Текст книги "Юрий Гагарин"

Автор книги: Виктор Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Глава вторая

День 11 апреля 1961 года клонился к закату, но степь, обрадованная прохладе, словно встрепенулась перед сном, ожила каждой травинкой, каждым цветком; с нагретого камня юркнула ящерица; порхнула, что-то прокричав, птица. Голоса природы как бы перекликались на ночь, а может, это свою колыбельную начала древняя, с морщинистым из горизонта в горизонт ликом Земля – в тревожном и радостном предчувствии, что завтра она впервые выпустит из материнских объятий Сына, благословит его в звездный путь…

Как бы из этих трав и цветов посреди степи неожиданно вырастала ракета.

В ажурном переплетении ферм обслуживания, где поэтажно, на мостиках, сосредоточенно делали предстартовые дела рабочие, техники и инженеры, она выглядела невиданным сооружением. Странно было видеть в степи это необычайное творение рук человеческих. В унылом однообразии пейзажа здешних мест, где на многие сотни километров единственным признаком обитания едва ли встретится даже юрта кочевника, что она напоминала? Гигантскую, с мощным оперением стрелу великана-батыра, нацеленную в небо?

Ракета была похожа только на себя, и потому казалось, что, озаренная внутренним светом накапливаемой для взлета энергии, она стоит не посреди степи, а на округлости земного шара – таким виделось сейчас все пространство вокруг нее – от плавно закругленного окоема горизонта до алой лепестковой чашечки тюльпана – трепетного радарчика, внимающего стрекоту цикад, вглядывающегося в проблеск первой предвечерней звезды. Все слилось воедино – космическое и земное.

Но самым слышимым здесь, у ракеты, был неторопливый, с едва сдерживаемым волнением разговор двоих, стоявших на верхнем мостике фермы обслуживания. Так в сумерках где-нибудь на берегу реки особенно отчетливо слышны отраженные водой приглушенные голоса.

На площадке у ограждения спиной к люку корабля стояли Королев и Гагарин и как бы с сорокаметровой вышки смотрели на степь.

Королев слегка нахлобучил шляпу, приподнял воротник пальто, здесь потягивало ветерком, начинало свежеть. Юрий в тужурке с погонами старшего лейтенанта, в фуражке, которую придерживал за козырек, держался молодцевато, по-военному, старался казаться спокойным. Но невыразимая взволнованность переживаемых минут все более переходила в доверительность, теплоту, с которой нет-нет да и пересекались, старающиеся что-то уловить друг в друге, взгляды этих двоих.

И, всматриваясь в пестрый весенний ковер степи, перерезанной стрелами шоссе, железных дорог, линиями электропередачи, они, возможно, думали об одном и том же, хотя говорили о чем угодно, только не о предстоящем завтра старте.

– А хороша все-таки степь весной! – произнес Королев, вдыхая полной грудью. – И воздух, ну прямо как с моря…

– На карту географическую… похоже, – сказал Гагарин. – Вон голубые пятна – моря, желтые, зеленые, бурые – материки…

– Напоминает, – согласился Королев. – И еще как будто вид с самолета… Небось не забыли первый самостоятельный вылет?

Гагарин оживился:

– Ну какой же летчик забудет, Сергей Павлович? Это как… Ну как второе рождение, что ли… Невозможно передать словами! Вы ведь тоже летали?

– И летал и парил, – с удовольствием подхватил Королев. – Но особенно запомнилось на планере. А? Каково? Ни с чем не сравнить. На своей, можно сказать, личной птице, Юрий Алексеевич… Первый сорт! Только свист в ушах…

– Все первое запоминается на всю жизнь, – задумчиво проронил Гагарин и внезапно погрустнел. Да и не было у него в те минуты улыбки, которой после полета он обворожил весь мир.

И краем глаза, с нежной озабоченностью взглянув на него, Королев осторожно спросил:

– Жена знает о дате полета?

– Я сказал, что четырнадцатого, – признался Гагарин с некоторым смущением. – Женщины, они ведь народ беспокойный. Вдруг у Вали молоко пропадет? Второй-то моей дочке месяц с небольшим… Перепеленал я ее перед отъездом саморучно. Говорят – хорошая примета. А первой, Леночке, семнадцатого апреля уже три стукнет.

– Это же солидный возраст! – сказал Королев. – Вернетесь – отпразднуем. – И тут же словно устыдился двусмысленности фразы: что значит – «вернетесь»? Может, и не вернется?

И они оба в неловкости замолчали и так некоторое время стояли, глядя в степь, начинающую темнеть. Звезды одна за другой загорались в небе, перекликаясь с огнями космодрома, вспыхивающими то тут, то там и особенно ярко, прожекторно у подножия ракеты.

– Сергей Павлович, – вдруг прервал молчание Гагарин и поворотился к Королеву с лицом, просящим предельного откровения: – Вы хотите что-то важное сказать, но оттягиваете. Говорите все как есть. Я пойму. Я все прекрасно сознаю и понимаю. Поверьте…

Королев приобнял по-дружески Гагарина и, заглядывая в глаза, растроганный таким порывом, проговорил, с трудом выравнивая голос, переходя на «ты»:

– Я знаю, Юра, что ты все понимаешь. И верю в тебя, как в самого себя. Но все может случиться, все, что угодно, – и на старте, и в полете. Никто не даст стопроцентной гарантии. Страшное давление перегрузок, столь длительная невесомость, спуск в адской температуре…

– Но ведь собачки летали, Сергей Павлович, – перебил, стараясь свести на шутку, Гагарин. – И ничего! Хоть бы хны…

– А что собачки?.. – не обращая внимания на эту реплику, продолжал Королев. – Да, летали, да, вернулись. Но рассказать-то ничего не могли? Мы не знаем, Юра, что чувствовали и что пережили эти симпатичные существа… У них все в глазах осталось. Великая тайна.

И они вновь замолчали. Но на этот раз молчание прервал Королев:

– Видишь ли, Юра, когда в космос летит человек – это уже осознанная необходимость. Ты не испытуемый, а испытатель! Понимаешь – необходимость подвига. Да-да! Без громких слов. Тебе выпало воплотить мечту многих поколений людей, великих умов. И ты не супермен какой-нибудь, а простой парень, муж своей жены, отец двух дочурок. Земной человек!

Королев словно пытался что-то внушить самому себе. Гагарин уважительно слушал.

– Мы, быть может, еще сами не осознали, на какую ступень поднялись, – продолжал Королев, – в космос летит человек. Ничто не может заменить разум пытливого исследователя. А ведь еще вчера были скептики. Они и сейчас не перевелись. Да что там! Каких-то двадцать лет назад многие считали бреднями предсказания Циолковского… А этот старик с крыши своего домика на берегу Оки такое видел…

– Вы встречались с Циолковским? – нетерпеливо спросил Гагарин.

Королев промолчал, пытливо, открыто вглядываясь в Гагарина, в его то ли осунувшееся, то ли озябнувшее за эти несколько минут лицо.

Гагарин подавил волнение, и в широко раскрытых голубых глазах его словно бы зароились веснушки, придавшие им выражение той неподдельной решительности, какая в грудные минуты проявляется у скромных, даже застенчивых людей.

Его голос, впрочем, надломился.

– Сергей Павлович, – произнес Гагарин тихо, но с отчетливым внутренним убеждением, – может быть, в отряде есть ребята достойнее, подготовленнее, но вы не волнуйтесь. Честное слово, я не подведу, все сделаю…

Королев отозвался мягким взглядом.

– Знаете, Юра, о чем я сейчас думал? А Константин Эдуардович-то Циолковский мог бы вас на руках подержать. Ведь вы его застали с год как. Да и земляки к тому же. От Гжатска до Калуги сколько? Полторы сотни верст, не больше? Жаль, не дожил он до дней Байконура. Вот уж истинно было им сказано: «Невозможное сегодня станет возможным завтра». А я, знаете, во что поверил, когда был у него? В стружки на столярном станке и в гнутый алюминий. В дело, Юра, поверил! Как это старик говорил? «Будем последовательны: сперва полеты на небольших высотах, затем человек проникнет за атмосферу и наконец далее, к звездам». Последовательность! Это вообще, Юра, очень важный принцип жизни. Не просто витать в облаках, а опираться на реальность. Твердо стоять на земле. – Королев словно спохватился, что слишком отвлекся, дал волю воспоминаниям, и улыбнулся, выдав, впрочем, этой улыбкой, как сильно волнуется, переживает. – Все будет как рассчитали, Юра, – сказал он. – А еще, если честно, я очень тебе завидую. Ты увидишь планету такой, какой никто и никогда из людей ее не выдал. Конечно, она еще не покажется шариком, но…

И, обрадовавшийся разрядке в настроении их обоих, Гагарин мечтательно подхватил:

– Чкалов! Вот кто хотел махнуть «вокруг шарика»! Интересно, а какой Земля видится, когда она размером с… Луну?

Королев пожал плечами, усмехнулся.

– Наверное, как Луна, как месяц…

– Вот-вот, – продолжил возбужденно Гагарин. – Земля как месяц… Значит, из тех космических далей нашу планету можно увидеть как серп… Серп Земли?

– Возможно, наверное, так, – произнес в мечтательной раздумчивости Королев. – Ну что ж, пора спускаться на грешную Землю?

И прежде чем зайти в лифт, они повернулись к уже облаченному в обтекатель кораблю.

Королев потрогал кромку люка, постучал пальцами по металлическому корпусу.

– За надежность этой машины мы ручаемся, Юра…

– А никто и не сомневается, – ответил Гагарин и хитровато прищурился. – Как в сказке про царя Салтана: «В синем небе звезды блещут, в синем море волны хлещут; туча по небу идет, бочка по морю плывет…»

– Вот-вот, – с одобрением продолжил Королев: – «Сын на ножки поднялся, в дно головкой уперся, понатужился немножко: «Как бы здесь на двор окошко нам проделать?» – молвил он, вышиб дно и вышел вон…»

Они вошли в лифт и спустились вниз. Но на порожках трапа Королев, поднеся палец к губам, подал знак остановиться – его заинтересовал невольно услышанный разговор. Группа рабочих, как видно, устроила короткую передышку, и один из них, пожилой, в ватнике, старался в чем-то убедить другого – молодого, в ярком, выглядывавшем из-под спецовки свитере.

– Ты вот говоришь, СП крутой? Как бы не так… Не то слово, – рассуждал пожилой. – Было дело, готовили мы такую же очередную машину. Известно – все до миллиметра, до микрона проверено, прощупано вот этими руками. И тут она бестия, гайка, возьми да вырвись у меня из рук. Чуть ключом тронул, ну, на полнитки – она и закатилась черт знает куда, сгинула. Ни рукой, ни проволокой не нащупать. А операция на завершении. Я, конечно, другую гайку достал, закрутил. Спустился вниз, доложил, что, мол, все в порядке. А у самого земля под ногами качается, и на ракету оглянуться не могу: вдруг что случится, кто узнает, отчего, почему? А уж найти виновника и вовсе невозможно. Ну? Ты бы как поступил?

– Ничего бы не случилось… Подумаешь, гайка… – спокойно-уверенно протянул молодой.

– Вот такие вы теперь все умные, – сдерживаясь, вздохнул пожилой. – А я взял себя, можно сказать, за воротник и повел на эшафот. Да. К самому СП пошел и признался. Так и так, говорю. Что доложил о готовности, так обманул, значит, струсил. Гайка завалилась в агрегат. СП побелел, рванул телефон, дал команду отменить запуск. А потом поворачивается ко мне и говорит: «Спасибо». И руку пожал. Вот так. Я это его слово как орден ношу. Конечно, бывает, что СП…

Королев не дал продолжать, выявился, мягко перебил:

– А ведь неправду, Григорий Семенович, баешь…

Рабочий смутился. Все притихли. А Королев, приглашая Гагарина, присел, прислонился к железной ферме рядом.

– Орден Ленина кто получил?

– Так то ж оптом за все, – улыбнулся рабочий.

– Большая заслуга из маленьких складывается, – заметил Королев.

– Что правда, то правда, – согласился рабочий. – А вы что же, нашему имениннику обкатку даете? – И он с почтительностью показал на Гагарина.

– Да вот, привыкаю, – охотно отозвался Гагарин. Видно было по лицу, что ему хочется сказать что-то душевное, уверить этих людей. – Все системы надежные… Одним словом, сразу видна работа… – Он никак не мог подобрать нужное.

– Что ж, наше изделие, как говорит Сергей Павлович, первый сорт! – степенно проговорил рабочий. – Извини, что на «ты», но ты же из нашей кости, Юра, из рабочей? И как рабочий рабочему тебе говорю: «Мы сделали все на совесть». Теперь дело за тобой…

Он поворотился к Королеву, не без намека подмигнул товарищам:

– Мы тут порассуждали, Сергей Павлович, и пришли к такому заключению: без рабочего человека ракета ни туды и ни сюды, как говорится… И на старт ее вывозил тепловоз. По рельсам, значит, по шпалам. Видели, машинист из окошка выглядывал? Ракету вез! Вот так-то. Не дрова там какие-нибудь! Ракету! Значит, кто ей дает здесь, на Земле, силу небесную?

– Ты прав, Григорий Семенович, на сто процентов, – сказал Королев. – До свидания, не будем вам мешать. Юрию Алексеевичу еще надо выспаться.

– Всего доброго, – сказал Юрий, пожав каждому руку.

– А ведь Зародов прав, – произнес раздумчиво Королев, – не знаем даже фамилии машиниста. И таких, кто готовил старт, – тысячи…

– Вот это-то и тяжело держать на плечах, Сергей Павлович, – вздохнул Гагарин.

Они спустились по трапу, оглядываясь на ракету, на площадки, заполненные людьми в спецовках. У одноэтажного домика, где Гагарину предстояло ночевать, они распрощались.

Разгорались огни космодрома, напряженнее становился ритм предстартовой работы.

Звезды одна за другой зажигались над космодромом. Огромное степное небо словно проникалось любопытством к невиданному: ракета, высвеченная прожекторами, принимала все более стройные, стремительные очертания, наливалась силой. И словно торопила старт. Но люди на площадках обслуживания, обступившие ее, сдерживали это нетерпение, еще и еще раз перепроверяли системы, механизмы, приборы. Они работали сосредоточенно и углубленно, стараясь меньше шуметь. Многие нет-нет да и поглядывали в ту сторону, где скапливалась небудимая тишина, – подсвеченная нить асфальтовой дороги указывала туда: там, под молодыми пирамидальными тополями, белели два крытых шифером домика. В одном из них окна были пригашены, в другом, точно таком же, светились воспаленным беспокойным огнем.

В домике с невыключенным светом из угла в угол комнаты вышагивал Королев, Он так и не раздевался, только распахнул на две-три пуговицы ворот рубашки, и, не находя места, то присаживался за письменный стол, листая какие-то бумаги, то ложился на кушетку, прикрывал на минуту глаза и, внезапно вскочив, подходил к шкафу, доставал книгу. Читать не читалось. И поверх страниц он все чаще поглядывал на телефон, почему-то упорно молчавший. Не вытерпев, резко набирал номер, задавая один и тот же вопрос:

– Ну как дела? Все проверили?

И снова начинал вышагивать по комнате.

Напряженные черты лица его разгладились, когда, достав из верхнего ящика стола фотографию, он, придвинув лампу, начал ее рассматривать. Это был портрет Гагарина «девять на двенадцать», какие обычно посылают домой – родителям или любимой. Гагарин выглядел в короткой стрижке мальчишески молоденьким старшим лейтенантом – в глазах запечатлелась серьезность, даже грустная задумчивость, но в ямочках губ таились озорники, выдававшие характер неунывающего, покладистого, доброго, отзывчивого на шутку парня.

Королев положил в стол фотокарточку, прилег на кушетку, но волнение подняло, заставило его встать. Часы в домике на Байконуре показывали за полночь. Сергей Павлович прислушался, посматривая то в окно, то на безмолвный телефонный аппарат, и начал решительно застегивать пуговицы на рубашке.

Набросил пальто, вышел в ночь. И через некоторое время его высветили у ракеты прожекторы космодрома.

Люди подходили к нему с докладами, он выслушивал их, но все время поглядывал на ракету.

Выждав паузу, когда на минуту остался один, направился к лифту, нажал кнопку подъема.

На площадке у корабля вышел. В раздумье постоял возле открытого люка, просунулся вовнутрь, потрогал кресло космонавта.

«Вот она, моя мечта», – подумал про себя Королев. Он опробовал тумблеры, кнопки, как бы одно за другим включая пережитое до этих минут. И начал мысленный разговор то ли с собой, то ли с Юрием.

«Большая жизнь прожита. Не только по годам, нет… По пережитому. Много в нее вместилось – и радостного и горького. Отца лишился, когда был совсем малышом. Воспитывали меня мать – учительница и отчим – инженер. Среднего образования тоже получить сразу не удалось – не было условий. Окончил сначала строительную профшколу. Работал плотником, крыл крыши… Трудовой стаж с шестнадцати лет. Но все же пробился к высшему образованию. МВТУ… Дипломная работа – двухместный легкомоторный самолет. И захватило небо. А потом, после встречи с Циолковским, к звездам потянуло. Работа с Цандером, ГИРД… Первые ракеты…»

Это прекрасно, когда лицезреешь собственную свою мечту. Но как труден и долог путь – вот уж поистине: «Через тернии к звездам!»

Взрывались на стапелях ракеты – одна, другая.

«А тут война. И надо было сначала выжить, победить… Только выстояли, из-за океана ахнули атомной бомбой по Хиросиме и Нагасаки. Целились в нас. Мы не могли, Юра, позволить себя пугать. Бессонные, голодные дни и ночи. Первая баллистическая стартовала в сорок седьмом. Тогда же подружился с Курчатовым. Частенько мы с ним вспоминали одну нашу встречу. В Кремле, у царь-пушки.

Шли от Сталина. Я докладывал ему о разработке новой ракеты. Он слушал сначала молча, почти не вынимая трубки изо рта. По мере заинтересованности стал изредка прерывать меня, задавая вопросы. Чувствовалось, что имеет полное представление о ракетах. Его интересовали скорость, дальность и высота полета, полезный груз, который она сможет нести. С особым пристрастием расспрашивал о точности полета ракеты в цель… Я не знал, одобряет ли он то, что я говорю, по эта встреча сыграла свою положительную роль.

Когда запустили сверхдальнюю межконтинентальную многоступенчатую баллистическую, думал не о будущих войнах: «Сейчас есть реальная возможность прорваться в космос». И почувствовал – близок полет человека…»

Королев в последний раз оглядел кабину, потрогал ручки.

Вскоре он был уже в своем домике. И опять не находил себе места. Взялся за телефонную трубку:

– Ведущего срочно ко мне!..

Отозвался Олег Генрихович Ивановский.

– Ну как дела? – спросил Королев, глядя в окно.

– Пока все в порядке, Сергей Павлович, – ответил конструктор.

– По аварийным ситуациям вчера прошлись с Гагариным и Титовым?.. Проштудировали? А Феоктистов экзаменовал?

– Сергей Павлович! – обиженно откликнулся ведущий. – Все до пункта, буквы…

– Ну, ладно-ладно, хватит… – прервал Королев. – Верю. Я вижу, ты очень устал. Но что поделать? Последняя земная ночь. Планета крутится, и никто на ней даже не подозревает, что завтра… Нет, теперь уже сегодня… Первый человек… Впервые… И чем ближе к старту, тем… как бы тебе это объяснить… Роднее, понимаешь, роднее становится Юрий…

– Хороший парень, – проговорил Олег Генрихович. – Черт его знает почему, но к нему тянет, как к магниту…

Они помолчали.

Королев задумался, сказал в трубку:

– Смотрю я сегодня на обтекатель корабля – до чего же похож на снаряд! Но самое замечательное, что в этом снаряде не взрывчатка, а человек. Наш Гагарин! Получается, что человеком мы салютуем всему человечеству, всей Вселенной…

Окна домика распахнулись на свежий, сверкающий мириадами звезд простор, и то ли море, то ли небо с водопадной стремительностью понеслось мимо, дальше, пока, не успокоясь, заплескалось прибоем у подножия освещенной прожекторами ракеты.

Часы показывали третий час ночи.

Набросив на плечи пальто, Королев вышел из домика и направился к соседнему, точно такому же, в котором досыпали последнюю предстартовую ночь Гагарин и Титов. В сумраке выявилась мужская фигура. Это Евгений Анатольевич Карпов, тоже не сомкнув глаз, точно часовой, бродил вокруг, охраняя сон своих подопечных.

– Ну как они там? – спросил Королев.

– Спят, – сказал Евгений Анатольевич, – как младенцы… Просто удивительно!

Вдвоем они вошли в домик. Королев осторожно приоткрыл дверь, ведущую в спальню. Гагарин на левой кровати спал, опутанный проводками от датчиков, положив под щеку ладонь, и выглядел еще более юным, чем был, совсем мальчишкой. Рядом, на спинке стула, висела его тужурка с погонами старшего лейтенанта.

Приложив палец к губам и привстав на цыпочки, Королев подал знак удаляться. Они пошли по дорожке, вдоль домиков. И после долгого молчания Королев проговорил:

– А ведь он действительно за эти дни… Сыном стал. Видели, как тужурку повесил? Совсем как дома… Пришел то ли после службы, то ли после свидания, припозднился – и, чтобы шкафом не скрипеть – на спинку стула… Спит себе Юрий и не знает, что уже майор, что готов проект приказа о досрочном присвоении звания. И приказа, – выделил голосом Королев, – на подвиг. Так и предписано: «Старший лейтенант Гагарин Юрий Алексеевич двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года отправляется на корабле-спутнике в космическое пространство с тем, чтобы первым проложить путь человечеству в космос, совершить беспримерный героический подвиг и прославить навеки нашу Советскую Родину».

– Вчера весь вечер мы в шахматы играли, – сказал Евгений Анатольевич. – Но о полете ни гугу. Держится парень изо всех сил, ни намека на беспокойство. А Каманину признался: «Знаете, я, – говорит, – какой-то совершенно ненормальный. Ну ни капельки не волнуюсь…»

– Меня тоже вчера все успокаивал: «Да вы не беспокойтесь, Сергей Павлович, все будет хорошо, все будет отлично!» А я вот все думаю, мучаюсь… – с волнением произнес Королев.

– Он все понимает, Сергей Павлович. Натура такая… В войну только с такими и брали города. А теперь вот космос штурмуем.

Они вернулись по дорожке к домику и в заголубевшем, разрежаемом рассветом сумраке увидели присевшую на порожках пожилую женщину с букетом, видно, только что сорванных степных тюльпанов.

– А вы что же не спите, Клавдия Акимовна, – с теплотой спросил Евгений Анатольевич и тут же пояснил Королеву: – Хозяйничает она у нас в этом домике. И постели ребятам сама застилала… Никому не доверила.

– Да я, да вот… – смущенно приподнялась женщина, узнав и застеснявшись Королева. – Цветов нарвала. А передать не с кем. Может, поставите на столик? Проснется Юрочка, а ему сразу – радость в глаза.

– Красивые цветы, веселые, – похвалил Королев.

– Юрочка любит… Подивился, когда приехали. Все руками разводил. Говорит, не ожидал, чтобы в такой степи и такие цветы, как на клумбе.

Женщина помолчала и с внезапной грустью призналась:

– Сынок-то мой тоже был летчиком. Как и Юрочка. Похож даже на него… Такой же лобастенький, курносый. Погиб мой сынок на войне. Только ради бога ни слова об этом Юре. Не тревожьте его. Подумать только, на какое дело парнишка идет. А цветы – на счастье, чтоб вернулся. Живым… Обычай такой…

– Идите спать, Клавдия Акимовна, – сказал растроганный Королев, принимая от нее букет и передавая Карпову. – Обязательно передадим. И скажем от кого…

И они пошли по дорожке дальше, к домику Королева.

– Да, я согласен, Юрий понимает, на что идет, – продолжая разговор, произнес Королев. – Только вот никак сам не могу решиться на один шаг…

– На какой? – с недоумением спросил Евгений Анатольевич.

– Ну… вам известно, – с затруднением, как видно, сомневаясь, открываться или нет, начал Королев, – в корабле имеется так называемый «логический замок»… Два ряда кнопок с цифрами от нуля до десяти… Чтобы в аварийной ситуации включить тормозную двигательную установку самостоятельно, пилоту надлежит нажать в определенном порядке три из этих десяти кнопок. И он не знает, в какой последовательности, пока не вскроет прикрепленный на видном месте конверт. Там записан трехзначный код. Это придумано на случай, если пилота охватит паника и в состоянии невменяемости он вздумает включить ТДУ. Зачем и почему – неважно, включит, и все. И тогда – не миновать беды. Так вот, чтобы он все проделывал сознательно, нужно начинать с конверта… Потом эти три цифры. Наконец, красная кнопка… Дальше все пойдет автоматически. Сработают пирозамки, корабль разделится на две части… Вот я и думаю, может, все-таки заранее назвать Юрию эти три цифры? Вдруг забудет про конверт?

– Вы бы хоть на часок прикорнули…

Евгений Анатольевич только это и сказал и пожал плечами.

– Так вы «за»? – переспросил Королев. – Ну да ладно, еще есть время подумать. Впрочем, теперь уже не то что прилечь, присесть будет некогда. Пойду под душ – к ракете.

– Через полтора часа начну будить ребят, – сказал Евгений Анатольевич, и они разошлись.

Это утро двенадцатого апреля озарилось словно бы солнечным взрывом. И время сразу убыстрило свой бег, устремилось к предельной черте старта. Движением этих, все ускоряющихся секунд теперь определялся ритм заключительных работ на фермах обслуживания у ракеты, в бункере управления, у различных пультов. Даже от степи будто шло, восходило напряжение ожидания, и тюльпаны ловили своими алыми радарчиками каждый жест, каждое слово людей. Все, что здесь происходило, теперь подчинялось ритму гагаринского сердца, которое живым, пульсирующим метрономом отсчитывало мгновения, равные векам, а быть может, тысячелетиям. И все незаметное в обыденности вчера сегодня укрупнялось, принимало значение эпохального.

Гагарина и Титова одевали к полету. Собственно, Титов уже был облачен. Дублера решили одеть первым, чтобы меньше парился в доспехах Юрий. Все по порядку: тонкое белое шелковое белье, теплый лазоревый гермокостюм, а поверх него – ярко-оранжевый капроновый, похожий на комбинезон. Юрий потопал ногами в кожаных черных ботинках, примерил перчатки на металлических герметизирующих манжетах, не удержался от шутки:

– Надежно, выгодно, удобно…

Но был как никогда сдержан, сосредоточен – и какая-то очень серьезная дума уже затенила открытость веселого взгляда.

Вот и шлем надет с прозрачным забралом – и совсем уже не узнать его прежнего в громоздком неземном обмундировании.

Юрий, неуклюже разминаясь, встал с кресла, сделал несколько шагов, наклонился, поводил плечами, снова сел. Но пора было отправляться к автобусу. И тут обратили внимание, что на гермошлеме на белой полосе надлобья нет никакой надписи. Быстро кто-то прибежал с баночкой золотистой краски, макнул кисточкой и тщательно вывел: «СССР».

– Гагарин, Советский Союз, – усмехнулся Юрий. И все поглядывал на дверь, нетерпеливо кого-то ожидая.

В этот момент появился Королев.

– А что, дельное предложение! Чтобы вся планета знала и видела, чьей страны гражданин…

Гагарин повеселел.

– Как настроение, Юрий Алексеевич? – спросил Королев.

– Отличное! А как же иначе, Сергей Павлович?

Королев подошел совсем близко, дотронулся до гермошлема, заглянул прямо в глаза.

Гагарин ответил улыбкой:

– Сергей Павлович, да не беспокойтесь… Все будет хорошо… Отлично будет!

И, понизив голос, повторил доверительно:

– Уверяю вас, честное слово.

– Ну-ну, – с усилием улыбнулся Королев. – А кто же сомневается?.. Я иначе себе и не представляю…

Вперевалку Юрий пошел к голубому автобусу и тут вдруг, словно только сейчас осознав неповторимость происходящего, все кинулись за ним, начали пожимать руки, трепать по спине, по плечам… И когда после переезда на стартовую площадку Гагарин, поддерживаемый Евгением Анатольевичем, спустился по ступеньке из распахнутой дверцы автобуса, что-то остановило его на несколько минут, заставило задержать официальный рапорт членам Государственной комиссии, которые ожидали в десяти шагах. Юрий обернулся к друзьям, неуклюже приблизился к одному, другому, стукнулся шлемом о шлем с Германом Титовым и, не в силах высказать переполнявших чувств, только раскинул руки, показывая, как хотел бы всех сразу обнять.

– До встречи на Земле, родные мои!

И затем, по-военному поворотясь, пошел для рапорта.

– Товарищ председатель Государственной комиссии, летчик-космонавт старший лейтенант Гагарин к полету на первом в мире космическом корабле-спутнике «Восток» готов!

– Счастливого пути, желаем успеха! – услышал он в ответ.

И пошел к ракете, уже не как старший лейтенант Гагарин, а как сын планеты Земля – что-то вселенское виделось в его валком, напористом шаге. Он шел молча, повторяя про себя слова, которые скоро раздадутся над всей планетой.

«Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов! Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом?..»

Слушали, замерев, люди, обнажившие головы на площадке возле ракеты, слушала степь, склонясь травами и покачивая головками тюльпанов, слушала река в переливах утренней ряби, слушали далекие снежные горы, слушали моря, вздыбив штормовые валы, слушали леса с приумолкнувшим щебетом в свитых гнездах, слушали пустыни, ледяные поля Арктики и Антарктиды, слушали джунгли тропиков – звери прядали ушами, птицы зависали в полете, неподвижно раскинув крылья…

«Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты… Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос! Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед одним, не перед десятком людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим. И если тем не менее я решаюсь на этот полет, то только потому, что я – коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников – советских людей. Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа… Сейчас до старта остаются считанные минуты. Я говорю вам, дорогие друзья, до свидания, как всегда говорят друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких… До скорой встречи!»

Постой, Юрий, остановись на мгновенье, мы хотим посмотреть на тебя, которого вскоре назовут Колумбом Вселенной.

Запомним это теплое марево, плывущее над Байконурской степью.

Взглянем на тебя, Юрий Алексеевич Гагарин, из пятисотлетней давности, а может быть, будущности? Сравним с теми, чьих лиц уже не помнит никто.

К Гагарину опять подходили. Уже у самого лифта обнимали, пожимали руки. И последним, кто оказался рядом, был Королев. Он взял высунутую из обшлага скафандра руку в свою правую, для крепости, размахнувшись, прихлопнул сверху левой, хотел поцеловать Юрия, но только ткнулся неловко шляпой в гермошлем и заторопил, заторопил, как отец сына, на грустном прощании, когда затянувшаяся пауза грозит выплеснуться слезами.

– Ну, давай, давай, Юра, пора… Нужно садиться, сынок…

И все же, на секунду попридержав, притянул Гагарина к себе и что-то прошептал ему на ухо.