организации не было. Там я дружил с Володькой Шмаковым, который считал себя «диким» анархистом. Вот и я за такого же слыл… А большевиком я стал уже, в отряде Федько…
Сладков и Нефедьев переглянулись и без слов поняли друг друга – человек предлагает такое, над чем следует поразмыслить.
– Вот что, товарищ Бакай… Это просто так, с кондачка, решать нельзя. Иди обмозгуй все, как ты думаешь на корабль пробраться, а мы тоже… Покумекаем, посоветуемся…
– Ну как? – спросил Сладков, когда дверь за Федором закрылась.
– На верную смерть человек хочет идти, – выдохнул вместе с дымом Нефедьев.
– Смерти-то он не боится. Мне говорили, что он был на «Марии», когда этот дредноут взорвался, что в Ростове остался один с пулеметом прикрывать отступление отряда, а в Николаеве будто бы из-под расстрела убежал…
Помолчал.
– А прав он: где есть вымпел, там есть и моряки, а среди них всегда найдутся такие, которые остались верны делу революции. Надо только с особистами посоветоваться…
ТАЙНЫЕ ТРОПЫВообще-то Федор даже немного обиделся. Думалось, выскажет он свое предложение и товарищ Сладков – или кто там? – скажет с радостью: «Ну что ж, Федор Бакай, жми, сокрушай флот Врангеля!..» А не получилось… Он уже и забыл, скольким людям пришлось рассказывать свою биографию. Ему казалось, что обо всем, им прожитом, можно поведать минут за пятнадцать, а беседовали часами. Выспрашивали такое, о чем Федор уже и забыл.
Запомнился разговор с начальником особого отдела Северо-Западного района Черного моря ВЧК Фоминым.
– Значит, хочешь туда?
– Да.
– Сбежавшую княжну искать? – И в глазах Фомина мелькнула веселая искорка.
– Ну что вы, Федор Тимофеевич…
– Ладно, шучу. А о таком слышал? – протянул он лист.
Бумага серая, рыхлая, отпечатанные на машинке буквы едва виднелись – видать, это был далеко не первый экземпляр.
«Из опроса перебежчиков установлено, – начал читать Бакай, – что жизнь на судах белогвардейского флота представляется в следующем виде: на судах личный состав очень часто меняется, состоит главным образом из офицеров, кондукторов флота, учащихся и небольшого числа матросов. Например, на миноносце «Беспокойном» следующий состав: всего команды 120 человек, из них только 7 старых матросов. 15 сухопутных офицеров на должностях матросов, чины – от прапорщика до капитана, остальная команда из учащихся, казаков и солдат…»[3]3
Этот и приводимые далее документы – подлинные.
[Закрыть]
– Говорили мне об этом, – сказал, возвращая лист, Федор. – Только…
– Что?
– Не справиться им с кораблем.
– Как?
– Корабль – сложная штука, это вы знаете. К механизмам кого попало не поставишь… Вот тут говорится о «Беспокойном», так ведь он ни разу в море не появлялся…
– Ну а флотские офицеры, унтер-офицеры?
– На кораблях – кондуктора; унтер-офицеры только в боцманской команде, – поправил Федор. – Много ли их осталось? Ну, укомплектовали «Кагул», «Живой», «Жаркий», еще некоторые корабли… Нет, без специалистов не обойтись, – убежденно твердил Федор. – Вот хотя бы «Воля». У нее дюжина двенадцатидюймовок, три десятка таких, как на наших плавбатареях, а стреляют одной башней…
– Допустим. Ну а о таком слыхал? – протянул новый листок.
«Южные ведомости» сообщают, – стал читать Бакай. – В военно-морском суде разбиралось дело матросов Яценко и Гусева, обвинявшихся в том, что в период стоянки в Варне они покушались на захват тральщика с целью передать его большевикам… Оба приговорены к смертной казни. Приговор утвержден и приведен в исполнение».
– А вот еще…
«Как стало известно, на канонерской лодке «Грозный» все было подготовлено к тому, чтобы перевести ее к красным. Восстание подготовлял унтер-офицер Иванов, организацию выдал фельдфебель Виноградов. Было арестовано 60 человек, которые отправлены в Севастополь, судьба их неизвестна. Почти вся команда и комсостав «Грозного» заменены…»
– Это я даю не для того, чтобы запугать и устрашить, а показать, что они не спят и работать умеют… У нас тут много подобных данных…
Да на Федора эти трагические документы произвели неожиданное действие:
– А что я говорил? Есть настоящие моряки на кораблях!
И, протянув бумаги Фомину, встал по стойке «смирно».
– Разрешите мне отправиться на ту сторону! Выполню любое задание, можете не сомневаться!..
– Ну что ж…
И вот Федор снова в Очакове, шагает по едва угадываемой в темноте тропинке. Позади него комендант крепости Баранов, еще какие-то два человека; раньше он их никогда не видел. Впрочем, последние дни он вообще ни с кем не встречался, ему даже не разрешили побывать на плавбатарее, проститься с дружками.
Тропинка стала круто спускаться вниз, к лиману. Потянуло свежестью и крепким запахом гниющих водорослей.
К берегу приткнулся черный, едва видный на черной воде небольшой катер – в нем Федор сразу узнал посыльное судно «Дельфин».
«Значит, туда, – обрадовался он, и в то же время сердце сжалось, – а как-то там получится, удастся ли выполнить все, что задумал?..»
– Подняться на катер! – прогудел комендант, тщетно пытаясь умерить силу своего голоса, и вступил на трап.
Посыльным судном «Дельфин» стал только благодаря случайному стечению обстоятельств, а так – обычный портовый буксиришко. Удобств на нем никаких, скорость хода – восемь миль за девять суток, как говорили острословы в крепости. Но зато его старенькая паровая машина работает совершенно бесшумно, и командир его то ли обладает кошачьим зрением, то ли каким-то особым чутьем, но в любую темень, при любой погоде приводит судно точно в установленное место. Потому-то его и использовали для тайных операций, проводимых особым отделом штаба морского командования.
И команда уже привыкла к тому, что иногда, обычно в темные безлунные ночи, на буксире появляются молчаливые люди, всегда одетые в гражданское, по виду – мастеровые средней руки или безработные моряки коммерческого флота. И сопровождает их или сотрудник особого отдела Лопатнев, или комендант крепости Баранов, или неизвестно откуда взявшийся человек, которого все называли: «Товарищ Лука».
Высаживаются они, как правило, на Кинбурнской косе у Покровских хуторов, и что они делают потом, куда дальше лежит их путь, никто из моряков «Дельфина» не знал. Только догадывались, что люди уходят на «ту сторону», в тыл к врангелевцам.
Привыкли военморы «Дельфина» и ничему не удивляются. Вот боцман Мореквас уж на что хорошо знал Федора, а тут только взглянул на него мельком и все, будто и не видел раньше никогда.
Федор укрылся за ходовой рубкой от встречного ветра; лето летом, но ночная сырость пронизывает до костей. Его спутники, как он успел разглядеть, невысокий пожилой человек и парень, разместились на корме.
«А ведь они, – взглянул Федор на корму, – тоже, наверное, в Крым направляются. Хорошо бы вместе, все-таки чье-то плечо рядом».
«Дельфин» замедлил ход, потом и совсем остановился.
– Буду через час! – сказал Баранов в рубку. И к остальным: – Пошли!
Пожалуй, первый раз в жизни Федор идет вот так, налегке, безо всяких вещей. Тревожит – что-то будет впереди, но эту тревогу он сознательно загоняет поглубже. Да и в самом деле, о чем кручиниться? То, что к белым в тыл направляется? Так не один же он! Вот еще двое с ним, да, видать, и раньше ходили люди, недаром же комендант Баранов так уверенно шагает по сыпучим пескам Кинбурнской косы.
Впереди показались небольшие темные пятна.
«Покровские хутора», – догадался Федор.
– Ну, счастливо вам! – пожал каждому руку Баранов. – Это, – положил он руку на плечо своему спутнику, – наш товарищ, надежный. Он доставит куда надо…
Комендант повернул обратно, к «Дельфину», а остальные двинулись за проводником, прямо на юг, как определил по звездам Бакай.
«В Покровку, – подумал он. – Только оттуда можно выйти в море…»
– Товарищи, быстрее, – поторопил проводник, – сегодня нам надо выйти…
И путь до Покровки неблизкий, верст с десяток наберется, да и дорога – сыпучий песок. В нем вязнут, разъезжаются ноги, и кажется, что топчешься на одном месте. И один из спутников – старичок – стал отставать. Федор подошел, взял его под руку, чтобы помочь, но тот решительно освободил ее и прибавил шагу.
И вдруг кнутом стеганул громкий шепот проводника:
– Ложись!
Растянулись темные пятна на белом песке, затаились: укрыться негде – ни деревца, ни кустика. Только кое-где торчит жесткая, похожая на осоку трава.
Послышался приглушенный песком цокот копыт – разъезд. Неожиданно совсем рядом вспыхнул огонек – кто-то чиркнул спичкой. И сразу же окрик;
– Прекратить!
– Что такое?
– Смерти захотел? Они, брат, всегда начеку, шарахнут из шестидюймовки, тогда будет, что такое…
Федор обрадовался: боятся, сволочи.
А тот, что чиркнул спичкой, не унимался!
– На отвоеванной земле…
– На отвоеванной… На днях здесь был оставлен корректировочный пост, так потом и места не нашли, где он находился…
Черные силуэты конников на фоне звездного неба проплыли совсем рядом, и, когда дни скрылись, проводник вскочил первым:
– Поторапливайтесь, товарищи, как бы не опоздать…
Опять старичок начал отставать.
– Давайте я вам помогу… Или хотя бы котомку понесу…
Старичок упрямо замотал головой. Впрочем, котомку он вскоре отдал своему спутнику.
Начал уставать и Федор; судя по звездам, уже за полночь, значит, часа два тащатся по песку. Но вот прохладой потянуло, даже плеск волн донесся.
– А где же село? – спросил Федор проводника.
– Мы правее вышли… Тут камыши, как-то спокойнее…
И действительно, показалась темная линия камышей, а за ней более светлое, чем земля, море. Увидел его Федор – и усталости словно не бывало.
А проводник отыскал тропинку, пошел вперед, раздвигая камыши. Все гуськом за ним. Старичок последним.
«Надежно спрятана лодка», – подумал Бакай.
Вот и она.
– Помогите-ка! – сказал рыбак, упираясь в борт.
Общими усилиями потащили дубок – так в этих местах называют большие парусные лодки – по мели, и было слышно, как шуршит песок под килем. Мель тянулась долго, но вот дубок закачался на глубокой воде.
– Садитесь! – предложил рыбак и сразу же начал устанавливать мачту.
– Помочь? – спросил Федор.
– Давай парус поднимем…
Начали тянуть за веревку, и поползло вверх латаное-перелатаное полотнище. Сначала оно висело неподвижно, потом захлопало, словно крылья вспугнутой птицы, и вот набрало ветер. Дубок накренился и ходко пошел вперед, оставляя за собой мерцающий холодным огнем след от потревоженных ночесветок.
– Отдыхайте, товарищи!
Федору сначала показалось, что он не хочет спать, но легкое поскрипывание мачты, дробный стук мелкой волны о борт сразу же стали навевать дрему, да и усталость брала свое, и вскоре он провалился в глубокий сон. А спутники его еще раньше заснули. И остался бодрствующим только рыбак на корме. Придерживая румпель руля, он вел дубок вперед только одному ему известным курсом, определяя его только одному ему известным способом.
К ЧУЖИМ БЕРЕГАМПод утро стало прохладнее. А так как путешественники порядком вымокли, вытаскивая дубок на мелкое место и укрывая его камышом, то у каждого было на уме одно – согреться бы. И когда улеглись на разостланный на песке парус, то невольно прижались друг к другу да еще кое-как укрылись оставшимися концами брезента.
Но вот над камышами поднялось солнце, высохла роса на парусе и на песке. Пригревшись, все невольно задремали.
Солнце поднималось все выше и выше и начало ощутимо припекать. Первым встал с паруса старичок, за ним Алеша, начали искать место попрохладнее.
– Товарищи, нам надо затаиться, берег тут недалеко, а на нем частенько разъезды бывают, – предупредил рыбак.
– А где мы?
– На острове Долгом.
«Недалеко ушли», – подумал Федор, и как-то так получилось, что парень со старичком уселись вдвоем, а Федор очутился рядом с рыбаком.
Сейчас он смог его хорошо разглядеть. Невысокий, кряжистый и, видать, обладает недюжинной силой: бугры мускулов так и ходят под домотканой рубашкой. И лицо, и шея, и открытая грудь рыбака до черноты пропечены солнцем и солеными ветрами, только в углах глаз остались светлые, незагоревшие лучики от постоянного прищура, да волосы в отличие от кожи сильно выгорели и стали словно льняные. Выгоревшими казались и светло-голубые глаза.
Хотя Федор и знал, что этого делать не следует, но спросил:
– Как вас хоть звать-то?
– Семеном…
– Местный сам?
– Откуда же мне взяться? Конечно, местный. Чужой-то здесь уж очень заметен будет…
И добавил, помолчав:
– Да и заблудиться можно среди этих кутов, мелей и островков…
– Вы вокруг Тендры ходите? – поинтересовался Федор и как-то машинально приподнялся, чтобы посмотреть, а что же делается в заливе. И хотя рыбак тут же дернул его за пиджак со словами: «Садитесь!», но Федор успел заметить, что пробраться вокруг Тендры не очень-то просто. У оконечности косы стоит дредноут «Воля», близ затопленного броненосца «Чесма» – крейсер «Кагул», рядом с ним канонерская лодка, а ближе к Очакову застыли на неподвижной воде два трехтрубных миноносца – старые знакомые «Живой» и «Жаркий». Да и еще видны какие-то буксиры, шхуны, катера.
А солнце пекло все сильнее и сильнее. Высокая стена камыша не пропускала ни дуновения ветерка, ни прохлады моря. На небольшой песчаной поляне стало душно, все тело покрылось испариной, в горле пересохло, язык, казалось, распух, заполнил весь рот и стал шершавым.
Федор знал, что в баркасе есть анкерок – небольшой бочонок с водой, но он не хотел идти к нему – не удобно было прикасаться к воде без разрешения рыбака. И потом, кто знает, что предстоит впереди, – нужно держаться.
Почти сутки не ели; ночью не до того было, а днем, в парной духоте мысль о еде даже и не возникала. Но теперь жара спала, потянуло прохладой, от ветра зашелестели жесткие, словно вырезанные из железа, листья камыша. И когда Семен разложил на куске парусины зеленые пупырчатые огурцы, налитые огненным соком помидоры, круто просоленное серой солью сало, пластованную, с янтарными каплями жира рыбу, да еще зеленый лук, чеснок, укроп, молодую, по-видимому, вчера сваренную картошку, у Федора слюнки потекли.
– Присаживайтесь!.. Вот только хлеба у нас маловато. – И он развернул чистую тряпицу, в которую была завернута черствая горбушка. – Свой на наших песках плохо родит, обычно мы его в Одессе или Очакове на рыбу вымениваем, а теперь ни туда, ни туда хода нет…
Все быстро уселись вокруг разложенной снеди, присоединили к ней и свои запасы – хлеб, консервы, воблу – все, чем могло снабдить уходящих во вражеский тыл командование крепости. Рыбак почему-то улыбнулся.
– Вы чего? – невольно спросил Федор.
– Да смотрю, только вот по этому, – кивнул он на провизию, – можно определить, кто вы такие… Хлеб – казенной выпечки, консервы… Хорошо, хоть одеты не одинаково… А то в прошлом году я переправил несколько человек. Все в одинаковых серых костюмах, одинаковой обуви, да еще, как потом говорили, и мандаты у всех были зашиты в одном и том же месте. Ну а беляки как-то узнали об этом и всех забрали в контрразведку…
«То-то перед отъездом Лопатнев так тщательно одежду осматривал», – мелькнула у Федора мысль.
– Ну ладно, что прошлое вспоминать, давайте завтракать, обедать и ужинать – все вместе. Консервы и воблу мы оставим, а остальное можно есть.
На несколько минут воцарилось молчание, только похрустывали огурцы на зубах да потрескивали рыбьи кости.
Поели, напились воды из лунки.
– А другой у вас нет? – спросил старичок, страдальчески сморщившись.
– Есть, но немного, и она нам еще может очень пригодиться, – сказал рыбак. – В прошлый раз мы шесть суток штормовали, а на борту еще и дети были. Так воду даже не пили, а только губы смачивали…
Затем он быстро убрал остатки ужина, объедки закопал в песок, так что и следа не осталось, посмотрел на солнце из-под руки, проговорил, ни к кому не обращаясь:
– Скоро в путь-дорогу…
И к старичку, то ли чувствуя в нем старшего, то ли из уважения к его возрасту:
– Мое дело, конечно, сторона – доставил вас на место, доложил и жди нового задания. Кто вы такие, зачем идете, меня не касается. Но все-таки надо кое о чем договориться. Понимаете, в чем дело: за ночь мы до крымских берегов не дойдем, пересидеть светлое время, как сегодня, негде. Придется идти днем… Не ровен час, и наскочить на кого-нибудь можем…
– Да, – согласился старичок, – у белых в Хорлах и в Скадовске стоят подводная лодка «Утка» и отряд катеров-истребителей.
– Истребители стоят и в Ак-Мечети, – добавил рыбак. – Есть у них и моторки… Так вот, в случае чего мы покровские рыбаки, вышли сандолить рыбу…
– Как это? – спросил парень.
– Потом расскажу… А раз так, то мы должны быть или знакомыми, или родственниками. Фамилию мы можем любую взять: Чумаченко, Бородины, Луценко… Больше всего у нас в селе Луценков, как говорится, Луценко на Луценке сидит и Луценком погоняет…
– Давайте остановимся на Луценко. Нейтральная фамилия, легко запоминается, – предложил старичок.
– Значит, так, меня зовут Семеном. Семен Васильевич Луценко. А вас…
– Игнат Фомич… Ну и Луценко же, – сказал старичок.
Бакай не счел нужным скрывать свое имя:
– Федор Иванович. И тоже, выходит, Луценко.
– Иванович, Иванович… Ну что ж, пусть будет Иванович. За двоюродного брата сойдете.
– Сойдет! – согласился Федор. – По внешнему виду мы вроде и похожи, – пошевелил он крутыми плечами.
– Ну а если я буду Алексеем Ивановичем Луценко? – спросил молодой парень.
Семен молча кивнул головой.
– Что ж, вроде бы и добре. Вот только вид… Ну Федор, – кивнул он на Бакая, – моряк, он сойдет и за рыбака.
Федор удивился проницательности Семена – ведь вот всего несколько часов побыли вместе, за это время и десятком слов не обмолвились, а определил, что моряк…
– А вот вы, Игнат Фомич, на рыбака… ну совсем не похожи…
Тот смущенно улыбнулся, потрогал свою бородку, пенсне.
– Да, рыбачить мне не приходилось, хотя, в общем-то, с рыбой я знаком, и не только в смысле кулинарии. Ну а если выдать меня за какого-нибудь писаря, приехавшего к родственникам, а?
Семен согласно кивнул головой, пусть, дескать, будет так. Да и что ему оставалось делать?
– А теперь я вам покажу, что такое сандоль…
Семен направился к шаланде и возвратился с металлической, вернее водопроводной, трубой сажени в полторы длиной. На одном конце ее было кольцо с привязанной к нему веревкой, на другом виднелась зазубрина.
– Вот этой штукой мы и сандолим белугу. Значит, шаланда идет по мелководью, кто-то забирается на мачту – обычно-мы для этого пацанов берем – и смотрит вперед, показывает, куда идти. Сандольщик, конечно, наготове, увидел рыбу – бьет ее. Вот эта штука, – он выдвинул из трубы, как лезвие складного ножа, зазубрину, – открывается, и уже белуга не сорвется. Тогда ее баграми под жабры и в лодку. Я буду сандольщиком, вы, Игнат Фомич, и ты, Федор, с баграми, а ты, Алеша, наблюдатель. Все ясно?
– Ясно!..
– Тогда будем готовиться.
Шаланда кренится то на правый, то на левый борт.
Рыбак наклонился вправо, скрипнул в гнездах перекладываемый руль, заполоскался парус – шаланда обходила невидимое препятствие. И когда дубок выпрямился и ванты загудели от ветра, продолжал:
– Мы рыбаки из сел, что на лимане… У нас в селах на кладбище мало крестов с мужскими именами, но не все ли равно где умирать – в кровати или в море?!
– Может, я подменю? – предложил Федор. – Отдохните.
– После… Вот выйдем в море… А то выскочим на мель, придется волыниться часа два-три, а нам каждая минута дорога, нужно затемно подальше от берегов уйти…
«К Ак-Мечети или даже чуть южнее выйдем», – подумал Федор, когда рыбак передал ему руль.
А Семен сразу же прилег на снасти на дне шаланды и заснул. Спали на носу и Игнат Фомич с Алешей, да и Федор находился в какой-то полудреме. Он чувствовал движение шаланды, дерганье руля, слышал похлопывание полотнища паруса, и поскрипывание снастей, и торопливо-взволнованный шепот волн за бортом и в то же время находился и в прошлом и в будущем одновременно: в его мозгу проносились картины пережитого, но тут же ему казалось, что он на дредноуте «Воля», нашел там своих товарищей и готовится вместе с ними к тому, чтобы захватить корабль, увести его в советский порт.
А ночь между тем уже надломилась, на востоке появилась серая полоска, померкли звезды. Полоса стала наливаться желтизной, розоветь, заливать красным светом и небо и море. А потом из-за горизонта неторопливо выползло какое-то незнакомое красно-фиолетовое сплюснутое солнце. И, словно приветствуя его восход, все стихло: прекратился ветер, повис парус. Тут же проснулся Семен, подменил Бакая.
«Спокойное море, спокойный ветер, – думал Федор, укладываясь на снастях и подложив под голову кусок просмоленного паруса. – А белые? Стерегут, наверное, свое море, боятся…» – И он стал вспоминать, какие же силы врангелевского флота стоят в портах Каркинитского залива, расположенного между Крымом и степной Таврией. Да так и не вспомнил – сморил сон моряка.
И снилось ему что-то хорошее, давнее, из детских лет, да вот в картины сна ворвался тревожный стук. Пулемета? Нет, не похоже… Да мотора же, мотора!..
– Мотор стучит! – воскликнул он, мгновенно пробуждаясь.
Прислушались, а рыбак даже прижал ухо к борту шаланды – по воде звук распространяется куда лучше.
– Да, мотор работает…
Рокот двигателя становился все слышнее, и вот на грани моря и неба показалась темная точка. Как видно, с неизвестного судна заметили парус, и мотор заработал торопливее, точка стала приближаться.
– Истребитель? – спросил Алеша, и в голосе его послышалась тревога; оно и понятно – для несведущего человека в самом этом слове кроется зловещий смысл, хотя для безоружной парусной шаланды, едва ползущей под слабым ветром по глади моря, одинаково опасен любой корабль.
А катер приближался. Вот уже стали видны его обводы, пенистые волны, отбрасываемые носом, бело-синий андреевский флаг – царский флаг – за кормой.
– Да-а… – протянул Игнат Фомич и что-то поправил под мышкой.
«Пистолет», – догадался Федор.
А катер уже совсем близко. С него начали семафорить флажками.
– 3-а-с-т-о-п-о-р-и-т-ь х-о-д, – прочитал вслух Федор.
– Будем считать, что мы не понимаем, – сказал рыбак, продолжая держать шаланду прежним курсом.
Запели пули над головой, прозвучала пулеметная очередь, и рыбак опустил шкоты; парус заполоскался по ветру, и шаланда замедлила ход.
