Текст книги "Цейтнот"

Автор книги: Виктор Мясников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– В таком случае, вам нечего сопоставлять. Он способен на все. Человек без принципов, без совести, без друзей, без...

– А Худорожкин? Ведь они друзья?

– Жорка большой ребенок. С амбициями, с претензиями, с усами, но ребенок. Ленчик его попросту эксплуатирует. Находит выгодную халтуру, оформиловку и запрягает Жорика. Тот пашет, а Ленчик сливки снимает. У него постоянно какой-нибудь такой дурачок на подхвате. Учит жизни...

– Он тоже, получается, оформитель?

– Получается. У неудавшихся гениев два пути – в дворники или в оформиловку. Видимость свободы с философско-творческим уклоном.

Копырин почесал подбородок и, видимо, решившись – выкладывать, так уж все до конца – стал говорить, оглаживая рыжую бакенбардину.

– Мы ведь ровесники. Мать у него артистка. Была. Замуж выходила раз пять, но это её проблемы. С Ленчиком мы в юношеской театральной студии вместе занимались года два. Я тогда себя искал: лепил, рисовал, на гитаре трынкал и песенки сочинял. И на сцену тоже полез сдуру. Вовремя одумался слез. А Ленчик в артисты пер, как чугунный паровоз, только искры летели. Хотя артист из него, как из вон той кастрюли бумеранг. С третьего раза поступил все-таки в театральный, да и то мама подсуетилась, конечно. Со второго курса вышибли за всякие дела, полную неуспеваемость и абсолютную профнепригодность. Где он только не подвизался с тех пор. Отовсюду гнали в шею. И не скажешь, что лодырь... Не может с людьми работать. Он, если за день кому-нибудь пакость не сделал, то, наверное, спокойно не уснет, до утра ворочаться будет. Из папаши кровь сосал, пока тот ему не купил хату. С мамашей, насколько знаю, вообще лет несколько не разговаривает. А сколько девок... Э, да чего там, подонок – он и есть подонок. В приличный дом на порог не пустят. Вот вы завтра возьмите какую-нибудь картонку, намалюйте зеленкой что угодно, хоть "Слава КПСС!", наденьте форму милицейскую и придите к местным художникам, и то вас эти авангардисты с распростертыми встретят. А Ленчика с лестницы спустят, будь он хоть второй Пикассо. Потому что всем нагадил. Да ещё страсть к дешевым мистификациям и аферам. Лет десять назад, ещё в советское время, подделал лотерейный билет, "волгу" якобы выиграл. Месяц кутил по ресторанам с рыночными кавказцами, за их счет, естественно, не мог решить, кому продать. Потом два месяца синяки заживлял. В другой раз объявил себя создателем и председателем кооператива "Художник", принялся организовывать какие-то аукционы, передвижные выставки. Тогда это модно было. В "Вечерке" интервью на полполосы, шум, гром, аплодисменты. Потом все тихо-тихо заглохло. Свою порцию курицы-славы получил, а больше ему ничего и не надо было. Ладно, прошло месяца два, опять полный ажиотаж, как говаривал дед Щукарь. – Копырину явно доставляло удовольствие описывать эти давние анекдотические проделки проходимца Ленчика. – Короче, выставка в Париже. Леон Поляницкий – уполномоченный центра Помпиду. Никто, естественно, не верит. Тут же появляются какие-то бланки, проспекты, письма, петиции, телеграмма международная: "Мсье Леон, так и так, билет нах геен Париж забронирован, рейс компании Панамерика, "боинг" уже под парами." Опять самостийный худсовет. Все неудачники бегут кланяться. Остальные уже без посредников в Париж могут ездить и Ленчика знать не хотят. Ну, отбирает он самые похабные картинки, дескать, французы другого не понимают. Все это пакуется, толпа скидывается по полсотни искусство требует жертв, в том числе материальных. Мсье Леон отбывает вечерним поездом с тремя чемоданами картин. Непризнанные гении местного авангарда от глобуса до погоды смотрят программу "Вести"; шутка ли – первая выставка уральских провинциалов в Европе! Весь Монмартр рыдает, рвет холсты и в отчаянии заламывает кисти, Елисейские поля вянут на глазах. Через три недели телеграмма: "Бюрократы не выдали визы. Картины спас. Встречайте цветами." Встретили. А ещё через неделю фельетон в "Культуре". Дескать, молодцы ребята, но сколько можно дурью маяться? Оказывается Ленчик вместо Лувра договорился с клубом некой макаронной, не то мукомольной фабрики и устроил совершенно скандальный вернисаж. Всю тщательно отобранную порнуху развешали в туалете, курилке, в коридоре от пола до потолка, дополнили какими-то плакатами в духе перестройки и назвали не то "Стриптиз эпохи", не то "Голая правда". В общем, скандал получился – пальчики оближешь, а Ленчик заработал почти всемирную известность. В довершение всего, почти на каждой картине обнаружились отзывы благодарных зрителей, какие обычно пишут на стенах сортиров. А вскоре возникли всякие галереи, художественные салоны, объединения, и Ленчик стал всем неинтересен.

Рогожкин посмеивался, подыгрывая художнику. Как известно, ни что так не располагает к задушевной беседе и не развязывает язык, как благожелательно настроенный слушатель.

Ямщиков тоже слушал, но не посмеивался. Его беспокоила судьба похищенных девушек, а время неумолимо истекало... Хорошо, что Анна Георгиевна была сейчас в своей квартире, он бы не смог смотреть ей в глаза...

– А то года три назад, – продолжал свои байки Копырин, – раздобыл Ленчик газовый револьвер. Начал строить из себя тайного агента с особым заданием. Потом показательные самоубийства разыгрывал, как бы в русскую рулетку играл. Проведет револьвером по руке, чтоб барабан крутился с треском, к виску ствол приставит – щелк! Тишина! Театральный жест: "Судьба дала отсрочку – осечка, надо жить!" Трагически покидает сцену. А пистоль этот куда-то сбагрил потом, говорит – украли...

* * *

От развязки на Северном тракте одна из дорог уходит вправо, обтекая город с северо-востока. Она почти соприкасается с окраиной, застроенной сразу после войны деревянным частным сектором. Узкие улочки этого района названы в честь скромных тружеников сельского хозяйства, или, как об этом ещё недавно говорили с трибун и писали в прессе, агропромышленного комплекса: Полеводов, Ветеринаров, Агрономов и даже Тепличниц. С дороги имеется малоприметный свороток, возникший совершенно внепланово, почти нелегально. Просто кювет здесь оказался не столь глубоким, вот и начали водители сворачивать и выезжать прямо на улицу Зоотехников. Тут, по Зоотехников, дом 14, и обитал Ленчик. Дом этот, "хату", купил сыну высокопоставленный банковский деятель Вячеслав Поляницкий. Сын сам пожелал не благоустроенную хрущевку, а "недвижимость и землю". С тех пор сын папу практически не навещал, хотя частенько пробегал мимо дверей его квартиры, направляясь к другу Жоре Худорожкину.

Опергруппа взяла дом под наблюдение. Словоохотливая соседка-пенсионерка сообщила, что у Леньки-художника, так его здесь прозвали, живет очередная невеста, совсем соплюха. Шума зимой нет, только весной начинается, когда пойдут пирушки во дворе под яблонями с "рокен-дролями" и гамом на всю улицу. Утром за Ленькой приезжал его приятель на красном мотоцикле и в красной каске. Вместе и уехали.

Невеста действительно оказалась совсем девчушкой, простоватой семнадцатилетней крестьянкой, с трудом одолевшей девять классов средней школы и подавшейся в город за "настоящей" жизнью. В восторге от Ленчикова таланта и от своего положения хозяйки дома. Ей неблагоустроенная жизнь совсем не в тягость, поскольку сама из села. Маме с папой ещё ничего не сообщала, но вот осенью подадут заявление в ЗАГС и тогда...

Своей милой болтовней она совершенно замотала оперативника, у которого даже не спросила о цели визита, видимо, убежденная, что это один из многочисленных почитателей её выдающегося жениха. Все-таки удалось выяснить, что Ленечка сейчас творит эпохально-монументальную многофигурную фреску в каком-то колоссальном дворце, может быть, даже во Дворце бракосочетаний или резиденции губернатора. Уехал с утра на мотоцикле своего ассистента, возможно, будет творить за полночь, прикорнет прямо на лесах, а с рассветом снова возьмется за кисть...

Оперативник спасся бегством, а юная невеста, продолжая без умолку трепаться, преследовала его до калитки.

Полковник Гераскин, получив донесение опергруппы, приказал наблюдение с дома не снимать.

* * *

В обширном секторе, рассекаемом пополам Северным трактом, десятки людей продолжали поиски следов белой "лады" и мотоциклиста на "Яве". Пока ещё было светло, над лесным массивом кружил вертолет – возможно машину отогнали на какой-нибудь проселок.

Плохие мысли донимали полковника, А если девочек уже нет в живых, лежат где-нибудь под сугробом, а белая "лада" за это время укатила бог знает куда? А вдруг девочек все это время увозили все дальше от города? Нелепые предположения, потому что номера машины и мотоцикла, приметы пассажиров сообщены по всей области, перехватили бы через полчаса. Нет, надо продолжать поиск. Мотоцикл, а, тем более, автомобиль, не иголка. Должны выйти на след.

И след нашелся.

"Ява" с двумя седоками почти ежедневно проезжала к новому строящемуся коттеджному поселку Хорошиловка. В просторной кирпичной сторожке на въезде в поселок сидели два круглоголовых сторожа с помповыми ружьями. Они пояснили, что художники расписывают красками коттедж какому-то крутому заказчику. Один из сторожей отвел оперативника и сопровождавшего его участкового к месту работ. В просторном помещении на втором этаже особняка стояли банки и ведра с краской. В центре забеленной стены обсыхала богатырская фигура нагой женщины. Одной рукой она придерживала могучие шары грудей, чтоб не раскатились, другой прикрывала низ живота. На заляпанной табуретке лежал образец – журнальная репродукция тициановской "Венеры". Заказчик обожал классику.

– Это чего тут будет? – удивился участковый. – Домашний музей, что ли?

– На фиг ему музей? – тоже удивился круглоголовый охранник. – Ванная комната. Тут вот джакузи поставят – два на три метра, с музыкой, с подсветкой, со всеми делами.

– Ясненько, – удивление сошло с лица милиционера, сменилось уважительным пониманием. – А лицо-то не очень похоже получилось.

Действительно, Венера на стене лицом не совпадала с журнальной копией. У Тициана она была не такой щекастой, и уж тем более не крашеной блондинкой. Красавица с фрески лицом больше походила на поросенка в кудрявом парике.

– Да это хозяйка выхныкала, чтобы на неё была похожа, – пояснил охранник.

– И чего, у неё в самом деле такое вымя? – теперь изумился оперативник.

– Не, это тоже хозяин распорядился. А по бокам будет типа море, яхта, дельфин с русалкой. Короче – круто.

– Круто, – согласился участковый. – А художники эти когда отсюда уехали?

– Да рано сегодня свалили. – Охранник почесал бритый затылок. – В двенадцать заказчик прикатил на "мерсе", дал указания и аванс. Только уехал, и эти засобирались. Главное, давай мне объяснять, что у них отчетно-выборное собрание в Союзе художников. А мне это надо? Типа озабоченные такие...

Оперативник и участковый многозначительно переглянулись.

* * *

Ямщиков с Рогожкиным просматривали список жильцов дома. Три подъезда по десять квартир. Две квартиры на этаже. Больше всего их интересовал первый подъезд, на третьем этаже которого они сейчас находились. По всей видимости, именно здесь в одной из десяти квартир подъезда мог обитать человек, причастный к похищению девочек.

Радушный хозяин заварил кофе, щедро разлил в солидные фаянсовые бокалы. Спросил, точнее, подколол:

– Ну как, дедуктивный метод помогает?

Ямщиков задумчиво посмотрел в пухлое лицо художника по металлу, отхлебнул крепкого обжигающего напитка.

– Все методы помогают, если правильно применять. Конан Дойлу в логике не откажешь.

– А обо мне вы что можете сказать, пользуясь методом дедукции? – не отставал Копырин.

Рогожкин насмешливо скосил глаза на Ямщикова. Тот нисколько не смутился.

– Что ж, стоит оказаться в компании, кто-нибудь обязательно затеет игру в Шерлока Холмса. – Ямщиков отхлебнул кофе и кивнул: – Пожалуйста, не возражаю. Приступим?

Копырин скептически улыбнулся, а Ямщиков продолжал:

– Игорь Сергеевич, вы принесли кофейник, но не захватили подставку, поставили его на какую-то брошюру. Значит, вы человек аккуратный, решительный и, в то же время, несколько безалаберный, как всякий холостяк. Подержите кофейник. – Ямщиков взял в руки тонкую книжечку. – Пятно на обложке типично для донышка посуды, гревшейся на газовой плите.

– Инспектор, вы десять раз входили на кухню, – засмеялся Копырин, – и десять раз видели плиту.

– Шерлок Холмс написал целое исследование о разных сортах табачного пепла, а я пищу диссертацию об оттисках посуды, гревшейся на газу, керосинках, электроплитках и так далее, – как ни в чем не бывало продолжал Ямщиков. – Но пойдем дальше. Это брошюра из серии "Библиотека радиолюбителя", выпущенная ещё аж в одна тысяча девяностом году. Значит, вы разбираетесь в радиотехнике, но это нельзя считать серьезным увлечением, так как уважающий себя радиолюбитель не использует подобную книжку столь вульгарно. Вы же не сунули под кофейник "Кузнечные работы", а они лежат там же на подоконнике. Что еще? На книжке нет библиотечных штампов, но есть обозначение цены, типичное для букинистического магазина, с обозначением года. Получается по этой дате, что два года назад вам понадобилась именно эта книжка. Вы купили её с какой-то целью. Сейчас сообразим с какой. Так, посмотрим оглавление, что вас могло заинтересовать? "В помощь автолюбителю"? У вас, насколько понимаю, машины нет. Пульт дистанционного управления для телевизора? За последние десять лет данная тема начисто утратила всякую актуальность. Есть один способ легко обнаружить место, где книгу открывали чаще всего. Она на этом месте сама раскрывается. Кроме того, радиолюбители имеют привычку делать пометки в схемах, ставить птички и крестики, отмечать имеющиеся детали. А ещё брызги канифоли...

– В самую точку! – Копырин, судя по выражению лица, в самом деле был удивлен.

Он забрал из рук Ямщикова брошюру, сунул её обратно под кофейник. Похоже, рассказ его полностью удовлетворил. Но Ямщиков не остановился.

– Вон там у вас дюжина видеокассет лежит, – сказал он, – а видеомагнитофон не наблюдается. И даже телевизора нет. А ведь кассеты обычно держат рядом с аппаратурой. О чем это говорит?

– О том, что видак я на прошлой неделе продал. Непредвиденные материальные затруднения.

– Ну да, – кивнул Ямщиков, – в музее вам, наверное, сущие гроши платят.

– А как вы догадались, что я в музее подрабатываю? – теперь Копырин был поражен по-настоящему.

– Элементарно, – усмехнулся Ямщиков. – Сделали запрос и получили справку. Вы занимаетесь реставрацией изделий из металла по договору с Музеем изобразительных искусств.

Рогожкин, попивавший кофеек и многозначительно усмехавшийся, принялся успокаивать обескураженного хозяина квартиры:

– Не обижайтесь, Игорь Сергеевич. Нам, сыщикам, приходится совать нос в чужие дела. Тем более – такая ситуация, сами понимаете.

– Да я не обижаюсь. Это даже забавно...

Ямщиков ничего забавного в ситуации не видел, в голове у него вертелся вопрос, и он его задал:

– Почему ж вы бросили ювелирное дело, Игорь Сергеевич? Реставрацией какой-то занялись.

– Почему? – Копырин сокрушенно покачал головой. – Потому что никому в нашей стране это не нужно. Отливать златые цепи и кресты с "гимнастами" для быков из новых русских? Нет уж, увольте. Или клепать мельхиоровые ошейники с поделочными камнями для теток из киосков? Лучше самовары чинить.

– Но для Поляницкой работали по золоту? – спросил Ямщиков.

– В кино в таких случая хриплым голосом отвечают: "Дело шьешь, начальник?" – Копырин изобразил очень похоже. – Никакого криминала. Запаял иголку, притом бесплатно. Так что законов не нарушил. Опять вы меня не поймали!

Художник расхохотался. Легкий человек, богема.

А Ямщикову с Рогожкиным впору было заплакать. Время уходило.

* * *

Поляницкая сидела у себя на кухне, поставив локти на стол, уткнув лицо в ладони. Нетронутый, остывал чай. Актриса Вандлер с заплаканными глазами пыталась отвлечь её от горестных мыслей. В прихожей у телефона сидел Саня Ерошин.

– Ну как, никто не звонил? – тихо спросил вошедший Рогожкин.

Саня вздохнул и отрицательно помотал головой. Рогожкин тоже вздохнул, прошел на кухню и тронул Поляницкую за плечо:

– Анна Георгиевна...

У него запершило в горле, сорвался голос, капитан закашлялся.

– Что? – Поляницкая вскинула серое осунувшееся лицо. – Где девочки?

Она приподнялась и ухватилась за лацканы рогожкинского пиджака.

– Анна Георгиевна, – капитан потупился, – нужна ваша помощь...

– Помощь? – вскинулась Поляницкая. – А где ваша помощь? – Она поднялась, не выпуская из рук жесткие отвороты, рванула так, что плотный капитан едва устоял на ногах. – Что вы можете? Зачем вы нужны?

Это была истерика – страшная, с воем и рыданиями. Несколько минут Поляницкая кричала, плакала, колотилась в конвульсиях. Не выдержав этого жуткого зрелища, заплакала и Вандлер. Еще через несколько минут приехали врачи, вызванные по радио. Анну Георгиевну подняли с пола и уложили на узкий пристенный диванчик. Она лежала почти на боку, одна рука свесилась. В открытых глазах уже не было отчаянья, ярости, надежды, а одно только тупое безразличие и отрешенность.

Вот так же она лежала три часа назад. В таком же полуобморочном состоянии сиидела рядом актриса Вандлер. Не хватало только её мужа.

Все вернулось на круги своя. На нулевую точку. Все, кроме времени...

Рогожкин вышел в коридор, достал носовой платок, промокнул влажное раскрасневшееся, словно по щекам наполучал, лицо. Сосредоточенный Ямщиков стоял прямо, почти по стойке смирно, и держал в вытянутой руке пластиковую сумку-пакет. Ярко-голубые ручки-кольца покачивались на указательном пальце, а вместе с ними покачивалась отпечатанная на белом полиэтилене узкобедрая западноевропейский стандарт – девица в микроскопическом купальнике. Стоя по колено в пенящейся изумрудной волне, девица, завлекательно улыбаясь и строя глазки, выбрасывала перед собой ворох сверкающих на солнце брызг.

Рогожкин обтирал потный лоб и тихо зверел, видя перед собой легкомысленную картинку, абсолютно неуместную в такой, прямо сказать, трагический момент. Девица нагло хохотала в лицо старшему оперуполномоченному, словно это она его обрызгала, и сейчас радуется своей проделке: "Ну что, умыли тебя, капитан? Умыли!"

А Ямщиков все так же сосредоточенно созерцал идентичное изображение на противоположной стороне пакета. Рогожкин сорвал у него с пальца сумку, швырнул в угол. Жестким начальственным тоном, не сулящим ничего доброго, промолвил негромко:

– Любуешься...

Ямщиков никак не отреагировал на приступ начальственной ярости. Он приблизил указательный палец к глазам, оглядел неровный ноготь. Назидательно покачал пальцем.

– "Положь в полиэтилен сумку", – сказал он раздумчиво. – Именно "в полиэтилен сумку". Не в газетку, не в черный дипломат, не просто упакуй "в полиэтилен сумку". Почему? По. Че. Му.

Три раздельных слога, по-прежнему сосредоточенный взгляд и механическое покачивание пальцем.

Капитан сразу успокоился и предположил:

– Сумка компактна, легка, можно прощупать, что внутри... Но, с другой стороны, зимой с такими почти не ходят. На морозе деревенеет, может лопнуть, заметна, привлекает внимание.

– Вот именно! – Ямщиков воздел палец к потолку. – Издалека. Эти сумки здесь по всей квартире набросаны. Вон одна, вторая. В шкафу ещё целый рулон.

– Кто разрешил в шкафы лазать? – снова подал командный голос Рогожкин.

– Да он и не закрывается, створка отходит, – отмахнулся Ямщиков. Мыслилось так: в это время она как раз приходит с работы. Разворачивает послание, читает, видит пальчик. До неё доходит, что действительно не шутят...

– Цепляет сумку, – подхватил Рогожкин, выражение лица его резко переменилось, – бегом к почтамту. Там вторая записка с указанием, куда нести дальше. А потом?

– Сумка! – Взгляд Ямщикова уже не был таким хмуро-сосредоточенным, в нем разгоралась радость, как у примерного второклассника, первым решившего трудную задачу. – С картинкой! Ее по сумке должен опознать человек и получить выкуп.

– Так, погоди. – Капитан призадумался. – Все сходится. Если просто положить в условное место, тогда незачем требовать сумку.

– Вот именно! – Ямщиков радовался, как ребенок на новогодней елке, забыв, что в двух шагах врачи приводят в чувство несчастную, состарившуюся за три часа на десять лет, женщину. – Сразу, пока, кроме страха, никакаих чувств, пока мозги отключены, сует в сумку драгоценности, несет, тут же у неё забирают. А потом звони в милицию, устраивай засады, ищи-свищи.

Рогожкин эти подробности уже не слушал – и так все было ясно. Он кинулся на кухню, а Ямщиков устремился на связь со штабом.

Выбора не оставалось. Полковник Гераскин отдал приказ блокировать сквер у почтамта, который до этого просто держали под наблюдением. Специалисты управления на всякий случай разработали несколько вариантов, но никто пока не знал содержания записки на ветке за памятником. В любом случае сумка с бриллиантами должна находиться под постоянным наблюдением.

Вот только Анна Георгиевна не могла встать, не могла пойти, она не могла даже пошевелить рукой.

– В больницу бы надо или, в крайнем случае, пусть дома в постели полежит. Утром заедем, проверим, как здоровье, – молодому доктору все было ясно.

– Это катастрофа, – осипшим голосом прошелестел Рогожкин.

Доктор понятия не имел о серьезности ситуации и снисходительно улыбнулся:

– Ну уж сразу и катастрофа. Послезавтра будет в норме.

Капитан наклонился к измученному, истончившемуся лицу Поляницкой, тихо заговорил:

– Анна Георгиевна, надо нести выкуп. Ничего другого не остается. Вы сможете встать?

– Женщина прикрыла глаза, едва-едва пошевелила головой из стороны в сторону. Из-под век выступили слезы.

– Не могу... – зашептала с трудом. – Сделайте что-нибудь... Отдайте все...

* * *

Полковник чертыхнулся, посопел в трубку.

– ты вот что, Рогожкин, артистку эту, соседку, нельзя задействовать, как подставную?

– Нельзя, – вздохнул Рогожкин. – И по габаритам, и возраст, и нервы...

– Так...

Полковник Гераскин руководил всей операцией, ему и думать, где взять женщину сорок шестого размера, чуть смуглую, черноволосую. И не позже, чем через пять минут. Будь в запасе хотя бы полчаса... Впрочем, буквально в двух шагах, всего лишь ниже этажом, на пульте вневедомственной охраны сидела дюжина девушек. И среди них наверняка нашлась бы подходящая.

Разговор с майором Кузьменковым, начальником над пультовскими красавицами, краткий, но чрезвычайно бурный, кончился так:

– Сейчас магазины закрываться начнут, сигнализация включается, а на пульте пусто. Я, что ли, сяду на телефон за оператора?

– Ну и сел бы на полчасика, а, Кузьменков? Ну, не можешь сам, я генерала попрошу, может, он девочку подменит?

Кузьменков крякнул в трубку, потом пробурчал:

– Ладно, забирай. Сорок шестой размер, говоришь? Учти, будешь должен... радиатор для "уазика".

– Да хоть целую "волгу"! – обрадовался Гераскин. – Ты ж во как выручил, Кузьменков!

Ритуал был соблюден.

* * *

Верочка Котова поняла свою задачу так: куда-то пойти, что-то отдать. И все дела. Нетрудно и приятно: романтическая вуаль таинственности, только одна Верочка может спасти операцию угрозыска, спасти детей. Легкий холодок опасности, ну а потом... Тут фантазии немножко не хватало. Может, фотографии в газетах, интервью на всех телеканал, может, орден Мужества... А когда в квартире Поляницкой она надела швейцарские сапоги, норковую шубу и шапку из самого разнастоящего соболя, то ощутила себя одновременно королевой и кинозвездой, исполняющей роль великосветской супершпионки. В общем-то, Верочка была самой обычной девушкой, и чувства возникли у неё самые обычные, такие у любой возникнут, надень на неё соболей и дай в руки сумку с бриллиантами. Лицо подсмуглили тон-кремом (французским!), а под мышку приладили рацию, выведя через левый рукав микрофон и спрятав его в замшевую варежку.

Ямщиков с раздражением наблюдал, как быстро Верочка осваивается в роли кинозвезды-вамп: раскачивающейся походкой манекенщицы сходит по лестнице, как небрежно усаживается в такси, царственным кивком благодарит Рогожкина, распахнувшего дверцу. Разве так должна вести себя женщина, которая отрывает от сердца все свои сокровища, чтобы спасти от смерти родных детей?

По пути Рогожкин давал инструкции, но Верочка слушала рассеянно, зябко, по-киношному, ежась под чужими норками, кутала щеки в пышный воротник. Не доезжая почтамта, оперативники вышли, и Ямщиков, придержав дверцу, умоляющим голосом попросил:

– Вера Владимировна, ради бога, в темпе, как можно быстро, почти бегом. Очень прошу. – И, уже обращаясь к Рогожкину, как бы между прочим, добавил: – Надо было все-таки бронежилет надеть. Подколют, не дай бог...

И с треском захлопнул дверцу. Машина тут же рванула с места, увозя утратившую королевский гонор Верочку. Вот тут-то ей по-настоящему стало зябко. Она, может быть, даже захотела крикнуть шоферу: "Стой!", да не успела. Запищала рация, и из-под мышки раздался приглушенный и искаженный голос Рогожкина:

– Так, подъезжаем... Сейчас быстро вперед. По сторонам не смотреть, тебя страхуют, не бойся. Переключай на передачу. Ну, давай...

"Действуй" она уже не услышала, так как пальцем внутри варежки надавила кнопку микрофона.

Машина, протяжно визжа, притормозила, прижалась правыми колесами к поребрику. Верочка, с закаменелым от испуга лицом, боком вылезла на тротуар, таща по сиденью полиэтиленовую сумку с бриллиантами в вельветовом футляре. Шофер придержал её за рукав.

– Деньги-то забыла, – укоризненно сказал он.

Действительно, она чуть не нарушила правила игры, не отдала, как положено пару десяток. Торопливо сняла правую варежку, протянула на ладони склеившиеся влажные купюры. Торопливо подхватила ручки цветного пакета.

Оказавшись на улице, вне безопасного пространства кабины, Верочка окончательно растерялась. Страх овладел ею. Сердце колотилось и обмирало, уши слегка заложило. В ногах возникло неприятное неуправляемое подрагивание, те самые поджилки затряслись. Она забыла, что делать дальше, стояла у машины, держась за все ещё распахнутую дверцу, беспомощно озиралась, отыскивая взглядом кого-нибудь, кто мог бы хоть кивком ободрить, просигналить – все нормально, работай.

Помощь пришла с самой неожиданной стороны. К дверце сунулся парень в куртке нараспашку.

– Шеф, на Турбомаш, срочно! – махнул топтавшейся неподалеку потрепанной девице. – Эй, мочалка, вали сюда!

Девица торопливо подскочила, небрежно отпихнула плечом Верочку. Тут Верочка сразу все вспомнила и пошла прямо по выметенной аллее сквера к памятнику выдающемуся изобретателю. Сначала медленно, а потом все быстрей, слыша как сзади выкручивается шофер-оперативник:

– Клапана стучат, на ремонт еду.

– Братуха! – парень пялил стеклянные глаза и, похоже, слабо понимал, что ему говорят. – Опаздываю, в натуре!

Видимо, уговорил. Хлопнула дверца, рыкнул мотор. Вера, от страха не видя встречных, замечая только расплывчатые силуэты, съежившись и полузажмурясь, почти бегом обогнула постамент памятника. Не сразу сообразила, куда дальше, но вспомнила и сунулась в сугроб. Вытянула за кончик короткую ветку. Никого поблизости не было. Почти спокойно она начала разворачивать полосу бурой оберточной бумаги, плотно накрученной поверх древесной коры. Сделать это оказалось не так просто – в одной варежке плотно сидел микрофон, в другой руке была сумка, положить которую на снег Вера не рискнула. Наклеенные буквы сливались в сумраке, она сделала несколько шагов в сторону фонаря. наконец, прочитала вслух, наклонясь к микрофону:

– "Иди прямо к набережной, потом вдоль решетки до "Галактики". Там жди."

Вера, как инструктировали, бросила записку на снег, чтобы её смогли подобрать и запротоколировать, а сама направилась в сторону реки. До набережной было всего метров полтораста по неширокому проулку, начинавшемуся за сгорбленной бронзовой спиной изобретателя, скучавшего на постаменте.

Честно говоря, Вера рассчитывала, что правильной окажется версия с тайником, и надо будет отнести и положить пакет в какое-то условное место. Ей снова сделалось страшно. А вдруг за углом "Галактики" ждет преступник, знающий Поляницкую в лицо? А вдруг...

Навстречу неспеша двигался какой-то мрачный тип, явно уголовник: воротник черной кожаной куртки поднят, черная трикотажная шапочка надвинута на самые брови, руки в карманах. Он исподлобья пристально разглядывал Верочку. Взгляд хмурый и недовольный. Тяжелая челюсть отвалилась книзу, и из приоткрытого рта периодически выпархивает облачко морозного пара. Она неимоверным усилием воли преодолела мучительное желание побежать прочь, назад на проспект, к почтамту, к людям. Мрачный тип отвел взгляд. Они разминулись, шаркнув локтями.

Вера торопливо выбежала к литой ограде набережной, остановилась, восстанавливая сбившееся дыхание. Голубоватый свет частых фонарей заливал выскобленный до асфальта тротуар и высокий снежный вал, обозначавший газон, с торчащими из него голыми кустами и деревцами. Здесь гуляли люди, на скамейках кое-где сидели парочки – холод им, видимо, нипочем. В сотне шагов позади шумел машинами мост, а впереди в отдалении сияла неоновая надпись "Галактика", венчавшая странный симбиоз киноконцертного зала, двухэтажного ресторана и казино, соединенных волей бесстрашных зодчих и новых русских бизнесменов в этакого единого архитектурного кентавра.

Верочка, сжавшись от страха, брела вдоль чугунной решетки. легкая сумка-пакет почему-то так тянула книзу, что рука начала неметь.

Со скамейки поднялась девушка, пошла наперерез. В этом месте два фонаря не горели, и образовался притемненный кусочек пространства. Девушка помахивала точно таким же пластиковым мешком с лихой купальщицей по бокам. Обмершая Вера замедлила шаги, а девушка, наоборот, прибавила и с деланной радостью подбежала вплотную.

– Привет! Что так долго? Ноги замерзли.

Вера пошевелила склеившимися губами, но не смогла издать ни звука.

– Ты чо, боишься, что ли? – и девица прибавила ещё одно словосочетание, смысл которого можно понять как "не бойся", и повторить которое вслух культурная женщина категорически откажется.

Вера взялась левой рукой за отворот своей роскошной шубы, полубессознательно припоминая инструктаж. Микрофон в варежке работал на передачу. незнакомка потянула к себе сумку. Вера механически разжала ладонь, почти тут же снова сжала, но пакет уже был другой. Обмен состоялся.

– Ну, пока! Будь здорова, не чихай! – девица весело подмигнула. – И не вздрагивай, наше дело маленькое.

Хихикнув, она бодро засеменила в сторону моста – уверенно и без оглядки.