Текст книги "Страх, или Жизнь в Стране Советов"

Автор книги: Виктор Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Виктор Петров
Страх, или Жизнь в Стране Советов

«Но кто из нас, живших в России советской, бросит в него камень! Он ведь был родом из такой же страны страха…»

Эдвард Радзинский, «Александр II. Жизнь и смерть», 2006.

Предисловие

Чем глубже в океан истории погружается Титаник Страны Советов, тем большим ореолом романтики он окружается. Для многих годы советской власти кажутся золотым веком. Воскресают легенды о счастливой и лучшей в мире стране с дешевой колбасой, стране, где на самом деле все было мифом, видимостью и обманом.

Я пишу эти воспоминания в начале XXI века, когда страна и весь мир делают поворот влево, доходящий до реабилитации самого Сталина. Люди старшего поколения, привыкшие жить в коммунистическом рабстве, не могут приспособиться к условиям свободной страны и ностальгически вспоминают о «прекрасном» советском прошлом. А молодежь, выросшая уже в новую эпоху, не может знать ужасов, которые пережила страна, идя по утопическому пути марксизма-ленинизма.

Советская власть – это другая, совсем особая цивилизация, и надо о ней писать, чтобы люди знали, как же это было на самом деле. Иначе может сложиться впечатление, что и раньше люди могли свободно ездить за границу, слушать любую музыку, читать любые книги, носить любые прически, критиковать власти, а магазины были полны товаров.

Казалось бы, жизнь моя сложилась вполне благополучно, и я вовсе не пострадал от режима. Меня не исключали из партии, меня ни разу не вызывали в КГБ и уж тем более я не сидел за решеткой (может быть, потому, что меня окружали хорошие люди, которые вовремя меня предупреждали о грозящей опасности). Тем не менее я вынужден был все время молчать и прятаться, как серая мышка, пребывая в страхе, и смог свободно вздохнуть только в конце 80-х, когда мертворожденный режим рухнул сам по себе, без войн и революций. Но страх был взаимным. ОНИ никого так не боялись, как своего собственного народа. Отсюда – все ограничения, запреты и всеобщая слежка.

Здесь важно отметить, что коммунистическая диктатура, сохраняя свои неизменные признаки, очень быстро и очень сильно эволюционировала на протяжении своей 70-летней истории. Поэтому все с необычайным нетерпением ждали очередного съезда партии и возможного очередного поворота в политике этой самой партии, а значит, и в жизни всей страны.

Наибольшие изменения коснулись, пожалуй, комсомола как наиболее молодой, а потому внутренне мобильной части общества. Мои комсомольские коллизии относятся к 50-м годам, вскоре после смерти Сталина, когда еще живы были ЕГО порядки. А уже в 60-е годы комсомол не был так страшен. В 70—80-е годы он вообще из политической и идеологической организации, каковой являлся изначально, превратился в форму экономической самоорганизации молодежи – студенческие стройотряды, конструкторские бюро и прочее.

Как-то раз, уже в новое время, я был среди группы сослуживцев, и мы разговорились о текущем политическом моменте. Все дружно стали ругать нынешнее время и современные власти и с тоской вспоминать ушедшие советские годы. Причем аргумент в таких случаях всегда приводится один и тот же: подсчитали, сколько пенсионер может купить на месячную пенсию колбасы, хлеба и водки прежде и теперь (всегда берутся именно эти три показателя), и оказалось, что сейчас, за что ни возьмись, мы живем в несколько раз хуже. То, что эти расчеты лукавые и неправильные, я напишу позже. Ну ладно, пусть даже будет так, но разве человеку нужна только колбаса, хлеб и водка?

Я взорвался и сказал, что теперь я – счастливый человек и рад, что дожил до этих времен, потому что Я – СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕКЕ СВОБОДНОЙ СТРАНЕ.

Ответом мне был всеобщий, дружный, гомерический хохот. Для этих людей свобода – вообще не ценность и ни в какие расчеты вообще не принимается. Мы все родились уже в ленинско-сталинской клетке, а рожденные в неволе в большинстве своем не замечают ее, полагая решетку естественным нормальным атрибутом своего существования.

Для меня же свобода – это высшая ценность, дороже всех остальных. Я пишу свои заметки только для тех, кто в этом со мной согласен.

Сейчас по телевидению иногда передают позорную песню со словами «я рожден в Советском Союзе, сделан я в СССР». Я тоже рожден в Советском Союзе, но сделан я не в СССР. Я сделал себя сам и вопреки системе. Посмотрим, как это было.

Музей Ленина

Это событие не имеет ко мне прямого отношения, но оно настолько потрясло меня тогда, что я не могу его забыть спустя многие десятилетия. Я стал свидетелем одного из преступлений коммунистического режима, хотя тогда совершенно не понимал, что происходит, и только теперь все становится ясно. Нельзя молчать о преступлениях, даже если это тебя и не касается.

С 1948 по 1952 год я жил в Мраморном дворце, где тогда помещался Ленинградский филиал Музея Ленина. Мы, дети сотрудников музея, жившие в этом здании, не имели никаких ограничений в перемещении по зданию. Впрочем, мы не хулиганили, не шумели и не нахальничали – понимали, где находимся. Мы в своих играх облазали все, начиная от экспозиционных залов и мастерских, заканчивая подвалами и чердаками.

И только одно помещение с отдельным входом со двора было для нас строго запрещено. Мы никогда не видели, чтобы кто-то туда заходил даже из сотрудников музея. На таинственной двери висела небольшая табличка «отдел фондов». Что это за загадочные фонды, мы понятия не имели.

Поскольку пропаганде ленинизма в то время придавалось исключительно большое значение, музей Ленина был очень важным и потому богатым государственным учреждением. Он был изолирован от посторонних в прямом и переносном смысле (глухие стены, заборы и улицы со всех четырех сторон и единственный въезд, охраняемый милиционером). Случайно там не мог оказаться никто.

Поэтому в отделе фондов спокойно и безопасно хранилось огромное количество материалов по истории нашего государства. Ведь нельзя глубоко изучить деятельность вождя и революционера, не зная, что происходило в стране, обществе и государстве. Были, вероятно, и документы периода после 1924 года, потому что в экспозиции существовал раздел «Без Ленина по ленинскому пути».

Однако в то время совсем не нужно было и даже опасно знать, что происходило в стране на самом деле. Достаточно было знать «Краткий курс истории ВКП(б)» и постановления ЦК. Поэтому в дверь отдела фондов никто и не стучался. Бесценные материалы ждали лучших времен, но не дождались.

В один из дней 1950 года в фонды нагрянула комиссия. Теперь я понимаю, что это было связано с «ленинградским делом». Хотели проверить, не осталось ли там каких документов с упоминанием очередных новых врагов народа или хотя бы ленинградских газет последних лет, где не могло не быть упоминания о руководителях городской партийной организации.

И, о ужас! Там обнаружилось огромное количество документов, фотографий, книг, газет и журналов, начиная с конца XIX века по наше время. Они решили все это немедленно изъять и тут же уничтожить. Этим занималась большая группа никому не известных людей в незнакомой военной форме МГБ. Никого из работников музея при этом не подпускали. Уничтожение шло в дальнем, так называемом третьем, дворе музея, рядом с помойкой.

Мы, вездесущие и нахальные мальчишки, попробовали было сунуть туда свой нос. Но не тут-то было – нас грубо отогнали на очень большое расстояние.

Вечером первого дня экзекуции, когда грозные дяденьки ушли, мы увидели рядом с помойкой огромную кучу битых стеклянных негативов – ведь раньше фотосъемка проводилась на стеклянные пластинки, а не на фотопленку. Мы перерыли всю кучу, надеясь найти хоть один частично сохранившийся негатив – все напрасно. Остались лишь мелкие кусочки стекла. Дяденьки «поработали» не за совесть, а за страх.

На следующий день запылал костер. Сперва сжигались документальные материалы. По пеплу было видно, что это были отдельные разнохарактерные бумажки. Потом дошла очередь до книг, журналов и подшивок газет. Аутодафе длилось несколько дней. Большая группа мужчин что-то носила и жгла. Для истории пропали бесценные документы. Взрослые говорили, что жгут антисоветские книги.

Уничтожение документов, архивов и подлинных свидетельств – обычный прием коммунистического режима. Ведь когда нет подлинных документов, легче манипулировать общественным сознанием.

Об этом не раз писалось в годы перестройки. Это позволяло им писать любую «красивую» историю, втискивая ее в прокрустово ложе своей бредовой теории.

В последнюю очередь жгли дореволюционные газеты и журналы. Здесь строгости немного поубавились. И я, как сорока-воровка, сумел выхватить из кучи горящей бумаги то, что нахально удалось схватить.

Это оказались два номера сатирического журнала «Пугач» за 1917 год. Как я ни рассматривал журналы, ничего в них антисоветского, к своему удивлению, не нашел и был очень разочарован. Правда, не было в этих журналах и статей Ленина или Сталина, не было и обязательного в советское время лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Музей Ломоносова

Живя в музее Ленина, я очень часто посещал экскурсии по музею. И в этих условиях не мог не стать поклонником вождя революции. Мне хотелось поскорее подрасти и посвятить все свои силы претворению в жизнь идеалов этого, как я тогда думал, прекрасного человека. Но, конечно, это надо делать не одному, а в организации единомышленников – ленинском союзе молодежи, т. е. комсомоле.

Вскоре мы уехали из музея на другую квартиру, и больше я в этом музее никогда в жизни не был. Человек в возрасте 14 лет созревает и взрослеет быстро. Происходит постепенное протрезвление, набирается жизненный и исторический материал. Романтический образ вождя начал быстро меркнуть, но все же желание послужить построению социализма в нашей стране осталось. Для этого надо вступать в комсомол, тем более что возраст как раз подошел.

Написал заявление, где нужно было обязательно и очень убедительно написать, зачем я вступаю в комсомол. Несколько раз мое заявление возвращали обратно – говорили: неубедительно. Затем заполнил анкету и получил рекомендацию от совета пионерской дружины. Это прошло легко и формально. Надо было получить еще одну рекомендацию – от комсомольца. От кого ее получить? В нашем классе комсомольцев тогда еще не было, так как почти все ученики были моложе меня. Старшеклассников я никого не знал. Обратился к своему приятелю из туристского кружка Дома пионеров, где мы вместе занимались. А тот, хоть и был моим приятелем, устроил мне такую головомойку с чтением получасовой нотации о высоком долге, моральной чистоте, политической активности, коммунистической сознательности и пр. и пр., что я почувствовал полное свое ничтожество, но рекомендацию все же получил. Потом был комитет первичной организации школы и Райком ВЛКСМ. Пришлось попотеть, как на допросе, но все же приняли. Все это меня несколько удивило, потому что я считал главной обязанностью школьника и комсомольца в том числе – хорошо учиться и достойно себя вести. А учился я в то время лучше всех в классе.

По прошествии некоторого времени, когда в классе появились и другие комсомольцы, классный руководитель оставила комсомольцев после уроков и, объявив это комсомольским собранием, предложила избрать меня комсоргом класса. Все с радостью и без обсуждений проголосовали «за», потому что никому не хотелось заниматься общественной работой.

Вскоре меня вызвали в комитет комсомола школы и сказали, что все комсомольцы должны заниматься общественной работой. Я сказал, что обязательно будем. «Нет – ответили мне, – работа должна быть плановой. Надо составить план общественной работы и мероприятий комсомольцев класса на будущий месяц».

Ну не мог же я один это написать – надо посоветоваться с другими комсомольцами. Объявил комсомольское собрание, все остались после уроков, но, к моему удивлению, никто и ничего не хотел делать. Я попробовал заикнуться о комсомольском долге, но меня подняли на смех и сказали, что ни в каких совместных мероприятиях участвовать не будут, потому что у всех свои различные интересы и вообще нечего по таким пустякам задерживать их после уроков, ни в каких комсомольских собраниях участвовать они больше тоже не будут. Вот те на! Ну и комсомольцы!

Видно, у ленинградцев уже тогда в крови была нелюбовь к коммунистической стадности и к коммунистическому принципу «все, как один».

Но, что делать, план-то составлять надо. Написал я какую-то отписку из одних общих фраз типа: повышать успеваемость, бороться за высокую дисциплину и далее в том же духе. Отнес план в комитет комсомола, но там его забраковали, сказав, что слишком мало. Добавил туда помощь отстающим ученикам, комсомольское собрание, культпоход в кино и еще что-то. Но и этот план был забракован: ни одного конкретного мероприятия и не чувствуется политическая направленность комсомольских мероприятий.

И тут надо сделать небольшое отступление о том, чему нас тогда учили (а это был последний год жизни Сталина). Так вот, страной руководит один-единственный человек – товарищ Сталин. В каждой сфере деятельности – тоже только по одному человеку. В сельском хозяйстве, например, – Лысенко (до этого был Мичурин, теперь уже умерший). В науках – это академик Павлов. Правда, он тоже уже умер, но кроме него в науке все равно никого нет, потому что все остальные – это проклятые «вейсманисты-морганисты» и сторонники буржуазной лженауки – кибернетики. С ними все сознательные советские люди должны бороться.

Ну а с дореволюционной Россией совсем просто – там вообще был только один достойный человек – Ломоносов, потому что из крестьян. Биографию и деятельность Ломоносова мы изучали почти по всем предметам: на уроках литературы, истории, физики и химии. Кроме Ломоносова на Руси вообще никого не было. Правда, в литературе признавались еще Пушкин, Лермонтов, Некрасов и Лев Толстой. Пушкин и Лермонтов – за то, что боролись с царским режимом, от которого и пострадали. Некрасов же в поэме «Кому на Руси жить хорошо» сказал, что всем плохо, а Толстого отлучили от церкви, стало быть, – «наш человек».

Так меня осенила «гениальная» идея: надо организовать экскурсию в музей Ломоносова. Это очень патриотично, политически грамотно и вполне согласуется со школьной программой.

Излишне говорить, что с добавлением этого пункта в план комсомольской работы он был немедленно и с одобрением принят.

Прошел месяц. Ни в какой музей мы не ходили и вообще никаких мероприятий не проводили, потому что любая идея о совместном времяпровождении встречалась в штыки. Опять надо составлять план месячной работы. Опять встал вопрос, что писать?

Фантазия моя полностью иссякла при написании первого плана и я решил… вновь включить экскурсию в музей Ломоносова. Ну а если спросят, почему два месяца подряд пишу об одном и том же, скажу, что очень хотели сходить, но не успели – было много контрольных и трудных домашних заданий. Но все же было боязно: вдруг не пройдет. Прошло.

Время летит быстро. Опять требуют план. Если снова включить пункт о музее Ломоносова, меня на этот раз обязательно разоблачат, обязательно накажут и могут даже исключить из комсомола за очковтирательство и обман вышестоящей комсомольской инстанции. Однако достойной замены Ломоносову я не придумал и, только переставив местами пункты плана, со СТРАХОМ необычайным, понес этот новый – старый план на утверждение. И о, радость! – секретарь комсомольской организации школы прочел план, положил его в папку и сказал: «Хорошо».

Прошел еще месяц, и передо мной опять стал этот ужасный, отравляющий мою, в других отношениях вполне счастливую, жизнь вопрос. Теперь уже ясно, что меня ждет исключение из комсомола и позорный скандал. Разве можно четыре раза подряд приносить один и тот же план, датируя его разными месяцами! Я не находил себе места, не хотелось жить на белом свете, но выхода никакого я не видел. Не кончать же жизнь самоубийством из-за этого проклятого плана комсомольской работы, хотя передо мной тупик. Не поднимая глаз, трясущимися руками я передал своему комсомольскому начальнику бумагу, где сказано, что наш класс уже в четвертый раз пойдет в музей Ломоносова. Какова была реакция, читатель уже догадался.

Когда я понес этот план в пятый раз, я уже перегорел, наступил эмоциональный ступор. «Будь что будет» – решил я, но все же было страшно и как-то противно, потому что лгать я никогда не любил и не умел.

Эта история повторялась до конца учебного года, но и на следующий год меня «переизбрали» комсоргом, несмотря на все мои протесты, и опять все повторилось, опять ежемесячные планы работы комсомольской организации. Я старался эти планы варьировать, переставлял пункты, но неизменной оставалась «экскурсия в музей Ломоносова».

В этот музей наш класс «ходил» каждый месяц на протяжении двух лет, пока меня не сменил на должности комсорга новый отличник. Мне уже не было страшно. Было смешно и по-прежнему противно.

Король брода

Скучно и однообразно протекала жизнь ленинградской молодежи в начале 50-х годов. Единообразие было не только в мыслях, но и в одежде, особенно мужской. На одежду вообще не обращали внимания – покупали то, что было в магазинах, а там был один фасон на всю страну, но народ не роптал. Хорошо, что можно было купить хоть это.

Забегая немного вперед, скажу, что, снимая позднее документальные фильмы о нашей легкой промышленности, я всегда спрашивал на фабриках, почему они шьют такую плохую обувь, некрасивую одежду и ужасное белье? Ответ всегда был один и тот же. Во-первых, шить иначе им не позволяет ГОСТ, где указаны все допустимые размеры: и ширина брюк, и длина нижних рубашек, и толщина подошвы. А главное, все образцы изделий проходили обязательное утверждение в Министерстве легкой промышленности, которое никаких вольностей и новшеств не допускало. Жаль, что мне не удалось попасть в само это Министерство.

Но вернемся в 1954 год. После смерти тирана кто-то наиболее чуткий и информированный вдруг заметил, что сажать перестали. Люди стали позволять себе вольности в одежде: кто-то через одежду хотел показать, что он не такой же, как все, не безликий серый человек, а личность, у которой есть свой характер мыслей и, соответственно, стиль одежды. Таких людей стали называть стилягами. Впрочем, их почти никто не знал и не видел. Люди вообще не знали, что такое стиляги, хотя это словечко уже кое-где появилось в печати. Нужен был, как мы бы сейчас сказали, «пиар».

И он появился. Комсомольско-коммунистическая братия начала всесоюзную кампанию борьбы со стилягами. Они не могли допустить свободомыслия даже в одежде. В ленинградской молодежной газете «Смена» появилась огромная статья «Мусор» с подзаголовком «их задержал комсомольский патруль». Но главное, что, помимо текста, разумеется ругательного, там были помещены вполне приличные фотографии стиляг, и оказалось, что никакие они не страшные, а, пожалуй, даже красивые и изящные.

Как же выглядел стиляга? Главный и основной отличительный признак – это узкие брюки. Дело в том, что, согласно взглядам передовых комсомольцев, брюки советского человека должны быть как можно шире. Брюки же стиляг были уже 20 см. Второй отличительный признак – длинные, до шеи, волосы. Носить более длинные, как у женщин, ниже плеч, как носят иногда сейчас, тогда никто не осмеливался. Спереди волосы желательно было укладывать в виде хохолка – кока. Третий признак – это яркий, желательно пестрый и оранжевый, галстук.

Вот и все. В газетах иногда писали о разрисованных обезьянами и пальмами галстуках и о длинных клетчатых пиджаках. Но все это можно было изготовить только индивидуально, а это тогда было очень сложно и дорого. Люди были вообще бедные. Я таких стиляг никогда не видел.

Примечательно, что статья в газете в основном была посвящена обычным пьяницам, дебоширам и хулиганам, коммунисты как бы хотели сказать, что стиляга и хулиган – это одно и то же. Хотя на самом деле это были прямо противоположные явления: пьяницы и хулиганы – это низы общества, а стиляги – люди, поднявшиеся над серой толпой и обывательскими вкусами.

Здесь важно подчеркнуть, что внешний вид стиляг – совершенно не вопрос моды. Это была единственно возможная в те годы форма социального протеста против затхлого и тупого существования в безликой толпе советских людей, объединенных «морально-политическим» единством. Это были первые граждане Страны Советов, гордые своей несоветскостью и выставлявшие ее напоказ.

Главным героем упомянутой статьи оказался Валентин Тихоненко. Подпись под его фотографией гласила: «Пусть посмотрят на вас студенты и преподаватели, ваши соседи и знакомые и совсем незнакомые люди. Вряд ли какие-нибудь чувства, кроме омерзения и презрения, выразят они, глядя на этот снимок».

Только так должен был выглядеть настоящий Советский человек

Ну, а что же я? Первое, что я сделал, это попросил мать заузить все мои брюки почти на 10 см. В дальнейшем в течение многих лет этой процедуре подвергались все мои брючные покупки, пока власти, наконец, не изменили ГОСТ. Затем я объехал чуть ли не весь город в поисках оранжевого галстука в клеточку – в то время везде продавались только серые, синие и коричневые галстуки в диагональную полоску. Волосы я также перестал укорачивать в ожидании, когда они отрастут со лба до шеи. Так что реакция получилась противоположной той, на которую рассчитывало жлобье с комсомольскими значками.

В то время было такое специфическое ленинградское явление, как «Брод». Слово это происходило сразу от двух слов: «Бродвей» и «бродить» и означало как бы «бродить по Бродвею». Это был участок Невского проспекта по его четной стороне от улицы Восстания до Литейного проспекта. Молодежь здесь просто медленно прогуливалась, а точнее сказать, фланировала взад и вперед, туда и обратно. Цель была: себя показать – на других посмотреть. Причем, конечно, это происходило вечером, когда закрывались магазины и прекращалась дневная суета. Был свой «Брод» и в Москве.

Я сразу захотел лично своими глазами увидеть Валентина Тихоненко. Я знал: он обязательно должен быть там. И я не ошибся, но только он ходил по другой, малолюдной стороне улицы. На Броде толпа зевак после газетной публикации ему бы не дала проходу. Там он медленно прогуливался всегда в сопровождении своих друзей, и это был настоящий КОРОЛЬ БРОДА и его свита играла короля. Даже походка у него была какая-то совершенно необычная: он не переставлял ноги, как все люди, а с каким-то выхлестом выбрасывал их вперед. Он шел С ГОРДО ПОДНЯТОЙ ГОЛОВОЙ, не пряча ее в плечи, что еще больше подчеркивал кок на голове. Это было очень необычно: я впервые в жизни увидел не напуганного и приниженного советского человека, а человека, который гордо плыл над серой толпой. Это был откровенный вызов Советской системе.

Комсомольские патрули, которые ходили тогда по улицам города, объявили стилягам настоящую войну: они стригли их наголо, обрезали галстуки и рвали им брюки и пиджаки, отнимали джазовые пластинки. Был у патрулей и четкий критерий, кого подвергать наказанию. Однажды на пути таких идейных комсомольцев встретился мой одноклассник Юрий Вдовин. Они завели его в парадную и сказали: «Сейчас мы узнаем, стиляга ты или нет. Давай снимай свои брюки, не снимая ботинок. Если сможешь снять, ты наш человек, а если нет, то ты – стиляга». Брюки Вдовина через ботинки не снимались, так как были слишком узкими, и комсомольцы разодрали ему обе штанины снизу доверху. Он не знал, как в таком виде добраться до дома.

«Король Брода – Валентин Тихоненко»

Им было все дозволено, но так они только увеличивали число противников тоталитарной власти черни. Ну, а я с другом Маратом свободными вечерами как тень ходил за Валентином Тихоненко по другой стороне улицы, пытаясь подражать его неповторимой походке. Мне было 16 лет. Тогда у меня впервые появилась ЛЮБОВЬ К СВОБОДЕ, А ЭТА ЛЮБОВЬ НЕ ПРОХОДИТ НИКОГДА.

Конец 1954 года – у меня появился кок на голове и оранжевый галстук как результат борьбы комсомольцев

Я забыл имена и фамилии многих своих одноклассников, большинства сокурсников и даже соседей по коммунальной квартире не всех помню, а вот имя этого человека запомнил на всю жизнь, потому что он и меня сделал человеком. Так одни люди бесследно исчезают, а другие УХОДЯТ В БЕССМЕРТИЕ.