Текст книги "Цейтнот"

Автор книги: Виктор Мясников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Тем временем "уазик" свернул с тракта на Чупахино, и дальше к ферме. При свете дня дом с оградой показались не такими большими, как прошлой ночью. Они вышли из машины, молча встали рядом, неторопливо рассматривая дом, дорогу, окрестные заснеженные поля, искрящиеся под весенним солнцем. С крыши свисали длинные острые сосульки, роняли капли. В снегу под ними вода пробила глубокие лунки. Ставни дома опять были плотно закрыты.

– Вот же зараза, – прервал молчание Рогожкин и поежился. – Когда все эти банки-склянки зазвенели, я за тобой в сенки влетел, да не сообразил, что дверь в дом сбоку будет. Как впечатался в стену с разбега, а на голову корыто какое-то сверзилось. Так я, поверишь, в темноте, как днем, все увидел – и тебя, и двери, и лавки с тазами.

– Ну прямо, – усомнился Ямщиков, – дверь раньше открылась, ты ещё только забегал. И свет из дверей был.

– Ничего себе, забегал! – возмутился Рогожкин. – Да я уже корытом успел получить и на пол улетел. Только улегся – дробь надо мной так и визгнула.

– Нет, это не она, – упорствовал подчиненный, – это кто-то другой взвизгнул. А вся дробь в двери засела.

Рогожкин вдруг расхохотался:

– Пальба, дым, грохот! Петрович залетает с коромыслом наперевес: "Хенде хох!"

– Да уж, – Ямщиков усмехнулся, вспомнив ночное сражение. – Погоди, ещё получим по выговорняку за самодеятельность. Мне-то что, я человек маленький...

Капитан перестал смеяться. Подошел к калитке, оглядел бумажки со свежими печатями.

– Конечно, надо было группу захвата подождать. Как пацаны, в окошки полезли.

Ямщиков вздохнул:

– Я вообще давно заметил, что у нас в России, что ни подвиг, то сплошь по чьей-то глупости. Иногда по своей.

Лыжню они сразу нашли. Прямо от дома, почти от калитки, отлично накатанная двойная колея бежала через зализанное ветром поле в снежных застругах в сторону тракта, скрываясь в недалеком березняке.

– Прогуляемся? – предложил Ямщиков и, не дожидаясь ответа, встал на лыжню, заскользил подметками.

– Ну, давай! – Рогожкин, отмахивая руками, с веселым смешком устремился следом.

В солнечные дни лыжня слегка подтаивала, а потом её прихватывало морозцем. Поэтому она не проваливалась даже под весом крупногабаритного Рогожкина и была достаточно широкой и гладкой. Наст вокруг посверкивал, ветерок слегка посвистывал, лыжня поскрипывала, и вообще было хорошо. Впереди за полем стояли густые шеренги берез, а за ними гудело шоссе.

Так они скользили и ни одного своротка или пересечения с другой лыжней не встретили. И это не могло не радовать, потому как дачник-художник с супругой на лыжах катался частенько, и этот путь для таинственной семейной пары оказывался единственным. Меж тем березняк приближался, гул моторов на шоссе становился все явственней.

На небольшой поляне весь снег был истоптан, переворошен и, вроде бы, даже перегребался с места на место, из кучи в кучу. Отсюда следы лыж расходились в разные стороны, а к автомагистрали вела глубоко пробитая пешая тропа. Капитан тут же выковырял из снега окурок сигареты с фильтром.

– Так, "Мальборо", помадка губная темная. Дамочка курила.

Он вынул из кармана и развернул измятый полиэтиленовый пакет, удовлетворенно опустил туда мерзлый окурок. Снова зашарил глазами по сугробам.

– Сейчас ещё пуговицу от ширинки найти и гильзу от нагана – полный комплект улик будет, как в кино, – Ямщиков тоже заинтересовался сугробами.

– Лучше всего квитанция из прачечной с номерками на белье, – высказал свое пожелание Рогожкин.

– Или справка из домоуправления, – не уступил Ямщиков.

– Паспорт! – поставил точку Рогожкин.

Это был предел мечтаний, и Ямщиков, хохотнув, призадумался, распинывая снег ботинком. Наконец, додумался:

– Бумажник с полным комплектом документов всей банды!

Теперь уже Рогожкин пытался сообразить, какая находка может оказаться ещё удачней. И придумал почти сразу:

– Видеокассета с записью всех приготовлений, соучастников и так далее.

Ямщиков встал, сбил шапку на затылок, потер лоб, приглядываясь к снежным кучам. В задумчивости произнес:

– Спокойно, козырный туз ещё в колоде. Что-то тут не то.

– Что, например? – Рогожкин тоже прекратил поиск окурков и пуговиц.

– Ну как же, – стал объяснять свои сомненья Ямщиков, – к тракту пешком ходили, а почему не на лыжах? Ведь удобней на лыжах подкатить, а не вот так по пузо в снегу плюхаться.

– Может, вообще посторонние типы тут кувыркались? – Рогожкин тоже сбил ушанку на затылок, огляделся.

– Лыжня сюда от дома вон какая проутюжена, а те, что в стороны, гляди, какие хилые, – указал Ямщиков рукой для большей доходчивости. – Кстати, обрати внимание, дом отсюда как на ладошке и вся лыжня к нему. По низинке прямичком. И ферма отсюда не видна, одни крыши. Значит и с фермы не видно, как кто-то на лыжах к дому прибежал. – И Ямщиков снова заработал ногами, разбрасывая снег, приговаривая: – Нет, не зря здесь снег копали, не зря!

– Искали что-то? – предположил Рогожкин. – Или прятали?

– А черт их знает! Может бруснику собирали.

И тут Ямщиков зацепился за что-то ботинком и с усилием выворотил конец лыжи. Тут же нашлась и вторая.

Лыжи как лыжи, почти новые, малость поцарапанные, фабричные марки Кировской фабрики читаются отлично. К беговым креплениям примкнуты черные ботинки. В ботинки натолкана бурая оберточная бумага, чтоб снег внутрь не попадал.

– Теперь понятно, – Рогожкин поставил лыжу стоймя, дотянулся рукой до загиба, прикидывая на свой рост, – бабу свою в машине на дороге оставлял, а сам тут лыжи обувал – и к дому прямиком. И никто ничего не видел. Отвез канистрочку с бензином и обратно тем же макаром. Так, – он отсоединил от крепления ботинок, глянул на подметку, – сорок второй размер. Жаль, у меня сорок пятый.

– Зато мне в самый раз, – встрепенулся Ямщиков. – Вот я в них обратно и побегу.

– Хитер бобер! – возмутился Рогожкин. – А я за тобой, как пацан, на валенках скользом поскачу? Нет уж, в руках понесешь. Тут тебе не лыжная база, на вещдоках кататься.

– Да ладно, ты можешь на дорогу выйти, а я к машине сбегаю и за тобой приеду, – предложил Ямщиков. – Окей?

Они бы ещё ерничали и подначивали друг друга, но неожиданно Рогожкин сделал предостерегающий жест и замер, указывая рукой в березы. Ямщиков не сразу разглядел: вдали среди деревьев мелькал красно-голубой комбинезон – в их сторону направлялся лыжник.

– Ах ты, черт возьми! – оперуполномоченный так и сел. – Что делать будем?

Рогожкин тоже присел, чтобы не выделяться. Они посмотрели друг на друга и поняли, что обоим в головы пришла одна и та же шальная мысль.

– А! Где наша не пропадала! – Ямщиков выдернул бумажные затычки из лыжных ботинок. – Начальник, поищи палки.

Рогожкин молча сунул руки в перчатках в сугроб и только глаза выпучил, чувствуя, как снег набивается в рукава и тает, тает. Ямщиков тем временем скинул куртку и пиджак, чертыхаясь шепотом, стянул брюки и меховые сапожки. Остался в черном домашнем свитере и зеленых спортивных штанах, вытянутых на коленях. Их он надевал под брюки для тепла, кальсоны-то русские мужики давно перестали носить, "трикотанами" обходятся. С отвращением сунул ступни, обтянутые тонким носком, в промороженное нутро лыжных ботинок. Судя по выражению лица и ожесточенной артикуляции, это не доставило ему удовольствия. Но ругаться вслух, даже шепотом, не решился.

Рогожкин откопал таки палки почти в том же месте, где были закопаны лыжи. Да иначе и быть не могло – на узких беговых лыжах без палок не очень-то разгонишься. Так что комплект должен быть полным. Ямщиков тут же устремился навстречу красно-голубому комбинезону. А Рогожкин, собрав в охапки его одежду, пригибаясь, побежал к шоссе, успев негромко крикнуть:

– Тоже на тракт выходи!

Миниатюрная лыжница неторопливо скользила, сосредоточенно глядя перед собой. Время от времени она поворачивала голову вправо, в сторону припорошенных снегом длинных скирд соломы в поле. А если бы она столь же внимательно поглядывала влево, то, возможно, увидела бы, как за ней наблюдает человек, наряженный на детский манер: свитер, мятые спортивные штаны, ондатровая ушанка, перчатки, а на шее вязаный шарф, стянутый спереди узлом. А, может, и не заметила бы, потому что Ямщиков старался хоть как-то спрятаться за нетолстые березы и голые кусты.

Лыжница остановилась. Воткнув палки в снег и опершись на них, стала смотреть на открывшийся взгляду дом. И вид имела растерянный. Постояв с минуту, она нерешительно направилась в сторону дома, но затем, резко развернувшись, быстро заскользила обратно. Ямщиков поспешил ей наперерез. У него ещё не сложился в голове достаточно отчетливый план действий, но цель была ясна – прицепиться, "сесть на хвост" одинокой лыжнице.

Он уже не помнил, когда последний раз стоял на лыжах, поэтому синхронно двигать руками и ногами у него не получалось. Палки цеплялись за наст, разлетались в стороны, как крылья, и втыкались куда попало, едва не попадая острыми кончиками в лыжи. Да и ноги задеревенели – считай, на босу ногу ледяные ботинки натянул.

Все-таки он сумел обогнать лыжницу и выскочил на свежую лыжню метрах сорока впереди миниатюрной лыжницы. Пошел, не оглядываясь. Через несколько минут услышал за спиной шумное дыхание, скрип снега и шелест синтетического комбинезона. Оглянулся, замедлил шаг, сходя с лыжни, Глядя через плечо, воде бы, освобождая дорогу и в то же время не торопясь это сделать. Лыжница подошла вплотную, тоже замедлила шаг, глядела с раздражением. Без сомненья это была Лина Медведкина. Почти такая же, как на фотографии из личного дела. И лыжи на ней были точно такие же, как на Ямщикове, – выбросить не жалко, Кировской фабрики, красные.

Ямщиков прищурился, наморщил лоб, словно пытался что-то вспомнить, и, наконец, радостно выпалил:

– А я вас узнал!

Он не ожидал такого эффекта. Женщина словно стала ещё меньше ростом. Разгоряченное лицо побледнело и застыло гримасой страха, глаза широко распахнулись.

– Вы – Лина! – торжественно провозгласил Ямщиков. – Мы с вами у костра вместе сидели.

Ее лицо расслабилось, вернулся прежний розовый румянец и заблестели глаза.

– Не могу вспомнить, – сказала отрывисто.

Голос действительно был хрипловат. Впрочем, это мягко сказано. Он был просто хриплый, точнее, кошмарно хриплый.

– Ну как же? Туристический костер, вечер, река, лес, песни разные, гитара...

На этом Ямщиков исчерпал свои познания в области туризма. Он ещё мог добавить слова "рюкзак", "палатка" и "спальный мешок", но это могло прозвучать слишком двусмысленно. Да и соседей по палатке, тем более по спальному мешку, она бы, наверное, запомнила.

– А-а, – тем не менее Лина тоже начала вспоминать, – на городском слете, что ли, прошлым летом?

– Точно! – обрадовался оперуполномоченный.

Лина остановилась, пристально посмотрела ему в лицо, потом оглядела пузырящиеся на коленях линялые штаны дурацкого зеленого цвета, заправленные в узорчатые эластиковые носки. Хмыкнула:

– Закаляешься? Ну-ну... Бывай здоров! До встречи на слете!

Она резко оттолкнулась палками и понеслась по лыжне.

– Лина, постойте! – крикнул Ямщиков голосом, полным отчаянья. – Куда же вы?

Но женщина не слышала или не хотела слышать его воплей. И он погнался за ней, нелепо размахивая палками и сбиваясь с ритма. И понял, что никогда не сможет догнать. "Эх, физподготовка неправильная! На лыжах надо бегать, а не мешок с опилками мотузить в спортзале," – вот какие мысли роились у него в голове.

Естественно, он не догнал. Зато согрелся, хотя ноги щипало, будь здоров как. И точно установил, что Лина скрылась в коллективном саду. Над воротами сада торчал облезлый щит, на котором ещё можно было различить старорежимную надпись "Сталеканатчик-2". От ворот сада было всего метров сто до шоссе и будки автобусной остановки. В будке очень кстати оказалась скамеечка. Ямщиков тут же плюхнулся на нее, подпрыгнул – такая она оказалась холодная. Оно и понятно – железо. Он сунул под зад шапку, сбросил ботинки и, чуть не плача от боли, стал остервенело растирать ступни вывернутой наизнанку перчаткой. Это сверху она кожаная, а изнутри-то шерсть! Все-таки ноги он маленько обморозил. Лыжи приставил снаружи к будке, чтобы издалека сигнализировали – он здесь, ждет автобус, а, может, другой попутный транспорт.

Пока Ямщиков совершал свой исторический забег на семикилометровую дистанцию, Рогожкин вернулся к машине, связался по рации с начальством и запросил помощи. Потом поехал в том направлении, в котором скрылись лыжники. Но, естественно, по шоссе, а не по сугробам в снежном поле.

Ямщиков ещё ноги не успел растереть как следует, а "уазик" уже подкатил. Он прыгнул в кабину. Торопливо, а, значит, неловко, путаясь в штанинах и рукавах в тесном нутре автомашины, стал одеваться. При этом он ещё вкратце описывал свою пробежку, обстоятельно воспроизведя подробности недолгого разговора с Линой Медведкиной. А одевшись, добавил:

Теперь мне роль этой дамочки понятна. Ушла с работы на две недели, вероятно, чтобы уже не вернуться. Из дому отчалила с двойным багажом, походным и, так сказать, светским. Тоже, чтобы не возвращаться. Позавчера созвонилась с курьершей, забросила ей в "почтовый ящик" пакет для обмена с Поляницкой. Вчера была здесь. Сбегала на лыжах к "фазенде" и воткнула батарейку в часы.

– Стоп! – перебил Рогожкин. – А, может, с дороги съехала, выкопала лыжи из сугробов и сбегала?

– Сегодня пришла со стороны этого сада, значит, и лыжи здесь надевала, – возразил Ямщиков. – Следовательно, вчера снимала здесь же. А отсюда на мотоцикле в город.

– А, может, подвез кто? – уперся Рогожкин.

– Может, но это ещё один человек в деле. А на попутку или автобус рассчитывать рискованно, вдруг не подвернется. У них все четко по времени было расписано, минута опоздания – и вся операция провалится. Так что, пока младший Мослев выманивал девочек и Гошу в Чупахино, она воткнула батарейку, а потом на своем "Че-Зете" вернулась в город и засела в гараже у лесопарка.

– Погоди, – опять прервал капитан, – старший-то в доме сидел. Как же она батарейку во взрывное устройство вставляла. Он бы мог заметить.

– Мог, если бы ему не полагалось сидеть тихо. И ставни были закрыты. Дамочка подбежала на лыжах, присела, как бы крепление поправить. Часы из сугроба – раз, батарейку внутрь – два, часы обратно в сугроб – три. И ходу назад. А как она бегает, я сегодня видел. Дай бог мне в её возрасте так ноги переставлять, как она лыжи двигает в свои тридцать восемь. Значит, дождалась Мослева в гараже, на его "Яве" с поддельным номером Жоры Худорожкина отвезла посылку Поляницкой. Потом поехала в свой собственный гараж на берегу. Допустим, делала вид, что ремонтируется.

– Ну да! – радостно перебил его Рогожкин. – Станет она чужую "Яву" засвечивать, на вопросы напрашиваться.

– Значит, сидела тихо, – нисколько не смутился Ямщиков. – А в положенное время съехала на лед и где-то в тени под соседним мостиком дождалась, пока курьерша появится.

– Ага, конечно, – разбил его умозаключения Рогожкин, – ещё вопрос, кто кого ждал. Это курьерша её шесть минут ждала.

– Неважно, – отмахнулся Ямщиков. – Хотя Лина могла просто наблюдать, чисто ли вокруг курьерши. Да и не видно издалека в сумерках, что за человек остановился. А если ждет пять минут, значит, свой. Кто ещё будет на холоде стоять и в темноту пялиться? Логично? Потом подхватила сброшенную сумку и помчалась к Мослеву. Впарила тому заранее приготовленные бронзовые слитки. Глупый братец схватил эти чушки и поскакал прочь, не сменив номера. Кружной дорогой через свалку. Там пальнул в инспектора...

– А потом его подобрали милиционеры, – ехидно прищурился Рогожкин. Фамилии их вот только подзабыл. По существу давай фантазируй.

Ямщиков рассмеялся и продолжил:

– Наша дамочка сплела макраме с вениками, а, может, ещё днем от скуки это сделала. Во всяком случае, прицепила веники к своему "Че-Зету", провела малярные работы, уничтожив все следы, и отбыла в непонятном направлении. Не думаю, что вернулась в свой гараж. Скорее всего в каком-то другом месте оставила свой мотоцикл и костюм.

– Третий гараж? – предположил Рогожкин.

– Вероятнее всего. В снегу бросать рискованно. Найдет какой-нибудь тимуровец, прибежит в райотдел, начнут хозяина искать, свежую краску нюхать...

– Да уж, – вздохнул Рогожкин, – а утром сегодня, наверное, с утра на автобусе или ещё на чем другом приехала. Но не на мотоцикле. Они с Шефом ребята толковые, а лишняя минута на мотоцикле – лишний риск.

– Вот именно, – согласился Ямщиков. – Стараются от любого пустяка застраховаться. И сюда она прикатила не только воздухом подышать, а с проверкой. Когда убедилась, что дом целехонький стоит, небось, полпуда икры выметала. Да я ещё пугнул.

– Ну и зря, – недовольно произнес Рогожкин. – Я тебе такой команды не давал. Думал, ты и так поймешь – только отследить до норки.

– Да понял я, не первый год замужем. Но мышки не любят, когда у них за спиной шуршат, – принялся объяснять Ямщиков. – Хотел убедиться, что это точно она. Может быть, даже подружиться.

– Подружился... – недовольно пробурчал капитан. – Что вот она сейчас делает?

– Лыжи вострит, конечно. Надо дорогого Шефа предупредить о провале и получить инструкции.

– А, может, она их заранее получила на все случаи жизни? – продолжал проявлять недовольство Рогожкин. – Они и этот вариант должны были просчитать.

– Ставка была на взрыв и мощный пожар. – Ямщиков потер подбородок в задумчивости. – А в такой провальной ситуации только сматываться остается. Так что наиболее вероятная инструкция – дай бог ноги.

– Слушай, а она точно в этом саду? – забеспокоился Рогожкин.

Я от нее, конечно, изрядно отстал, но то, что сюда в калитку въехала, и за километр ясно видел.

– Так-то оно так, – кисло произнес капитан, но мысль свою не закончил. – Что-то наши долго не едут. Эх, сиганет эта спортсменка через забор да усвистает на лыжах!

Из калитки сада вышел рослый дед в грязно-белом армейском полушубке с фанерной лопатой в руках. Неспеша принялся отгребать и откидывать снег от створок ворот. Хотя откидывать было, в сущности, нечего. Снегопад давно не наблюдался, так только, ветром немного намело. Дед, помахав лопатой, оперся на неё и стал издалека разглядывать машину. Действительно интересно – встал "уазик" и стоит уже битый час.

Подкатила оперативная "волга". Из неё выкарабкался майор Чертинков, следом – двое парней из его отдела. Все в милицейской форме. А последним вылез Саня Ерошин. Дедок у ворот вначале, видать, просто оторопел, а потом задергался. Хотел, вроде, за калиткой скрыться, но потом решил остаться на месте.

Когда к нему подошли, он был спокоен и полон достоинства. Впрочем, достойный вид ему придавала не только борода лопатой во всю грудь, но и полковничья папаха с кокардой. Из-под папахи на плечи спадали великолепные каштановые кудри, чуть тронутые сединой. В подшитые валенки были заправлены офицерские бриджи с красными генеральскими лампасами, только не положенного Уставом красного цвета, а почему-то желтые. И лицо деда было довольно моложаво.

Он посмотрел удостоверение Чертинкова и пригласил всю компанию к себе в сторожку. Сторожка оказалась солидных размеров избой, судя по выгоревшей нумерации на серых бревнах, перевезенной из какой-то захиревшей деревни. Внутри изба поражала изысканным интерьером: иконы в красном углу, расшитые рушники, резная мебель, всякие деревянные и берестяные поделки. И ещё там оказалось множество картин, только не на стенах, а возле стен. Полотна на подрамниках были расставлены, словно на выставке.

Оказалось, сторож Семенов действительно готовится к выставке. И вообще ему всего сорок один год, а по призванию и образованию он художник. В избе находилась молодая женщина – жена Семенова и тоже художница. У Ямщикова голова пошла кругом: куда ни плюнь – сплошные художники. После нескольких малозначащих вопросов Рогожкин задал главный:

– Тут к вам в сад недавно девушка на лыжах прибежала. Не подскажете, в каком она доме обитает?

– Это Лина, что ли? – ошарашил ответом сторож-художник. – Подскажу. Даже проводить могу. Участок из самых дальних, идти надо зигзагами, сами не найдете.

Вместе с Семеновым пошли Рогожкин, Ямщиков и Ерошин.

Чертинков поставил одного из своих орлов у ворот, а с другим отправился "прогуляться по садику". Ямщиков тут же привязался с вопросами к сторожу.

– А что это вид у вас, Иван Сергеич, такой колоритный: папаха, борода, как у ветерана, и лампас казачий?

Семенов довольно ухмыльнулся:

– А для понту! Им тут был нужен сторож почтенный, семейный, желательно из отставных вояк. А меня как раз три года назад квартирный вопрос доконал. А тут, елы-палы, хату дают, чтоб сторожил безвылазно, и сто двадцать гульденов в месяц – по рваному с участка. Я это дело надыбал, батину ксиву в карман – он у меня полковник в отставке, – бороду растрепал, гриму на фейс бросил, Люську платком повязал по-бабьи и велел в пол глядеть. Короче, вкатываюсь к преду этой Канатчиковой дачи: здравия желаю, елы-палы, на деревню едет молодой полкан. Так он мне в портки и вцепился, и все лапти облобызал. А лампасы золотые я для полной хохмы пришпандорил.

– Дорогу для нас чистил, что ли?

– Вот еще! Себе. В город картины повезу. У меня "запор".

– Хм, да... – смутился Ямщиков и подумал, что среди художников встречаются весьма странные типы.

– Да "запорожец", елы-палы! А ты подумал, я шиз? А?

Семенов захохотал.

– Ничего подобного. Запоры ещё и на дверях бывают.

– Эт-точно. А ещё у тех, кто жрет что попало! А, елы-палы?

Живописец веселился от души.

– У этой Лины здесь сад? – переключился на другую тему оперуполномоченный.

– Нет. Тут делец один живет, антиквариатом балуется, иконками, картинками. У меня уже штук пятнадцать купил, елы-палы. Куда-то сплавляет, барыга. Наверное, паразит, приличный куртаж рвет. Я ему постоянно цены повышаю. Торгуется, змей, а все равно берет. Знать бы, куда он их багрит, да напрямую сдавать.

Рогожкин встрепенулся:

– Лина его подружка?

– Раньше была, это точно. А сейчас, похоже, какие-то дела на пару крутят. Ключ у неё свой, наезжает время от времени. Ночует, елы-палы, на лыжах гоняет, как сегодня.

– Делец, получается, тоже с завода стальных канатов? – не унимался капитан.

– Это ты про вывеску? Канатчикова дача, елы-палы, все кругом хохочут. Тут с завода человек пятнадцать: главбух, главинженер и прочий шишняк. У них на каком-то болоте ещё сад есть, номер один. Вот там все работяги и кучкуются. А тут место клевое: дорога, автобус, город рядом, лес – кайф! Так что всякой твари по паре: торгаши, боссы разные, деляги. Каждая вторая хибара – кирпичная. Вот мы и пришли.

"Хибара" из белого силикатного кирпича, больше похожая на башню, поднималась на два этажа, да ещё под крышей блестело широкое окно мансарды. Судя по высокому цоколю, имелось помещение и ниже первого этажа. На дверях висел замок.

– А вы уверены, что это тот дом? – Рогожкин задал вопрос как бы всем сразу, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Дык, елы-палы! – возмутился Семенов. – Чтоб у меня борода отсохла и уши отпали! Да вот какая тропа протоптана сюда. Больше ж и нет никого тут зимой.

– Ключ есть? – Рогожкин теперь спрашивал его персонально.

– А мне зачем? Да и дверь эта – камуфляж для дураков. За ней железная с хитрым замком. На окнах решетки.

– Вижу. Адрес этого дельца есть?

– Телефон. У них тут у всех телефоны в тетрадь записаны. Чтоб, как хибара сгорит, я сразу позвонил.

– Так у вас тут тоже телефон есть? – удивился Рогожкин.

– Нет, слава богу, елы-палы. А то бы задолбали звонками. Из деревни можно в город позвонить.

– Они отправились обратно к воротам. На полпути их ждал майор Чертинков с лыжами. Все поняв по обескураженным лицам коллег, не удержался, чтобы не поддеть.

– Ну что, несолоно хлебавши? А я вот тут в парничке лыжи нашел. Валяются себе, как неродные. Эти, Ямщиков?

– Эти, Кировской фабрики.

– Они самые, елы-палы, – подтвердил Семенов.

У ворот ждало другое неприятное известие. Один из чертинковских орлов обнаружил дыру в заборе. К дыре вела тропка прямо через участки, а затем исчезала в березняке. Сторож вскинул бороду:

– Какая дыра? У меня, елы-палы, полный альянс на территории.

Сходили к дыре. Действительно, пара досок была оторвана и аккуратно отставлена в сторону.

– Во, паразиты, елы-палы, – ругнулся Семенов. – И кому понадобилось? Сейчас же заколочу.

– А что в той стороне? – Ямщиков ткнул пальцем в направлении тропинки.

– А ничего. Сельпо в деревне через два километра, елы-палы-раздолбалы.

Оставалось только возвращаться в город. Чертинков на "уазике" на всякий случай решил съездить в деревню. Рогожкин с Ерошиным ещё разок вздумали прогуляться по саду, а Ямщиков остался покурить у ворот. Слегка морозило, солнце пробилось сквозь дымку, засверкало на снегу. Семенов снял пудовый замок с огромного сарая, сколоченного из соснового горбыля. Маленький зеленый "запорожец" смотрелся в этом своеобразном гараже, как котенок в собачьей будке. Художник сшиб папаху на затылок и подмигнул Ямщикову:

– Смотрите, Шура, что можно сделать из простой швейной машинки Зингера!

"А пошел ты! – мысленно выругался оперуполномоченный. – Какой я тебе Шура, весельчак хренов." Но потом вспомнил: Ильф и Петров, "Золотой теленок". И потому откликнулся в том же духе:

– Натуральная "Антилопа-Гну". А кстати, пан Козлевич, давайте-ка я номер телефона того деляги запишу.

– Да хоть всю тетрадь перепишите, елы-палы. А драндулет называется "Кузнечик".

Они вошли в дом. Ямщиков расположился за кухонным столом так, чтобы в окно видеть ворота и калитку. Семенов услужливо раскрыл потрепанную общую тетрадь.

– Вот, восемьдесят шестой участок. Пупцов. Во фамилия, елы-палы! Повернулся к жене: – Люсь, ты там в "запор" кинь какой половичок на заднее сиденье, я сейчас картины понесу.

Та молча, с загадочной улыбкой, вынесла полосатый половик из большой комнаты и, как была, в свитере, вышла за дверь. Художник, насвистывая, стал собирать полотна. Ямщиков вышел во двор. Вскоре Семенов загрузил своего зеленого "Кузнечика".

– Если не нужен, то я поскакал.

– Скачи, – махнул рукой Ямщиков.

Жена распахнула ворота. "Кузнечик" окутался сизым дымком и, звонко тарахтя, покатил к шоссе. Вскоре вернулись Рогожкин с Ерошиным, раздосадованные и недовольные. Ямщикову было не легче, в придачу он чувствовал свою вину: ведь это он спугнул Лину. Люся помахала с крылечка.

– Приходите на выставку.

– А где будет выставка? – оглянулся Ямщиков.

– В ДК РТИ, открытие в следующую субботу.

– Спасибо и до свиданья. Обязательно придем.

Когда садились в машину, Рогожкин оценивающе посмотрел на Ямщикова.

– Ты что, Петрович, серьезно на выставку собрался?

– А вы когда, товарищ капитан, в последний раз на выставке были?

– Давненько. Как-то в отпуске в Третьяковку ходил.

– Ну, это музей, а я про выставку.

– Тогда, пожалуй, ни разу.

Ямщиков вздохнул:

– Вот и я ни разу за всю сознательную жизнь.

– А нам когда по выставкам разгуливать? – встрял Ерошин. – То убийство, то разбой, то детей воруют.

– Так-то оно так, – снова вздохнул Ямщиков, – но ума и культуры от этого не прибавляется. Я вот сижу и думаю, а не дурак ли я?

– Ну, вопрос, конечно, интересный, – рассмеялся Рогожкин. – Как сейчас говорят, однозначно не ответишь.

Машина ровно бежала по шоссе. Все молчали. Первым снова заговорил Ямщиков.

– Что-то здесь не то. Не нравится мне этот "елы-палы". Похоже, кинул нас, как первоклашек.

Капитан обернулся с переднего сиденья.

– Ну-ка, объясни.

– Да вот ни разу не спросил, что нам от Лины надо, что она натворила.

– Это ещё ничего не значит. Может, ему до фени.

– А дыра в заборе? Чтоб он да не знал? В сельпо бегают... Одни шишки да бугры в саду обретаются, побегут они в сельпо по сугробам – лаптем щи хлебать. У них все с собой привезено. В сельпо и слов таких не знают, как у них закусь называется. Если кто и побежит, так только сам Семенов. И доски он не приколотил, поторопился уехать.

– Что ж ты его не придержал?

– Дык, елы-палы, голова дубовая! Сейчас только доходить стало. Там-то все думал, куда она скрылась и все такое. И вот еще: в музеях все картины в рамах, а на выставках как?

– Погоди! Точно, все картины к деревяшкам приколочены и никаких рам, Рогожкин повернулся к шоферу. – Слышь, Володя, "запорожца" догоним?

– Ха, да мы его уже сто раз перегнали, уже в город въезжаем.

– Нет, – подал голос Ямщиков, – я смотрел по сторонам. Не было зеленого "запорожца".

– Час от часу не легче, – пробурчал Рогожкин. – Куда ж он делся?

На этот вопрос никто ему дать ответа не мог...

Дом культуры завода резино-технических изделий был угнетающе пуст. И то сказать – дневное время. На стене висело расписание работы кружков и секций – все вечером. Вахтерша отлепилась от вязания и на вопрос о начальстве принялась путано толковать, что Алла Демидовна ещё придет, а Маргарита Тереховна уже должна прийти. Наконец разыскали какого-то методиста, точнее, методистку. Она подтвердила, что выставка через неделю, но картины привезут за день до неё и развесят вечером, а афиши уже висят. Что и говорить, с её стороны это был лучший способ испорченное настроение милиционеров превратить в отвратительное. Уже выходя из здания, Ямщиков все-таки поинтересовался насчет рам к картинам. Методистка заверила, что как же, обязательно, хотя бы реечки по бокам... Но на улице оперативников ждал приятный сюрприз – к ДК с треском подкатил зеленый "Кузнечик", распахнулась дверца, и показался серый подшитый валенок, а затем и дурацкий желтый лампас.

– Картина Репина "Не ждали"! – крякнул Семенов. – С проверкой приехали, не доверяете.

– Не доверяем, – подтвердил Ямщиков. – Куда отвезли Эвелину Медведенко?

– Да вы что, елы-палы!

Художник начал было прикидываться обиженным и валять дурочку, но через пару минут понял, что дело весьма серьезное, и выложил все, как на духу.

Лина прибежала на лыжах вся запыхавшаяся, сказала, что милиция устроила на неё облаву за антикварные дела, и попросила помочь. К милиции Семенов симпатии никогда не испытывал, антикварное дело считал полезным для искусства и истории, да и вообще любую торговлю считал делом нормальным и достойным. Посему спрятал Лину в гараже, а потом аккуратненько вывез под носом у Ямщикова, прикрыв половичком и живописными полотнами. Он предлагал ей отсидеться до вечера, а потом уже переправить в город. Но она в истерике была, в ногах валялась: исхитрись, увези немедленно. Ну, он и рискнул. Выехал удачно, не придержали в воротах, но на всякий случай съехал с дороги и переждал, пока милиция мимо проедет. А высадил пассажирку за квартал от дома Пупцова, он же у него в квартире бывал, когда картины продавал.