Текст книги "Гоголь в жизни"
Автор книги: Викентий Вересаев
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 63 страниц)
Когда поспел терн, я сказала брату: "Какая великолепная наливка из терну!" – "Как бы сделать?" – "Налить можно, но не скоро поспеет".– "Так сделаем скороспелку". Велел принести новый горшок, положил полный горшок терна, потом налил водку, накрыл ее, замазал тестом, велел {483} поставить в печь, в такую, как хлеб сажают. На другой день вынули, поставили, пока простыло. Вечером открыли; цвет великолепный, и на вкус ему очень понравилось. Он поналивал в бутылки и с собой взял. А в сентябре он уехал.
О. В. Гоголь-Головня, 48.
Когда Гоголь ехал зимовать в Одессу, один из моих знакомых, А. В. Маркович, встретил его у В. А. Лукашевича, в селе Мехедовке, Золотоношского уезда. Это было в октябре 1850 года. Вот что замечено Марковичем достойного памяти из тогдашних разговоров Гоголя:
Когда в гостиную внесли узоры для шитья по канве, он сказал, что наши старинные женщины оставили в работах своих образцы изящества и свободного творчества и шили без узоров; а нынешние не удивят потомство, которое, пожалуй, назовет их бестолковыми.
О святых местах он не сказал своего ничего, а только заметил, что Пужула, Ламартин и подобные им лирические писатели не дают понятия о стране, а только о своих чувствах и что с Палестиной дельнее знакомят ученые прошлого века, сенсуалисты, из которых он и назвал двух или трех.
Осматривал разные хозяйственные заведения, и, когда легавая собака погналась за овцами и произвела между ними суматоху, он заметил, что так делают и многие добрые люди, если их не выводят на их истинное поле деятельности.
Кто-то наступил на лапку болонке, и она сильно завизжала. "А, не хорошо быть малым!" – сказал Гоголь.
По поводу разносчика, забросавшего комнату товарами, он сказал: "Так и мы накупили всякой всячины у Европы, а теперь не знаем, куда девать".
За столом судил о винах с большими подробностями, хотя не обнаруживал никакого пристрастия к ним.
П. А. Кулиш, II, 241. {484}
XIV
Одесса
С большим трудом добрался я, или, лучше сказать, доплыл, до Одессы. Проливной дождь сопровождал меня всю дорогу. Дорога невыносимая. Ровно неделю я тащился, придерживая одной рукой разбухнувшие дверцы коляски, а другой расстегиваемый ветром плащ. Климат здешний, как я вижу, суров и с непривычки кажется суровей московского. Я же, в уверенности, что еду в жаркий климат, оставил свою шубу в Москве; но, положим, от внешнего холода можно защититься,– как защититься от того же в здешних продувных домах? Боюсь этого потому, что это имеет большое влияние на мои занятия.
Гоголь – матери, 28 окт. 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 355.
Гоголь приехал в Одессу в конце октября. Он жаловался на ужасно дурную дорогу, какую нашел под Одессой. По его выражению, его коляска почти тонула в грязи и в воде.
Н. Н. (Н. В. Неводчиков). Библ. Записки, 1859. № 9, 267.
Гоголь приехал в Одессу 1850 г. октября 24. Обедал. Очень красноречиво рассказывал о Константинополе,– как массы зелени, перемешанные с строениями, возвышаются на горе. Четыре дерева платановых необыкновенной толщины. Что могло их спасти? Не религиозная ли какая мысль? На Востоке оливковые деревья так почитаются, что во время войны все истребляется, а их оставляют.
26. Обедал.
28. Обедал и читал о Б. в "Одесском Вестнике" сладкозвучным голосом и с протягиванием чисто русским, не искажен-{485}ным иностранным выговором: просты, строги, принужденно, принужденность", Ателло, ролями.
Неизвестная (пожилая девица, по имени Екатерина Александровна, восторженная почитательница Гоголя; жила в Одессе у кн. Репниных). Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 543.
Может быть, придется остаться в Одессе всю зиму. Хоть и страшат меня здешние ветра, которые, говорят, зимой невыносимо суровы; но сила моря была так полезна моим нервам! Авось-либо и Черное море хоть сколько-нибудь будет похоже на Средиземное.
Гоголь – А. О. Смирновой, 26 окт. 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 354.
В Одессе, где Гоголь прожил довольно времени, он почти ежедневно бывал у моего брата (кн. В. Н. Репнина), который отвел ему особенную комнату с высокой конторкой, чтобы ему можно было писать стоя; а жил он не знаю где. У моего брата жили молодые люди малороссияне, занимавшиеся воспитанием его младших сыновей. Жена моего брата была хорошая музыкантша; Гоголь просил ее аккомпанировать хору всей этой молодежи на фортепиано, и они под руководством Гоголя пели украинские песни. К. матери моей (мы жили в другом доме) он приходил довольно часто, был к ней очень почтителен, всегда целовал ей руку. Он рекомендовал ей проповеди какого-то епископа Иакова и однажды, застав Глафиру Ивановну, которая читала вслух матери моей "Мертвые души", он сказал: "Какую чертовщину вы читаете, да еще в великий пост!" У матери моей была домовая церковь. Гоголь приходил к обедне, становился в угол за печкой и молился, "как мужичок", по выражению одного молодого слуги, т. е. клал земные поклоны и стоял благоговейно.
Кн. В. Н. Репнина. О Гоголе. Рус. Арх., 1890, III, 229.
Еще за год до кончины, когда он страшно состарился душевно, достаточно было ему услышать звуки родных украинских мелодий, чтобы все в нем встрепенулось и ярко вспыхнула едва тлеющая искра воодушевления. Кн. Репнина рассказывала нам, как Гоголь во время своей жизни в Одессе в доме ее отца приобрел себе этим поэтическим энтузиазмом общую любовь, не исключая даже прислуги и дворни, которая восхищалась, во-первых, тем, что "сочинитель" молится совсем как простой человек, кладет земные поклоны и, вставая, сильно встряхивает волосами, и во-вторых, что он любит петь и слушать простые песни.
В. И. Шенрок со слов кн. В. Н. Репниной. Материалы, II. 51.
Силы еще не слабеют, несмотря на слабость здоровья; работа идет с прежним постоянством, и хоть еще не кончена, но уже близка к окончанию.
Гоголь – В. А. Жуковскому, в октябре – ноябре 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 292. {486}
Живу я в Одессе, покуда, слава богу. Общество у меня весьма приятное: добрейший Стурдза, с которым вижусь довольно часто, семейство кн. Репниных, тебе тоже знакомое. Из здешних профессоров Павловский, преподаватель богословия и философии, Михневич, Мурзакевич, потом несколько добрых товарищей еще по нежинскому лицею. Словом, со стороны приятного препровождения грех пожаловаться. Дай бог только, чтобы не подгадило здоровье. Поместился я тоже таким образом, что мне покойно и никто не может мне мешать, в доме родственника моего (А. А. Трощинского), которого, впрочем, самого в Одессе нет, так что мне даже очень просторно и подчас весьма пустынно.
Гоголь – С. П. Шевыреву, 7 ноября 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 357.
На Гоголя имел большое влияние протоиерей Павловский, почтенный и добрейший священник, когда Гоголь жил у Репниных в Одессе.
А. О. Смирнова. Автобиография, 306.
18 ноября. – Нахожу, что Гоголь стал лучше выговаривать. Впрочем, он все стихи читал. Обедал Ильин. Долго хвалил "Тяжбу" Тургенева, а потом кончил тем, что "конечно, без "Ревизора" эта пьеса не существовала бы". Гоголь сказал: "Нельзя кому-нибудь ее прочесть?" Княгиня (Е. П. Репнина, урожд. Балабина) подхватила: "Да вы сами". Князь – туда же, Ильин тоже, я сперва потихоньку княгине, потом вслух: "Слишком много чести Тургеневу!" Гоголь на князевы слова было сказал: "Почему ж?" Но потом отклонил: "Ведь я ленив; я бы лучше послушал!"
21.– Он был. Опять княгиня хотела было принести книжку с Тургеневым, чтоб он читал вслух. "Зачем! Зачем!" – по-моему, с явным видом опасения.
23.– Вопрос сделал князю и мне: "Кому честолюбие более свойственно, мужчине или женщине?" Князь: "Женщине".– Я: "Женщине".– Гоголь: "Почему бы это так?" – Я: "Да с женщины оковы сняли".– Гоголь: "Так они и стали оковы накладывать".– Я: "Вы нам теперь разрешите этот вопрос".– Гоголь: "Я оттого и спрашивал, что сам в недоумении".
26 ноября. – Княгиня: "Многие господа думать не могут, не куря сигар".– Гоголь: "Почему бы это так?" – Бодров: "Очень естественно: дым причиняет раздражение в мозгу".– Княгиня: "Все же не сам человек достигает до мыслей".– Гоголь: "Да, это унизительно для человека! Ночью – мечты. Поутру – мысли. После обеда – грезы". Княгиня Долгорукова к нему писала, что рада всегда видеть его; звала к себе на вечер, говоря, что у нее будет прекрасный пол, а он так чувствует красоту, и что ей хотелось бы представить славу России и своим и иностранцам. Ответ был (в чем я упрекнула), что "по слабости здоровья" и т. д. Я: "Какая хитрая! Это, чтоб завладеть автографом".– Гоголь: "Нельзя же было: дама пишет. Я у нее был с визитом".– Я: "Вам надобно поучиться быть невежливым".– Гоголь: "Не могу! А бывало я так, не останавливаясь, был неучтив". Намедни он сказал: "Человек со временем будет тем, чем смолоду был".
30.– Княгиня говорила о "Фритиофе" Тегнера. Гоголь и не слыхал {487} никогда о нем. Грот перевел с шведского. Княгиня восхищается этою поэмою. Гоголь: "Да в чем дело?" – Княгиня: "Молодой человек любит одну девушку".Гоголь: "Так дело обыкновенное!" (Я бы желала, чтобы у меня навек в ушах остались звук его голоса и полный выговор всех слогов.) Княгиня: "Да, но советы, которые дают ему родители, очень хороши".– Гоголь: "Но лица в ней каковы? Есть ли барельефность?" – Княгиня: "Как же, много замечательного".Гоголь: "Да что же, мысли ли автора или сами лица?" – Гоголь: "Француз играет, немец читает, англичанин живет, а русский обезьянствует. Много собачьей старости". При Ильине он много толковал о том, как пишут: иной пишет то, что с тем или с другим случалось, что его поразило. Можно было заключить из его слов, что есть люди, которые творят.
Неизвестная. Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 544.
Пишу из Одессы, куда убежал от суровости зимы. Последняя зима, проведенная мною в Москве, далась мне знать сильно. Думал было, что укрепился и запасся здоровьем на юге надолго, но не тут-то было. Зима третьего года кое-как перекочкалась, но прошлого – едва-едва вынеслась. Не столько были для меня несносны самые недуги, сколько то, что время во время их пропало даром, а время мне дорого. Работа – моя жизнь; не работается не живется, хотя покуда это и не видно другим. Отныне хочу устроиться так, чтобы три зимние месяца в году проводить вне России, под самым благораствореннейшим климатом, имеющим свойство весны и осени в зимнее время, т. е. свойство благотворное моей голове во время работы. Я испытал, что дело идет у меня как следует только тогда, когда все утруждение, нанесенное голове поутру, развеется в остальное время дня прогулкой и добрым движением на благорастворенном воздухе, а здесь в прошлом году мне нельзя было даже выходить из комнаты. Если это не делается, голова на другой день тяжела, неспособна к работе, и никакие движения в комнате, сколько их ни выдумывал, не могут помочь. Слабая натура моя так уже устроилась, что чувствует жизненность только там, где тепло не-натопленное. Следовало бы и теперь выехать хоть в Грецию: затем, признаюсь, и приехал в Одессу. Но такая одолела лень, так стало жалко разлучаться и на короткое время с православной Русью, что решился остаться здесь, понадеясь на русский авось, т. е. авось-либо русская зима в Одессе будет сколько-нибудь милостивей московской. Разумеется, при этом случае стало представляться, что и вонь, накуренная последними политическими событиями в Европе, еще не совершенно прошла 1,– и просьба о паспорте, которую хотел было отправить к тебе, осталась у меня в портфеле.
Гоголь – П. А. Плетневу, 2 дек. 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 359.
Гоголь прилежно занимается греческою библией и, спасибо ему,– частит к нам.
А. С. Стурдза – Н. В. Неводчикову, из Одессы, в конце 1850 г. Библ. Записки, 1859, № 9, 267. {488}
Мне рассказывал М. М. Дитерихс, что он ребенком пришел с родителями обедать к Л. С. Пушкину и увидел сидящего в зале незнакомого человека с такой страшной, изможденной физиономией, что испугался и расплакался. Это был Гоголь.
А. И. Маркевич. Гоголь в Одессе. Одесса, 1902. Стр. 28.
В бытность в Одессе Гоголя проживал в ней младший брат Пушкина Лев Сергеевич. У него собиралось лучшее одесское общество. Бывал у него и Гоголь. В доме Л. С. Пушкина, жившего на углу Греческой и Преображенской ул., зимою 1850-1851 гг. имел случай познакомиться с Гоголем студент ришельевского лицея А. Л. Деменитру. По его рассказу, худой, бледный, с длинным, выдающимся и острым, словно птичьим, носом, Гоголь своею оригинальною наружностью, эксцентрическими манерами произвел на студента весьма странное впечатление какого-то "буки". Все окружающие оказывали Гоголю знаки величайшего внимания, но его это стесняло и коробило, и он относился небрежно к этим проявлениям уважения своих поклонников. Он был вял, угрюм, сосредоточен; говорил очень мало. За обедом его всячески старались растормошить,– что называется, "разговорить", заводя речь о предметах, которые, казалось, могли его заинтересовать, но он был по-прежнему молчалив и угрюм. Одна дама обратилась к нему с каким-то вопросом, но уткнувшийся в свою тарелку Гоголь ничего не ответил, как будто и не расслышал вопроса (а может быть, и в самом деле не расслышал). Его оставили в покое и заговорили о местных одесских делах и делишках. Кто-то произнес фамилию негоцианта-грека Родоканаки. При этом слове Гоголь на мгновение встрепенулся и спросил студента Деменитру, сидевшего рядом с ним: – "Это что такое? Фамилия такая?" – "Да,– подтвердил Деменитру: – это фамилия".– "Ну, это бог знает что, а не фамилия,– сказал Гоголь.– Этак только обругать человека можно: ах ты, ррродоканака ты этакая!.." Все рассмеялись, а Гоголь опять погрузился в свои мысли. Обед кончился. Хозяева и гости перешли в гостиную. Зашел разговор о Лермонтове. Лев Сергеевич достал и показал гостям перчатку Лермонтова, снятую с его руки после дуэли с Мартыновым. Все с любопытством поглядели на эту реликвию, но Гоголь не обратил на нее ни малейшего внимания и, казалось, не слушал и рассказа хозяина дома о Лермонтове, которого Лев Сергеевич близко знавал.
Жил Гоголь за Сабанеевым мостом, на Надеждинской улице, в доме А. А. Трощинского, в находившемся во дворе отдельном флигеле, и занимал во втором этаже две небольшие комнатки. Бывая у его соседей, Деменитру иногда слышал несшиеся из комнат Гоголя вздохи и шепот молитвы: "господи помилуй! господи помилуй!"
Зачитывавшиеся произведениями Гоголя студенты ришельевского лицея с благоговением, смешанным с удивлением и любопытством, оглядывали на улице странно одетого, с сумрачным и скорбным, бледным лицом Гоголя. Те, что были посмелее, даже следовали за ним,– правда, в довольно значительном отдалении. Это раздражало Гоголя, и, завидя студентов, шедших ему навстречу, он иной раз бегством в первые попавшиеся ворота спасался от тяготившего его внимания молодежи.
Н. О. Лернер со слов А. Л. Деменитру. Рус. Стар., 1901, ноябрь, 324. {489}
О себе скажу, что бог хранит, дает силу работать и трудиться. Утро постоянно проходит в занятиях, не тороплюсь и осматриваюсь. Художественное создание и в слове то же, что и в живописи, то же, что картина. Нужно то отходить, то вновь подходить к ней, смотреть ежеминутно, не выдается ли что-нибудь резкое и не нарушается ли нестройным криком всеобщего согласия. Зима здесь в этом году особенно благоприятна. Временами солнце глянет так радостно, так по-южному! Так вдруг и напомнится кусочек Ниццы.
Гоголь – А. О. Смирновой, 23 дек. 1850 г. Письма, IV, 366.
29 дек. 1850 г.– Он обедал здесь. Он спросил (сидел подле меня, а потом, встряхнув немного волосами, взглянул и на меня): "Какая мысль доставляет более всего спокойствия?" Я молчала, княгиня запнулась. Он продолжал: "За все с нами случающееся благодарить бога. Странно, что мы, не делая этого, доказываем, что мало надеемся на того, кто лучше всех все знает,– на бога". Вчера мы обедали с ним у княгини-матери. Поздравляя, он руки у меня поцеловал. Он был очень весел; говорил, что этот праздник здесь, в Одессе, напоминает светлое Христово воскресение: народ на улице, все нараспашку. За обедом подле него сидела... О том, что я ему сказала; "Мудрено воспитание".– "Нет, не мудрено. Сделали мудреным. Стоит отцу и матери сидеть дома и чтоб ребенок рано почувствовал, что он член общества. А читать надобно, и читать можно: книги – подспорье хорошее для всех, хорошо и для детей".
1 янв. 1851 г.– Обедали у старой княгини Репниной. "Любимый мой святой – Василий Великий" (он же помнит об уединении его). "О вере как рельефно он написал, о такой неосязаемой вещи".
Неизвестная. Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 545, 546.
В 1851 г. я состоял в числе актеров русской одесской труппы. В начале января мне встретилась надобность повидаться с членом дирекции театра А. И. Соколовым. Дома я его не застал. Дай, думаю, побываю у Оттона (известный в то время ресторатор в Одессе), не найду ли его там?.. Действительно, Соколов оказался у Оттона. Кончив немногосложное дело, по которому мне надо было видеться с Соколовым, я полюбопытствовал узнать, по какой это причине он так поздно обедает (был час восьмой вечера). "Вы, сколько мне известно, Александр Иванович, враг поздних обедов... Неужели вы заседаете здесь с двух часов?" – "Именно так,– заседаю с двух часов!.. Что вы смеетесь? Здесь, батюшка, Гоголь!.. Вот что! Он здесь, в ресторане... По некоторым дням он здесь обедает и, по своей привычке, приходит поздно – часу в пятом-шестом... Ну, а у меня своя привычка, я так долго ждать не могу обеда,– вот я пообедаю в свое время и сижу, жду; начнут "наши" подходить понемногу, а там и Николай Васильевич приходит, садится обедать – и мы составляем ему компанию... Вот почему я здесь и заседаю с двух часов... Хотите, пойдемте, я представлю вас ему... Он хотя не любит новых лиц, но вы человек "маленький", авось он при вас не будет ежиться... Пойдем!" Мы пошли в другую комнату, которая из общей, ради Гоголя, превратилась в отдельную и отворялась только для его знакомых. Робко, с бьющимся сердцем, переступал {490} я порог заветной комнаты. При входе я увидел сидящего за столом, прямо против дверей, худощавого человека... Острый нос, небольшие проницательные глаза, длинные, прямые, темно-каштановые волосы, причесанные a la мужик, небольшие усы... Вот что я успел заметить в наружности этого человека, когда при скрипе затворяемой двери он вопросительно взглянул на нее. Человек этот был Гоголь. Соколов представил меня. "А! Добро пожаловать,– сказал Гоголь, вставая и с радушной улыбкой протягивая мне руки.– Милости просим в нашу беседу... Садитесь здесь, возле меня,– добавил он, отодвигая и с радушной улыбкой протягивая мне свой стул и давая мне место. Я сел, робость моя пропала. Гоголь, с которого я глаз не спускал, занялся исключительно мной. Расспрашивая меня о том, давно ли я на сцене, сколько мне лет, когда я из Петербурга, он, между прочим, задал мне также вопрос: "А любите ли вы искусство?" – "Если бы я не любил искусства, то пошел бы по другой дороге. Да во всяком случае, Николай Васильевич, если бы я даже и не любил искусства, то, наверное, вам в этом не признался бы"."Чистосердечно сказано! – сказал, смеясь, Гоголь.– Но хорошо вы делаете, что любите искусство, служа ему. Оно только тому и дается, кто любит его. Искусство требует всего человека. Живописец, музыкант, писатель, актер должны вполне безраздельно отдаваться искусству, чтобы значить в нем что-нибудь... Поверьте, гораздо благороднее быть дельным ремесленником, чем лезть в артисты, не любя искусства". Слова эти, несмотря на то, что в них не было ничего нового, произвели на меня сильное впечатление: так просто, задушевно, тепло они были сказаны. Не было в тоне Гоголя ни докторальности, ни напускной важности. Видя в руках моих бумагу, Гоголь спросил: "Что это? Не роль ли какая?" – "Нет, это афиша моего бенефиса, которую я принес для подписи Александру Ивановичу".– "Покажите, пожалуйста". Я подал ему афишу, которая, по примеру всех бенефисных афиш, как провинциальных, так и столичных, была довольна великонька. "Гм! а не долго ли продолжится спектакль? Афиша-то что-то больно велика",– заметил Гоголь, прочитав внимательно афишу. "Нет, пьесы небольшие; только, ради обычая и вкуса большинства публики, афиша, как говорится, расписана".– "Однако все, что в ней обозначено, действительно будет?" – "Само собой разумеется".– "То-то! Вообще, не прибегайте ни к каким пуфам, чтоб обратить на себя внимание. Оно дурно и вообще в каждом человеке, а в артисте шарлатанство просто неприлично... Давно я не бывал в театре, а на ваш праздник приду". Разговор сделался общим; Гоголь был, как говорится, в ударе. Два-три анекдота, рассказанные им, заставили всю компанию хохотать чуть не до слез. Каждое слово, вставляемое им в рассказы других, было метко и веско... Между прочим, услыхав сказанную кем-то французскую фразу, он заметил: "Вот я никак не мог насобачиться по-французски!" – "Как это – насобачиться?" спросили, смеясь, собеседники.– "Да так, насобачиться... Другим языкам можно учиться, изучать их... и познакомиться с ними... а чтобы говорить по-французски, непременно надо насобачиться этому языку". Разошлись по домам часов в девять. Такова была моя первая встреча с Гоголем. Я с трудом мог прийти в себя от изумления: так два часа, проведенные в обществе Гоголя, противоречили тому, что мне до тех пор приходилось слышать о Гоголе, как о члене общества. Все слышанное мною про него в Москве и Петербурге так противоречило виденному мною в {491} этот вечер, что на первое время удивление взяло верх над всеми другими впечатлениями. Я столько слышал рассказов про нелюдимость, замкнутость Гоголя, про его эксцентрические выходки в аристократических салонах обеих столиц; так жив еще был в моей памяти рассказ, слышанный мною два года назад в Москве о том, как приглашенный в один аристократический московский дом Гоголь, заметя, что все присутствующие собрались, собственно, затем, чтоб посмотреть и послушать его, улегся с ногами на диван и проспал, или притворился спящим, почти весь вечер,– что в голове моей с трудом переваривалась мысль о том, чтоб Гоголь, с которым я только расстался, которого видел сам, был тот же человек, о котором я составил такое странное понятие по рассказам о нем... Сколько одушевления, простоты, общительности, заразительной веселости оказалось в этом неприступно хоронящемся в самом себе человеке! Неужели, думал я, это один и тот же человек,– засыпающий в аристократической гостиной, и сыплющий рассказами и заметками, полными юмора и веселости, и сам от души смеющийся каждому рассказу смехотворного свойства, в кругу людей, нисколько не участвующих и не имеющих ни малейшей надежды когда-нибудь участвовать в судьбах России?
А. П. Толченов. Гоголь в Одессе. Из прошлого Одессы. Сборник, сост. Л. М. де-Рибасом. Одесса. 1894. Стр. 104-109.
6 января.– После обеда прихожу и нахожу Гоголя у кушетки; княгиня лежала, и подле за столом Аркадий с журналом. Он до того постарался отыскать об Аристофане. Гоголь попробовал было читать, но нашел слог тяжелым. Этот мальчишка в ответ: "И мне тоже казалось вначале, но потом понравилось". Гоголь, переставая читать: "Да он (т. е. автор, Ордынский ) не об искусстве Аристофана говорит, а желает из его сочинений узнать быт его времени,– прибавил: – Нет, я лучше почитаю вам комедию Мольера "Агнесу" ("Школу женщин"), которую начал; мне нужно ее кончить; меня просили в театральной дирекции, а дома никак не соберусь; вы меня одолжите". Но запальчивый мальчишка схватил Аристофана и своим гнусливым грубым голосом начал наваривать. Наконец, унялся, и Гоголь начал. Князь увез заносчивого мальчишку в театр, и мы остались втроем. Гоголь так вошел в роль отвергнутого старика, так превосходно выразил горько-безнадежные страсти, что все смешное в старике исчезло: отзывалась одна несчастная страсть, так что последний ответ Агнесы кажется неуместным. Немного великодушия, с чем и Гоголь согласился. Гоголь был вне себя. Лицо его сделалось, как у испуганной орлицы. Он долго был под влиянием страстных дум, может быть, разбуженных воспоминаний.
Неизвестная. Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 547.
В первый раз я увидел Гоголя января 9-го 1851 года, у одного старого его знакомого, А. И. Орлая. Хозяин представил меня Гоголю в своем кабинете, где он просидел целый вечер. Разговор был между тремя или четырьмя лицами общий – о разных предметах, не касавшихся литературы. Меня собственно, как уроженца и жителя Екатеринославской губернии, Гоголь расспрашивал о Екатеринославе, о каменном угле в нашей губернии, {492} о Святогорском монастыре на меловых горах, в котором я был; узнав же о намерении моем побывать за границею, сделал несколько замечаний о плане и удобствах заграничного путешествия.
Через день я сделал визит Гоголю в квартире его, в доме Трощинского. Это было около двух часов дня. Он стоял у конторки и, когда я вошел, встретил меня приветливо. Я представил ему экземпляр моего сочинения: "Столетие русской словесности", сказав, что для меня очень лестно, если книга моя будет находиться в его библиотеке. Он благодарил меня пожатием руки и потом спросил: "Вы, кажется, еще что-то издали в Одессе?" Я ответил, что напечатал "Памятную записку" о жизни моего отца в небольшом количестве экземпляров, собственно для родных и друзей, и просил его принять от меня экземпляр, так как, по сочувствию его к человечеству, он сродни и лучший друг каждому человеку. Он благодарил меня и сказал: "Я описываю жизнь людскую, поэтому меня всегда интересует живой человек более, чем созданный чьим-нибудь воображением, и оттого мне любопытнее всяких романов и повестей биографии или записки действительно жившего человека". Разговор перешел к жизни в Одессе, к итальянской опере. Гоголь стал рассказывать об итальянских театрах, об Италии, жаловался на ветер с моря и что он не может довольно согреться. Наконец я раскланялся. Он просил посещать его, примолвив: "Я буду рассказывать вам про Италию прежде, чем вы ее сами увидите". Через несколько дней Гоголь заплатил мне визит в квартире моей, в гостинице Каруты, на бульваре. Он вошел в залу, не будучи встречен слугою, и начал ходить взад и вперед в ожидании, что кто-нибудь появится. Слыша его шаги и полагая, что это кто-нибудь из домашних, его окликнули из гостиной вопросом: "Кто там?" – на который он отвечал громко: "Николай Гоголь". Посидев немного, он сделал замечание, что в комнате тепло, несмотря на то, что окнами на море. Разговор незаметно склонился к Италии. Гоголь, между прочим, рассказывая об уменьи англичан путешествовать, хвалил дорожный костюм англичанок, отличающийся простотой, при всем удобстве.
Н. Д. Мизко. История знакомства с Гоголем. П. Кулиш, II, 245.
До окончания бенефиса я не имел возможности, за хлопотами, видеть Гоголя, но он сдержал слово и был в театре в день моего бенефиса (9 янв. 1851 г.) в ложе директора Соколова и, по словам лиц, бывших вместе с ним, высидел весь спектакль с удовольствием и был очень весел.
А. П. Толченов. Гоголь в Одессе. Из прошлого Одессы, 109.
14 янв.– С Гоголем был озноб в продолжение двух дней. Дитрихс сказал ему, что до этого не надо допускать, что это предшествие удара.– Как-то Гоголь говорил о семействе Капниста: воспитывались дома и более из разговоров отца учились всему. Еще раз он говорил: "Еще не догадались, что нет добра в том, чтоб слишком занимать детей".
19 янв.– Гоголь: – "А что вышло на поверку? Они все пили и ели в 1848 году во Франции".– Я: "Да, а как все унеслись тогда надеждами!" – Гоголь: "Да, вообразили, что никто выше не будет, что великие {493} люди не нужны".– Гоголь: "А вы очень воспламенялись?" – Я: "О, чрезвычайно! Как жаль было расставаться с надеждами на улучшение, да и теперь еще меня эти надежды не покидают".– Гоголь: "И меня нет. Но откуда же это придет? Не от людей же?" – Я: "Откуда же?" – Гоголь: "От милосердия".– Но не сказал какого... Гоголь: "Не одни женщины увлеклись, но и умные, пламенные люди".
20-го.– Читал "Одиссею". Я не узнала первой главы: так прекрасна она мне показалась, пройдя через его голос, язык, душу и физиономию. Он не делал жестов, но подо мною диван дрожал, на котором он сидел подле меня. Гоголь: "Какая верность в описаниях Гомера; и теперь проезжаешь по этим местам и узнаешь их. И как рельефно все описано! Ведь вот мы прочли ("Газ. Петерб.") описание Лиссабона: все разбросано, и ничего не остается в голове".– Гоголь: "Русский, если что знает, то делается, педантом".
21 янв.– Гоголь: "Я прежде любил краски, когда очень молод был".– Я: "Да, вы могли быть живописцем. А прежде что любили?" – Гоголь: "А прежде, маленьким, еще карты".– Я: "Это значит – деятельность духа".– Гоголь: "Какая деятельность духа! Пол-России только и делает. Это – бездействие духа".
Неизвестная. Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 548-550.
Здоровье мое несколько было опять поиспортилось. Весь декабрь,– т. е. покуда было тепло,– я чувствовал себя очень хорошо, но с началом генваря и с наступлением холодов опять пошли недуги. Впрочем, теперь, слава богу, они несколько угомонились.
Гоголь – матери, 20 янв. 1851 г., из Одессы. Письма, IV. 369.
22 янв.– Четыре дня сряду был Гоголь; обедал, исключая одного дня, в который был вечером (19-го, в день рождения княгини). Вчера он был сонный. Говорили об открытиях. Он бранил лампы. Я сказала: – "А сколько нововведений на моей памяти! шоссе и дилижансы от Москвы до Петербурга, стеарин, дагерротип".– Гоголь: "И на что все это надобно? Лучше ли от этого люди? Нет, хуже!" – Я: "Я рада была стеарину, чтоб не снимать со свечи, из лени".– Он: "Да".
24 янв.– m-m Гойер выехала с вопросом: "Скоро ли выйдет окончание "Мертвых душ"? – Гоголь: "Я думаю,– через год".– Она: "Так они не сожжены?" – Он: "Да-а-а... Ведь это только нача-а-ло было..." Он был сонный в этот день от русского обеда.– Читал нам проповедь Филарета на Сергиев день на стих: "Ищите царствия божия". Как мило, радушно и простодушно он все пояснял! То на княгиню, то на меня посмотрит своими живыми, голубыми глазами и скажет: "Слушайте! У него можно учиться. Он на деле все испытал: он не то, что придумал. Кто больше его занят? И удивительно, когда только он время находит, чтобы писать". Филарет говорит о краже воскресных дней. Гоголь: "О, как это часто со мною случалось! А проку-то и не выходило; когда внутренно устроен человек, то у него все ладится. А внутренно чтоб устроенным быть, надобно искать царствия божия, и все прочее приложится вам". Гоголь читает всякий день главу из библии и евангелия на славянском, латинском, греческом и англий-{494}ском языках. Гоголь: "Как странно иногда слышать: "К стыду моему, должна признаться, что я не знаю славянского языка". Зачем признаваться? Лучше ему выучиться: стоит две недели употребить".