Текст книги "Снежная версия"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Нет, я не о том. Я спрашиваю, случается ли, что в купейных вагонах меняются пассажиры?

– Бывает. А чего не бывает? Все бывает… Вы, к примеру, друга встретили, а у вас в купе есть свободное место. Что же, мне запретить вашему другу перебраться к вам? Могу. Но зачем? Или человек впопыхах купил билет в плацкартном вагоне, а потом, умишком пораскинув, решил ехать в купейном. Добро пожаловать!

– Но все эти перемещения происходят с вашего разрешения?

– Такое правило. Но проводники и сами могут, как говорится, по собственной инициативе решить вопрос.

– А вы можете запретить перемещения?

– Еще и как! – усмехнулся Дроздов.

– Тогда я вас вот о чем попрошу… Запрещать категорически не надо, просто накажите проводникам – пусть они всех пассажиров с просьбами такого рода отправляют к вам. А я как-нибудь подойду, и вы мне об этих просьбах расскажете. Чего не бывает, – подмигнул Левашов бригадиру.

Некоторое время Левашов и Пермяков стояли в тамбуре молча и, только убедившись, что никто к ним не идет, что они могут поговорить без помех, вопросительно взглянули друг на друга. И улыбнулись, сразу поняв, что похвастаться нечем ни тому, ни другому. Слишком это было бы просто и легко вот так сразу получить какие-то результаты, найти какие-то следы преступника. Оба работали в уголовном розыске не один год и прекрасно знали, что чаще всего так и бывает – начинать приходится с пустого места.

– Знаешь, Серега, – сказал Пермяков, – я вот, глядючи в окно, попытался прикинуть, что мы вообще можем сделать, предпринять… Знаешь, оказывается, почти ничего. Повальный обыск? Незаконно. Трудоемко. Бесполезно, в конце концов. Ходить, смотреть, слушать? Уж больно пассивно, мало надежды на успех. Нет, что ни говори, а задачку нам подсунули на славу. Уж лучше бы остаться снег от управления отгребать.

– Снег ты будешь отгребать в любом случае, – усмехнулся Левашов. – Задержим мы преступника или нет, а от этой работы нас никто не освободит.

– Нет, послушай, что у нас есть? Отпечатки пальцев? Нет. Словесный портрет? Нет. Какие-то признаки одежды, вещей, повадок? Ничего подобного. Серега, у нас даже нет поддержки родного коллектива.

– А приказ начальства? А горячее желание оправдать оказанное доверие?

– Да ну тебя! Боюсь, что эта поездка не прибавит нам лавров. Мы, конечно, выполним свой долг и сделаем все от нас зависящее, мы, конечно, живота не пожалеем…

– Хватит причитать, Гена. Все, что ты говоришь сейчас, побереги для объяснительной записки, когда тебя спросят о причинах невыполнения задания. Как по-твоему, в каком вагоне его надо искать?

– Ясно, в купейном! Где же еще… Задвинул дверь – и никаких гвоздей. Ни мелких воришек, ни любопытных глаз, ни нас с тобой… Я бы на его месте вообще закупил все купе.

– И сразу попался бы. Гена, как ты себе его представляешь?

– Очень просто… Высокий, рыжий, на щеке бородавка, на безымянном пальце левой руки кольцо с красным камнем… Примерно так. А ты?

– Я вот думаю – как ведет себя человек, у которого в чемодане пятьдесят тысяч рублей? Причем добытые грабежом всего два часа назад… Он спокоен, уравновешен? Нет. Он только пытается выглядеть спокойным и уравновешенным. Он весел и беззаботен? Нет. Торчит в коридоре, слушая бесконечный треп о буранах и тайфунах? Может быть, шутит с проводницей? Ищет партнера в картишки переброситься? Бродит по поезду в поисках знакомых? Возмущается неудобством места, бедностью буфета, холодом? Нет. Ничего этого он не делает.

– А чем же он занят? – спросил Пермяков.

– Скорее всего сидит в купе. Молчаливый и настороженный. Или спать завалился, чтобы его поменьше видели. Чтобы не отвечать на дурацкие вопросы попутчиков. Чтобы положить чемодан под голову и знать, что никто не приглядывается к нему… Итак, обоснуемся в двух купейных вагонах – шестом и седьмом. Это около сорока человек. Многих можно отбросить сразу. Надо знакомиться с людьми, Гена. От этого не уйти. Ладно, первое совещание заканчиваем. Ты бери на себя шестой вагон, я останусь в седьмом. В порядке бреда… Мы ищем человека, который неохотно выходит из купе, он насторожен, подозрителен. Если лежит, то скорее притворяется спящим, чем спит на самом деле. Вряд ли он заснет в эту ночь. Значит, мы ищем человека, у которого бессонница. И еще – этот человек притворяется. Он может смеяться, рассказывать анекдоты, молчать или спорить, но все это делает фальшивя, потому что единственное его желание – схватить свой чемодан и скрыться подальше от людей. Мы ищем человека, готового на все.

– Мы ищем вооруженного человека, – добавил Пермяков.

За окном протяжно, не переставая выла пурга. Иногда ветер на какую-то секунду утихал, будто собираясь с силами, а потом снова наваливался на вагон. Левашову казалось даже, что он слышит поцарапывание крупных снежинок по стеклу. Сна не было. Поворочавшись на полке, он осторожно спустился вниз, нащупал в темноте дверь…

– Ты куда собрался, кореш? – вдруг раздался голос Бориса.

– Душно что-то… Пойду покурю.

– Пошли вместе.

Они задвинули за собой дверь и направились в тамбур. Здесь пурга сразу стала слышнее.

– Надо было в тот тамбур идти, – сказал Левашов. – Там хоть печка…

– Замерзнем – туда перейдем. – На маленьком мальчишеском лице Бориса застыло выражение озабоченности. – Понимаешь, – заговорил он, – жена… вроде того, что рожать собирается.

– Так это здорово! Зимние дети, говорят, самые крепкие.

– Оно, конечно, так… Но уж больно все это хлопотно… Иногда кажется, что лучше самому все сделать, спокойнее.

– Ну-у, – протянул Левашов. – Это не самый лучший вариант.

– Согласен, – солидно кивнул Борис. – Каждый должен знать свое место и не рыпаться, куда не надо.

Послушав Бориса из-за стены, можно было подумать, что говорит пожилой, плотный человек с тяжелым лицом и неторопливыми движениями. А на самом деле Борис был щупленьким парнишкой небольшого роста, с прямыми белесыми волосами. И щетина на его подбородке росла светлая и мягкая. «Не он», – опять подумал Левашов. Но тут же что-то заставило его усомниться.

– А в Южном что вы делали? – спросил он, пытаясь продышать глазок в толстой изморози на стекле.

– Да мы на материке были. Ухлопали кучу денег и приехали.

– Но ведь дорога оплачивается и туда и обратно…

– Остались бы эти деньги. Они ведь не киснут, не стареют.

– Видишь ли, беда в том, что мы сами имеем обыкновение стареть.

– А! – Борис досадливо махнул рукой. – Это все то же – стоит ли рыпаться, чтобы доказать кому-то что-то… Знаешь, кореш, я лично, например, никому ничего не хочу доказывать. Никому и ничего! – Борис говорил, все больше волнуясь, и спешил, спешил, будто боялся, что не успеет сказать главное. – Старики зовут нас на материк… Работа, говорят, интересная, театр, стадион, то да се… А спросить – ели они когда-нибудь кетовый балык или икру красную? Если, конечно, не считать наших посылок… А мы здесь едим эту икру столовыми ложками, и вовсе не из консервных банок. И стадион мне не нужен. Не ожирею. Пробежишь двадцать километров на лыжах да обратно двадцать – о стадионе и думать не захочешь. Работа? Что там я строитель, что здесь строитель. Не надо, кореш, рыпаться, не надо суетиться… Жизнь себе идет, и весь треп, что вокруг нее вьется, оседает позади, как пыль за грузовиком.

Левашов зябко поежился. В тамбуре было довольно холодно. Через какие-то щели снег все-таки проникал сюда, и снежная пыль, не оседая, стояла в воздухе.

– Во всем этом деле есть еще один фокус… На материк Таньке хочется. Остров для нее – каторга. Вечером, бывает, сидит-сидит, потом начинает собираться… Туфли надевает белые, платье… «Куда ты?» – спрашиваю. «В театр», – говорит. Ну-ну… Вот соберется, перед зеркалом марафет наведет, а потом подойдет к окну и смотрит на сопки, на туман, на соседский забор… «Мы не опоздаем?» – спрашивает. «Нет, – говорю, – в самый раз поспеем». А у самого мурашки по спине.

– Поживите год на материке, может, ее на остров потянет.

– Хх, – хмыкнул Борис. – И все надбавки полетят, снова на голую ставку садиться…

– А ты не слышал, как один большой оригинал решил много денег заработать? Нет? Напрасно, тебе эту историю надо знать. Но шуточку, когда кто-то бутылки сдал и машину купил ты, конечно, слышал? Так вот, этот инициативный товарищ решил шуточку воплотить в жизнь.

– И что же из этого вышло? – Борис недоверчиво усмехнулся.

– Ничего хорошего не вышло. Что он делает – как только весной навигация открылась, отправился на Итуруп и весь сезон, до глубокой осени, бутылки собирал. А потом зафрахтовал пароход, тот все равно порожняком в Аниву шел. Погрузил свою стеклотару и отчалил. Ну, порт назначения – Анива. Показалась Анива. Запрашивает – какой груз везешь? Капитан отвечает – бутылки. Анива на это говорит, что, мол, не валяй дурака и отвечай как положено, когда тебя спрашивают. Капитан свое гнет – бутылки везу. И уточняет для порядку даже емкость бутылок и все остальное.

– Что же делает диспетчер Анивы?

– Звонит начальнику порта и докладывает обстановку. Начальник тоже не знает, что делать, и на всякий случай командует – пароход в порт не пускать.

– И не пустили?

– Ясно – задержали пароход на рейде. Собрали оперативку: что делать? Никогда такого не было, чтоб с Курил бутылки возили. Ну рыбу, ну консервы, ну крабы! Но бутылки! Пустые! Не было такого. И не будет, сказал начальник. И велел пароход принять на заброшенном причале, а бутылки выгрузить. Там вся команда чуть ли не неделю выгружала их. Будешь в Аниве, спроси – эти бутылки и сейчас там горой лежат.

– А что с инициатором? – спросил Борис.

– Ну, будто сам не знаешь, что бывает за нетрудовые доходы.

– Так ведь не состоялись доходы-то!

– А попытка! А использование государственного транспорта в личных целях! – Левашов рассмеялся, поняв вдруг, что Борис верит каждому его слову. – Ладно, оставим это… У тебя жена-то… когда рожать собирается?

– Недели через две.

– Тогда еще ничего.

– Что ничего?! – насторожился Борис.

– Понимаешь, пока мы с тобой о бутылках калякали, поезд стоял. И сейчас стоит.

– Мать твою за ногу! – пробормотал Борис.

Левашов натянул на ладонь рукав свитера, ухватился за покрытую изморозью ручку и надавил вниз. Ручка не поддавалась. Тогда он несколько раз ударил по ней ногой и дернул дверь на себя. И тут же словно что-то живое, белое, обезумевшее ворвалось в тамбур и забилось в нем, как в западне. Левашов опустился на одну ступеньку и увидел, что сугробы доходят до осей колес. Тогда он спрыгнул в снег и прошел вдоль вагона. Следующее колесо было занесено полностью. И ни одного огонька не пробивалось сквозь несущиеся, вытянутые в полете сугробы. Казалось, поезд стоит на дне мощного снежного потока.

Поднявшись в вагон, Левашов захлопнул за собой дверь и для верности повернул щеколду.

– Ну что? – спросил Борис. – Станция?

– Какая станция… Снег выше колес. Пошли к проводнику.

В служебном купе сидели Оля, парнишка, которого она уговорила ехать с собой, бригадир поезда Дроздов и машинист Денисов.

– Так что получается? Стоим? – спросил Левашов.

– Получается, – ответил Денисов. – Что выходит, то и получается.

– Чего же вы молчите?! – вдруг тонко крикнул Борис.

– А что нам, песни петь? Или кричать надо? Не в кабинете, чай… Да и паровоз от крику не пойдет. Не лошадь…

– И долго стоять будем? – спросил Левашов.

– Пока не поедем.

– Надо ведь сообщить как-то… Ну, что мы застряли…

– Кому положено, тот уж подумал об этом, – с достоинством сказал Дроздов. – А если б не догадался, все равно знают о нас. Со станции Взморье мы вышли, на Тихую не пришли… Вот и весь сказ.

– Значит, не удалось пробиться на север…

– Не удалось, – сокрушенно согласился Денисов. – Что мог – сделал, а вот не удалось. Впадина между станциями, понимаешь… Железная дорога прогиб делает… Тридцать километров прогиб… Тут-то снег и скопился, тут-то он нас и подстерег.

– Но к утру поедем?

– Должно. Если роторы пришлют да расчистят.

– А если не пришлют?

– Могут и не прислать. В буран роторы на шахты посылают, на электростанции. В Синегорск, Быково, Долинск… В Корсаков – там порт… До ближайшей станции тридцать километров. А при таких заносах считай, что все триста.

– Отдыхайте, ребята, – посоветовала Оля. – В Тымовском разбужу.

Все смолкли, прислушиваясь. Если раньше порывы ветра были даже приятны, потому что поезд все-таки шел, то теперь и в этом вое, и в подкрадывающемся шелесте снежинок, да и в самой неподвижности состава было что-то жутковатое.

Утро наступило поздно и как-то уж очень неохотно, темнота будто цеплялась за промерзшие ветви деревьев, за покатые сугробы, за торосы, которыми был утыкан весь берег. Ветер гудел уже не за стенами вагона, а где-то над головой.

Обычно сильные тайфуны быстро выдыхались, но на этот раз к утру буран усилился. В серой мгле рассвета с трудом различались верхушки занесенных деревьев, телеграфные столбы тоже стали короткими, а уцелевшие провода висели на уровне человеческого роста.

Состав стоял черный и безжизненный, будто оставленный здесь сотни лет назад. Где-то рядом начинался океан, замерзший у берега, а дальше – клокочущий, раздраженный, исполосованный бурыми волнами. Насыщенные снегом, они быстро замерзали, попадая на палубы судов, и рыбаки мечтали только об одном – продержаться, не дать льду покрыть палубу и борта. Обмерзшее судно становилось неуправляемым, волны покрывали его все новыми слоями льда, пока оно не скрывалось под водой. Да, рыбакам сейчас было труднее всего. Но зато, что может сравниться с их радостью и чувством победы, когда на горизонте спокойного океана они увидят свой остров и побегут по палубе, давя тяжелыми сапогами острые хрустящие льдинки! А пока, пронизывая взбудораженный воздух, неслись их радиоголоса – одни просили помощи, другие ее предлагали.

Последние известия, которые в то утро слушал весь состав, не принесли ничего утешительного…

…Третий день свирепствует пурга над Корсаковом. В городе полностью прекращено движение всех видов транспорта, закрыт порт. На рейде скопилось два десятка судов с продуктами и товарами первой необходимости. Невзирая на ураганный ветер, работники порта взялись разгрузить несколько судов вручную.

…Как и в прошлые метели, самоотверженно работают бульдозеристы Макарова. Этой ночью они пробились на хлебокомбинат и доставили хлеб в несколько магазинов города.

…Не работают Лермонтовский и Новиковский угольные разрезы, шахты «Долинская», «Шебунино». Прекратили работу леспромхозы и бумажные комбинаты. Во всех отраслях народного хозяйства ощущается острая нехватка топлива, электроэнергии, горючего.

…Четвертые сутки не прекращается пурга на Курилах. Занесены поселки, дороги, прервана телефонная связь, оборваны электропровода. Вторую неделю жители Крабозаводска, Южно-Курильска, городов и поселков Шикотана, Итурупа, Кунашира не получают писем и газет.

…Настоящее мужество проявляют в эти дни труженики села. Трактористы совхоза «Чапаево» двое суток пробивали дорогу к занесенным снегом парникам, чтобы дать воздух и свет рассаде. Вчера все жители совхоза вышли на расчистку дороги к животноводческим фермам, куда уже третий день невозможно доставить корм для животных.

…Все пространство Охотского моря в восточной части Тихого океана сотрясается ураганным ветром и разрывами снежных зарядов. В тяжелое положение попала флотилия японских рыбаков, промышлявшая восточнее Средних Курил. Застигнутые штормом, суда вынуждены были зайти в наши территориальные воды – в залив Касатка на Итурупе. Но сюда ветром нагнало огромные ледяные поля. Часть японской флотилии успела выйти на чистую воду, а семь судов затерло льдами. Одно из них – «Итокимару-35» – затонуло, еще одно судно выброшено на берег. Пять судов получили повреждения и продолжают бороться за свою жизнь. Нашим судам, находящимся вблизи этого района, дано указание немедленно следовать к заливу Касатка для оказания помощи…

– Оля, – крикнул Левашов. – Подождите!

Девушка остановилась.

– Вы хотите спросить, какие конфеты я люблю?

– Про это мы уже договорились. Островными конфетами вы медведей кормите… Что нового, Оля?

– По слухам, к нам идет ротор.

– Значит, сегодня сдвинемся?

– Трудно сказать. По-моему, вряд ли…

– Да… Повезло ведь тем, кто уже сойти успел.

– А раньше никто и не сходил, – сказала Оля.

– И все, кто сел в Южном…

– Конечно. Вагон-то купейный.

– И то верно… Ну а Коля не жалеет, что поехал?

– А что ему жалеть? – Оля передернула плечами. – Сам напросился!

– А мне показалось, что вы его уговорили…

– Это ему хотелось, чтобы я его уговорила. Вроде бы он здесь ни при чем. Этакая невинная хитрость. Ну пусть думает, что он очень хитрый. Я-то знаю, как все на самом деле…

– И что же, он вот так, без вещей, с бухты-барахты пришел на вокзал и поехал?

– Да какие у него вещи? – удивилась Оля. – Портфель задрипанный – вот и все имущество. Нет, на приданое я и не надеюсь. Ну ладно, пойду, а то он уже бесится.

– Чего ж ему беситься?

– Ревнует. Вы что, до свадьбы все такие?

– Почти. Да, Оля, я хотел спросить… У меня в Тымовском друг живет. Вы не могли бы ему иногда от меня маленькие посылочки передавать? Он бы сам и к поезду приходил…

– Вообще-то правила не разрешают… Но зачем тогда правила, если их не нарушать? – засмеялась проводница.

– А в этом рейсе вы тоже нарушили правила? – спросил Левашов, даже не надеясь на ответ.

– В этом? Да вы что? Кто в такую погоду о посылочках думает?

Левашов медленно прошел вдоль вагона. «Может быть, она? – подумал он. – Или Коля со своим задрипанным портфелем?..»

Разойтись двум встречным в коридоре узкого вагона просто так, на ходу было нелегко. Приходилось останавливаться, прижиматься лопатками к стене, втягивать живот…

Вот в таком коридоре Левашов столкнулся утром со стариком из соседнего купе.

– Извините, молодой человек. Мы с вами до этого нигде не встречались? – спросил тот.

– Не знаю… Может быть.

– А где вы работаете, если не секрет?

– На Курилах. Уруп.

– Нет, не бывал. На Шикотане бывал, на Кунашире, а вот на Урупе не приходилось. Но я ничего не потерял, верно? Там то же, что и везде, – туман, дожди, приливы, отливы. Как говорится, труба пониже да дым пожиже?

– В общем-то люди на островах живут примерно одинаково. Одни хуже, другие лучше, одни интересно, другие скучно, но примерно одинаково. А что касается трубы и дыма… Наша труба – вулкан Колокол, без малого полторы тысячи метров. На Курилах немного найдется подобных. А если дымом назвать туман, то в других местах таких и не бывает.

– Скажите, если не секрет, кем вы работаете? Судя по вашему ярко выраженному патриотизму, вы…

– Сейсмолог.

– Вот оно что! Прошу прощения… за поверхностность суждений. Вы, сейсмологи, смотрите вглубь.

– Да. На поверхности многие вещи выглядят одинаково.

– Я вижу, вы не только сейсмолог, но и философ… – старик неожиданно протянул руку, – давайте знакомиться… Моя фамилия Арнаутов. Иван Никитич. Экономист.

– Левашов. Сергей.

– Очень приятно. А знаете, Сергей, идемте к нам в купе, а? Обсудим проблемы сейсмологии, вы расскажете, что такое цунами и с чем его едят… Если вы, конечно, никуда не спешите…

– Куда спешить…

– Тогда прошу. – Арнаутов широко открыл дверь в свое купе. – Вот познакомьтесь, мои попутчики… Это Олег. Мне кажется, неплохой инженер и человек неплохой, но летун… Хотя нашему купе не изменяет – уже сутки лежит… Вы, Олег, не обижаетесь? А это Виталий. Человек без определенных занятий, как он сам представился. Виталий, я правильно выразился?

– А мне, батя, один черт, как ты выражаешься.

У Виталия было смуглое лицо, длинные пушистые ресницы и тонкие губы.

Виталий сидел, закинув ногу за ногу и сцепив пальцы на коленях.

– Ох-хо-хо! – простонал Олег, тяжело переворачиваясь на спину. – Интересно, когда этот буран кончится и кончится ли вообще.

– Разве это буран! – воскликнул Арнаутов. – О! Вы не видели бурана в пятьдесят седьмом году! – Он восторженно причмокнул, будто буран пятьдесят седьмого года был свидетельством его собственной силы и удали в то время. – Приезжаю из командировки – нет дома. Только по скворешне и нашел. А возле трубы соседнего дома стоит мой знакомый пес и, извините, делает черное дело.

– А у вас часто бывают командировки? – спросил Левашов.

– Да, – сказал Арнаутов.

– Что же делают в командировках экономисты?

– Командировочные экономят! – засмеялся Виталий. – Чем больше буран, тем больше экономия!

– А знаете, молодые люди, – сказал Арнаутов, – я даже доволен, что все так получилось… Посидим, отдохнем, языки почешем… Время идет…

– Пенсия идет, – подхватил Виталий.

– К вашему сведению, молодой человек, – сказал старик с достоинством, – у меня уже два года в кармане пенсионная книжка на сто двадцать рублей. Если вы, конечно, что-нибудь понимаете в этих вещах.

– Да уж в ста двадцати разберусь! Но не понимаю, батя, чего же ты сидишь здесь, на острове?

– О-о! – протянул старик многозначительно и обвел всех взглядом, словно призывая в свидетели. – Вы видите, с кем я разговариваю? Я разговариваю с пассажиром, – медленно проговорил Арнаутов, и в его голосе прозвучало презрение.

– От пассажира слышу! – бойко ответил Виталий.

– Ха! А вот я как раз и не пассажир. К вашему сведению, все островитяне делятся на экипаж и пассажиров. Да.

Остров – это корабль. На нем есть экипаж, который работает постоянно, по нескольку десятилетий без роздыха. – Арнаутов горделиво глянул на Левашова. – Экипаж! И есть пассажиры, которые отлеживаются в теплых каютах и меняются каждый рейс, другими словами – каждый сезон. Больше одной зимы они не выдерживают.

– Не знаю, батя, из какого ты экипажа, но умотаешь с острова раньше меня. Это точно.

Старик кротко взглянул на Виталия и опустил голову. Помолчав, заговорил тихо и как бы неохотно:

– К вашему сведению, молодой человек, мне отсюда уже не уехать. Слишком долго я жил здесь. Все эти Сочи, Гагры, Крымы не для меня. Делать мне там нечего – это одно, да и помру я там.

– А здесь? – спросил Виталий.

– Старикам нельзя менять место жительства, тем более сахалинским старикам. У меня в Ростове дом, машина, сад яблоневый… Не скажу, чтоб все это легко досталось, но досталось…

– Хорошо живешь, батя! – Виталий покрутил головой. – Я бы не отказался… Ему, видите ли, машина досталась, а он так говорит, будто ему по шее досталось. А скажи, батя, откровенно, не для лохматых ушей – неужели на зарплату ты дом себе построил в славном городе Ростове, да машину купил, да сторожа нанял для своего яблоневого сада? Или нашелся какой-то побочный, независимый доход, а?

Левашов уже хотел было остановить Виталия, но вдруг увидел, как смутился старик.

– Вот так-то, батя, – Виталий тоже уловил перемену в Арнаутове. – А то все мы горазды молодежь учить да себя в пример ставить. Вот спросить тебя в честной компании – на какие такие шиши ты дом в Ростове купил?

– Уж спросили, кому надо, – ответил старик.

Посмотрев на Олега, Левашов увидел, что тот лежит на полке, закрыв глаза, и чему-то про себя улыбается. Словно знал он что-то про всех, но не считал нужным говорить об этом.

– Это не разговор, – сказал Левашов. – Так и я у тебя могу спросить, на какие деньги едешь, на какие живешь…

– А я отвечу! Отвечу! Геолог я. А зимой геологи не у дел. Не веришь – возьми карту острова, и я тебе сейчас все речушки, все поселки, все горы и прочую дребедень наизусть с севера на юг прочешу. Идет? За каждую ошибку рубль плачу. А если не ошибусь – ты мне десятку! Ну? Вот так-то, братцы-кролики. Вот так-то… А что старик на руку нечист, – сказал Виталий зловещим голосом, – так это факт. Верно, батя?

– Стар я для таких дел…

– Неужто скопить удалось? – дурашливо ужаснулся Виталий.

– Удалось.

– Знаем, как такие вещи удаются. Слыхали, в день отъезда ребята центральный гастроном взяли? Вот им и удалось.

– Я ведь сколько лет думал, – продолжал Арнаутов, – вот в Ростов приеду, тогда уж поживу… Все откладывал, откладывал… А сейчас понял – поздно. Не могу я туда ехать. Видно, с острова мне одна дорога осталась.

– Скажу я тебе, батя, народную мудрость, – Виталий засмеялся. – Год за годом идет, время катится. Кто не блудит, не пьет – ох, спохватится!

– Придется нам о сейсмологии в другой раз поговорить, – сказал Арнаутов и вышел из купе.

Левашов хотел было выйти вслед за ним, но передумал. Он посмотрел на Виталия, мимоходом окинул взглядом чемоданы, узлы, повернулся к Олегу.

– Обиделся старик.

Олег не ответил. Его крупное мясистое лицо было неподвижно и бесстрастно. Только легкое пренебрежение можно было заметить в выражении глаз, в форме больших сочных губ, в изогнутых бровях.

– Ну и дурак, что обиделся, – отозвался Виталий.

– Он не дурак, – проговорил Олег медленно. – Он – старик. Если бы ты со мной так поговорил…

– Так что было бы?

– Уже отливали бы тебя, – Олег спрыгнул с полки и сел рядом с Виталием, положил ему руку на плечо, участливо заглянул в глаза и повторил: – Отливали бы тебя, парень. Если бы, конечно, захотели. Я бы не стал.

– Чего ж ты не заступился, раз такой смелый?

– Успеется, – улыбнулся Олег. – Тымовское еще не скоро. До Тымовского еще много чего случится, верно говорю? – обернулся он к Левашову.

– Должно, – неопределенно ответил Левашов. – Послушай, а чего он тебя летуном назвал?

– Мы тут маленько о профессиях поговорили, вот я и признался в своем грехе. Летун я, перебежчик.

– Рыба ищет, где глубже, – начал было Виталий, но смолк.

– А сейчас кем работаешь? – спросил Левашов.

– Старшим куда пошлют! – захохотал Виталий.

И Левашов с трудом удержался, чтобы не выбросить его в коридор. Олег ответить не успел, Левашов увидел только, как напряглись и побелели его крупные ноздри. Но он только похлопал Виталия по плечу, раздумчиво так, многообещающе.

– Послушай, Сережа, в шестом вагоне едут бичи… Отчаянные ребята и, по-моему, не в ладах с законом.

– Вряд ли те свяжутся с бичами. Публика ненадежная во всех смыслах. Но проверить надо. Сможешь?

– Конечно. Я вроде в друзьях у них.

– Только вот что, Пермяков, ты поосторожней. Гиблая публика.

– А еще у меня на примете один товарищ, который за все время только один раз в туалет сходил. И то на скорую руку…

– Вот это уже серьезней. Кто он?

– Говорит, что профсоюзный активист…

– Кстати, а ты кто? – спросил Левашов.

– Я снабженец. Помнишь, мы в прошлом году со снабженцами возились? Вот я и взял себе эту легальную специальность. А ты?

– Сейсмолог.

– Это после Урупа?

– Вот-вот… Надеюсь, моих сейсмознаний для широкой аудитории вполне достаточно.

– Послушай, Сергей, откровенно говоря, я в панике. Прошло достаточно времени, чтобы мы приехали в Тымовское, а у нас – ничего да еще немного. А если бы не было этой остановки?

– Не случись эта остановка, все мы вели бы себя немного иначе. И преступник тоже. Да и в Тымовском ребята не сидят сложа руки. Если преступника там должен был встречать сообщник, его, возможно, уже засекли. Если нашего попутчика никто не должен встречать, то все сложнее…

– Как ты думаешь, Серега, у нас есть один шанс из ста?

– Есть. Я думаю, у нас есть даже по шансу на брата. Мы его возьмем, я уверен.

– Ты что, поддерживаешь мой моральный дух? Это ни к чему, я в любом случае сделаю все, что от меня зависит, – верю я в успех или нет.

– Если не веришь – не сделаешь. Не сможешь. Не получится, Пермяков. И ты даже знать не будешь о том, что сделал только половину возможного. Каждую свою неудачу, каждый маленький срыв ты будешь воспринимать как нечто совершенно естественное и неизбежное, с каждой неудачей сил у тебя будет все меньше. Сил будет меньше, ты понимаешь? Если же ты уверен в конечном успехе, то каждая неудача будет тебя… бесить, понял? Ты будешь наполняться энергией, как аккумулятор. Ты станешь гением розыска, хочешь ты того или нет.

– Ну спасибо, Серега, ну утешил.

– Ты напрасно так, я в самом деле уверен, что мы найдем эти деньги. Во-первых, похитить деньги гораздо легче, нежели потом распорядиться ими. Ведь их еще нужно поделить, а это непростая задача для той публики, которая идет на ограбление. Каждый из них свой собственный риск считает самым отчаянным, свое участие в ограблении – основным и, естественно, за свои страхи денег хочет получить побольше. Хорошо! Мы не возьмем его в поезде. Не узнаем, кто он. Допустим. Но ведь с прибытием поезда в Тымовское поиск не прекращается. Все только начинается, Пермяков. Сейчас у нас первая пристрелка, разведка боем. Главная схватка впереди. Ты всех знаешь, кто едет в твоем вагоне?

– Всех, а как же!

– Их имена, адреса, места работы, семейное положение?

– Откуда, Серега?!

– О чем же ты с ними разговариваешь? Вернее, что ты берешь из разговоров? Что вносишь в записную книжку, когда остаешься в купе один? Ведь это очень просто – уточнить потом правильность тех сведений, которые каждый сообщает о себе. А преступник неизбежно лжет. Он должен лгать, он вынужден это делать, чтобы замести следы.

– Знаешь, вот я слушаю и думаю – не зря ведь Катя так уважает тебя. Мне казалось, что все дело в твоем росте. Рост, конечно, главное, но не единственное… Надо же…

– Ладно, Пермяков, разбежались. Кажется, кто-то идет… «Познакомимся» позже. Не забудь – как можно больше сведений. Самых разнообразных, вроде бы незначительных. В незначительных вещах человек обычно не лжет, у него сил на это не хватает. Он соврет, называя свою фамилию, но имена детей или жены назовет правильно. Он соврет, называя город, где живет, но номер квартиры укажет верный.

За несколько лет жизни на острове Левашов уже сталкивался с бичами, знал их повадки. Они шатались по всему Дальнему Востоку, эти морские, таежные, островные и прочие тунеядцы. Матросы, списанные на берег за всевозможные провинности, рыбаки, ожидающие путины, летуны, люди, которые прибыли сюда в поисках голубой романтики и теперь употреблявшие это слово разве что в качестве ругательства. Среди бичей встречались люди, сбежавшие от жен, долгов, алиментов, от опостылевшей конторской жизни, люди, разочарованные в городах, друзьях, самих себе. Попадались и убежденные сезонники, которые просто ждали момента, чтобы уйти в море, на промысел, в тайгу.

Тяжелую северную богему выдерживали далеко не все, и состав бичей постоянно обновлялся. Матросы, в конце концов, находили места на судах, рыбаки уходили на лов кальмаров, сайры, крабов, а разочарованные быстро разочаровывались и здесь и убирались восвояси, притихшие и помудревшие.

Ездили бичи чаще всего без билетов, очень радовались, встречая знакомых, бывших друзей. И не только потому, что у них можно было одолжить десятку-другую. Несмотря ни на что, тосковали они по старым временам, когда спали в своих кроватях, со своими женами. На радостях бичи нередко тут же спускали одолженные деньги и охотно выкладывали истории, которые слышали в бесконечных скитаниях или которые придумывали сами.