Текст книги "Снежная версия"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Открыв утром дверь, Левашов невольно отшатнулся. Чуть ли не с гиканьем по коридору бежали трое парней. Один – здоровенный детина в куртке, второй – щуплый, в каком-то затертом плаще, третий – толстяк в свитере.

Левашов уже хотел вернуться в купе, но остановился. На него в упор смотрела молодая женщина.

– Извините, – сказала она неожиданно громким и низким голосом. – Куда это они? – Женщина кивнула в сторону удалявшегося топота.

– Буфет скоро должны открыть. Проголодались ребята.

– Так чего бежать?

– Нас замело не на один день. А буфет… Там все разнесут за десять минут.

– А почему вы не идете? – Она не спрашивала, она требовала ответа.

– Извините, не понял.

– Я спросила, почему вы не идете в буфет? – спокойно повторила женщина. Она отбросила назад волосы, но взгляда не отвела.

– К буфету пробиться уже невозможно. Все забито до тамбура. Мне интереснее знать – кто же устоял против соблазна раздобыть пару пирожков. В нашем вагоне таких совсем немного. Вот вы, например…

– Послушайте, в поезде около двух десятков детей. Если нас занесло, как вы говорите, не на один день, надо что-то предпринять. Нельзя же допустить, чтобы все продукты расхватали те, у кого плечи пошире или нахальства побольше.

– Знаете, так не пойдет. Вас как зовут?

– Лина, – ответила женщина, помолчав. Она будто решала – стоит ли ей называть свое имя. А когда назвала, у нее появилось такое выражение, будто она пожалела об этом.

– Кто вы такая?

– Методист областного Дворца пионеров.

– А куда едете?

– Куда надо. Еще вопросы есть?

– Есть, но они, по-моему, уже надоели вам.

– Пока мы тут болтаем, там, возможно, уже продукты кончаются. Знаете, я попрошу вас…

– Чтобы легче было просить, вы могли бы поинтересоваться, как меня зовут. Сергеем меня зовут.

– Очень приятно. Сережа, помогите, а? Многие пассажиры рассчитывали сойти с поезда еще ночью и, конечно, ничего не прихватили с собой.

Левашов зачем-то взял с полки шапку, надел, потом, спохватившись, бросил ее на место. Подойдя к служебному купе, он резко отодвинул дверь в сторону и тут же снова задвинул. У самого порога проводница, встав на цыпочки, целовалась с парнишкой.

– Извините, – громко сказал Левашов. – Это я виноват.

– Ничего подобного, – возразила Оля, отодвигая дверь. – Это Колька виноват.

– Дверь виновата, – хмуро проговорил Коля. – Щеколда не держит.

– Оля, послушайте, – начал Левашов, – сейчас буфет откроют…

– Да, в соседнем вагоне. Но там ничего нет. Бутерброды, пирожки… Мы с этими пирожками уже третий рейс делаем.

– Оля, вот этот товарищ, – Левашов показал на Лину, – из Дворца пионеров. Она предложила дельную вещь.

– Нас же занесло! – вмешалась Лина. – Сегодня не отроют. Завтра тоже вряд ли. А в поезде дети.

– В нашем вагоне нет детей, – сказала Оля. – Если не считать этого, – она кивнула на Колю, который все еще хмурился и стеснялся.

– А в других, Оля! Знаете, что завтра начнется?!

Оля сняла с вешалки форменную шапку, надела ее, вскинула руку, щелкнула каблуками.

– Ты, Коля, оставайся. Там очередь, помнут еще… Убери посуду, подмети… Мал ты пока по очередям ходить.

Коля польщенно улыбался.

– Ладно, – говорил он, – смейся, смейся… Ладно…

Впереди шла Оля, за ней Лина, а Левашов прикрывал тыл процессии. Они быстро проскочили через тамбур и вошли в следующий вагон. Пробиться к буфету действительно было почти невозможно, но бичи стояли уже у самого прилавка.

Левашов заметил Пермякова и немного поотстал.

– Ты тоже за пирожками? – спросил он. – Посмотри, кто в вагоне остался. Ведь ты бы на его месте остался?

Оля привычно пробивалась сквозь толпу пассажиров.

– Разрешите… Посторонитесь… Дяденька, уберите, пожалуйста, свой живот, а то мне не пройти! Спасибо вам и вашему животу!

А Лина никак не могла протиснуться мимо детины в куртке из чертовой кожи. Подняв глаза, она увидела его небритое лицо, желтый налет на зубах. Он был уже немолод, и спутанные волосы начинались у него гораздо выше, чем было предусмотрено природой.

– Куда? – спросил он. – Разве мадам так хочет кушать, что, извините, прется без очереди, без стыда и совести, без должного почтения к людям, которых она оставила позади себя… – Он все теснее прижимался к Лине, зная, что отступить ей некуда. Не выдержав, Лина размахнулась и влепила ему пощечину.

– Вон ты как! – протянул парень. – Ну тогда проходи. Мадам действительно хочет кушать. Или, извиняюсь, жрать?

Но едва Лина сделала шаг, дорогу ей преградил другой бич.

– Может, и мне румянец наведешь?

Лина и ему влепила пощечину, понимая, что делает совсем не то, что нужно.

– А теперь моя очередь, – перед ней стоял толстяк в свитере и в фуражке с крабом.

– Пропустите! – Лина зло посмотрела ему в глаза.

– А как же нам быть с пощечиной? Нет, за тобой должок. Пощечина – и проходи. Чем я хуже этих богодулов?

– Противно, – сказала она громко.

– Что противно? – не понял толстяк.

– Бить тебя противно. Стоять рядом с тобой противно.

– А целоваться? Не противно? – И парень обхватил Лину за плечи. Женщина попыталась вырваться и вдруг почувствовала, что свободна. Между нею и толстяком протиснулась чья-то рука, уперлась в мясистый лоб, над которым красовалась кокарда, и через секунду раздался глухой стук затылка о стену вагона.

– Извини, друг, – сказал Левашов. – Жена. Будущая, правда.

– Спасибо, – бросила на ходу Лина и вслед за Олей проскользнула в буфет. Очередь зашумела, заволновалась, но через несколько минут дверь снова открылась, и показался мощный торс буфетчицы.

– Товарищи, не стойте, – внятно и зычно сказала она. – Буфет работать не будет. Тише! Тише, товарищи проголодавшиеся! Проводники составят списки пассажиров с детьми. Да не волнуйтесь вы, по бутерброду всем достанется. А может, и по пирожку! – рассмеялась буфетчица.

В тамбуре Левашова остановили бичи.

– Слушай, длинный, мы ведь не последний раз видимся? – спросил толстяк. – Когда и где состоится наша следующая встреча, я сообщу тебе дополнительно. По дипломатическим каналам, – он захохотал, оглянувшись на друзей. – А теперь катись.

Левашов шагнул к толстяку, но тот отшатнулся в глубину тамбура.

– Что же ты… Я ведь попрощаться хотел, – сказал Левашов и подумал: «Не они».

Машинист Денисов больше всего ценил в человеке безотказность, способность выполнить свою работу, несмотря ни на что. Ты можешь болеть или быть здоровым, можешь радоваться или убиваться – все это не имеет никакого значения, считал Денисов.

Случалось, он выходил в рейс нездоровым, случалось, оставлял больную жену, но никто не припомнит случая, чтобы он отказался от рейса. Выход на смену Денисов воспринимал как наступление вечера или рассвета – ничто не могло помешать ему. Когда приходило время идти на станцию, он ощущал нечто вроде голода, который утолял, становясь к рычагам паровоза.

Когда ночью состав остановился, Денисов в горячке, не задумываясь, схватил лопату и выпрыгнул наружу. Разбросать сугроб не составляло большого труда, да и пассажиры не отказались бы помочь, но в этом уже не было смысла. На расчистку уйдет полчаса, а за это время все пространство под вагонами будет забито снегом.

Сейчас, когда состав стоял уже сутки, Денисов делал последнее, что было в его силах, – время от времени поднимался на крышу вагона и пытался связаться с Южно-Сахалинском по проводам, которые шли вдоль дороги. А замерзнув и ничего не добившись, возвращался в вагон.

Левашов увидел его, когда машинист опять собрался на крышу.

– Так это вы нас ночью в сугробы затащили? – спросил Левашов.

– А ты, конечно, объехал бы сугробы-то?

– Да уж как-нибудь… А сейчас куда?

– А вот… – Денисов распахнул пальто и показал телефонную трубку с болтающимися проводами. Увидев изумление в глазах у Левашова, он хитро подмигнул ему: вот так, мол, учи вас, молодых.

– Как бы не унесло вас… Вы погодите, я оденусь, ладно?

В угольном отсеке они нашли небольшой ломик и, постучав им по схваченной морозом двери, открыли ее. На ровной стене снега четко отпечатались все выступы двери. Взяв широкую лопату, Левашов ткнул ею в верхний угол и сразу почувствовал, как ее зажало там, снаружи. Лопата пружинила, выворачивалась.

– Ничего ветерок, а?

– Авось, – сказал Денисов.

Выбравшись наверх, они увидели, что заносы уже сравнялись с крышей вагонов, а от паровоза осталась лишь труба, коротким черным пнем торчавшая из снега. До проводов можно было дотянуться рукой. Ветер, рассекаясь о них, гудел протяжно и зло.

– К столбу, к столбу идти надо! – прокричал Денисов. – Пáры! Нужны пáры проводов! А здесь они перепутаны! Не найдешь!

До столба они добрались минут за десять. Денисов уперся в него спиной, вынул телефонную трубку и кивнул Левашову – давай. Прижав трубку к уху, он накрыл ее высоким воротником и приготовился слушать. А Левашов стал прикладывать оголенные контакты к проводам.

Первая пара проводов молчала. Видно, они были где-то оборваны.

Молчала и вторая пара. Но потом им повезло – они наткнулись на чей-то разговор.

– Алло! Не кладите трубку! Не кладите трубку! – надрывался Денисов, но уже раздались частые гудки отбоя.

Оступившись, Левашов провалился в снег, а выбравшись, никак не мог найти нужные провода. Но вот Денисов опять услышал разговор.

– Оха! Внимание, Оха! Вас вызывает Южный! Ответьте! – с профессиональной четкостью сказала телефонистка.

– Алло! – снова закричал Денисов. – Алло! Девушка! Девушка!

– Чего вы кричите? Даю Южный…

– Послушайте! Говорит машинист поезда двести восемьдесят один! Денисов говорит. Вы слышите? Мы подключились на линии. Нас занесло! Весь состав занесло! Вы слышите? Девушка!

– Соединяю с управлением железной дороги… Даю управление… Занято. Одну минутку… Управляющий? Вас вызывает поезд двести восемьдесят один. Ответьте поезду.

И опять соскользнул проводок, но Левашову удалось быстро восстановить связь. Теперь оба контакта он зажал в кулаки.

– Я слушаю, – Денисов с трудом узнал голос управляющего.

– Владимир Николаевич! Говорит Денисов… Денисов докладывает!

– Куда вы пропали, Денисов? Где вы?

– Сто восемьдесят пятый километр…

– Понял. Записал.

– Нас занесло. Нужен снегоочиститель. Самим не выбраться!

– Ротор вышел вам навстречу, но его тоже занесло. Замело ротор.

– А что прогноз?

– Еще три дня. Еще три дня.

– Владимир Николаевич! У нас двести человек! Нужны продукты!

– Вертолеты не могут подняться. Вы слышите – не могут подняться вертолеты. Нет видимости. Переселите пассажиров в несколько вагонов, весь состав незачем отапливать! Экономьте уголь. Вы слышите? Вам нужно продержаться еще несколько дней. Вертолеты и продукты уже выделены.

– Одну минутку, – сказал Левашов, видя, что разговор кончается. – Скажите телефонистке, пусть соединит с номером… Два семнадцать тридцать четыре.

Денисов передал трубку Левашову, а сам перехватил контакты и отвернулся, спрятав лицо за высокий воротник.

– Степан Федорович? Доброе утро! Левашов говорит.

– Кто? Кто говорит?

– Левашов.

– Откуда ты? Мне сообщили, что ваш поезд занесло…

– Так и есть. Поезд стоит. И будет стоять еще несколько дней.

– Отлично! Это просто здорово! Тебе везет, Левашов!

– Дальше некуда! Степан Федорович, какие новости?

– Он едет в купейном. В седьмом. Одного мы задержали. Пока молчит. И будет молчать, если вы вернетесь ни с чем. И еще одно – директор магазина скончалась. Сейчас все зависит…

Связь оборвалась – где-то не выдержали провода.

Дыру, через которую они выбрались наружу, уже занесло. Левашов потоптался, прошел вдоль вагона и… провалился. Вслед за ним в тамбур соскользнул Денисов.

Переселение закончилось только к вечеру. Теперь за седьмым вагоном шли опустевшие плацкартные. Проводники сразу закрыли их тамбуры на ключ.

В купе к Левашову и молодоженам Оля подселила лесорубов. Вещи ребят не вызывали подозрений. Обычные клеенчатые чемоданчики да коробка из-под обуви.

– А вы до какой станции? – спросил их Борис.

Первый вопрос человека, который опасается попутчиков, подумал Левашов. Что это – обычная осторожность провинциала или нечто большее?

Неожиданно дверь открылась, и Левашов увидел Пермякова.

– Серега! – воскликнул тот. – Вот новость! Оказывается, и ты здесь! А я иду по вагонам – не может быть, думаю, чтобы ни одного знакомого не встретил! И надо же – ты здесь! Ум меркнет!

– Остров потому что, – сказал Иван. – Я вот тебя тоже где-то видел, а где… Ты в Буюклы не приезжал?

– Ты лучше спроси, давно ли я оттуда! – Пермяков беззаботно засмеялся, запрокинув голову назад. Гладко выбрит, из-под свитера выглядывает свежий воротничок рубашки, механически отметил Левашов. У меня-то уж точно вид похуже.

– А ты по какой линии? – поинтересовался Афанасий.

– По линии снабжения, – быстро ответил Пермяков.

– О! Ты тогда нужный человек! Афанасий! – он протянул руку.

– Геннадий. Очень приятно. Очень приятно, – Пермяков всем пожал руки, всем сказал, что его зовут Геннадием, и заверил в том, что ему очень приятно познакомиться с такими ребятами. – А я, значит, иду по составу и ни одной знакомой физиономии. И вдруг вижу – Серега! Друг! Надо же!

И Пермяков стал рассказывать какие-то истории, первым смеялся, дергал Левашова за рукав, как бы призывая в свидетели. Потом принялся расспрашивать ребят про Буюклы, про леспромхоз, в котором они работали, про начальство…

– Все ясно. Они ни при чем. Они в самом деле работают в леспромхозе, – спокойно и деловито сказал он, когда ребята вышли покурить.

– В основное время, – заметил Левашов. – А вообще, какого ты черта пришел?

– Соскучился. Как, думаю, поживает мой друг Серега Левашов – ответственный работник Урупской цунамистанции. И потом, я ведь тоже теперь еду, если можно так выразиться, в седьмом вагоне.

– Да, в шестом нашу лавочку можно прикрывать. Я разговаривал со Степаном Федоровичем.

– Да? Как?!

– По телефону. На линии подсоединились. Тебе поклон.

– Спасибо. Что у них?

– Одного задержали. Но улик немного… Степан Федорович сказал, что этот тип едет в седьмом вагоне. Правда, теперь здесь не двадцать человек, а все сорок!

– Но ты ведь помнишь, кто был в вагоне до переселения? Слушай, Серега, надо заставить его зашевелиться.

– А не провернуть ли нам такую вещь, – медленно проговорил Левашов. – У тебя пропадает чемодан. Ты поднимаешь шум, грозишься вызвать милицию, обыскать состав. Короче, устраиваешь легкую истерику, начинаешь всех подозревать и в конце концов приводишь милицию. Через два вагона, кстати, едут двое наших ребят – демобилизованные. Но они в форме, так что воспользоваться их услугами можно… Итак, что делает преступник?

– Он начинает шевелить мозгами, – сказал Пермяков. – Первым делом ему нужно избавиться от денег. Это улика. А вдруг в самом деле милиция устроит обыск? Самое разумное в его положении – припрятать деньги.

– Как? Вот деньги, вот ты с пеной у рта, вот милиционеры…

– Значит, нужно дать ему возможность избавиться от улики стоимостью в пятьдесят тысяч рублей… Я бы на его месте взял чемодан и ушел с поезда.

– Ты не выглядывал наружу? Над нами тайфун, Гена. Скорость ветра – пятьдесят метров в секунду. Деревья валятся. Он выдохнется на первой же сотне метров. Как ты думаешь, он доволен, что состав занесло?

– Вряд ли. Деньги не спрятаны. Дело не сделано. – Пермяков сейчас совсем не был похож на того шумного рубаху-парня, который ворвался в купе час назад. Теперь он был сосредоточен и словно немного опечален какой-то неотступной мыслью.

– А если нам для начала проверить документы? Возможно, у него нет даже разрешения на въезд.

– Как проверить? – Пермяков вскинул густые брови.

– Есть такая возможность.

Вечер тянулся мучительно долго. Темные купе, свечи в концах коридоров, храп на полках – все это угнетало. Лесорубы уже который час равнодушно шлепали набрякшими картами – им безделье давалось, наверное, тяжелее всего. Просидев час-другой, Иван вдруг вскакивал и тяжелыми, сильными шагами удалялся по коридору. Он проходил через весь длинный состав и так же быстро возвращался.

– Фу! – говорил он облегченно. – Будто дело какое сделал.

– Всех обошел? Везде отметился? – смеялся кудлатый Афоня.

– Вы бы уж под уши сыграли, что ли, – советовал Левашов.

– Как? – не понял Иван.

– Ну как… Кто проиграет, тому ухо тут же и отделяют. Как два раза продул, так живи без ушей.

– С одними дырками! – захохотал Афоня.

– Нет, под уши я не буду, – сказал Иван и, не доиграв, бросил карты. Он поднял штору и с огорчением уставился на снег за окном. Потом медленно провел по стеклу толстыми пальцами, постучал костяшками по раме, вздохнул и сел. – Ох и вкалывать придется ребятам! Дорог нет, лесовозы под снегом, рембазу еще отрыть надо… А материалы, горючее…

– Да, план февраля завален, – сказал красивый Федор.

– Какой, к черту, февраля! Квартальный уже горит синим пламенем!

– Не впервой, ребята, – успокоил их Афоня. – Учитывая сложные погодные условия, – гнусавым голосом затянул он, видно передразнивая кого-то, – а также неблагоприятное стечение производственных обстоятельств, принято решение снизить план на пятьдесят процентов.

– Наверно, снизят, – согласился Иван.

– Конечно, снизят! Еще с перевыполнением закончим квартал!

– Но все равно ребятам вкалывать придется, пока мы в этой берлоге на колесах отсиживаемся.

– Ну и что! – воскликнул Афоня, который никак не мог проникнуться чувством вины. – Мы ведь в командировке! Обмениваемся опытом!

– А ребята уже вкалывают, – упрямо повторил Иван.

– Вот было бы здорово, – у Афони загорелись глаза, – если взять наш остров на буксир да оттащить его в Черное море… Какой был бы край! Весь этот Крым и в подметки не сгодился бы нашему острову! А? Водопады, озера, скалы, сопки, леса…

– Что-то я не слышал, чтобы в Крыму лесоразработки шли… – сказал Федор. – Заповедным стал бы наш остров. Но я бы не стал его в Черное море буксировать. Я бы его в Средиземном оставил. Представляете, вдоль мухи не кусают!

– А ребята вкалывают, – вздохнул Иван.

– Да хватит тебе причитать! – возмутился Федор. – Ну в самом деле, вроде я должен объяснительную писать – почему нас в составе замело! Стихия. И все тут.

– Ох, помню, первой зимы испугался, – мечтательно проговорил Афоня. – К марту уже задыхаться стал, казалось, зима второй год идет… Не поверите, я из той зимы выбрался как из ямы… Весна наступила, так я воздух стал открытым ртом хватать. Но какая была зима! – Афоня поцокал языком. – Буран неделю, снег – телеграфных столбов найти не могли, мороз – кошка под окном пройдет, и скрип снега слышен.

– Как же ты не удрал? – спросил Левашов.

– А вот этих касатиков встретил, – Афоня показал головой на Ивана и Федора. – Контакт у меня с ними получился. И скажу я тебе, парень, – Афоня посерьезнел, – когда контакт с людьми есть – никуда не уезжай. Не советую. Вернешься. Никакой климат, никакая зарплата не даст тебе… В общем ты понял. И еще я скажу тебе, коль уж разговор зашел, – нет на земле ничего, кроме человеческих отношений. Все остальное – так, одежки. Ты их можешь снимать, можешь снова напяливать – это не имеет значения. Был у меня друг… Но вот у него оказалось высшее образование, а у меня его не оказалось. И контакт поломался. Была подруга… Она любила на мужчинах узкие брюки, а у меня были только широкие. И мы разошлись, как в море корабли. И жена… Помню, была у меня жена, – Афоня усмехнулся. – Из ванной часами не выпускала – заставляла чуть ли не кипятком мазут из кожи на руках выпаривать. И руки у меня большие были, красные, вот как сейчас… Из парадного костюма они, вишь ли, некрасиво смотрелись. Как клешни. Пришлось развестись. А тот самый корреспондент, которому Иван хотел голову оторвать, первым делом всегда спрашивает у наших ребят: не думаешь ли, мол, с острова уезжать? Можно себе представить, как он относится к острову. Боится он его.

– И правильно делает, – сказал Федор. – Я заметил, что у каждого приезд на остров – это целая история. Это судьба. Не меньше. Я сам в газете работал. В многотиражке. И ушел. Надоело. Суетно. Все время чувствуешь себя как на сцене – говоришь только то, что положено тебе по роли. Газета наша выходила на четырех маленьких страницах, и у нас было четыре сотрудника. Они так и назывались – первая страница, вторая страница. Я был третьей страницей. И по роли говорил только о повышении производительности труда, качестве продукции, себестоимости… Все это важно, но мне наскучило.

– Но самая интересная история у нашего Ивана, верно, Иван? – усмехнулся Афоня. – Нет, нам с ним не тягаться!

– И не тягайся, – невозмутимо ответил Иван. – Куда тебе, задохлику, тягаться…

– А что за история? – спросил Левашов, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал не слишком уж заинтересованно.

– Отсидел наш Ваня, – ответил Афоня. – И что я тебе скажу – не поверишь! Снова грозится отсидеть, если случай подвернется.

– Это как? – не понял Левашов.

– Вины он своей не осознал. И суду заявил, а перед этим следователю все толковал, что вины своей не признает. А то бы, может, и условным сроком отделался. Но больно принципиальным родился наш Иван, верно, Иван?

– Заткнись. У меня что вышло, – повернулся он к Левашову, – нарушил я пределы необходимой обороны. Есть, оказывается, такие пределы, и нарушать их никому не позволено. Вот только неведомо мне, где эти пределы начинаются, а где заканчиваются. Когда на тебя с ножом идут, с палкой, с кирпичом, тебе как-то недосуг о пределах-то подумать, а потом, когда есть время подумать, то оказывается, что ты уже за колючей проволокой сидишь.

– Это как подойти… В конце концов, пределы обороны заканчиваются там, где заканчивается сама оборона, где уже начинается наступление на преступника.

– Ха! Ну ты даешь! – воскликнул Афоня. – Выходит, от преступника только обороняться можно, да? А как ты на него попрешь, то это уже ты вроде бы того, что закон нарушаешь? Сам преступником становишься, да?

– Да погоди ты, зачастил, – остановил друга Иван. – Тут что получается… Для Афони один предел, а для меня другой. Окажись Афоня тогда на моем месте, не было бы его с нами сейчас. Понимаешь, трое пьяных волосатиков к девчонке стали приставать. А ночь темная, пустырь, какая-то стройка. Ну, тут я проходил своей дорогой. Слышу, возня, крики сдавленные какие-то, а мне только того и надо. Я сразу туда. Как увидел… Понимаешь, сразу, мгновенно соображения во мне не стало никакого. Одна злость. И силу в себе почувствовал такую, что только всех крошить. Ну и накрошил… Двое расползлись сами, в третьего люди добрые подобрали. Да и двинул-то я его, как потом выяснилось, один раз, и то после того, как он мне кирпичом по темечку саданул. Я не зверствовал, нет. Нужды не было. Дали мне немного, можно сказать, справедливо дали. Я ведь понимаю, что судят не только конкретного человека, но вообще, для пользы дела, чтобы другим неповадно было, чтоб порядок среди людей был. Ну а как освободили, то возвращаться мне в своей поселок было неуютно. И прав я, и наказание отбыл, а все-таки что-то поперек стало… Но окажись я снова на том пустыре, – в голосе Ивана послышалась железная непреклонность, – и снова все повторится. Не задумываясь, схлопочу себе еще один срок.

– У нас в леспромхозе завелась одна такая компания, по законам тайги захотелось ребятам пожить, – начал было рассказывать Афоня, но, посмотрев на Ивана, смешался. – Пожили… Пока Иван с ними не поговорил.

– Это другая история, – сказал Иван несколько горделиво. Чувствовалось, что он доволен своим разговором с любителями таежных законов.

Левашов вышел из купе. Было поздно. Состав постепенно погружался в тяжелый и беспокойный сон. Воздух был хотя и довольно прохладный, но душный, проветривать вагоны никто не решался – в малейшую щель тут же набивался снег. Отопление работало беспрерывно, но тепла печки давали мало, надо было экономить уголь. К полуночи опустели коридоры, люди старались побыстрее заснуть, чтобы приблизить утро, которое может принести освобождение из этого затянувшегося снежного плена.

Левашов понимал, что в это время лучше всего и самому завалиться спать, а не толкаться по составу. Но он не мог заставить себя уйти в купе и двинулся по составу. Дойдя до конца последнего заселенного вагона, он так же неторопливо пошел обратно.

В своем вагоне Левашов увидел только Колю. Парнишка стоял у окна и так неотрывно смотрел в стекло, будто поезд проносился через полустанки, над речками, мимо озер и сопок. Невольно Левашов тоже глянул в окно. Нет, кроме смутного силуэта, Коля ничего не видел.

– Не спится, Коля?

– Да это я так… Подышать.

– Что-то ты поздновато дышать собрался. Оля у себя?

– А где же ей быть? У себя, в своих владениях. Хозяйка.

– Значит, поссорились? Напрасно.

– Больно много понимает о себе эта Оля, вот что я вам скажу.

– Ну, брат, этот недостаток еще ни одной девушке не мешал. Это даже хорошо. – Левашов окинул взглядом тщедушную Колину фигуру.

– Для нее это, может, и хорошо… А другим каково?

– Кому другим? – улыбнулся Левашов. – Кому? Подруги могут к этому по-разному относиться, это их дело. А мужчине, – последнее слово он проговорил, с трудом погасив улыбку, – мужчине положено вести себя достойно. Женщины к тому и стремятся – чтобы на них злились, из-за них страдали, чтобы добивались их благосклонности… А мужчина к этому должен относиться с улыбкой – он-то знает, что весь спектакль для него и дается!

– В самом деле? – Коля недоверчиво посмотрел на Левашова.

– А ты не знал? Жениться собрался, а такой грамоты не знаешь. Я тебе вот что скажу – ты за Олю держись. Это такая девчонка, что дай бог каждому.

– Да я знаю, – пробасил Коля, уставясь в собственное отражение.

– Вы где познакомились? – наконец-то Левашов мог подойти к делу.

– На улице. Я пристал к ней, через весь город топал сзади. Выпимши, конечно, был малость, с ребятами чей-то день рождения праздновали. Сзади шел и что-то вякал. А она обернулась, посмотрела так на меня, пуговицу застегнула на рубашке, пиджак отряхнула, а потом и спрашивает: «Мальчик, ты заблудился? Ты где живешь?» Так и познакомились…

– Когда свадьба? – спросил Левашов.

– Через месяц. Уже заявление подали.

– А жить где будете? Не в поезде?

– Да нет… К моим родителям поедем. Они на севере живут, в Охе.

– А как они к Оле относятся?

– Они ее не знают. Они вообще ничего не знают. Я так… сюрпризом.

– Хорош сюрприз! – рассмеялся Левашов. – А они не сделают тебе ответный подарочек, не отправят обратно?

– Нет, – уверенно заявил Коля. – Они у меня нефтяники, я тоже нефтяником буду. Оха город большой, и Оле найдется работа.

– А где твои старики в Охе-то живут? Я в городе бывал…

– Таежная, семнадцать, знаете? Как раз напротив нового кинотеатра.

– Знаю, знаю… Новый дом там построили… Квартир на сто, наверно.

– Точно, обрадовался Коля. – У них двадцать девятая квартира.

– Ну ладно, будущий житель двадцать девятой квартиры, иди мириться. Дам тебе еще один совет – мириться нужно сразу, немедленно. Для тебя же лучше. Все равно тебе ведь придется делать первый шаг. Так вот, чем раньше ты его сделаешь, тем легче, проще. Им-то неважно, кто виноват, главное, чтобы мужчина сделал первый шаг к примирению. А потом она же десять раз покается перед тобой и признает свою вину.

– Заметано, – сказал Коля, решительно направляясь к служебному купе. Но, взявшись за ручку, остановился. Левашов подошел, легко отодвинул дверь в сторону и, когда Коля переступил порог, снова задвинул ее.

– Нет, не он, – вздохнул Левашов не то огорченно, не то с облегчением.

Два молоденьких паренька в форме милиции сидели, низко склонившись над откидным столиком. Присмотревшись, Левашов увидел маленькую, с ладонь, шахматную доску, освещенную огарком свечи.

– Так я вроде по делу к вам… Может, оторветесь на минуту?

– На минуту можно, – оба одновременно посмотрели на Левашова.

– Вот мое удостоверение… Посмотрите.

Милиционеры по очереди поднесли маленькую книжечку к свече и молча взглянули друг на друга. Один из них – белобрысый, почти рыжий, с ресницами соломенного цвета – неопределенно хмыкнул, второй – потемнее, коренастее – с сожалением отодвинул шахматы.

– Демобилизовались? – спросил Левашов, присаживаясь.

– Так точно, – ответил крепыш.

– Насовсем?

– Как получится… Отдохнем, прикинем.

– Скорее всего что насовсем, – сказал рыжий.

– Как получится, – повторил крепыш. – По-разному может получиться…

– Ясно. Как вас зовут?

– Меня – Игорь, – сказал рыжий. – А его – Николай.

– Вот что, ребята… Подробности я вам рассказывать не буду. Ни к чему. А суть такова… В поезде едет преступник. По нашим с вами понятиям – особо опасный. Задача простая – его нужно задержать.

– А приметы? – спросил Николай.

– Нет примет.

– Что о нем известно?

– Ничего. В этом все дело. Известно только, что он опасный преступник и его необходимо задержать.

Милиционеры посмотрели друг на друга, потом на Левашова.

– Так вот, ребята, этот тип везет с собой… Нечто вроде саквояжа.

– Это уже легче, – сказал Николай.

– Или рюкзак, – добавил Левашов. – А возможно, чемодан или обычный мешок. Как бы там ни было, но со своим багажом ни за что не согласится расстаться.

– Золото?

– Нет. И потом это неважно. Главное, – узнать, кто он? Известно одно – он едет в седьмом вагоне.

– Если известно, какой груз он везет, – начал было Николай, но Левашов перебил его:

– Груз небольшой. Он может уместиться в чемодане, портфеле, за пазухой, в конце концов. Наша задача – лишить его душевного равновесия. Заставить действовать и этим разоблачить себя. Для начала вы пройдете по составу и проверите документы. Большого нарушения в этом нет, и потом… интересы дела требуют. Во всех вагонах, кроме седьмого, можете отнестись к своей задаче почти формально. Но в седьмом смотрите в оба. Меня вы, конечно, не знаете. Встретится еще один наш товарищ – на него тоже ноль внимания. Вот и все.

– Что делать с гражданином, у которого документы не в порядке? – деловито спросил Николай.

– Задержать. Кто вас должен интересовать… Люди без сахалинской прописки. Если нет прописки, должно быть командировочное удостоверение с материка, справка исполкома, разрешение на право пребывания на острове… Все это вы знаете. И еще – никаких чрезвычайных мер. Проверка – ваша работа, скучная, надоевшая. Если обнаружите его, спокойно предложите пройти в купе к бригадиру поезда для выяснения отношений. Вряд ли он применит оружие. Ведь ему некуда скрыться.

– А если у всех документы в порядке?

– Возвращайтесь к себе с чувством исполненного долга. Но! Через час сделайте еще один обход. Не проверяя документов. Просто пройдите по составу. А в седьмом вагоне загляните в каждое купе, посмотрите в глаза каждому пассажиру. Вопросы есть?

– Когда начинать?

– Утром. Часов в девять… Не позже. Ну, ни пуха!

Левашов вернулся в свой вагон и остановился перед купе, в котором жила Лина. И удивленно скривил губы, вдруг почувствовав сердце. «Новости, – подумал он. – Чего это я… Никак старею». Он потер ладонью щетину на подбородке, пригладил волосы, подумал, что бы это еще сделать, но, не придумав ничего, громко постучал в дверь.