Текст книги "Цейтнот"

Автор книги: Виктор Мясников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Мясников Виктор
Цейтнот

ВИКТОР МЯСНИКОВ

ЦЕЙТНОТ

Аккомпаниатор заболел, да и сама Анна Георгиевна чувствовала себя неважнецки. Март – такой простудный период года. Чуть-чуть порепетировав без музыки, она отпустила группу и к четырем уже была дома. В почтовом ящике, кроме газеты, оказался пакетик из белой бумаги, не больше сигаретной пачки величиной, накрест перехваченный черной ниткой.

Войдя в квартиру, Анна Георгиевна громко позвала: "Девочки!" Но дочери не выбежали в коридор, на вешалке не оказалось их дубленочек – очевидно, ушли погулять. Сняв шубу она прошла на кухню, пожав плечами, в недоумении разорвала черные нитки и развернула пакет. Лист бумаги, покрытый с внутренней стороны ровными рядами букв, содержал комочек ваты.

Тут Анна Георгиевна испугалась. Видно, материнское сердце почуяло беду. Трясущейся рукой она стала приподнимать белый рыхлый комочек. Он раскрылся, и из ваты медленно выкатился на стол синеватый детский пальчик...

На этот жуткий крик и прибежали соседи снизу.

* * *

С заледеневшими, полубессмысленными глазами лежала в просторном кожаном кресле Анна Георгиевна Поляницкая, 34 года, хормейстер. На щеках и висках размытые мазки иссиня-черной туши.

Оперуполномоченный Ямщиков допрашивал соседей снизу.

Дом кооперативный, построенный ещё в советское время по особому проекту для творческих работников, с улучшенной звукоизоляцией. Когда супруги Вандлер, артисты музкомедии, услышали крик, то переполошились не на шутку.

– Вы понимает, – восклицал Лев Иосифович Вандлер приятным баритоном, ведь рояль мы у них не слышим. А тут... Боже мой! Боже мой!

Ямщиков, в отличие от большинства коллег, не очень верил в интуицию, зато, опять-таки в отличие от большинства, верил в счастливую случайность. Впрочем, как и в несчастливую. Тут налицо были две счастливых случайности: Анна Георгиевна Поляницкая пришла с работы на два с половиной часа раньше обычного, и не захлопнула как следует входную дверь – это два.

Супруги Вандлер подняли её с пола, перенесли в мягкое кожаное кресло. Потом они увидели вату и все остальное. И Льву Иосифовичу пришлось отпаивать валерьянкой уже двух женщин. Он действовал решительно и разумно прикрыл бумажной салфеткой вату и пальчик, лежащие на кухонном столе, и прочитал письмо из наклеенных букв.

Сейчас это послание лежало перед Ямщиковым. Он слушал артиста, кивал и одновременно вникал в текст.

ПОЛОЖЬ В ПОЛИЭТИЛЕН. СУМКУ БРИЛЛИАНТ. ГАРНИТУР ВСЕ 8 ПРЕДМЕТ. НЕ ПОЗЖЕ 7 ЧАС 30 МИН ПРИНЕСИ В СКВЕР У ПОЧТАМТА ЗА ПАМЯТНИКОМ С ОБРАТНОЙ СТОРОНЫ СКАМЕЙКИ ЗАПИСКА НА ВЕТКЕ НИКОМУ НИ СЛОВА – ТЕМ БОЛЕЕ БЕЗ МИЛИЦИИ ТЕДЕФОН ПРОСЛУШИВАЕТСЯ ЗА КВАРТИРОЙ НАБЛЮДАЕМ ТОРОПИСЬ ИНАЧЕ ДЕТЯМ СМЕРТЬ БЕЗ ШУТОК

Некоторые слова этого телеграфного текста были составлены из отдельных букв и слогов, другие вырезаны целиком. Шрифт довольно крупный, одинаковый. Строчки ровные, в разрывах между словами желтел подсохший клей.

– Боже мой, у меня сегодня спектакль! Как я буду играть? – Вандлер скорбно прикрыл глаза, прижал к вискам пальцы.

– У вас есть телефон? – спросил Ямщиков.

– Что вы, все ждали своей очереди. А сейчас просто не по карману. Откуда у простых артистов такие деньги? Так что извините, товарищ следователь.

– Я не следователь, – мягко поправил его Ямщиков, – я оперативный работник.

– Ну, какие ваши годы. Еще будете следователем.

"Спасибо, не надо," – подумал Ямщиков, а вслух сказал:

– Когда вам в театр?

– В полседьмого желательно.

– Хорошо. Но есть такая просьба – не рассказывайте никому. Понимаю, что всегда хочется поделиться переживаниями, но этим вы можете повредить девочкам.

– Конечно, конечно, я понимаю, – стал убеждать Вандлер.

В том, что телефон Поляницкой действительно прослушивается преступниками, Ямщиков не был уверен. Могли просто пугать, давить на психику подобным заявлением. Однако следовало считаться и с такой возможностью. Поэтому Ямщиков отправился к дверям соседней квартиры и нажал кнопку звонка. Почти сразу дверь открылась.

– Я из милиции, – Ямщиков протянул раскрытое удостоверение. – Не возражаете, я войду?

– Разумеется, проходите – уступил дорогу хозяин квартиры, круглолицый молодой человек лет тридцати двух на вид. – Нет, каков мерзавец, негодяй! Он не скрывал возмущения.

– Думаете, это одиночка? – спросил Ямщиков.

– Конечно. Какой-то маньяк.

– Может быть, может быть... – в раздумье произнес Ямщиков, черкая в блокноте. – Можно вашим телефоном воспользоваться? Это ведь от вас звонил гражданин Вандлер?

– От меня. И вы звоните, пожалуйста. – Хозяин пошел вперед, показывая дорогу. – Слушайте, а, может, это чеченцы? Они же занимаются похищением людей.

– И они тоже, – согласился Ямщиков. – Простите, как вас зовут?

– Игорь Сергеевич, – представился хозяин.

Он порывался ещё что-то сказать, но Ямщиков увильнул от продолжения разговора. Просто прихватил стильный, под старину аппарат – "слоновая кость в золоте" и отправился на кухню, самым неучтивым образом прикрыв за собой дверь. Длинный шнур полз по паласу в щель под дверью, словно черная змея.

Его соединили с самим полковником Гераскиным. Ямщиков коротко обрисовал ситуацию. Решительный и хладнокровный Вандлер уложил с помощью жены потерпевшую Поляницкую в кресло, а сам сходил к соседу и позвонил в милицию. Ямщиков, оставив машину за полквартала, пришел пешечком, чтобы не привлекать внимание – может, и в самом деле за квартирой наблюдают? "Неотложку" тоже вызвали, но её до сих пор нет. Так что неплохо бы подкинуть на санитарной машине пару человек из отдела, а так же радиотелефон. Кроме того, надо срочно доставить на экспертизу послание шантажистов. Одного сотрудника отправить в сквер у почтамта посмотреть, что это за ветка с запиской, и взять её под наблюдение. Еще одного человека немедленно забросить в Дом музтворчества, где работала Поляницкая, чтоб сидел на телефоне. Если потерпевшую Поляницкую вдруг попросят к аппарату, чтоб потянул время, пока не выяснят, откуда звонок. И чтобы никто не знал, что на работе её уже нет.

Полковник Гераскин вслух повторял эти его пожелания, но уже в приказной форме. Ямщиков знал, что в кабинете начальника сейчас полно людей, и эти приказы уже начали выполняться.

– Ты вот что, насколько серьезна угроза, как думаешь? – теперь настал черед полковника говорить и задавать вопросы.

– Пальчик отрезали, значит, не шутят. Вполне возможно, девочек уже в живых нет, но если живы, чуть больше двух часов осталось в запасе. Ямщиков вздохнул. – Готов принять ответственность на себя.

– Ты вот что, – когда закручивалось серьезное дело, полковник этой присказкой начинал каждое свое высказывание, – сиди там и координируй. Штаб у меня в кабинете, но главным распорядителем пока будь сам. Что надумаешь, накопаешь, сразу сообщай. А я весь народ подключу к этому делу.

– Уже надумал. – Ямщикова, похоже, вдохновило доверие начальства. Человек трех надо отправить в четырнадцатую школу, взять журнал пятого "Б", в котором девочки учились, и моментально обежать всех одноклассников, кто живет рядом. А у кого есть телефон, обзвонить. Дети любят перезваниваться, когда родителей дома нет.

– Угу, – полковник сейчас не повторял вслух, он писал на маленьких листочках торопливые записки из одних сокращений, отправлял скользом кому-нибудь из сидящих по обе стороны длинного полированного стола.

– Кого-то шустрого, типа Ерошина, – продолжал Ямщиков, – в детскую поликлинику, молодых мамаш опросить. Пусть сюда зайдет за фотографией.

– Ерошин! – раздалось в трубке. – Что еще?

– Список жильцов профильтровать. Вроде все...

– Родственников забыл, – отметил Полковник Гераскин. – И разберись, что ещё за бриллианты. Действуй.

Ямщиков опустил трубку на рогульки телефонного аппарата, распахнул дверь кухни. Позвал:

– Игорь Сергеевич!

– Чем могу быть полезен? – хозяин квартиры подбежал, словно официант, всей фигурой выражая готовность услужить.

– Не возражаете, если я тут у вас расположусь? – спросил Ямщиков. Штаб не штаб, а что-то вроде того. И к вам пара вопросиков.

– Конечно, конечно... Такая трагедия...

– Пока ничего сверхужасного не произошло, – успокоил его Ямщиков, – но следует поспешать. Вы девочек видели сегодня?

– Нет. Вы знаете, когда я работаю, то кроме своей работы, ничего не вижу и не слышу. Говорят, Анна Георгиевна кричала, а я, представьте себе, ничего не слышал. Вы обивку на моих дверях видели? Гермокамера, а не квартира. Ведь у меня камнерезные станки, они так визжат! Без этой обивки было бы невозможно в подъезд войти – уши режет.

– Вы один живете? – перебил хозяина Ямщиков.

– Да, один. – Игорь Сергеевич мгновенно переключился на другую тему. Слава богу, отец отписал мне квартиру, но все остальное досталось мачехе...

И он принялся печально повествовать, как молоденькая натурщица окрутила отца, маститого художника, какие баснословные деньги огребает сейчас, распродавая его коллекции и полотна...

Ямщиков кивал, не перебивая, вроде бы, внимательно слушал. Он и в самом деле слушал, но, одновременно и думал свою думу, разглядывая художника-ювелира и обстановку кухни.

Игорь Сергеевич Копырин – сын заслуженного художника республики. Лет тридцати двух – тридцати трех на вид. Слегка склонен к полноте. Внешне не очень похож на художника, точнее, на расхожий кино-телеобраз художника. Ни тебе кудрей до плеч, ни бороды. Наоборот, рыжеватые волосы пострижены коротко, а на щеках совершенно немодные рыжие, почти красной меди бакенбарды. И руки пухленькие, с короткими толстенькими пальцами. Зато кухня выглядит вполне богемно: немытая посуда, окурки, сырные корочки, обилие пустых бутылок.

"Однако, коньячок уважает," – подумал Ямщиков и вклинил в паузу вопрос:

– Бриллианты Поляницкой сколько могут стоить?

– Бриллианты? – в недоумении переспросил Копырин. – Какие бриллианты? Я не особенно присматривался к её бижутерии, но, насколько помню, бриллиантов не замечал.

Мелодично запиликал дверной звонок.

– Врача вызывали?

На пороге стоял симпатяга Ерошин, надевший самую обаятельную свою улыбку. А вот докторский халат на нем явно женский – в плечах почти трещит, и рукава чуть ниже локтей. На средних лет докторшу, которая его сопровождает, ерошинская улыбка не действует. У неё озабоченно-усталый вид, ей не нравится милицейская компания, ей мешают работать. Третьим явился незнакомый Ямщикову криминалист.

Все идут в квартиру Поляницкой. А Анна Георгиевна тем временем уже почти пришла в себя и, как ни удерживала её соседка снизу артистка Вандлер, вскочила с кресла и громко закричала:

– Вы! Милиция! Кто вас просил?! Убирайтесь вон! Слышите? Вон!

Докторша из "неотложки" безуспешно пыталась поймать на её запястье пульс. Вырвав руку, Поляницкая ринулась к дверям.

– Я все отдам, сейчас же! – слезы брызнули на её бледные припухшие щеки. – Девочки мои!

Ямщиков её опередил, оказался раньше у выхода, прижал дверь плечом. Тогда Поляницкая прибегла к последней, крайней мере. Обычно женщины пускают её в ход в момент наивысшей степени отчаяния, злости и ненависти. Она попыталась вцепиться в лицо инспектора ногтями. Ямщиков успел перехватить её руки – профессиональная реакция. Несколько секунд он глядел, как судорожно сжимаются и разжимаются тонкие пальчики, скребут воздух узкие ноготки в кровавом маникюре.

Грубым, бесцеремонным движением он усадил женщину на узкий обувной ящик под одежной вешалкой. Яростно выкрикнул:

– Вы что, убить их хотите? Своими руками убить, да?

В полутемной прихожей он плохо видел её лицо, но понял, что добился своего – напугал, остановил, не дал натворить глупостей и заставил себя слушать. Уже спокойней продолжил:

– Их куда-то заманили, скорее всего, это был знакомый человек. К чужому бы они не пошли. Так? – Поляницкая кивнула, и Ямщиков осторожно отпустил её руки, зорко следя за каждым движением женщины. – Если их отпустят, они расскажут, кто их заманил, кто похитил. Так? – Поляницкая замерла, до неё начал доходить страшный смысл сказанного. А Ямщиков продолжал твердым голосом: – У нас в запасе два часа. Помогите нам и мы поможем вам. Обещаю принять все меры и спасти девочек.

"Если они ещё живы," – добавил мысленно про себя, слегка ужаснувшись, и тут же отогнал прочь эту поганую мыслишку.

– Анна Георгиевна, нужны фотографии, – добавил мягко.

Ямщиков включил в прихожей свет. Махнул рукой эксперту, показывая направление:

– На кухне...

* * *

Поляницкая вытащила из секретера большую картонную коробку, сбросила на пол крышку. Наверное, в каждой семье заводят альбомы для фотографий, но, тем не менее, редко где обходятся без таких коробок или пакетов. Дешевые автоматические "мыльницы" и приемные пункты "Кодак-экспресс" вызвали настоящий потоп из цветных фотокарточек. Фирменные пакеты фотосервиса заполняли и эту цветастую коробку из-под чего-то импортного.

Анна Георгиевна торопливо вытряхнула на стол содержимое нескольких пакетов. Скользкие глянцевые прямоугольники разбежались по полировке, словно колода новеньких атласных карт. Ерошин тут же выхватил из вороха подходящий снимок:

– Как они сегодня были одеты?

Поляницкая торопливо ткнула пальцем в снимок:

– Вот так же. Так же, как тут.

– Ясно, – кивнул Ямщиков и стал вглядываться в фотографию, словно на всю жизнь запоминал.

Поляницкая снова заплакала:

– Деточки мои... Это муж снимал в зимние каникулы, после Нового года. На площади...

Что ж, фотография отменного качества: контрастная, форматом в тетрадный лист, лица девочек спокойны. Идеально для розыска.

Сходство маленьких Поляницких было поразительно. Если бы не застегнутые на одну сторону дубленочки, можно было бы подумать, что это одна девочка, прислонившаяся плечом к большому зеркалу. Вот только непонятно, где оригинал, а где отражение – справа или слева. Одинаковые кругленькие личики, вздернутые носики, чуть прищуренные раскосые глазки, зеркальные полуулыбки. песцовые шапочки с каракулевым верхом и совсем не детского фасона шубки – замша, щедро украшенная аппликацией – растительный орнамент. Оторочки и воротники из пышного длинноворсового белого мериноса, чуть вьющегося.

Ерошин тут же откопал в куче ещё пару подобных снимков.

– Близняшки, да ещё в таких дублях! – он был в восторге. – Их каждый встречный навек запомнил, сходу опознает. Часа через два-три дома будут. Весь город перетряхнем.

Все это он сказал таким бодрым, ухарским тоном, что стоявшего рядом Ямщикова покоробило. Он быстро глянул на Поляницкую и с облегчением, даже удивлением обнаружил – верит. А, может, просто ухватилась, как утопающий за соломинку, за поданную надежду. Во всяком случае, выглядела уже чуть спокойней, в оживших глазах появился вопрошающий и боязливый блеск.

Ямщиков легонько похлопал Ерошина по плечу, и тот двинулся к выходу, засовывая большие снимки за борт пиджака. "Мешок у него там пришит, что ли?" – удивленно подумал Ямщиков. Недовольно поджав губы, в прихожей стояла врач "неотложки". Она, наконец-то, получила в свое распоряжение потерпевшую. Эксперт со своим чемоданчиком тоже собирался уходить. Он наклонился к Ямщикову и тихо доложил:

– Левый мизинчик девочки. Фиолетовой пастой испачкан от шариковой ручки. На ноготочке немного бесцветного лака. Крови почти нет. Отхвачен каким-то инструментом типа ножниц по металлу или кусачек. Вата обычная, из аптеки.

– А бумага?

Криминалист поднял пинцетом к свету лист бумаги, вложенный в тонкий целлофановый пакет.

– Стандартный формат, белая писчая, годится для пишущей машинки. Текст вырезан из детской книжки или "Мурзилки". На просвет видны фрагменты рисунков – вот, вот...

Ямщиков кивнул, он верил на слово.

– У вас детей нет, – специалист отвлекался от сути, но инспектор стерпел, он умел ждать, – иначе сами узнали бы по характерному шрифту. Буквы и слова вырезались не ножницами, не бритвой, а режущим предметом типа скальпеля, сапожного ножа или специальным резаком для бумаги и картона. Может, переплетчик работал?

"Романтик, – подумал Ямщиков, – в органах недавно, ещё язык не засушил. Версию подкидывает." Он делил людей на романтиков и прагматиков. Себя относил к первым и предпочитал иметь дело с такими же.

– Клей синтетический, в лаборатории уточним какой, – продолжал эксперт. – Выдавливали из тюбика, тюбик прижимали, проводили полоску. Вот характерный след. В конце чуть смазано – резко отнимали. Очень уверенная рука, строчки почти идеально параллельны. Этой же рукой и текст вырезан. Мастер трудился, постоянно с этим дело имеет. Кусочки текста накалывались иглой и накладывались на клей. Видите, в некоторых местах лист проколот насквозь. Впрочем, не игла. Скорее, шило. Затем твердым округлым предметом наклеенная строка притиралась.

– Рукояткой шила, – подсказал Ямщиков.

– Установим, – тоном ставящего последнюю точку откликнулся криминалист и направился к дверям.

– Мда, установим, все установим, – бормоча под нос, Ямщиков вернулся к хозяйке квартиры.

Поляницкая горестно склонилась над грудой фотоснимков.

– Анна Георгиевна, посмотрим вещи девочек? – предложил Ямщиков. – Они заходили после школы домой?

Школьная одежда аккуратно висела в шкафу на плечиках, учебники и тетради выложены из сумок. Девочки разогрели обед, поели, вымыли посуду.

– Они у меня самостоятельные, с малолетства приучены все сами...

– Давайте ещё раз по порядку. – Ямщиков не был расположен выслушивать семейные предания. – В начале второго, как обычно, девочки пришли из школы. Сняли школьные платья. Что надели?

– Спортивные костюмы. Такие красные, "Адидас". Муж из Австрии привез в прошлом году.

– Каким спортом девочки занимаются? – сразу заинтересовался Ямщиков. Ходят в секцию?

– Нет, – отрицательно покачала головой Поляницкая, – просто им нравятся эти костюмы.

– Так, продолжим. – Ямщиков старался ничего не упустить. Переоделись, разогрели обед – это примерно уже полвторого, а то и больше. Пообедали. Если бы куда-то торопились, посуду все равно бы вымыли?

– Нет, наверное, – задумалась Анна Георгиевна. – Могли бы даже вообще не пообедать, изредка случается и такое.

Ямщиков делал быстрые пометки в блокноте и соображал: обедали неспеша, мыли посуду. В два часа, надо полагать, кухню покинули.

Поляницкая продолжала:

– После обеда садятся за уроки, чтобы к моему приходу было закончено. Вечером мы занимаемся музыкой.

– Уроки, говорите? – оживился оперуполномоченный.

Широченный двухтумбовый письменный стол был остроумно поделен на двоих. Он стоял торцом к окну, одна тумба развернута ящиками в противоположную сторону, а через центр немного наискосок прибит деревянный брусочек. Девочки могли сидеть лицом друг к другу, а по правую сторону от каждой имелось полстола личной территории.

В лежащих на столе тетрадях по математике оказались записаны только условия домашнего задания.

– Тут их отвлекли. Кто-то пришел или позвонил. – Ямщиков учуял след. Они все бросили и ушли. Анна Георгиевна, куда они могли пойти? В магазин, на концерт, в бассейн, в сауну?

Тут он, конечно, глупость сморозил насчет сауны, чисто автоматически выскочило – "места общественного пользования".

Поляницкая пожала плечами.

– Хорошо, давайте порассуждаем, – постарался успокоить её Ямщиков, что из вещей не на месте?

Анна Георгиевна беспомощно огляделась. Слишком лихорадочно она пыталась припомнить, где какой предмет находился, там ли он сейчас. Ей бы успокоиться, да как? Время, время... Ямщиков должен ей помочь, подсказать, навести на верную мысль.

– Давайте по порядку, Анна Георгиевна, не торопясь. Начнем со стола. Тетради, ручки, фломастеры, учебники. – Он перекладывал все это довольно быстро. – Учебники все на месте? Книжка "Воспитание щенка". У вас есть собака?

Никаких намеков на существование собаки в квартире оперуполномоченный не заметил, поэтому так удивился.

Поляницкая замерла, затем протянула руку, указывая пальцем куда-то в пустую стену. Она словно утеряла дар речи. Наконец выговорила:

– Поводок... Там висел поводок с ошейником.

Подбежала к трельяжу, многократно отразившему её взволнованное припухшее лицо, подхватила с полированной подзеркальной тумбочки деревянную шкатулку.

– Тут деньги лежали. Триста долларов на покупку щенка.

Вот он – след!

Через полминуты они уже были в соседней квартире. Но звонить в управление Ямщикову не пришлось. Дело в том, что за круглым столом в квартире вольного художника сидели супруги Вандлеры, сам художник Копырин и... старший оперуполномоченный капитан Рогожкин, непосредственный начальник Ямщикова.

"Вот так всегда," – слегка обиделся про себя Ямщиков, а вслух сказал:

– Нет на месте поводка, ошейника и денег на покупку собаки.

Поляницкая по тону сказанного сразу поняла – начальство приехало. Подбежала к Рогожкину.

– Мы девочкам давно обещали щенка, специально деньги отложили. Уже договоренность была с хозяевами.

Рогожкин обычным спокойным голосом поинтересовался:

– Овчарку, наверное, хотели?

– Нет, сенбернара. Девочки хотели только сенбернара.

Она замерла, прикрыла рукой глаза.

Капитан поднялся, тронул женщину за локоть.

– Сядьте, пожалуйста. Все будет хорошо.

Он выразительно глянул на Ямщикова, мотнул головой в сторону кухни. Оперуполномоченный отправился в указанном направлении.

На мощной дубовой столешнице кухонного стола пищала и шуршала, сыпала невнятной скороговоркой радиоаппаратура. Тут же сидел и пачкал отвратительной скорописью бумагу – стандартный формат, белая писчая, для пишущих машин – Женя Лестовкин.

Полковник Гераскин, выслушав по радио доклад Ямщикова, недовольно пробасил:

– Плохо работаешь, Ямщиков. Целый вечер угробил, чтобы очевидное выяснить. По бриллиантам что узнал?

– Пока ничего.

Полковник швырнул трубку.

– Прагматик! – выругался Ямщиков и тут же стал себя успокаивать отработанной, проверенной и испытанной формулой: – Спокойно, Петрович, козырный туз ещё в колоде.

Действительно, не стоило принимать близко к сердцу нагоняй начальства. Просто есть у полковника любимая пословица: накрути хвосты, чтоб летали.

Женя сочувственно взглянул на приятеля, подвинул несколько листов со своими загогульками, местами подчеркнутыми красной пастой. Ямщиков углубился в чтение.

Так, что мы имеем?

"Кузнецова Лена... После уроков шли вместе, на углу расстались... Сестры Поляницкие не говорили, что куда-то собираются или кого-то ждут." Это нам известно.

"Апфельбаум Боря звонил примерно без десяти три, когда по "Культуре" началась "Русская музыка XVIII века. Бортнянский." Никто не ответил."

"Федорова Юлия звонила в 14. 10 – 14. 20... не ответили".

Жаль, никто не позвонил ровно в два часа дня, хотя время исчезновения девочек более-менее ясно. А когда подбросили пакет с отрубленным мизинцем?

Ямщиков выскочил из кухни, как черт из табакерки. Рогожкин в это время задавал Поляницкой, пожалуй, самый существенный вопрос:

– А кто из ваших знакомых способен на такое?

Поляницкая ответила не раздумывая:

– Только Ленька. Леонид, сын мужа от первого брака. Он нас просто ненавидит.

– Где он живет? – сразу насторожился Рогожкин. – Вы адрес знаете?

– Конечно...

Тут Ямщиков и вклинился, чего делать, конечно, никак не полагалось. Но уж очень срочный был вопрос.

– Анна Горгиевна, вы, когда почту брали, обратили внимание – сверток на газете лежал или под газетой? Вы его сразу увидели?

– Д-да, сразу... Конечно, сразу. Достала из ящика – ни адреса, ни даже имени-фамилии. Потом газету взяла...

На глазах у неё выступили слезы.

– Спасибо! – Ямщиков упруго развернулся обратно в направлении кухни.

– Сто восьмое! – крикнул вслед Рогожкин. Он все понял и не сердился на подчиненного.

– Знаю, – довольно буркнул на ходу Ямщиков и отдал распоряжение Жене Лестовкину: – Живо сто восьмое отделение связи, отдел доставки. Когда разносили почту по Глазырина?

* * *

– Конечно, дочек Поляницкой знаю. Кто их не знает? Дай бог мне так когда-нибудь одеваться, как они сейчас.

Молодая мама засмеялась. Саня Ерошин смех поддержал, но дела не забывал.

– Вы днем с ребенком гуляете, может, видели сегодня девочек на улице?

– А мы на балкончике гуляем, да, мой маленький? Мамке тяжело коляску по лестницам таскать.

Смирный толстощекий бутуз, сидящий на коленях молодой мамаши, довольно улыбнулся и пустил слюни. Наверное, радовался, что говорят с ним, а не с чужим дядькой в похоронном полушубке. Молодой папа, прислонившийся к косяку, прекратил бросать ревнивые взгляды и тоже довольно улыбнулся, тоже радуется, что разговор окончен.

– Спасибо за помощь, – Ерошину ничего не оставалось, кроме как откланяться.

– Да не за что. А что случилось?

– Да ничего особенного.

Саня вихрем слетел с пятого этажа, но на улицу вышел степенно, выравнивая дыхание. Пятая мамаша и последняя. Все. Как из школы близняшки пришли, видели, а как потом из дома вышли, в какую сторону направились никто. Сами в это время по домам сидели, деток кормили, памперсы меняли.

Да, то ли дело летом: бабуськи на лавочках у подъездов, мальчики с рогатками, девочки с котятами, автолюбители с заглохшими "запорожцами" и недомытыми "нивами". Что ж, поквартирный обход, другого ничего не остается.

Ерошин поравнялся с первым подъездом, тем самым, где эпицентр сегодняшних событий, и... расцвел в улыбке. Кто сказал: зимой бабуси в спячке? Или улетели в теплые края? Из окна первого этажа в межтюлевое пространство выглядывала самая натуральная бабушка. Не шибко ветхая, значит, в полном уме, и волосы прибраны в прическу, значит, культурная. Как раз то, что надо. А, самое главное, лицо у неё доброе.

Ерошин улыбнулся старушке. А та почему-то нахмурилась и свела воедино полотнища тюля. Но Саша этого не заметил, он уже был в подъезде и придавил чуток кнопку звонка. Достал из кармана удостоверение, приготовился предъявить – пожилой народ уважает документы проверять.

За дверями что-то шуршало, шелестело, словно песок сыпался, но ни одна задвижка не брякнула. Саня повернулся перед дверным глазком и в фас, и в профиль, тронул ещё раз кнопку – гукнуло внутри квартиры. Громко, но вежливо произнес, кивнув темной стекляшке:

– Добрый вечер! Можно с вами поговорить?

– Нечего говорить! Ходят тут! Нету никого дома! – крикнули из-за дверей.

– А вы разве не дома? – спросил Ерошин, неприятно удивленный такой реакцией. – Один вопросик можно?

– Иди отсюда! Я тебя давно заметила, – ходишь! – заголосил противный сварливый дискант. – Сейчас милицию вызову!

– Я и есть из милиции, – начал сердиться Саня. – Вот удостоверение, можете проверить.

– Уже звоню по телефону! – провизжало в ответ. – Убирайся отсель!

Нет, все-таки добрые бабуси зимой спят, а злые бодрствуют. И злобствуют. Саня Ерошин, в отличие от своего старшего товарища Ямщикова, ждать не умел, тем более выжидать. Особенно, когда всякая секунда на счету. Он готов был голыми руками вырвать железную дверь, взять проклятую бабку за горло, а не придушил бы только потому, что наверняка старая злыдня видела уходящих девочек и их жизни сейчас могли зависеть от нее.

– Ведьма, старая дура, – шепотом обозвал проклятую старуху Ерошин, тем самым слегка успокоив взвинченные нервы, и сменил подход. Он исходил из простого постулата: человек последователен в своих чувствах. То есть, если он трус, то до конца и во всем. Ерошин выставил перед выпученным радужным глазком раскрытые "корочки" и громким официальным голосом объявил:

– Уполномоченный уголовного розыска Ерошин. За дачу ложных показаний несете ответственность перед законом. Говорить только правду. Если будете уклоняться от дачи показаний, вызову ОМОН, выломаем двери и будете отвечать уже перед прокурором.

Терять было нечего. Лишь бы детей спасти, а выговор за неправильные методы – не рак, выжить можно. И он выставил перед собой фотографию девочек. Конечно, в глазок ни черта толком не разглядишь, да сама виновата, дверь не открыла. Пусть теперь страдает ущемлением любопытства.

– На фотографии сестры-близнецы Аня и Лена Поляницкие, – объявил Саня. – Когда вы их видели сегодня?

Голос из-за двери стал другим – дребезжащим, приглушенным, вроде, даже просящим.

– Дак, утром видела... Потом из школы пришли, видела... Потом снова ушли...

Похоже, старуха круглые сутки пялилась в окно и считала прохожих.

– В какое время снова ушли? – продолжал допрашивать сквозь дверь оперативник.

– Дак сразу после двух. Радио пропикало, а потом сразу и ушли.

– Куда пошли, обратили внимание?

– Откуда знать, куда? – забубнила старуха. – По своим делам...

– Вправо, влево, прямо? – Саня начал злиться.

– Вправо, вправо, сразу сюда, за угол.

Так, по крайней мере, хоть это стало ясно. Теперь надо искать дальнейшие следы. Глазастая бабка, хоть и вредная.

Тут лязгнул замок и железная дверь подалась вперед, совсем чуть-чуть. То ли бабуська случайно нажала на какой-то рычаг, то ли сама решила в щелочку выглянуть. И в самом деле, в образовавшейся щели недоверчиво блеснула линза очков. Общаться стало гораздо легче, чем через запертую дверь.

– Посторонние в подъезд входили? – Ерошин решил выжать из старухи все, что можно. – Или, может, выходил кто-то вслед за девочками?

– Весь вечер так и шастают. Куда-то вверх все бегут и сверху.

– С двух до четырех часов кто-то входил?

Бабка молчала, видно, вспоминала. Саня терпеливо ждал.

– Артист этот, Вандлер, что ли, – запыхтела в щель, – молока купил, да хлеба. Потом музыкантша со второго. Поляницкая сама без пяти четыре прибежала, раньше, чем всегда. По пятницам только так-то рано приходит.

– А посторонние, посторонние? – не выдержал таки Ерошин.

– Да никого, вроде. Мне с кухни всех видно. – Старая становилась, вроде бы, более словоохотливой. Наверное, обрадовалась, что может поделиться знаниями о жизни соседей.

– Может, машина подъезжала какая?

– "Скорая" была, так это недавно. Ты сам на ней приехал.

"Не бабка – агент абвера, – усмехнулся Ерошин. – Поди, ещё при Берии стучала. В каждый бы подъезд по такой, была б не служба – малина. А всем остальным – ад сущий."

– Почту развозили в четвертом часу, как обычно, – продолжала тем временем бабка. – Потом Жорка Худорожкин на мотоцикле примчался. Забежал в подъезд и тут же обратно, только двери сгрохали. Небось, и до квартиры своей не добежал.

– Какой Жорка? – насторожился опер.

– Да с пятого этажа, бездельник. Его надо забирать, а не девочек этих. Прикатит среди ночи и вот тарахтит под окном, вот тарахтит.

– Во что он был одет? – заторопил старуху Ерошин.

– Как обычно одет, в черное. Куртка, штаны – все черное, кожаное. Сапоги черные, как у Гитлера. Небось, банку гуталина извел. Перчатки черные. Только на голове эта штука красная, как ее... Ну, вроде кастрюли с форточкой. Чисто водолаз.

– А сколько время-то было, повторите еще, – Саня быстро черкал в блокнотике.

– Полчетвертого ровно. Забежал и обратно выбежал.