Текст книги "Ошибка в объекте"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 14

Николай спрыгнул с подножки автобуса и уверенно зашагал в сторону, противоположную той, куда ему нужно было идти. Это стало привычкой. Он петлял, наверняка зная, что следы все равно оставляет и поэтому мало запутать след один раз, нужно это делать постоянно. Подождав, пока за спиной затихнет гул автобуса и его уже никто не сможет увидеть через заднее стекло, он повернул обратно, снова дошел до остановки и быстро сбежал вниз.

Полянка почти не изменилась за две недели. Только бледнее стала трава, стебли камыша отсырели и теперь шелестели мягко, почти неслышно. Еле видный в тумане мост казался легким, и только грохот проходящего состава напоминал, что и мост остался прежним. Наступила тишина, и Николай услышал слабый плеск волны, шум дороги наверху, даже собственные шаги по жухлой траве…

Он стремился к этому обрыву, торопился, а когда оказался здесь, то не мог даже понять – зачем ему это понадобилось? Были усталость и безразличие к самому себе, но он оставался по-прежнему осторожным. Николай понимал: сидит ли он в ресторане, едет ли в поезде, хохочет ли с новыми друзьями – он спасается. И сюда, на эту полянку, он прибежал в поисках спасения. Он стал быстро уставать от людей, уже не мог часами беззаботно болтать, смеяться, легко расставаться, забывая и о новых знакомых, и обо всем, что его с ними связывало. Если уж приходилось ехать с кем-то, ночевать в гостинице, то оживленность быстро сменялась настороженностью. И ему хотелось побыстрее уйти, скрыться, остаться одному.

Подняв камень, Николай размахнулся и бросил его подальше в воду. И еще до того, как он услышал глухой всплеск, он пожалел, что бросил камень, всколыхнул воду, словно, разорвав ее верхнюю пленку, он позволил чему-то выйти из воды. Его охватило раздражающее беспокойство, он с силой потер руки, размял пальцы, чтобы стереть с них ощущение камня.

А потом вдруг поймал себя на том, что боится оглянуться назад. И хотя наверняка знал, что, кроме рыжей глины, ржавых железок и мусора, ничего не увидит, у него не хватало решимости повернуть голову. Сцепив зубы, он проговорил ставшее уже привычным слово: «Отстань!» Николай почему-то знал, каким увидит Фетисова, если обернется: на том будет мокрое пальто, с которого стекают потоки воды, на ногах размокшие за две недели туфли, обесцвеченное распухшее лицо. А присмотревшись, глубже заглянув ему в глаза, он увидит насмешку и печаль.

– Отстань! – крикнул Николай просяще и, вскочив, начал карабкаться по тропинке вверх. Издали заметив приближающийся автобус, он постарался поспеть к нему в последний момент – если быстро захлопнутся двери, то «хвост», который следит за ним, не успеет вскочить, отстанет. Так все и получилось. Водитель подождал, пока Николай впрыгнет, и захлопнул двери.

– Спасибо, друг! – Николай постарался улыбнуться широко и открыто, как прежде, но понял, что улыбка вышла жалкой, заискивающей. Он двинулся по проходу, выбирая место, но так и не сел, остановился на задней площадке. Николай любил ездить в автобусах, трястись на пыльных дорогах, рассматривать улицы незнакомых городов, но сейчас в дребезжащих стеклах, в подпрыгивающих сиденьях, в голосе водителя, объявляющего остановки, он ощутил острую враждебность, неприязнь.

Николай уже знал, где жила Любаша, несколько раз заходил к ней, но все неудачно – не заставал. То она еще не вернулась с работы, то уже ушла, то отправилась в кино; и с каждым разом Николай подходил к этому пятиэтажному дому все с большим волнением. Две недели назад он приезжал сюда уверенным, настроенным твердо и решительно, а теперь не мог даже сказать – хочется ли ему найти Любашу, нужно ли это делать?

У самого общежития Николай невольно ускорил шаги, походка его стала игривой, на губах появилась улыбка. Но как же она отличалась от прежней – благожелательной, как бы говорящей, что все мы, братцы, из одного теста, давайте жить легко и весело, будем любить друг друга и выручать… Раньше он прошел бы мимо вахтера, не задумываясь даже над тем, что его могут остановить, но сейчас не получилось. Старушка встала на пути Николая, сразу разгадав в его походке неуверенность и опаску.

– Вы куда, молодой человек? – спросила она, строго глядя поверх круглых исцарапанных очков. Прежде Николай обнял бы старушку, прошелся бы с ней по вестибюлю, может быть, даже чмокнул в щечку, но сейчас не мог. Знал – не получится.

– Понимаете, – промямлил он, презирая самого себя, – тут меня ждут, и я должен…

– Кто ждет? – пресекла его объяснения старушка.

– Девушка… То есть жена.

– Девушка – это еще не жена, – назидательно сказала вахтерша. – И не каждая станет ею, женой-то… – Она еще раз взглянула в глаза Николаю и, сжалившись, спросила: – К кому идешь-то?

– Аврутина ее фамилия…

– Есть такая, – старушка заговорила доброжелательнее.

– Скажите, она вернулась, она у себя?

– Вернулась. Кто будет идти на третий этаж, позовет. Так у нас делается.

– А может, сам поднимусь? Чего людей дергать…

Старушка пристально посмотрела на Николая, пытаясь разгадать его намерения, и молча пошла к своему месту, освобождая проход. Сев за небольшой столик, она, глядя в сторону, разрешила:

– Поднимись, – и нахмурилась, недовольная собой. – Тридцать восьмая комната у нее. Не забудь постучать перед тем, как войти… – ворчанием она пыталась заглушить в себе беспокойство.

Николай поднимался по ступенькам медленно, будто каждый шаг давался ему с трудом, а у тридцать восьмой комнаты совсем оробел. Он даже не знал, о чем говорить со своей женой. Всего две недели назад он мог бы предложить ей вернуться домой, мог бы сам остаться – и к этому был готов. Но теперь, как бы ни отнеслась к нему Любаша, это ничего не изменит. В любом случае он сегодня же уедет. «Наследил, наследил, наследил, – несколько удрученно повторил он. – Да, в конце концов, баба она мне или нет!» – резко постучал и, не ожидая ответа, распахнул дверь.

Николай увидел ее неожиданно близко, у самой двери. Она почти не изменилась, будто только что вышла из квартиры, а может, и не выходила, может, это и есть его львовская квартира? Он узнал ее взгляд, чуть исподлобья, прическу, поворот головы, даже халат – на ней был тот самый халат, который он купил не так давно…

– Ко-о-ля!.. – протянула она не то удивленно, не то укоризненно. – Откуда?

Плотно прикрыв за собой дверь, он шагнул к ней и, не сдержавшись, обнял. Она хотела посмотреть ему в глаза, но он отворачивался, понимая – если встретится взглядом, расплачется. Подняв голову, Николай открыл рот и дышал, стараясь быстрее прийти в себя, чтобы, не дай бог, она не заметила его состояния.

– Что с тобой, Коля? – спросила она обеспокоенно, когда ей удалось взглянуть ему в лицо.

– А что? Ничего! Со мной полный порядок!

– Ты похудел…

– Отощал! Худеют люди, а я отощал! – Он хохотнул, постепенно приходя в себя. – Спортом занимаюсь. Бегом в основном. Бегом на месте.

– Это на тебя похоже.

– А чем занимаешься ты?

– Работаю, – она улыбнулась. – А это уже на меня похоже, верно?

Он прошелся по комнате, потом, спохватившись, снял куртку, окинул взглядом несколько кроватей…

– Какая твоя?

– У окна… Вон та.

Николай бросил куртку на кровать, выглянул в окно, отметил про себя, что внизу клумба, что прыгнуть в общем-то можно, потрогал шпингалеты – они открывались легко. Поймав себя на том, что стоит у окна спиной к жене, Николай быстро обернулся, подошел.

– Эх, Любаша, Любаша… Как же я по тебе, дуре, соскучился!

– Думаешь, я нет?! Мне такие ужасы про тебя снились…

– Что снилось?

– А, глупости… Снилось, что болел ты, температура у тебя высокая, я звоню по телефону в «Скорую помощь», а меня не слышат, и я сама себя не слышу… Знаешь, бывает так во сне…

– Приехала бы, проверила… – Ну, проверила бы, а дальше? – Она взглянула вроде несмело, но глаз не отвела.

– Не смотри на меня с упреком, – сказал он игриво. – Не смотри на меня с упреком, – усадив жену на кровать, он сел рядом. – Как же я по тебе соскучился, дура ты, дура! – проговорил с такой скорбью, что она не выдержала и засмеялась. Такие слова Николай всегда произносил дурашливо. Он и в любви объяснился, как бы дурачась, и жениться предложил так, что она и не поняла сразу – предложение это или шутка. Настоящее ее имя было Надежда, но он звал ее Любашей. Она знала, что Николай любит ее, что у него, кроме нее, никого не было и после всех похождений с друзьями он неизменно возвращался к ней как к заступнице, утешительнице, как к последней надежде.

– Как же ты нашел меня?

– Со второй попытки нашел… две недели назад рядом с твоим общежитием прошел… Уже темнело, и я подумал, что лучше заглянуть в соседнее – оно крупнее, значит, и шансов больше… А их вовсе не оказалось… Со мной последнее время это частенько случается.

– Что случается? – спросила Надя.

– Бросаешься туда, где, кажется, самый надежный шанс, а разгребаешь кучу – ничего нет.

– Что ты ищешь, Коля?

– Черт его знает! Удачу ищу. Удачу!

– А в чем она, Коля?

– Не знаю.

– Может, ты ищешь кучу денег? – спросила она с улыбкой.

– Нет! Нет, – повторил Николай еще раз, уже для себя, отвечая уже на свой вопрос.

– Может, ты красивую девушку ищешь?

– Нет, Любаша! – воскликнул он почти в ужасе. – Я тебя люблю… Ты уж извини, пожалуйста, но тут от меня ничего не зависит. Я тебя люблю… Не веришь?

– Но это ничего не меняет, не отражается на нашей жизни, не делает ее лучше. Хуже делает.

– Да, хуже, – согласился Николай. – Если бы ты знала, чего я натворил без тебя… Из-за тебя, в общем-то, натворил…

– Нет, Коля, это старый разговор… Когда мы вместе жили, ты тоже удачу искал… Где ты ее искал, Коля, с кем ты ее искал? В кабаках и забегаловках, с этим Бреком, Костомахой. Они уже покатились, и, конечно, им интереснее, когда с ними еще кто-то катится.

– А ведь в сути своей я, наверное, все-таки неплохой человек, – медленно проговорил Николай.

– Да, – согласилась Надя и, взглянув на несчастное лицо мужа, взъерошила ему волосы, поцеловала в щеку. – В сущности, ты хороший человек. Так только, маленькие слабости…

– Какие слабости? – встрепенулся Николай.

– Знаешь, почему ты прекрасно себя чувствовал с Бреком и Костомахой? Понимал свое превосходство. Ты был сильнее, умнее, чище… Они подпорченные люди… Согласись, Коля. Подпорченные водкой, подлостью, – не подлостью, ладно, не злись, – подловатостью, всеядностью… Вы могли сегодня оскорбить друг друга, унизить, наплевать друг другу в лицо, а на следующий день опять собирались пить мировую…

– Правильно. Мы друзья и прощали друг другу слабости!

– Не всякие слабости можно прощать, – Надя резко встала с кровати. – Если он взял трешку и не отдал – это можно простить. Обещал прийти и не пришел – твое дело, прощать или нет. Но нельзя прощать, даже если бы тебе хотелось, унижение. Бывает, слово одно простить нельзя, взгляд. Когда мне говорят безобидные вещи, но тон при этом оскорбительный – я этого не прощу. Не смогу! Мне, например, нужен этот человек, мне работать с ним, от него в чем-то зависит моя судьба, и он не сказал мне ничего плохого, даже сделал кое-что хорошее, и вся душа рвется простить за пренебрежение, которое однажды, может быть случайно, прокралось в его жесте… Но я не могу! Ты меня понимаешь?!

– Так нетрудно и всех друзей растерять, – криво усмехнулся Николай.

– Друзей таким отношением я не растеряю. А всякие прилипалы, готовые жрать из любой тарелки, сами отвалятся.

– Жесткий ты человек, Надя, – он назвал ее по имени, понимая, что «Любаша» сейчас прозвучит некстати. – К людям надо относиться мягче… У всех свои слабости, все мы нуждаемся в понимании, прощении, участии…

– Какое участие, Коля! Какое прощение! Я не хочу, чтобы меня прощали. Мне плохо, я болею от этого! Ты прощаешь меня за мой побег? Скажи, прощаешь?

– Прощаю, – кивнул Николай.

– Не надо! – Голос Нади зазвенел от возмущения. – Я не раскаиваюсь! Если бы я поступила неправильно, ты бы не приехал сюда. Тебе было хорошо с Костомахой и Бреком, потому что ты знал – их никто не ждет, а тебя, как бы поздно ни вернулся, ждут. Думаешь, я прощала тебя? Нет! Я не простила тебе ни одной дурацкой ночи, ни одного загула. Ты обнимаешь на прощание Костомаху, поднимаешься, у порога чмокаешь в щеку мамашу свою, входишь ко мне, меня обнимаешь и целуешь… Ты уверен, что и тебе все должны говорить приятные слова! Ты не представляешь, какая это гадость – всем говорить приятные слова! А ты говорил их всем, с кем сталкивался на улице, в трамвае, на работе! Говорил и тут же забывал о людях, перед которыми только что пластался!

– Культура общения, – неуверенно проговорил Николай.

– Это не культура. Это всеядность!

– Отстань, – сказал Николай.

– Что?!

– Это я не тебе… Если бы ты знала, Надя, какая ты сейчас красивая! Нет, без дураков!

– Что?! – поняв, что он сказал, Надя расплакалась.

Николай смотрел, как она на ощупь пыталась найти носовой платок, как, стараясь не оборачиваться к нему мокрым лицом, прошла к тумбочке и вынула оттуда косынку и снова разрыдалась, уткнувшись лицом в эту такую знакомую ему синюю косынку с красными мелкими цветочками – он сам когда-то подарил ей этот лоскут.

Николай сидел с застывшей отрешенной улыбкой, как человек, который попал в комнату, где что-то происходит, а он никак не может понять – что именно. Но вот на его лице выразилось раздумье, как если бы он пытался что-то вспомнить. Потом лицо стало растерянным: он понял. Вскочив с кровати, Николай подбежал к жене, обнял, и она, не сдерживаясь, уткнулась ему в грудь. Уголком косынки Николай осторожно вытер ее лицо, поцеловал в глаза.

– Ох, Надя, Надя, и что же нам с тобой делать… Что же делать?! – вырвалось у него с неподдельным отчаянием.

– А знаешь, – сказала она, – переезжай сюда, а? Будем на одном заводе работать… Нам здесь комнату дадут… Ведь как-никак мы с тобой муж и жена… Пацана своего возьмем у стариков. Здесь за углом детский сад… А? Коля?

– Нет, – он безнадежно покачал головой. – Не получится.

– Почему?! Ну почему, Коля?

– Не знаю… Не получится, и все.

– Получится. Хочешь, я возьму все хлопоты на себя? Хочешь?

– Нет, – он улыбнулся, помолчал. – А ты помнишь, как я к тебе в самоволку бегал? Кошмар, – проговорил он мечтательно… – Ночью, после отбоя, удрать из казармы… На это мог решиться только законченный преступник, – он вдруг осекся, посерьезнел. – Послушай, Надя, а давай уедем на Север куда-нибудь? А? На Камчатку, Чукотку, Сахалин… А? Вот здорово было бы!

– За удачей? – грустно спросила Надя.

– Да ну ее к черту, удачу! Уедем, и все! А? Хоть завтра, а?

– А здесь тебе не нравится?

– Не нравится. Завод, пыль, гарь…

– А там – мороз, снег, долгая зима… Оставайся, Коля! Завод большой, электрики нужны, ты же хороший электрик! В этой комнате и будем жить… Девочек переселят. А там и квартиру дадут… Как я по сыну соскучилась – сил нет! И он с нами будет жить, а? Вечером гулять вместе будем, здесь речка недалеко, летом можно купаться…

– А на Север не поедешь? – спросил Николай. – Поедем на Север, а, Надь? Или на Дальний Восток… Будем на лыжах кататься, крабов ловить, за грибами ходить! Я с одним парнем познакомился, он оттуда приехал, говорил, что в ведро больше трех белых не помещается… А ягод сколько! На Сахалине к осени города пустеют – все уходят в лес за ягодами, представляешь? А еще можно поехать на Кольский полуостров… Какая там природа, особенно на юге… Озера, скалы, лес… Один рассказывал – чистота в лесу, как в парке, – Николай говорил все медленнее, тише, говорил, чтобы только не молчать… – А еще один парень часа три в поезде про Алтай… Вот, говорит, край сказочный! Леса, сопки! А охота! Зверей там больше, чем в зоопарке! Представляешь?

– Коля, что случилось? – спросила Надя. – Ты можешь сказать?

– А что случилось? Ничего! – Он попытался игриво передернуть плечами, но не получилось. – Я просто предлагаю тебе на выбор, куда можно поехать…

– Значит, куда угодно, только туда, где нас нет… Да? Удачу ищешь?

– Что ты, Надя! – неожиданно искренне проговорил он. – Теперь я бегу от нее… Теперь за мной такая удача гонится… Не только на Сахалин, на Командорские острова уплывешь.

– Зачем ты приехал? – спросила Надя опустошенно. – Зачем ты приехал, Коля?

– Не знаю. Не мог не приехать… Не мог, понимаешь? Не мог. И без тебя не могу.

– Оставайся.

– Поехали на Север, Надя? Поехали! Ну хочешь, на колени встану, – он бухнулся на коврик, но опять не смог сдержать дурашливого тона.

– Передавай привет Костомахе, – руки ее невольно гладили, перебирали его волосы. – Скажи, я его помню…

– Спасибо, – отвечал Николай, не поднимая головы. – Обязательно передам.

– И Бреку кланяйся.

– Поклонюсь. Ему будет приятно.

– Скажи, что я всегда восхищалась его способностью, будучи полным ничтожеством, изображать себя невесть кем.

– Передам… А я пацана нашего видел два дня назад…

– Где? – Она попыталась заглянуть ему в глаза. – В деревне? Ну как он? Вырос, правда?

– Затюканный какой-то…

– Тебе показалось. Он отвык от тебя. А вообще веселый… В тебя. Как он? Вы поговорили?

– Так, – Николай покрутил в воздухе растопыренной ладонью. – По соседям шатается… У тех праздник, у тех кабана зарезали… Растет парнишка, – он поднялся, отряхнул джинсы, сел за стол.

– Чего же ты меня домой не зовешь, во Львов?

– А поехала бы?

– Нет. Незачем это. Все начнется сначала.

– Мне пора уходить? – спросил Николай, заметив, что Надя взглянула на часы.

– Сиди, – она передернула плечами. – Девочки скоро со смены вернутся.

– Тогда пора. Проводишь?

На улице уже стемнело, моросил дождь. Надя отчужденно взяла Николая под руку, и они медленно пошли в сторону светящегося проспекта.

– Может, в ресторан сходим? – предложил Николай.

– Зачем?

– А так… Поужинаем, посидим… Все-таки свет, музыка, люди… Общение.

– Какое там общение! Пьют, судачат и при этом делают вид, что счастливы, довольны собой, жизнью!.. Нет, не хочу! Где-то в темноте звучали голоса, приглушенные туманом и дождем, слышался смех, из открытой форточки неслась музыка… Они остановились, повернулись друг к другу. Понимали – прощание. Тот день, когда Надя, подхватив сына, убежала на вокзал, уехала, тот день не был последним, потому что ничего не было сказано, а теперь все ясно, теперь – прощание.

Подняв голову, Надя вдруг заметила, что Николай напряженно всматривается куда-то в темноту.

– Что там? – спросила она.

– Кто-то стоит… Видишь? У ствола… Слева от скамейки, видишь?

– Ну и пусть стоит, – она даже не посмотрела в ту сторону. – Пошли обратно… Проводишь меня до общежития.

– Пошли, – охотно согласился он и, обернувшись несколько раз, с облегчением повел ее в противоположную сторону.

– Какой-то ты не такой, – озадаченно проговорила Надя. – Что-то с тобой случилось… Не пойму вот только, что именно…

– А какой я? – спросил он настороженно.

– Даже не знаю, как сказать… Будто сдался.

– Ну, до этого еще далеко! – произнес он преувеличенно бодро, и она убедилась, что права. – Пока, – сказал он и, подмигнув, решительно направился в сторону проспекта. А едва дойдя до угла, вдруг повернул назад, подбежал к ней и умоляюще, будто просил о спасении, прошептал: – Поехали на Сахалин! Надя! Поехали!

– Завтра поговорим, – ответила она. – Хорошо? Ведь ты не забудешь до утра, куда собирался ехать?

Он обнял Надю, прижал к груди и замер на какое-то время. Потом вдруг резко отстранил ее, оторвал от себя и быстро пошел прочь. Зайдя за деревья, оглянулся – Надя стояла все там же, где они расстались. Вот она медленно пошла в сторону общежития, села на скамейку. Николай стоял в кустах и долго-долго смотрел, пока Надю кто-то не окликнул. Она неохотно поднялась и пошла к подъезду.

* * *

Идти ему было недалеко, он даже не стал дожидаться автобуса. Пересек опустевший проспект, свернул в маленькую улочку и через десять минут был у дома Сухова. Николай умышленно громыхнул калиткой, чтобы залаяла собака. Расчет оказался правильным – в свете открытой двери показался Сухов.

– Здравствуй, Женя! – Николай вышел из темноты.

– Ты?! Откуда?! – задохнулся Сухов.

– Ваши дома?

– Отец спит, жена поехала в деревню, завтра будет…

– Я переночую, – Николай вошел и закрыл за собой дверь. – Ты не против?

– Что ты… Конечно… Я сейчас, – засуетился Сухов, мучительно стараясь сообразить, как ему быть, что делать, как вести себя с Николаем, зачем тот пришел, рассказать ли ему о своей явке, о следствии…

– Ну что там, все спокойно? – спросил Николай.

– Да, вроде…

– Ну и лады. А ты, дурочка, боялась, – он засмеялся. – Спать хочу – спасу нет. Валюсь с ног.

– Есть будешь?

– Нет, не хочется. Но выпил бы…

– Сейчас… – Сухов на цыпочках сходил в комнату, потоптался там и принес бутылку мутной самогонки. – Жена из деревни привезла, – пояснил он.

– Сойдет, – проговорил Николай. Он быстро налил полный стакан и жадно, одним духом выпил. – Ну вот, и отпустило маленько, отпустило… Все, ложусь… Ты где, тоже здесь? Отлично. А то опять смотаешься, тут до товарняка рукой подать, – Николай подмигнул Сухову. – Гаси огни, ложимся в рейд… А отпустило все-таки, надо же… И не надеялся.

Сухов не мог даже думать о том, чтобы заснуть. Все существо его было взбудоражено, он чувствовал, что дрожит, и не мог, никак не мог решить, что делать. Прошел час, второй, давно уже храпел Николай, постанывая во сне, а Сухов все лежал, чутко прислушиваясь к ночным звукам. И тут счастливая мысль пришла ему в голову. Он осторожно встал, не зажигая света, направился к вешалке, нащупал куртку Николая и, набросив ее на плечи, вышел во двор. Постоял, прислушиваясь. Николай спал. Тогда Сухов трусцой добежал до туалета и, запершись там, начал ощупывать карманы куртки. Он сразу нашел то, что искал – паспорт. Включив тусклую лампочку, Сухов быстро прочитал фамилию Николая, потом нашел штамп о прописке… «Львов, город Львов, это я не забуду, – прошептал он. – Аврутин. Николай Юрьевич Аврутин из Львова. Очень хорошо, милый Коля, я хоть буду знать, кто ты такой… Аврутин, ишь ты! Коля Аврутин из Львова. А живешь ты, Коля, на улице Калиновой, дом двенадцать… Двенадцатый дом по улице Калиновой… Квартира седьмая… Ишь ты – седьмая, седьмая, седьмая… Роковое число. И двенадцать тоже роковое. Дюжина. Итак, запомним: Николай Юрьевич Аврутин из Львова. Прописан по улице Калиновой, двенадцать, квартира семь…»

Засовывая паспорт на место, Сухов увидел в том же кармане шариковую ручку и решил на всякий случай записать адрес. Вдруг забудет, вдруг опять горячка, как тогда… И, оторвав клочок висящей на гвозде газеты, он быстро коряво записал: «Аврутин Николай Юрьевич, Львов, Калиновая, 12, кв. 7». Бумажку он смял в маленький шарик и затолкал в неприметную щель у самой крыши.

Вернувшись в дом, Сухов повесил куртку на место и улегся. Он почувствовал себя спокойнее, увереннее и вскоре уснул. А когда проснулся, было уже светло, за стеной кряхтел и кашлял отец. Диван, на который он уложил Николая, был пуст. И куртки его на месте не оказалось. Значит, ушел. «Счастливо тебе, Коля!» – удовлетворенно подумал Сухов и закрыл глаза, припоминая свой ночной поступок, казавшийся ему теперь отчаянным до безрассудства.

«Еще одна такая история, глядишь, и в следователи подамся», – подумал он с улыбкой. И тут же вскочил: а может, все приснилось?!

Сунув ноги в шлепанцы, Сухов надел пальто и побежал в туалет. Отломив щепку, он долго выковыривал бумажный комочек, а потом, бережно зажав в кулак, нес его домой, не решаясь развернуть на ветру.