Текст книги "Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик"
Автор книги: Виктор Соснора
Соавторы: Лиля Брик
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
72
15.11. 73
Дорогая Лиля Юрьевна!
Не писал, потому что было все плохо, а об этом писать тоже как-то плохо.
В Отепя думал, что уже исчерпан, но написал еще большой цикл к книге (моей, конечно же, не для типографий). Вставил в книгу два эссе, или рассказа новых: одно о любви лягушки и человека[212]212
Рассказ «Об одной любви» напечатан в книге Сосноры «Летучий голландец» (Frankfurt/M, 1979).
[Закрыть], второе «Памяти Пастернака»[213]213
Эссе «Памяти Пастернака» напечатано в парижском журнале «Эхо» (1979, № 3) и не перепечатывалось.
[Закрыть], которое, в общем-то, – памяти Эльзы Юрьевны, – о Париже, о похоронах.
Попросил Кулакова оформить для возможного где-нибудь (где?) издания, это мне больше важно, чтобы книга была КНИГОЙ – целиком.
Думал, что и на Отепя тема исчерпана, но здесь сейчас, в Комарово, набросал еще большой третий цикл книги. Так что будет большая. Кроме того, у Кулакова возникла мысль вставить в иллюстрации фотографии, или фотомонтажи, где должны быть Вы, Эльза, – так что если не возражаете – дайте ему, пожалуйста, фотографии. Там должно быть фото Пастернака, Пушкина, Лермонтова, Эдгара По и т. д. Потому что – немало моих интерпретаций, или прелюдий, – не знаю, как все это назвать.
Я посылаю Вам мою интерпретацию Маяковского – Вам и считал бы бестактным не только публиковать, но и пускать ее в самиздат без Вашего ведома и разрешения. Если оно Вам понравится – посвящая Вам, постскриптум, конечно же, ибо постскриптум, конечно, – 43 года после подлинника этой темы.
После Отепя я поехал в Латвию на Дни поэзии. Очень полюбили меня – пиры, еле выкарабкался. Переводят мое то, что здесь – нет, но что толку на латвийском!
После Латвии поехал на Кубань, а потом в Геленджик. Там все было прекрасно, очень милые хозяева, стихи любят и понимают, маялись со мной, как с младенцем.
И вот теперь – в Отепя. В Гагре, попутно, сделал последнюю попытку «встречи» с Натальей. Слава, слава, что и оказалось – последней. И на сей случай – это не слова. Она хочет, чтобы за нее шла кровопролитная война, как, простите, наверное, хочет всякая женщина, да и всякий человек. Но она-то, к сожалению, не Елена Троянская, а я не Александр Македонский (к счастью). Я теперь, как и весь советский народ, сторонник мирного урегулирования и идеологических и нравственных конфликтов!
Марина вроде потише (даже не звонил, но осведомлялся), и, кажется, дело к концу близится.
В Комарово же взял камеру потому, что жить – негде, снимать комнату не на что, а до обмена – далеко-далече.
Даже как-то лучше, честное слово, когда такая полная безнадежность. Не в смысле отчаянности, а в смысле – нет надежды ни на женщин, ни на публикации, ни на друзей здесь – нет. Впрочем, мы от друзей почему-то всегда требуем бог весть что и страшно обижаемся, когда они не исполняют какую-нибудь самую малую нашу прихотливость. А – сам?
А сам – тоже самородочек еще тот. В конце концов, человеческие права и обязанности – одни: и у гения (не о себе, не Вознесенский) и у ткача, что ли. А мы присваиваем себе сверхъестественные права на властвование и – никаких обязанностей. Несправедливо.
Пишу, пишу, пишу. Обнаружил незаконченный роман и после стихов буду делать из него небольшую, но концентрированную повесть. Романы-то у меня все равно не получаются – ни в жизни, ни на бумаге.
Очень прошу вас посмотреть № 8 журнала «Литературное обозрение». Статья обо мне хамовитая, но – точная по сути.[214]214
В журнале «Литературное обозрение» (1973, № 8) напечатана «рецензия – диалог» «Детали и целое» Алексея Приймы и Сергея Чупринина, начинающаяся рассуждением Приймы о том, что «автомобиль Сосноры» едет «не по шоссе в ряде иных машин, а по тротуару». «Точными по сути» Сосноре могли показаться рассуждения Чупринина о «преднамеренной самоизоляции поэта» и о «тематике его стихов, подчеркнуто далекой от нашего современного опыта».
[Закрыть] Все шагают в ногу, один я, ко всеобщему изумленью, не попадаю в «обоймы». Даже комплимент.
Как бы попросить Слуцкого, что ли, чтобы мне добыли переводы. Должны же они все-таки понять, что при «неизбывной» их любви ко мне, мне нужно иметь какой-то кусок хлеба. Живу только в долг, а – чем отдавать? Может быть, насчет переводов Рита Яковлевна Райт[215]215
Рита Райт-Ковалева, наст, имя Раиса Яковлевна Черномордик (1898–1990) – писатель, много более известна как переводчик, знакомая Маяковского и Бриков, перевела на немецкий по просьбе поэта «Мистерию-буфф».
[Закрыть] может помочь? Или – еще кто? Посоветуйте просто. Ведь у них есть и переводы прозы с подстрочника (так делают с народами СССР), а с польского я могу переводить с подлинника, так же и с украинского.
Если бы было какое-то договорное дело – я бы приехал в Москву, а так – как приехать, неизвестность, да и без денег.
В общем, сейчас «печаль моя светла».[216]216
Из стихотворения Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» (1829).
[Закрыть] В Комарово – туман и – только трудиться.
Вот и «отчеты» почти за полугодье, не хорошие, не плохие, как и следовало ожидать.
БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ! Обнимаю Вас! Василия Абгаровича!
ВАШ – В. Соснора
П.С. Мой адрес пока: Ленинград, Комарово, Дом творчества писателей, но основной все равно – матери.
* * *
Я вышел в ночь (лунатик без балкона!).
Я вышел – только о тебе (прости!).
Мне незачем тебя будить и беспокоить.
Спит мир. Спишь ты. Спят голуби и псы.
Лишь чей-то телевизор тенора
высвечивает. Золото снежится.
Я не спешу. Молений-телеграмм
не ждать. Спи, милая. Да спится.
Который час? Легла ли, не легла.
Одна ли, с кем-то, – у меня – такое!
Уже устал. Ты, ладно, – не лгала.
И незачем тебя будить и беспокоить.
Ты посмотри (тебе не посмотреть!)
какая в мире муть и, скажем, слякоть.
И кислый дождь идет с косой, как смерть.
Не плачу. Так. Как в камере. Как с кляпом.
Ночь обуяла небо. Чудный час!
Не наш. Расстались мы, теперь – растаем.
Я вышел – о тебе. Но что до нас
векам, истории и мирозданью?
В такие вот часы ни слова не сказать.
А скажешь – и зарукоплещут ложи.
А сердце просит капельку свинца.
Но ведь нельзя. А то есть – невозможно.
Не подадут и этот миллиграмм.
Где серебро моей последней пули?
О, Господи, наверно, ты легла,
а я опять – паяц тебя и публик.
Мои секунды сердца (вы о чем?).
Что вам мои элегии и стансы?
Бродяги бред пред вечностью отчет?! —
опавшим лепестком под каблуками танца!
Нет сил у слов. Нудит один набат
не Бога – жарят жизнь тельцы без крови!
Я вышел вон. Прости. Я виноват.
И незачем тебя будить и беспокоить
было…[217]217
Стихотворение Сосноры написано по мотивам неоконченных лирических отрывков Маяковского к поэме «Во весь голос» (1930). Вошло в книгу Сосноры «Тридцать семь» с заменой одного слова: в первой строфе вместо «голуби» – «горлицы».
[Закрыть]
П. С. Все-таки адресат всей моей книги не недостоин вообще моих стихов, а – невоспитан и недальновиден. Жестокость может быть разного рода, но поэт – не «Бог неприкаянный», по Пастернаку[218]218
Из стихотворения Бориса Пастернака «Послесловие» в «Сестре моей – жизни»: «…Когда любит поэт, / Влюбляется бог неприкаянный».
[Закрыть], а – та же кровь, сердце и мясо, что и у ткача, опять-таки. Можно не любить, игнорировать, отказывать, но не вилять, как дворняжка, перебегая от одного кусочка колбасной кожуры к другой куриной косточке. Сие именуется по-французски – содержанка. Клянусь, при всей своей мнительности, мистикообразности, даже истерии, после всей этой истории – хохочу над самим собой самым здоровым и добросовестным хохотом, – как Санчо Панса или Гаргантюа: влюблен был чуть ли не в Сергея Смирнова![219]219
Очевидно, имеется в виду Сергей Сергеевич Смирнов (1915–1976) – прозаик, публицист, автор популярных в советское время книг о Брестской крепости.
[Закрыть] Остается петь песенку о яблоньках и яблочках, которые все падают и падают и все недалеко.
Но мы будем добры и продолжаем путешествия Вечного жида и Дон Жуана. А всерьез: если я допустил в самом стихотворенье что-либо недопустимое по отношению к подлиннику – уничтожу, как уничтожил в прошлый раз ответ на «Огонек».[220]220
См.письма 31–33.
[Закрыть]
ВАШ – В. Соснора
73
29.11. 73
Дорогая Лиля Юрьевна!
Звонила Луэлла Александровна[221]221
Луэлла Александровна Варшавская. См. примеч. 123.
[Закрыть] и сказала, что Слуцкий выслал на адрес матери переводы. СПАСИБО – ВАМ! Потому что нищ, как не бывало. В Комарово уже мозги стали покрываться легким ледяным налетом – и холодно, и нет горячей воды (ездил на Финляндский вокзал в баню! ДОМ ТВОРЧЕСТВА!), кормили, как кур с помойки. Ну ничего. И там кое-что наработал.
Установил странную и хорошую, в общем-то, вещь: без Марины я спокоен и тружусь в три раза больше и лучше. Все-таки «жизнь на вулкане», байронизм и дьяволиада – не для меня. Я – пес не буйный, но кабинетный. И хорошо к рукам прибирающийся, если эти руки не бьют.
Сейчас снял комнатку у друга (у бабушки друга, она (комната) проходная, но бесплатная, а бабушка ходит бодро к своему кавалеру играть в преферанс и пылко обсуждает со мной своего внука и свое будущее). Не знаю, как дальше, но пока работать можно, что и делаю. И временами одному быть – ничем не заменимое блаженство. Как бы это не кончилось монастырской кельей (если, конечно, там будет жареная телятина, телефон и какая-нибудь грешница) – простите за фривольность.
Марина тактику переменила буквально на днях, когда я уже (наконец– то!) подал в суд все документы и вот-вот должна быть повестка. Она, как мне передают, ни в какую не хочет ни разводиться, ни меняться. Ну что ж. Будем мужественны и понадеемся на справедливость и снисходительность к мужчинам со стороны лучшего в мире советского суда. Она никак не поймет, что я не «колеблюсь», не «раздумываю», что для меня это независимо, официально или нет, – уже не существует, как это ни безрадостно и ни больно «за бесцельно прожитые годы».[222]222
Обрывок популярной в советские годы сентенции о жизни из романа Николая Островского «Как закалялась сталь» (1934): «…прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»
[Закрыть]
Вот я и закончил, в общем-то, книгу страшного года – года Дракона (о не зарекайся, еще месяц!). Книгой доволен. Боль-ша-я. Хо-ро-шая. Без Марины! Лето бы и одному – в лес, и не писать бы все лето… Да не выйдет.
«Пришла беда – отворяй ворота». «Нева» зарезала повесть, выплатив за нее почти сто процентов. Грозят судом. Хотят, чтобы возвратил деньги. Весело, честное слово: суд – так суд. Посмотрим, как они будут доказывать «историческую правду» – повесть о Державине. Главный редактор[223]223
Главным редактором «Невы» в 1964–1978 гг. был Александр Федорович Попов, автор нескольких сценариев к детским фильмам.
[Закрыть] говорит серьезно: «Вы исказили историческую и героическую картину того времени! Ведь тогда Суворов взял Альпы и Апеннины!» Я ему говорю, что тогда Суворов еще простеньким солдатиком в коротких штанишках бегал. А <он> восклицает: «Это ложь! Это дегероизация!»
Боже, Боже, если я завтра скажу им, что подметка – это подметка, меня будут уверять, что подметка – это балык из лососины. О чем говорить! На что сетовать! Правда, веселюсь!
И как не веселиться, если я выступал на вечере Филармонии с переводами псалмов, а оказалось, что вечер – юбилейный и – несовместимость псалмов и юбилея. Действительно, несовместимость. Но откуда я знал, что годовщина? Кто меня предупредил? Но это – ничего. Больше всего всех возмутило, что я выступал в свитере и сапогах! Это сейчас преступление, равноценное уголовщине. Но… у меня развалились все башмаки и уже три года нет ни одного костюма. Клянусь Вам – это правда.
Но жизнь – анекдот какой-то. Каждый гастролер придает себе какое-то мировое значение, не понимая своим мерзлым мозгом, что человечки-то глянут, ухмыльнуться и пойдут кушать кашу. И вот дрожат от гнева обком, все инстанции, секретариат, – снять с него сапоги и надеть сапоги фабрики «Скороход» и костюм «Индпошив». Купите, любимые мои, я – клянусь, надену, ибо каждый вечер стоит пятнадцать рублей и ради этого стоит пощеголять в замечательной обуви и костюме. О ГОРЕ!
Таковы мои дела, и они – лучше, чем следовало ожидать в данной нам временем ситуации.
Будьте здоровы! Обнимаю Вас и Василия Абгаровича!
Ваш – В. Соснора
Но адрес все равно материн.
74
7.12. 73
Дорогой Виктор Александрович, не сердитесь, что не ответила на письмо. Пробовала звонить Вам в Комарово. Но там или не отвечают, или занято. Напишите по какому телефону и в какое время звонить в Ленинград. Пожалуйста!
Мне трудно писать физически – устала!!!..
Эти дни не могу поймать Слуцкого. Жена его в больнице, после серьезной операции. Думаю, что он целые дни там. Буду звонить еще и еще.
Подстрочники с грузинского обещал мне для Вас Симонов. Но пока ничего не дал.
Напоминаю ему и еще напомню.
Ваш вариант стихотворения Маяковского – прелестный. Делайте с ним все, что хотите. Вернее – что удастся.
Неужели Слуцкий не послал Вам подстрочник? Он взял у меня адрес Вашей мамы. Может быть, дозвонюсь ему сегодня вечером. Письмо это опущу завтра.
Соскучилась по Вас! Давно мы не виделись. Что же все-таки с Вами будет?!
Мы оба обнимаем Вас.
Лили
Только что говорила с Ритой Райт. Она на днях приехала из Риги. Латышские редакторы сказали ей, что они не то заключили, не то собираются заключить с Вами договор на переводы с латышского. Свяжитесь с ними! А Рита 23-го едет на десять дней в Ленинград. Она просит Вас позвонить ей
24-го по тел. 72-79-25.
8.12
Только что дозвонилась Слуцкому. Четыре дня тому назад Вам послали 200 строк словацкого подстрочника и книгу. Срок – две недели. Адрес правильный. У Симонова пока ничего не вышло.
Обнимаю, люблю
Л.
75
13.2. 74
Дорогой мой Виктор Александрович,
Вася маленький[224]224
Василий Васильевич Катанян, сын В. А. Катаняна. См. примеч. 138.
[Закрыть] передаст Вам 100 рублей. Пригодятся?
У нас слякоть. Сегодня едем в Переделкино. Литфонд надумал делать нам террасу. Любопытно посмотреть. Не понимаю, отчего вдруг такая любезность? Видит бог, не заслужили.
Все остальное плохо, кроме, конечно, Ваших стихов и рассказов. Читаем и перечитываем. Не ответила Вам на Ваше желание посвятить мне парафразу Маяковского.[225]225
В книге «Тридцать семь» посвящения Л. Ю. Брик на стихотворении «Я вышел в ночь (лунатик без балкона!)…» нет.
[Закрыть] Рада этому, конечно.
Остальное расскажет Вам Вася-fils.
Сердечный привет Вашей Анне.[226]226
Анна Эмильевна Сухорукова, рожд. Офина (род. в 1938) – писательница.
[Закрыть] У нее очень приятный голос.
Обнимаю.
Лиля
76
21.2. 74
Дорогая Лиля Юрьевна!
Спасибо – большое – Вам за деньги. Они, естественно, пришлись очень кстати. Авось разбогатею…
Только, пожалуйста, не думайте сейчас о моем неустроенном бытие. Дела, как и жизнь вся, потихоньку налаживаются. После беседы в высоких инстанциях кое-что пошло. Заключил договор на повесть. Вся прелесть этого договора в том, что нужно делать из пяти – два листа (журнальный вариант). Ума не приложу, как это сделать, но договор заключил, и кое-какие копейки будут. Кой-что из стишков восстановил. Посмотрим.
В остальном – в Ленинграде какой-то земляной асфальт, погода – как самовыраженье тоски, с обменом вроде бы налаживается, но – тьфу, тьфу, тьфу – помолчим. Не работаю уже несколько месяцев. Миозит: плечо, лопатка, правая рука. Растираюсь. Но не работаю, конечно же, не поэтому: не ах какая болезнь! Просто – выдохся, все это существованье последних времен – сплошная невралгия, не до работы. Я говорю о работе своей. А так – две недели назад сдал одиннадцать рецензий на прозу и сейчас делаю шестнадцать рецензий на стихи. Это – цифры астрономические, но рецензии внутренние, так, рублей сто пятьдесят за все получу. Да переводов тоже натворил. «Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова».[227]227
Чуть неточная цитата из стихотворения Маяковского «Мелкая философия на глубоких местах» (1925): «Вот и жизнь пройдет, / как прошли Азорские / острова».
[Закрыть]
Простите, я хочу пару слов сказать насчет магнитофонной записи, поскольку разговор там идет и обо мне. «Под Маяковским» я ходил долго. Все раннее юношество. Где нам было тогда разобрать что к чему. Хлебникова или Блока узнал позднее. Пастернака понял еще позже. Мандельштама никогда и сейчас (при всех реверансах) не приемлю. Идея Василия Абгаровича насчет того, что поэт состоит из поэта и читателя, абсолютно не соответствует не только нашему, но и никакому времени. Поэт состоит только из поэта. Читатель, да простит меня Вас<илий> Абг<арович>, – в этот состав не входит, ибо поэт только творит, а читатель только читает то, что уже сотворено. Так, поедая телятину, читатель все же не сумеет вообразить себя тельцом. Он предполагает – и только. Это грустно, но это так. Не потому ли ведут на веревке поэтов под нож, чтобы потом съесть? В данном случае я не имею в виду Читателя с большой буквы, ибо таковой Читатель по таланту равен Поэту, а их – Читателей, как и Поэтов, – единицы.
А в общем, пока не обменяюсь, в Москву не попасть. Жалко. Не потому, что какие-то дела, а потому, что хотелось бы повидаться с Вами, поговорить. Здесь – вообще – не с кем. Из окна моего слева – сумасшедший дом, справа – кирпичная стена высотой метров 10, а на ней колючая проволока, а что за ней – кто ведает. Не «фантазирую» – Кулаков видел.
Рядом гавань, из нее корабли выходят: «счастливого плаванья!». А за стенкой моей комнаты – уголовник Юра, только что вышедший из тюрьмы, водит герлс с Московского вокзала (самая дешевая, штампованная марка герлс).
Но ничего. Читаю о Пришвине, об Ал<ексее> Ник<олаевиче> Толстом и о Багрицком – сразу трио воспоминаний. Глупость – все. Но и животная жвачка Пришвина сейчас – «сложная философия». «Стоял дуб, на дубе стояла ветка, на ветке стоял тетерев, он пел о любви».[228]228
Пародийное воспроизведение тематики и стилистики прозы Михаила Михайловича Пришвина (1873–1954).
[Закрыть] Всё. Догадайся о вселенских обобщеньях. Идиотизм.
Получил приглашение из Парижа и из Вандербилда (США, юг). Хо-хо!
С Вас<илием> Вас<ильевичем> – никакого разговора не было – он был занят гостями, я только взял письмо в номере и ушел. Еще раз спасибо за заботы. Но думаю, что в этом отношении (денег) у меня в самое ближайшее время скромно, но уладится.
Анна очень растрогана была Вашим письмом и особенно Вашими приветствиями ей. Она вас боготворила и до встречи со мной. Кланяется – Вам.
Обнимаем Вас, Василия Абгаровича!
Будьте здоровы!
Ваш – В. Соснора
77
13.5. 74
Дорогая Лиля Юрьевна!
Вот – все никак не выбраться в Москву.
Анна заболела воспаленьем легких еще в марте, потом отравилась какой– то дрянью и сейчас на месяц в Бехтеревке (так положено после этих игр). В общем, у нее все нормально, никаких последствий, и – да простит мне Бог кощунства – все сие от безделья.
Пять месяцев просидеть в одной комнате, почти никуда не выходя, лицом к лицу, для нее, может быть, – обыкновенное бытие, для меня – каторга, почище каторги государственной. О работе говорить было нечего – все инстинкты звериные проявляются во всей своей прелести. Последнее время уже не говорили – рычали.
После 28 апреля – дня рожденья! – заболел я (следовало ожидать!). Так что с двадцать девятого сижу на дивной диете, пожираю невиграмон, но – пишу много. Когда один, комната моя очень недурна – светлая, солнце, тихо. Попробовал стихи писать, написал несколько, поэму начал, но стихи – перепев прошлого года, поэма – самоподражанье «Мой милый!».[229]229
Большое стихотворение в шести частях «Мой милый!» входит в книгу Сосноры «Тридцать семь». См. письмо 68.
[Закрыть] Бросил. Пишу цикл рассказов. Они давно крутятся в моей дурной голове. По плану – семь. Не знаю, что вытанцуется, но, кажется, получается. С переводами пока – худо. Беден Ленинград наш.
В Москву теперь планирую приехать числа 20. Но… наши литфондовские сердобольцы-врачеватели устроили мне полную проверку. А в поликлинике нашей ничего нет. Вот и мотаюсь плюс ко всему с направлениями по всем поликлиникам – электрокардиограммы, и анализы всевозможные, и рентгены, и… Так что это дело нужно привести к успешному финалу и… или залечь в больницу, или бодрым и юным смотаться куда-нибудь к дьяволу подальше. А куда? – этим летом не знаю. Гадаю. При моей обломовщине – что нагадаю? Кто потащит за шиворот?
Прислали из «Юности» письмо, что во втором квартале дают мою подборку.[230]230
Ни во втором квартале, ни в 1973 или 1974 гг. никаких стихов Сосноры «Юность» так и не напечатала.
[Закрыть] Второй квартал – это апрель, май, июнь. Что-то не вижу подборки я. Идет ли – не знаю.
Михаил Алексеевич[231]231
М. А. Кулаков.
[Закрыть] ничего не сообщает. Да, наверное, особенно и нечего. Вот как живу. Выступления все еще не разрешают.
А Вы – как? Сакраментальное – главное, будьте здоровы! Обнимаю Вас! Василия Абгаровича!
Ваш – В. Соснора
78
20. 6. 74
Дорогая Лиля Юрьевна!
Не пишу – нечего.
Обыкновенная ленинградская лень (петербургская?) на наших улицах. У пивных ларьков пьют пиво. Вот уж никогда Петербург не был пивным. Перепады жары и хлада. Это я не для красот эпистоляра – устал, работал полтора месяца с бешенством ледяной башни (водонапорной). Написал (переписал) повесть и восемь рассказов. Кусочки читал Кулакову, да тот уснул. Сказал – от усталости, но и от этой прозы уснуть не так сложно. Перечитал сейчас – о боже, конспекты пятиклассника. Через пару месяцев сяду и буду эту прозу выводить на чистую воду, потому что замысел сам по себе – хорош. Все рассказы о людях, из ряда вон выходящих (что ж, не пора ли вообще выходить вон из ряда?).
Марина бомбардирует письмами, Анна все еще в больнице, написал письмо Робелям[232]232
См. примеч. 120.
[Закрыть] – пришло обратно, стихи в «Авроре» перекладывают с номера на номер, – жизнь идет! Идиллия. Куда ехать летом – не знаем.
Кажется, ошалел окончательно: пишу венок сонетов, свой, собой выдуманный.[233]233
Своеобразный «венок сонетов» (у Сосноры в нем каждая первая строчка следующего сонета не повторяет последнюю предыдущего, как положено, а дается в слегка измененном виде) вошел в книгу «Дева-рыба» (1974).
[Закрыть] Хочется написать такую книгу стихов небольшую, чеканную, старинную, серебряную (на толстых серебряных плитах). Озверел от реализма.
Ничего из нового не посылаю, потому что все – в работе.
Откуда силы берутся – изумлен сам.
Что такое? Кому ни пишу – эта иностранная братия не отвечает, переехали они, что ли? Здесь, в прелестном Петербурге, общаться не с кем, ну да все это в порядке вещей, как говорится. Кто не уезжает ТУДА, тот пьет. Я не уезжаю и не пью. Но сколько же можно – ПИСАТЬ? Плюс ко всему написал не очень большой трактат «Писать или не писать»[234]234
Трактат не сохранился.
[Закрыть], где «смотрю добрей и безнадежней»[235]235
Из стихотворения Александра Блока «Перед судом» («Что же ты потупилась в смущеньи?..», 1915): «Я смотрю добрей и безнадежней / На простой и скучный путь земной».
[Закрыть] на все так называемое искусство.
Как Вам дышится в Переделкино? Есть ли какие-нибудь вести от Детиздата? Если Вам писать трудно, передайте, пожалуйста, Кулакову – собираются ли они заключить со мной договор? Ведь там ничего трагического нет, нет и драмы – стишки про зверушек. Лето летит, а я все никуда не выползаю. Ничего.
Груз грусти моей тащу сам на затылке, как индус – кувшин ртути. А так – не так-то уж и плохо, – живу, жую, каждое утро путешествую по петербургским каналам. БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ!
Обнимаю Вас и Василия Абгаровича!
Ваш – В. Соснора
79
30.6. 74
Дорогой Виктор Александрович,
Детиздат не хочет (не может?) печатать Ваши стихи отдельной книжкой, но будет (будто бы) печатать часть стихов в своем новом журнале. Обещают написать Вам об этом (если не врут).
Не знаю, что делать, как помочь Вам. У нас тоже плохо с деньгами. Выручают Арагоновы сертификаты.
Живем в переделкинском раю. Здоровье – неважно: болят суставы и ослабела очень. Пора!
Плохо очень, что нет Эльзы. Может быть, она что-нибудь придумала бы…
Арагон прислал свой новый роман: «Театр/Роман»[236]236
Louis Aragon. Théâtre/Roman. Paris, 1974. В этом романе Арагон окончательно отходит от метода социалистического реализма, воскрешая сюрреалистические опыты своей литературной молодости.
[Закрыть] – прекрасный, но читать трудно. Сверхбогатый язык, сверхфантастика, сверхавтобиографично. Современная (сверх) гофманиада. Поразительная книга! Очень грустная, хотя об Эльзе ни слова.
Скучаю по Вас.
Спасибо за фотографию. Она стоит на почетном месте. Все спрашивают: «Кто это? Какое удивительное лицо!» Я отвечаю: «Это Соснора, огромный поэт, но его почти не печатают».
Мы оба обнимаем Вас. Привет Анне.
Лили