Текст книги "Ошибка в объекте"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 16

«По существу заданных мне вопросов поясняю, что Николай Юрьевич Аврутин действительно является моим мужем. Мы поженились три года назад, когда Николай закончил службу в армии. До этого я уже работала и училась в вечерней школе. На нашем заводе организовали встречу с солдатами, и на этом вечере мы познакомились. Проводить он меня не мог, так как должен был вместе со всеми уехать на автобусе, и мы назначили встречу через несколько дней. Николай не позволял никаких вольностей, вел себя даже несмело, и я подумала, что он, наверное, моложе меня. Но оказалось, что он на полгода старше.

Если говорить о его недостатках, то это прежде всего слабость. Он всегда был готов идти за кем угодно. Но, когда назначал свидание, стремился во что бы то ни стало приходить вовремя. Один раз, помню, Николай из-за меня получил несколько суток ареста, потому что оставил дежурство. Конечно, он нарушил дисциплину, но за этим было не корыстное или подлое желание, а стремление сдержать слово.

Еще когда Николай служил в армии, он предложил мне пожениться, и я согласилась. Мы к тому времени встречались уже около полугода. После окончания его службы мы поехали сначала к моим родным в деревню, сыграли свадьбу, а потом к нему на родину. Там у него жила мать, и мы намеревались остаться жить во Львове. Вскоре у нас родился сын, но начались и неприятности. Николая за прогулы уволили с завода, и он несколько месяцев не работал, говорил, что подыскивает работу по специальности. Тогда же я познакомилась с его друзьями. У одного была кличка Брек, у второго – Костомаха. Они жили недалеко от нас, и Николай часто проводил с ними свободное время. Из-за них он возвращался поздно, иногда выпивши. Я ему говорила, чтобы он кончал такую жизнь, что так продолжаться не может. Он извинялся, обещал, что такого больше не повторится, но все продолжалось как прежде. Он мог просидеть до глубокой ночи со случайным знакомым, зная, что я его жду, что ребенок болен, что надо сбегать в аптеку за лекарствами.

Вначале Николай поступил работать на масложиркомбинат. Неприятности у него начались, когда его задержали с ящиком маргарина. Маргарин ему был не нужен, его попросил вынести один друг, но назвать друга Николай отказался. После товарищеского суда он сам подал заявление об уходе по собственному желанию.

А еще у него были неприятности, когда он однажды со своими друзьями ударил на улице прохожего, который сказал им что-то оскорбительное. Тогда его вызывали в милицию, заставили писать объяснение, и он вместе со своими друзьями ходил извиняться к этому прохожему и упрашивать его, чтобы тот взял свое заявление обратно. И они уговорили его, хотя потом Костомаха хвастался, что они не столько уговорили того парня, сколько припугнули.

Однажды выяснилось, что Николай должен кому-то много денег. Мне пришлось писать своим родителям, и они выслали триста рублей. Но потом оказалось, что никакого долга у Николая не было, что он все это разыграл, чтобы, как он сказал, раскошелить прижимистого тестя. Я тогда на него обиделась, хотела уехать, но он упросил меня, и я осталась.

А уехала после одного случая, когда он поздно вечером привел с собой Костомаху и Брека и велел мне бежать в магазин за водкой. Когда я отказалась, он увел меня в коридор, взял больно за горло и сказал, что свои штучки я могу выкидывать потом, а когда в доме гости, то я должна делать то, что мне говорят. Уточняю, что сам Николай водки не взял, потому что у него не было денег, но он знал, что деньги у меня есть, потому что я в тот день получила перевод от своих родителей, которые помогали нам, пока Николай не работал. Кончился наш разговор тем, что я оделась и пошла в дежурный гастроном. Отложив деньги на билет, я на остальные взяла коньяк. Получилось четыре бутылки. Я принесла их домой и поставила на стол. Николай очень удивился, и его приятели удивились. Кроме того, я поставила на стол все, что было в доме, оставив себе на дорогу бутерброд. Они пили до глубокой ночи, а я все это время была с его матерью и сыном в другой комнате. Иногда я выходила к гостям и подавала им все, что требовалось, и даже шутила – мне стало легко оттого, что решение было принято и я уже знала, что завтра уезжаю. Друзья нахваливали Николая за то, что сумел найти такую хорошую жену, и, конечно, они весь коньяк выпили и ушли с трудом. Наутро Николай чувствовал себя плохо и ушел похмеляться – у Брека накопилось много бутылок, их можно было сдать и купить пива.

Когда его мать ушла куда-то одалживать деньги, я собрала сына и уехала на вокзал. Уточняю, что записки я не оставила, что матери ничего не сказала, соседей не предупредила. На вокзале мне удалось сразу взять билет. Поезд уходил через час, и все это время я сидела в углу, опасаясь, что меня кинутся искать и найдут. Возвращаться мне было противно. Хотя мы с Николаем женились по любви, к тому времени я его уже не любила. Конечно, он является отцом моего сына, и, не случись этого преступления, между нами, возможно, и наладилось бы что-то.

На следующий день я была у своих родителей, они одобрили мой поступок и предложили совсем остаться в деревне. Но я уже не могла, потому что у меня была специальность, а на заводе, где я раньше работала, остались подруги, я соскучилась и, пробыв около месяца у родителей, поехала в Москву. Все это время Николай присылал телеграммы, несколько раз приглашал на переговоры, но я не отвечала. Потом родители мне сказали, что дали Николаю телеграмму, чтобы он не волновался. На какое-то время он замолчал, но несколько дней назад нашел меня и сказал, что искал уже давно, что был в деревне, видел нашего сына…

Домой он меня не звал, правда, предлагал ехать с ним на Дальний Восток. Я сказала, что можно оставаться и здесь, но он не соглашался и опять говорил, что если я не хочу ехать на Дальний Восток, то мы можем поехать на Алтай, на Север…

Уточняю, что фамилии Костомахи и Брека мне неизвестны. Знаю только, что Костомаха лечился от алкоголизма, а Брек в прошлом боксер, но ему запретили выступать, потому что во время драки применил какие-то приемы. Это мне известно со слов Николая».

Рожнов дочитал показания, отодвинул их в сторону.

– Ну что, Демин… Должен вас поздравить… Как бы ни сложилось дальнейшее расследование, уже сейчас вы можете считать себя победителем.

– Идея с дружинниками ваша, – улыбнулся Демин.

– Моя, – кивнул Рожнов. – Но вы и без нее обошлись бы… Во-первых, у нас есть показания Сухова, который нашел в себе мужество уединиться в туалете с паспортом соучастника. И потом милиционер, которому Аврутин в приступе перепуганного благородства решил вернуть три рубля. В Соленом почтальонша наверняка сказала бы вам, кто на самом деле был человек, подписавшийся Суховым. Уж если он прожил там месяц, отгулял свадьбу, его помнит каждая собака… Теперь вы знаете, кого ищете?

– Знаю. Истеричного слабака, который в припадке злости, ненависти, слабости может пойти на что угодно.

– Не думаю, – Рожнов покачал головой. – Не следует так доверяться впечатлению жены. Она разочарована в нем, жалеет его, попавшего в беду, и, возможно, создает образ, весьма далекий от истинного. А судя по поступкам, это человек самолюбивый, жестокий и спокойный.

– Она уверена, что он любит ее, – вставил Демин.

– Зная о нем кое-что, я не склонен относить эту его любовь к облагораживающим качествам. Он может многое… Может потерять голову из-за сбежавшей жены, может рисковать собственной головой, разыскивая ее… Что вы намерены делать дальше?

– Нужно немедленно послать телеграмму во Львов. Не исключено, что он написал матери, где находится, возможно, написал и своим друзьям… Этим… Бреку и Костомахе. Необходимо установить, что это за люди. А еще нашим товарищам не грех поскучать несколько дней в общежитии – он запросто может прийти и туда. Если результатов не будет, надо объявлять всесоюзный розыск. Фамилия, имя, отчество есть, фотографии есть. Задержание, я думаю, дело времени.

– Что, по-вашему, он будет делать дальше, что предпримет, куда стопы направит?

– Куда стопы направит?.. – Демин ссутулился над столом. – Надя говорила, что он намеревается ехать на Север, на Дальний Восток… Но не поедет он на Север! Слишком слаб. Вместе с Надей поехал бы, один – нет. Его можно понять: после убийства Аврутин в некоем шоке и, естественно, совершает дурацкие поступки. Отправляет перевод, снова приходит к Сухову, хотя не знает, как тот вел себя это время, находит жену… Все это безрассудство. Он не поедет ни на Север, ни на Восток еще и потому, что сказал жене, будто едет туда. Он заметает следы. Шок постепенно пройдет, ему полегчает, и он вернется в свой город, во Львов вернется.

* * *

Взглянув в окно, Демин поразился – шел дождь. Обложной осенний дождь. «Надо же, – подумал он, – в кабинете начальства никогда не замечаешь погоды! И что же это такое происходит с человеком в кабинете начальника? Ведь там ты, товарищ Демин, был слегка другим, слегка не самим собой… В отличие от себя настоящего, в кабинете ты был суше, предупредительнее».

Демин подошел к столу, сел, опустил лицо в ладони. «Вот сейчас ты позвонишь девушке Кларе. И будешь говорить легко, по возможности остроумно. А ведь твое состояние весьма далеко от игривого… Потом позвонишь Кучину и включишься в иную игру, станешь усталее, циничнее, чем ты есть на самом деле. Когда же ты бываешь самим собой, а, Валентин Сергеевич? Неужели ты так никогда и не явишь миру свое настоящее лицо? Какой ты, Демин?»

Он поднял трубку телефона, набрал номер и вдруг почувствовал свое сердце. До сих пор его как бы и не было, и тут несколькими упругими толчками оно как бы напомнило о себе. И Демин обрадовался своей робости, ему стало приятно оттого, что и это чувство у него бывает…

– Клара? Добрый вечер. Демин звонит.

– Да уж узнала…

– Вы уже закончили очерк, Клара?

– Да! Вам посвящены самые вдохновенные страницы.

– А вы не могли бы мне прочесть несколько строчек?

– Вы тщеславны?

– Нет, не думаю. У меня много недостатков, но тщеславием я не страдаю. Нет-нет, – повторил Демин, словно успокаивая самого себя. – Только не это.

– Ладно-ладно, – сказала Клара. – Все равно я знаю о вас больше, чем вам хотелось бы, да, наверное, больше, чем вы сами о себе знаете. Вот я написала, что вы на своем месте, что вы вдумчивы, решительны…

– Боже, какая мерзость! Клара, ради всего святого, вычеркните все это!

– А что написать?

– Напишите, что я нерешителен, что я страдаю неполноценностью, хотя нет, не надо, не страдаю, я наслаждаюсь этим своим качеством и не тороплюсь от него избавиться. Кроме того, я разыгрываю из себя следователя, понимаете, я не следователь, я игруля!

– Валентин Сергеевич! – перебила его Клара. – Все правильно. Вы не следователь, я не журналист. А если вы своему начальнику скажете, что он начальник по призванию, по натуре своей – он вам этого не простит. Все мы более или менее удачно исполняем роли, которые нам выпали. В этом наше спасение и наш запасной выход – всегда есть возможность сказать, что, дескать, да, я действительно никудышный журналист, но так уж сложилась жизнь, а вот если бы я была модельером или резчиком по дереву, то кто знает… А какой ваш запасной выход?

– Мой? – переспросил Демин в замешательстве.

– Чем вы оправдываетесь перед собой после провала? В какую лазейку стремится ваша душа? В какую несостоявшуюся судьбу? Где вы отсиживаетесь после провала?

– У Кучина. Друг у меня такой есть… Кучин. Кстати, вы не хотите сходить к нему в гости? Сходим, а?

– Давайте, – неуверенно произнесла Клара. – А что у него?

– Я у него буду, – дерзко сказал Демин. – Это не так уж плохо.

– А кто-то говорил о нерешительности…

– Играю, Клара! Играю решительного, самоуверенного, беззаботного. Неотразимого, если угодно.

– Дождь идет, – сказала она.

– Да, у нас тоже. Отличная погода. Вы любите мокнуть?

– Иногда.

– Идемте на набережную? Мне можно, меня начальник похвалил.

– А мне нужно – меня редактор поругал.

– Под новым мостом через час, годится? – спросил Демин.

– Годится. А кто он, этот Кучин?

– О! Очень милый человек, мягкий, стеснительный, большой шутник, хотя оптимистом его не назовешь…

– Чем он занимается?

– Трупы вскрывает.

– Что?!

– Но это не главное его занятие. Он еще ножи собирает. У него прекрасная коллекция ножей… От обычного кухонного до кинжала для левой руки.

– Это что, очень большая редкость – кинжал для левой руки?

– Не знаю, надо посмотреть.

– А он нас не вскроет из любопытства?

– Не дадимся, Клара! Нас ведь двое!

– Двое-то двое…

– Думаете, маловато? Ничего, когда-нибудь нас будет трое… Четверо…

– Это в каком смысле?

– Все правильно, Клара, все правильно. Я не оговорился. Мне нельзя оговариваться. Работа не позволяет. А тут… слишком случай удобным показался, жалко было упускать.

– Да уж, вы своего не упустите…

– Я правильно понял, что мне не следует упускать своего?

– Все-таки вы следователь, Валентин Сергеевич! Вам мало понять человека, заставить его признаться, вам надо выдавить слова, которые можно в протокол занести. Чтоб потом его носом тыкать в эти слова, как поганого кутенка! Вам нужны такие фразы?

– По телефону ваши признания не будут иметь юридической силы, – улыбнулся Демин. – И мои тоже.

– А вы собираетесь в чем-то признаться?

– Да, мне есть в чем. Как вы думаете, с этим стоит поторопиться?

– До встречи под мостом… Там будет видно. – Клара положила трубку.

Демин надел куртку, взглянул на свое отражение в оконном стекле, поправил беретку и… сел за стол. Некоторое время бездумно смотрел на календарь, перевернул листок. Подумал и возвратил листок на прежнее место, решив, что переворачивать его рано, что день еще не кончился, самое важное впереди. Потом поднялся, подергал ручку сейфа, погасил свет, вышел и запер за собой дверь.

– Ну, ни пуха, старик! – пожелал он себе, когда невидимые в темноте первые капли дождя упали ему на лицо. Увидев двоящиеся в мокром асфальте огни автобуса, побежал к остановке.

Глава 17

Отгрохотали, отмелькали тяжелые фермы моста, растаяли контуры домов на горизонте, сверкнул прощально золоченый купол церкви. И тут же поплыли прозрачные осенние сады, затянутые сеткой дождя. Николай стоял у окна, опершись руками о его верхний край, и на его губах блуждала улыбка, будто он наверняка знал, что сейчас кто-то подойдет к нему, хлопнет по плечу, скажет доброе слово. Но никто не подходил, и косенькая, маленькая улыбочка, как позабытая, осталась на его губах, постепенно становясь скорбной и неуверенной.

– А вы не ждали нас, а мы приперлися… – проговорил он и, уронив руки вдоль тела, вошел в купе. Раньше, всего месяц назад, он одарил бы всех вниманием, шуткой, участием, тут же узнал бы, как зовут грустную девушку у окна, сколько лет мальчугану, который едет с бабушкой, где раздобыл такой портфель мужик с лысиной… А сейчас он и не заметил их, скользнул равнодушным взглядом и сел на свое место. Хмыкнул, вспомнив недавний разговор у железнодорожной кассы.

– Во Львов есть билеты? – спросил он.

– Нет, молодой человек, кончились.

– Что-то слишком много всего последнее время кончается, – проворчал Николай. – А куда есть билеты?

– Вам не все равно?

– Да, мне не все равно!

– На юг есть! В Сочи! – с вызовом, с желанием обидеть ответила кассирша и тряхнула обесцвеченными кудрями.

Николай замечал, что среди кассирш аэропорта, железных дорог, даже на автостанциях появилась мода на обесцвеченные волосы, выбеленное лицо и ярко-красные губы.

– Давайте на юг… В Сочи.

– Вы что, серьезно?! – У кассирши, казалось, даже щеки сдвинулись к ушам от удивления.

– А вы что же думаете, я пришел шутки с вами шутить?! – Николая охватила радостная злость. И даже сейчас, в купе, он все еще ощущал гордость за свою способность вот так поразить кассиршу.

– Покурим, что ли? – предложил лысый сосед.

– Не курю.

– Напрасно, – тот поднялся и с кряхтеньем начал протискиваться к двери.

– У меня другие грехи, – произнес Николай слышанную где-то фразу.

– Это? – сосед неожиданно звонко щелкнул себя по горлу пальцем, издав подобие булькающего звука. – Тогда совсем хорошо! Мы сейчас все и соорудим… А?

– Можно, – ответил Николай и не мог не улыбнуться, глядя, как засуетился мужик. Он с таким жаром потер ладони, что с них, казалось, искры посыпались, распахнул нутро своего роскошного портфеля, вынул бутылку водки, прочно поставил ее на столик, победно посмотрел на Николая – вот так, дескать, у нас! Оглянувшись на старушку и девушку, которые искоса, настороженно наблюдали за ним, он смутился.

– Надеюсь, соседи простят наши маленькие слабости… Мы быстренько, тихонько, аккуратненько… А? Бить посуду не будем, песни петь не будем, душу распотешим, только и того, а?

– Да ладно уж, тешьтесь, – старушка подсадила мальчика на вторую полку, освободив место у стола.

– Стаканчики бы! – простонал мужик.

– Принесу, – коротко сказал Николай.

Проводницы на месте не оказалось. Николай спокойно заглянул в один шкафчик, во второй, нашел стаканы, вынул их из подстаканников и не торопясь двинулся в свое купе.

– Надо же – дали! – удивилась старушка. – А чтой-то ты много посуды принес?

– Нас ведь четверо!

– Я не пью! – вспыхнула девушка.

– И не надо, – ответил Николай. – Нам больше достанется… А вы, бабуля, пригубите?

– А что, пригубить оно не грех, – быстро ответила старушка и опасливо оглянулась на мальчика – не осудил бы. – Авось, – проговорила она, нахмурившись, словно ответила на какие-то свои сомнения. Она опустила руку под полку, достала клеенчатую сумку, вынула из нее несколько соленых огурцов и с достоинством положила на стол.

– Да у нас все как у порядочных получается! – восхитился попутчик и, ловко сорвав алюминиевую нашлепку с бутылки, начал разливать водку, торопясь и позвякивая горлышком о стаканы. Разлил на всех четырех.

– Я же сказала, что не буду пить! – церемонно сказала девушка, чуть ли не с презрением взглянув на лысого.

– А и не надо! – благодушно ответил тот. – Я на всякий случай глоток вам плеснул, вдруг компанию захотите поддержать, вдруг не побрезгуете…

Николай взял свой стакан, подержал в руке, как бы оценивая его тяжесть, едва ли не первый раз взглянул мужику в глаза.

– Ну, будем живы? – спросил тот.

– Постараемся, – залпом выпив свою долю, Николай так и остался сидеть, глядя остановившимся взглядом в белый пластиковый стол. Спохватившись, часто заморгал, улыбнулся виновато. Старушка, выпив, долго вытирала губы, лысый звонко хрустел огурцом. Николай осторожно коснулся плеча девушки.

– Соседка, – проговорил он робко. – Простите, как вас зовут?

– Зина, – сказала она, подчеркнуто глядя в окно.

– Скажите, Зина, а если мы вашу водку, эти вот полтора глотка разольем на четверых, вы выпьете свою долю? – Николай улыбался почти как прежде, понимая, что ее, конечно же, стращали на дорогу: «Смотри, Зинка, в купе будешь ехать! Осторожно с мужиками-то!»

– Если вам так хочется, – Зина поджала губы. – Пожалуйста.

– Во! – восторженно крякнул лысый. – Вот это по-нашему!

Не обращая внимания на протестующий жест старушки, Николай разлил водку в четыре стакана, разлил поровну, молча чокнулся с Зиной и опрокинул водку в рот. И тут же, забыв о девушке, которая смотрела на него словно в ожидании чего-то важного, полез на вторую полку. Что-то говорил опьяневший мужик, оживленно лепетала старушка, немного оттаяла Зина – Николай забыл о них. Он вытянулся на своей полке с облегченным вздохом: наконец-то остался один.

Водка немного расслабила его, но он знал – облегчение недолгое и скоро все навалится снова. Безысходность последнее время часто охватывала его, и он в растерянности оглядывался по сторонам, зная, что ничего не сможет придумать, чтобы избавиться от этого состояния. Николай начал понимать, что лишился самого ценного – беззаботности. Не будь у него денег, крыши над головой, рассорься он с друзьями – все это поправимо. Самое большое несчастье он пережил, когда ушла Надя, а теперь и это выглядело пустяком. Он может уехать куда угодно, улететь, уйти с геологами или с рыбаками, может забраться в глухой городишко и навсегда остаться там, – но и это не вернет ему спокойной беззаботности.

«Ну, хорошо, – твердил он, зажмурив глаза и сведя брови к переносице. – Сухов не знает ничего, кроме моего имени. И он на свободе. Значит, на него не вышли. Любаша ничего не знает. Ее старики могут заявить только о тех нескольких сотнях, которые я стащил у них. А почему стащил?! Позаимствовал у родственников. Одолжил. Здесь тоже все чисто. Теперь повестка… Повестка… Но если бы они что-то знали наверняка, то сами бы не поленились прийти… И Брек на свободе… Чем же вызвана повестка? Почему таким напуганным выглядел Сухов? А! Он всегда напуганный…»

Постепенно лицо Николая разглаживалось, успокаивалось, и наконец он заснул тяжелым пьяным сном. А когда проснулся, в купе никого уже не было, поезд стоял на какой-то небольшой станции, светило яркое утреннее солнце, а в глубине улицы было видно море. Редкие прохожие, цветы на привокзальных клумбах, сверкающая струя воды из поливальной машины – все это создавало новое настроение, и Николай, прогуливаясь по перрону, с удовольствием вдыхал свежий воздух, невольно подставляя солнцу помятое после выпивки и долгого сна небритое лицо.

– Садитесь, молодой человек! – крикнула проводница. – Трогаемся.

– Я, кажется, давно уже тронулся, – усмехнулся Николай, рассеянно глядя, как проходящие у самого его плеча вагоны набирают скорость, как проносятся мимо него ступеньки. В какой-то момент он дернулся вдогонку, но тут же замедлил шаг, проводил взглядом последний вагон, вяло помахал рукой проводнице. И ему стало вдруг так грустно, будто вот сейчас, сию минуту уехала его счастливая судьба.

– Отдыхать приехали, молодой человек? – услышал он вкрадчивый голос.

Николай оглянулся, увидел пожилую женщину невысокого роста с сумкой из мешковины, на которой была изображена томная красавица со смещенным носом и короткой шеей.

– А в чем дело? – спросил настороженно.

– Ну, как… Если отдыхать, так, может, комната нужна… Хорошая комната, с окошком… Столовая недалеко, и к морю добраться можно… Два рубля…

– Два рубля? – переспросил Николай, начиная понимать предложение женщины.

– Летом четыре рубля за эту комнату брала, а сейчас народу поубавилось, вот и цена поменьше. Считайте, даром…

– Ну если даром, то можно, – согласился Николай.

Они уже пересекли прохладную вокзальную площадь, когда женщина неожиданно остановилась.

– Где же это… вещички ваши?

– А! – беззаботно ответил Николай. – Едут.

– Как едут? Сами по себе, что ли? – Склонив голову к плечу, женщина подозрительно посмотрела на него.

– Идемте, мамаша, по дороге расскажу. – Николай почувствовал уверенность. – С другом мы договорились ехать, но он задержался, будет завтра вместе с вещами.

– Ему тоже понадобится место?

– А что, у вас только одно?

– Найдется, – проворчала женщина.

Комната и в самом деле оказалась неплохая – маленькая, с одной кроватью и квадратным окном, в угол была втиснута тумбочка, в другом углу стояла табуретка.

– Хоромы что надо! – искренне воскликнул Николай. И тут же начал взахлеб врать о том, как он с другом собирался поехать вместе и вот вынужден один искать место…

– Вы откуда приехали-то? – спросила женщина, и он понял, что она его не слушала.

– Из Тамбова. А что?

– Да просто так… Как же друг найдет вас?

– А я на главпочте ему письмо оставлю.

– Тоже верно… – согласилась женщина. – Надолго приехали?

– Недели на две… Что-то около этого…

– Деньги за неделю вперед, – сказала она буднично, но Николай почувствовал, что это главное.

– Дважды семь – четырнадцать? – спросил он.

– Четырнадцать, – подтвердила она. – Да, чтоб не забыть – и паспорт.

– А паспорт зачем?

– Для сна, – она делано хохотнула. – Сон у меня глубже, когда паспорт жильца в моем кармане.

– Вы что же это, не доверяете мне? – оскорбился Николай.

– Как не доверяю! Доверяю. Но законы чту. И вам советую.

– Вы что же это думаете…

– Молодой человек, – протянула женщина, – я никогда не думаю, все уже передумала. Понимаете? Нет у меня такой надобности – думать. Жильцов я видела всяких, о всяком имею мнение, знаю, чего от кого ждать. Я устаю, когда думаю… Паспорт. – Она протянула маленькую пухлую ладошку.

– Как вас зовут, простите?

– Зовут меня тетя Тася.

– Тетя Тася, – сказал Николай, скорчив значительную гримасу, – дело в том, что паспорт мне нужен самому… Мне нужно на почте его предъявить, чтобы узнать – не пришло ли письмо от друга…

– Не пришло, – спокойно сказала тетя Тася.

– Вы так думаете?

– Я уже говорила вам, что не думаю. Я просто знаю, что письма нет. И завтра не будет. Спорим? – она протянула ладошку. – Если письмо есть – живите неделю бесплатно. Если нет – платите вдвойне. Годится?

– Постойте, – Николай растерялся. – Если мой друг…

– И друга нет, – тихо сказала тетя Тася.

– Как?! – возмутился Николай.

– Паспорт. Себе я его не оставлю, только данные выпишу. Ну?

– Слушайте, уж не думаете ли вы, что я… ну, что я убийца? – вырвалось у Николая невольно.

– Убийца? – Она прищурилась оценивающе. – Нет, не думаю… Но что-то вы плывете, молодой человек…

– Плыву? – Николай почему-то сразу вспомнил черный берег реки, лодку, Сухова с дрожащими руками… Радость, вызванная ясным утром, новым местом и чувством безопасности, померкла. Николай устал, пока говорил с этой опротивевшей ему тетей Тасей, и мечтал только об одном – сбежать побыстрее из унылой каморки, с сырым затхлым запахом, с нищенской кроватью и казенной тумбочкой! Да еще это квадратное окошко, прорубленное в глухой стене, чтобы иметь право брать с постояльцев четыре рубля в сезон и два рубля после сезона! Его охватило желание выпить, он даже представил, как купит в магазине чекушку водки, выльет ее всю в стакан и выпьет в один дух большими свободными глотками, и сразу мир станет иным.

– Ну, ладно, пошутили, и будя, – сказал Николай озабоченно и, вынув из кармана паспорт, протянул его тете Тасе. Потом отсчитал четырнадцать рублей и тоже отдал. – Только вот что, – он остановил женщину, – паспорт мне все-таки понадобится.

Она вышла в другую комнату и, склонившись к столу, принялась шариковой ручкой выцарапывать данные паспорта на каком-то клочке газеты. А он мучительно остро почувствовал, что нехорошо это, но сдержался, промолчал, только пристально посмотрел тете Тасе в затылок с тощим пучком волос.

– Тут написано, что вы из Львова, – хозяйка искоса глянула на Николая.

– Раз написано, значит, так и есть, – тихо ответил он.

– А вы сказали, что приехали из Тамбова…

– Раз сказал, значит, приехал из Тамбова. А прописан во Львове. Что здесь непонятного?

– А поезд пришел из Москвы… – хозяйка улыбнулась.

– Ну и что? – Николай в упор посмотрел ей в глаза.

– Больно много перемещаетесь… Только и того… Я и сказать ничего не хотела… Просто так… – она увидела в его глазах что-то заставившее ее так невнятно, скомканно оправдываться.

– Заскакивал я в Тамбов на пару дней… С товарищем служили вместе, вот и решил поглядеть, как он живет в славном городе Тамбове… Ничего живет, – добавил он вроде про себя.

* * *

В парикмахерской пол и стены были залиты солнцем, зеркала сверкали слепящими бликами, даже на никелированную штангу вешалки было больно смотреть. Николай оказался первым посетителем и некоторое время стоял в прямоугольнике двери, с удивлением осматривая пустые кресла. И вдруг увидел себя.

– Да, старик, – только и протянул он.

Перед ним во весь рост красовался тип с заросшей физиономией, всклокоченными волосами и бегающим взглядом. Джинсы были, правда, в порядке, но свитерок не мешало бы освежить, а то и вовсе сменить.

В зал вошел пожилой смуглый человек, быстро взглянул на Николая и прошел мимо, сразу, видимо, вынеся ему свой приговор.

– С чем пожаловали, молодой человек? – спросил парикмахер, копаясь в своем ящике.

– Марафет будем наводить, батя.

– По всем статьям марафет? – уточнил старик.

– По всем, батя.

– Постричь? – старик смотрел на него в зеркало, не оборачиваясь. – Побрить? Маленький массажик? Головку помоем?

Не отвечая, Николай поудобнее уселся в кресло, еще раз пристально глянул себе в глаза.

– Поехали, батя. Покажи, чего умеешь… Шею не подбривать, виски не снимать и вообще постарайся не наследить на голове. Чтоб никто не догадался, что я из парикмахерской, усек?

– Десятка, – ответил старик.

Николай молча вынул красненькую бумажку и положил ее на стеклянную полку. Старик взял ее, опустил в громадный карман белого халата и щелкнул пальцами.

– Валяй, – сказал Николай и, откинув голову, закрыл глаза.

Через час он придирчиво рассматривал себя в зеркало. Старый мастер, конечно, поработал на славу. Но ни изысканный пробор, ни гладко выбритые щеки не могли скрыть неуверенного, настороженного взгляда.

– Что скажете? – остановился за спиной парикмахер, ожидая похвалы.

– Ты, батя, мастак, нет слов. Но, если бы еще и немного удачи мне подбросил, тебе бы цены не было.

– А это не по моей части, – старик развел руками. – Что мог, сделал, а остальное…

Он не договорил, увидев вдруг, что посетитель замер, пристально глядя в зеркало, но не на себя, а чуть в сторону, туда, где отражалось окно. Николай увидел, как, прижавшись лицом к окну, на него смотрит Фетисов. Он узнал и его прическу, и сморщенный лоб, и вскинутые брови, узнал даже улыбку. Фетисов смотрел прямо на него и делал какие-то знаки, вроде вызывал к себе, на улицу, и улыбался широко, радостно, показывая крупные белые зубы.

Старик оглянулся, присмотрелся слабыми глазами и махнул рукой – чего, дескать, там стоять, входи! Фетисов кивнул головой, направился к двери. Николай не оборачивался. Страшная усталость навалилась на него, он не мог сделать ни шага и только медленно-медленно, будто преодолевая сопротивление, начал поворачивать голову от зеркала к входной двери, в которую уже входил Фетисов, улыбающийся, оживленный, сутулый. Николай встретился с ним взглядом и весь осел в кресле – тот даже не был похож на Фетисова.

Не сказав больше ни слова, Николай быстро покинул парикмахерскую, перешел через улицу, почти вбежал в гастроном, отыскал отдел с рядами бутылок…

– Девушка, – он постарался улыбнуться легко и шаловливо. – Не дайте погибнуть во цвете лет, а? Чекушечку бы, а?

– Двух еще нет, – она показала на часы, висевшие на стене.

– А на моих уже вечер, – Николай скорчил страдальческую гримасу. – Я быстренько, девушка! Без сдачи, – он положил пятерку на прилавок. – Раз – и меня нет, а? Не дайте погибнуть!

Он улыбался из последних сил, улыбался почти как прежде – чуть сморщив лоб, глядя заговорщически, многообещающе, и понимал: ничего не получается, кроме откровенного заискивания. «Прокол, Коляш, прокол! – говорил он себе. – Она даже не захотела поболтать. Коляш, от тебя разит непрухой. Плохо, Коляш… Ты меченый. Даже эта вонючая тетя Тася рассекла тебя вмиг. И эта задрыга двадцати неполных лет тоже рассекла… Что творится, что творится!»