Текст книги "Сороковник. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Вероника Горбачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
ГЛАВА 5
– …Это было давно – лет семнадцать назад,
Вёз я девушку трактом почтовым… -
душевно вывожу я.
– Круглолица, бела, словно тополь – стройна
И покрыта платочком пуховым.
А если не петь, то можно трёхнуться от ожидания. Меня и без того порядком измучила ночь, почти бессонная. Часа два после оздоровительного сеанса я тупо пялилась то в невидимую стену, то в окно под потолком, доглядевши до того, что глаза стали заводиться под лоб и косяками пошли какие-то глюки вроде циклопьих морд, шипящих ламий – и опять меня тошнило от запаха горелого мяса. Пока, наконец, я не выдержала, вскочила и, намотав цепь на кулак, принялась расхаживать по камере. В сущности, натыкаться не на что, заблудиться негде, хоть и в темноте, а отвлечься можно.
– …Попросила она, чтобы песню ей спел.
Я запел и она подхватила.
А вокруг – тишина, только я да она
И луна так лукаво светила…
А потом ещё долго крутилась на голых досках. Немного поспать было необходимо, но я боялась, что стоит заснуть – и тюремщики застанут меня врасплох, а я не успею сконцентрироваться, чтобы хоть как-то достойно ответить. Мне уже стало ясно, что ибн Рахим избрал тактику выматывающего ожидания; иначе разборки со мной были бы в полном разгаре, а меня, напротив, изолировали – не только от людей, но практически и от звуков, потому, что ни голосов я не до сих пор не слышала, ни чьих-то шагов. Полное впечатление, что сунули меня в каменный мешок – и забыли.
А ведь могли в любой момент затребовать, ошарашить чем-нибудь, начать измываться… Как-то не верилось в гуманизм огневиков, до сих пор тянуло шею после удавки. Поэтому сказать, что я нервничала – ничего не сказать. Но застукав себя за очередным энергичным расшатыванием решётки, я спохватилась и сама себя одёрнула. Нельзя так. Нельзя. Измотаю себя раньше времени. Была бы у меня такая обережная куколка, которая караулила бы – и разбудила, если кто решит вломиться. А что? Нашлись бы нитки – скрутила бы себе помощницу, но ниток нет, а футболку на тряпки рвать – сама в чём останусь?
Вот балда, сказала я в сердцах, совсем головой не думаешь. Зачем тебе нитки, когда есть собственные волосы? С ними работать ещё лучше, они часть тебя, даже если выпали или срезаны. Сколько ворожбы, сколько заговоров на них завязано! Недаром в старину, если и стриглись, кидали волосы либо в огонь, либо в воду, чтобы не попались в руки злым людям для нехороших дел.
Поэтому я надёргала собственных волосков, подержала их в кулаке, дополнительно настроив на нужную задачу, стянула с потолочного кострового отсвета язычок силы – как настройку на огневиков – и выложила на пороге. И даже проверила ауру. Жгутик получился хоть и тонюсенький, но зелёным, обережным высвечивал исправно, и теперь шагнуть в мою камеру незамеченным было невозможно. Только после этого я спокойно завалилась спать, и даже отсутствие подушки мне не помешало. Но бока на жёстком топчане я всё-таки отлежала, как после ночи на третьей полке в общем вагоне – а в студенческие годы приходилось и таким макаром добираться домой перед праздниками, когда билетов на поезда хронически не хватало.
В окно лениво сочился рассвет напополам с утренней свежестью, на шапках одуванчиков искрилась роса. Я по-прежнему не мёрзла, из чего можно было сделать вывод: самообогрев сработан на совесть, раз действует до сих пор. Значит, энергия за ночь потратилась и нужно теперь её восполнить. В качестве зарядки я мысленно припала к розовому солнечному пятну под потолком и тянула из него силу до тех пор, пока цепь снова не заискрилась. Что же, хвала Нику, он крепко вбил в меня привычку подзаряжаться. Да и я молодец.
Не сказать, чтобы с рассветом в тюрьме стало намного красивее, но всё же я повеселела. Потому что вряд ли мои спасатели затеяли поиски в ночь; а вот сейчас самая пора взяться за дело. Значит, чем дольше длится световой день, тем дольше меня ищут, тем ближе ко мне мои спасатели. А о том, сколько им реально времени понадобится, я запретила себе думать. Ах, если бы можно было подать хоть какой-то сигнал!
Откуда-то со двора послышались женские голоса, что-то причитывающие, на них цыкнул мужской. Ага, есть живые! Только их стараются ко мне близко не подпускать. Скорее всего, так.
Чтобы размять ноги, я время от времени прохаживалась от стенки к стенке, приноровившись к звяканью цепи и даже отбивая ею незамысловатый ритм. Всё веселее. Хотелось есть, потому что последний раз мне довелось пожевать более суток назад. Хотелось пить. Да и причесаться, и помыться толком, потому, что вся я пропахла лошадиным потом, хоть уже и принюхалась. Мысли бродили в голове разные, с разбродом и шатанием. Как долго меня тут будут мариновать? Кормить-поить явно не собираются, это понятно, но не применят ли ещё какие-то меры воздействия? Воспользовавшись тем, что заметно развиднелось, заглянула в соседнюю камеру через такую же решётчатую дверь, и содрогнулась от увиденного. Камера пыток у них там, что ли?
Обзор невелик, но я разглядела и два столба со свисающими верёвками, закреплёнными в железных кольцах, и верстак с инструментами – клещами большими и малыми, щипцами, воронкой, кнутами с плетёными, аккуратно свёрнутыми в кольца хвостами, плетьми. Вот тебе и дополнительные меры воздействия: ходи, мол, да поглядывай, и благодари, что ты здесь, в своей камере, а не там, напротив.
Мне становится нехорошо. А уж когда ветер снаружи доносит запах жареного на угольях мяса – то и вообще дурно и внезапно выворачивает желчью, как тогда, в самую первую ночь в этом мире, когда умудрилась нанюхаться крови раптора. Ох, зачем же я такая нюхачка? Нос мой – враг мой. И не заткнёшь это окошко ничем, приходится терпеть, одно хорошо – аппетит отшибло напрочь, теперь стоит мне проголодаться – достаточно вспомнить этот запах и последствия.
…Со времени несостоявшегося завтрака, когда меня пытались раздразнить всяческими ароматами и шкварчанием жаркого на угольях, бульканьем, звоном посуды и показательным чавканьем, прошло уже часа два. С той поры меня снова окружает тишина, нарушаемая только моими собственными шагами да уже привычным бряцаньем. Чтобы убить время, я трачу его на раздумья. Анализирую вчерашний день, вспоминаю детали наших с Рориком похождений, сопоставляю с тем, что услышала на военном совете в Магином доме, и многое, наконец, становится понятно: и ни с того, ни с сего обесточенная Сеть, и то, что меня так быстро зацапали. Если большинство огневиков были рассредоточены по городу, скорее всего, нас с Рориком засекли сразу же после первой вспышки магии на восстановленном им участке. Однако то ли магам пришлось повозиться, отслеживая нас, то ли они уже знали о предстоящей вылазке Игрока и решили, что мы сами к нему на зуб попадём, а им только и останется – дождаться результата… Короче, спутали мы с Рориком все их планы. Не попались. Но результатов они таки дождались. Невольно потираю шею. Второй раз за время моего пребывания в этом мире ей, бедняжке, достаётся…
Дон Теймур говорил, что Рахимыч жаждет власти, передела карт, влияний. Неужели он действительно сговорился с Игроком, и обесточивание города, фактически сдача его в руки победителя – его работа? Но если Тардисбург был бы уничтожен – чем и кем править?
Да что ты, в самом деле, Ваня, с досадой говорит внутренний голос. Это – мир! Мир! Планета! И городов, селений, стран на ней – куда больше, чем в игровых локациях, ты не путай игру с реальностью, а то ты уж привычно думаешь, что если Игрок тут главный, всесильный…
Минутку. В этом что-то есть.
Он привлёк в помощники силу со стороны, завербовал сторонника – зачем? Или боялся сам не справиться? Демиург-то? Не понимаю…
Когда Николас рассказывал мне о своём мире, то обмолвился, что у них всего и было раньше, что два вида магии: некромантия и паладинство. Значит, Клан Огня либо сформирован позже из попаданцев, либо… Рахимыч уже далеко не молод, а ему надо было где-то и у кого-то обучаться азам мастерства, в какой-то школе, при каком-то наставнике. Набравшись опыта, он мог и сам набрать и обучить здешних молодых, но свои-то знания, базовые, где обрёл? Или его притянуло сюда в солидном возрасте, или Игрок стырил из другого мира целый клан, дабы не набирать профессионалов поштучно, а получить сразу готовую организацию. Украл же он поселенье русичей, например, и с селением и со всем, что в нём было? Притащить сюда иномирную магию, как будущего конкурента здешних видов, прикормить, взрастить огневиков, чтобы у тебя с рук ели, а затем стравить с имеющимися Кланами и посмотреть, кто кого. Вполне в духе Игрока, он любит подобные эксперименты, психолог.
Вот что имел в виду благородный дон Теймур, когда говорил: теперь мы покажем, кто в этом мире хозяин. Не нужен ему чуждый враждебный клан. И демиург такой не нужен. И на него найдётся управа, пока он заперт в человеческом теле… кажется, так он выразился
В очередной раз вскакиваю и начинаю расхаживать. А ведь Игрок обязан подчиняться собственным правилам и если уж он спускается к смертным в их же образе, пусть и героическом, значит, на это время намерено подавляет свои вроде бы божественные возможности. По-другому и быть не может. Если он хочет время от времени лично погеройствовать – то самых сильных противников будет превосходить ненамного, потому что настоящему игроку неинтересна чересчур лёгкая победа, она должна быть красивой и заслуженной. Значит, его способности частью заглушены, частью ослаблены, и если я его запечатала…
А как, кстати, я умудрилась это сделать?
Снова усаживаюсь на топчан. Водицы бы глоток, горло пересохло…
Игрок, разозлившись, метнул в меня несколько заклятий, довольно сильных. Чешуйки, из которых состоит моё Зеркало, от непосильной нагрузки стали расходиться и тогда Рорик шарахнул меня посохом по какому-то белому пятну на лбу. И, кстати, когда я уворачивалась от шаровых молний, в этом месте аж постреливало; что, тот же самый механизм срабатывал? А что у меня там?
Тру, прощупываю, пытаюсь как-то внутренним взглядом проглядеть, как иногда больные места осматриваю; но ничего необычного не вижу. Придётся подумать об этом позже или спросить у самого ведуна, когда встретимся. А мы обязательно встретимся, говорю себе твёрдо.
Значит, Игрок обещал Рахимычу помощь. Какого рода? Город стереть с лица земли, как он мне соизволил признаться? А Клану Огня, повторюсь, какая от этого польза? Кому-то из нас Игрок соврал – или Рахимычу или мне. Может, он собирался город слегка зачистить – от попаданцев, от других магов, например, а огневиков поставить над ними?
Не думаю, что я когда-то узнаю всю правду, вряд ли со мной будет здесь кто-то откровенничать. Но мысли мои упорно возвращаются к непонятному. Всего восемь магов огня было с ними в бою, как сказал дон Теймур. Восемь. Посланы Омаром – или пришли по доброй воле, честно сражаться в одном строю со всеми? Значит ли это, что Клан – не монолитен и есть в нём инакомыслящие?
И вообще – откуда здесь вообще взялся благородный дон? И Николас? Не Мага ли говорил о нейтралитете, соблюдаемом Кланом? и вдруг – здрассте-пожалуйста, ГЛАВА с сыновьями тут как тут, и наверняка не в последних рядах, и…
Меня вдруг обдаёт жаром, словно я снова ощущаю горячее дыхание и раздвоенный язык на своей щеке. "Ваш дед, зайцы, – Ящер, Великий и Ужасный", – сообщил моим девочкам Николас. Я вспоминаю янтарно-жёлтые глаза, жуткие зубы, ослепительные в своей белизне и заточке, пятипалую лапу, выразительно постукивающую когтями по мостовой… М впрямь, Великий и Ужасный, я чуть не умерла со страху!
О судьбе драконов, приманенных Игроком, можно не волноваться, я так понимаю.
Обдумав, пережевав, посетовав, поужасаясь своим догадкам, я впадаю в тоску и нервозность и, чтобы как-то себя отвлечь, чтобы хоть чей-то голос услышать – хотя бы и свой – принимаюсь напевать. Да пусть кто хочет, тот и слушает, и что хочет, то и думает, вплоть до того, что у Обережницы крыша от страха поехала, – плевать. Что хочу, то и делаю. Я тут вроде как в одиночке? Значит, сама себе хозяйка.
– …Вдруг, казачий разъезд перерезал нам путь
Тройка быстрая вкопана встала.
Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,
И она как цветочек завяла…
А в цементных швах кладки почти у самого пола, оказывается, скапливается конденсат: натекают крошечные капли влаги. Ободрав пару ногтей, я слегка углубляю шов и через каждые полчаса прикладываюсь губами. Не бог весть что, но хоть язык не распухает от сухости.
Поскольку мне себя временами очень и очень жалко, то и песни у меня соответствующие. Вспоминаются мне городские романсы – "И на штыке у часового горит полночная звезда", "Разлука ты, разлука, чужая сторона", и русские народные – "Хазбулат удалой", "Чёрный ворон", "То не ветер ветку клонит"… Никогда не подумала бы, что у меня такой богатый репертуар. Находится место и ямщику, который слишком гонит лошадей, и тому, чтобы ни жалеть, ни звать, ни плакать, и солдатам, не вернувшимся с войны, и тем, кто не вернулся из боя… Будь у меня слушатели – рыдали бы от жалости.
По моим внутренним часам уже около полудня. Даже в моём подвале становится тепло; представляю, какое пекло снаружи. Я выдыхаюсь и больше не могу петь. Смочив в очередной раз язык и губы, укладываю себя на топчан.
Минут через десять меня выводит из полудрёмы какой-то шорох, и как будто что-то падает на пол, а сразу вслед за этим я слышу удаляющиеся от окна торопливые лёгкие шажки. В недоумении озираюсь – и вижу на полу румяное большущее яблоко. От удара спелый бок чуть разбит, но неважно: главное, что оно сочное.
И я сгрызаю его – без остатка, чтобы огрызком случайно не выдать дарителя. Нет в этом яблочке никакого подвоха – перед тем, как съесть, я проверяю его на ауру – и ни малейшей тени дурных замыслов не обнаруживаю.
И всё-таки немного задрёмываю, когда внезапно в мои культяпочки вонзаются невидимые зубы. У меня даже дыхание перехватывает, настолько это больно. Чтобы не заорать, я прикусываю губу. Осторожно прячу искалеченную кисть в здоровой, поглаживаю, чтобы хоть как-то успокоить. Что это? А может… может, меня ищут таким способом? Если бы Рахимыч вздумал поиздеваться – так вон у него за стенкой целый арсенал для этого. Вдруг это мои бедные потерянные пальчики ищут маму-руку и пытаются меня нащупать в отдалении?
Кость тянется к кости… А я – могу дотянуться до того, что или кто меня ищет? Почему я сразу не подумала о телепатической связи?
Да потому, что сталкивалась с ней пару раз, не больше. Однажды ко мне мысленно обратился сэр Майкл. И Николас, когда пытался до меня докричаться в пещере, но он же и предупредил, что, это очень затратно энергетически. Но ведь у меня есть запас! Попробовать?
Меня должны искать и Мага, и сэр Майкл. С кого начать? Коробочка-то должна храниться у наставника, в поле действия его целительной ауры, поэтому настраиваюсь на паладина. Вспоминаю родное лицо, серо-голубые глаза, опушённые длинными девичьими ресницами, благородный нос с чуть заметной горбинкой, ямочку на подбородке, золотые кудри… Его сильные руки, легко, как пушинку, подсаживающие меня в седло. Его великолепные с Васильком взятия барьеров. Гелю, трогательно склонившую голову к такой надёжной груди. Белоснежного жеребца, красавца под стать всаднику. Улыбку. Безмятежный взор, сменяющийся однажды на жёсткий и гневный… Стоп. Кажется, я его чувствую, и настолько сильно, будто он на расстоянии вытянутой руки. И я вкладываю весь силовой запас в мысленный вопль: Я здесь!
Мне удаётся задержаться на этой волне секунд двадцать, не больше. А потом страшный удар по темечку швыряет меня на пол.
Со стоном я сжимаю голову и кое-как усаживаюсь. Подняться не могу – дико болит затылок, при малейшем движении кровь пульсирует в висках, и выражение "взорвать мозг" становится весомым и понятным. Некому было меня бить, пусто в камере. А шарахнуло, тем не менее, словно полновесным кирпичом. Меня засекли? И наказали, чтобы не высовывалась?
А с чего я взяла, что мои попытки никто не отследит? У Главы Клана в окружении наверняка не дураки и какая-то магическая защита в месте его резиденции должна быть. Ведь не исключают же они возможности, что меня будут искать любыми способами, а ищут-то не просто люди – маги. Кажется, я опять попала.
И растратила почти весь свой запас.
Так или иначе – дело сделано. Хорошо бы, меня услышали не только местные.
Кое-как я переползаю на топчан. Мало того, что голова трещит – ещё и подозрительно тихо стало, даже птичьего свиста не доносится, словно поставили специальную глушилку – в корне пресечь мои попытки выйти на связь. Жди неприятностей, Ваня… Остаток энергии я трачу на ликвидацию головной боли, чтобы быть в форме, если охрана решит не ограничиваться мысленным внушением, и теперь, как могу, пополняю силы.
А минут через пять неподалёку лязгают запоры, скрипит дверь и слышится отчаянный женский вскрик:
– Не надо! Умоляю! Ну, пожалуйста, не надо!
К двери соседней камеры трое витязей восточного вида, вроде тех, что караулили у двери Магиного дома, подтаскивают почти голую девушку. У неё подгибаются ноги от страха, она пытается вырваться, но держат её в четыре руки крепко. Пока один открывает дверь, девушку неожиданно разворачивают ко мне лицом и припечатывают прямо к решётке. Я даже вскакиваю. На меня смотрят полные ужаса синие глаза с потёками туши, на скуле наливается кровоподтёк, губы разбиты. Да её к тому же только что с силой прижали к железным прутьям. Мне дают хорошенько рассмотреть это дрожащее создание, едва прикрытое тремя разноцветными тряпочками, и затем затаскивают его прямо к столбам. Растягивают руки верёвками. Я уже понимаю, что сейчас будет.
Первый удар хлыста едва не вышибает дух и из меня тоже. Я совсем забыла, что могу чувствовать чужую боль. И сейчас она изматывает меня, заставляя дёргаться при каждом ударе, стискивать зубы, чтобы не вертеться на месте и не обнаруживать, как я страдаю вместе с этой девочкой. От боли и от её криков у меня проступают слёзы.
Истязатель замедляет темп и начинает искать на теле жертвы местечки почувствительнее. Гнев, который меня переполняет, помогает справиться с болью. Я вытираю вспотевший лоб. Я собираю силу, но каждый новый удар, отдающийся и в моём теле, мешает сосредоточиться, сбивает концентрацию. Внезапно один из наблюдающих стражников поворачивается ко мне.
– Видишь? – с угрозой говорит. – Попробуешь ещё раз подать сигнал – забьём её до смерти. Поняла?
Это действует на меня сильнее кнута.
Тот, что хлестал девушку, останавливается. Она в изнеможении обвисает на верёвках, всхлипывает, на животе, на груди, на бёдрах и в паху у неё вспухают и кровоточат рубцы. Палач берёт со стола с инструментами связку каких-то карандашей и демонстрирует жертве. Та, округлив глаза, визжит и начинает дёргаться в путах. Усмехаясь, этот гад демонстрирует и мне один из "карандашиков", и я понимаю, отчего кричит девушка, словно до этого не исходила воплями. Это не карандаши. Это длинные заострённые с обеих сторон узкие палочки-шпильки, для чего – догадаться не трудно. Втыкать. Пронзать. Выкалывать. Делать всё, на что хватит фантазии у троих изуверов.
– Не смей, – шепчу я. – Слышишь?
– А то что? – ухмыляется он и вдруг делает неуловимое движение. Шпилька свистит мимо моего уха, я инстинктивно отшатываюсь. – Будешь от неё отворачиваться – попаду, – предупреждает. – И не нарывайся, а то остальные пальцы потеряешь. Ты на своё дело и без них годишься.
Тот самый, вдруг понимаю. Что меня душил, что в лоб меня двинул. Значит, это он меня так покалечил…
Я медленно и неуклонно закипаю. И в то время, когда душитель нарочито не торопясь выбирает сперва новую шпильку, затем место, куда её воткнуть, у меня получается заглянуть в его тело. Как я видела себя раньше изнутри, так сейчас вижу у него в груди тёплый пульсирующий мышечный мешок, который сокращается ровно и мощно, гонит кровь по организму, что и человеческим-то называться недостоин. В этот момент меня словно перемыкает.
Я почти перестаю чувствовать боль – она уходит на задний план. Рубцы, такие же, что проступили на исполосованном теле, горят и на моём, но я их не чувствую. Бывает – отсидишь ногу до онемения, попробуешь ущипнуть – и не ощущаешь щипка, так и здесь: всё притупилось, осталась читая незамутнённая ненависть к персональному врагу и к его подельщикам, что всю экзекуцию пронаблюдали с горящими глазами, явно желая поучаствовать. Я вижу этот пульсирующий ком. В моих возможностях – мысленно сдавить его изо всех сил. Но это будет слишком явно, потому что тогда объект забьётся в корчах, захрипит… Да и кто знает, вдруг снова засекут магию. И что тогда будет с этой девочкой? Не придётся ли ей так и умереть из-за меня?
Я не стану давить его сердце. Просто заставлю его биться быстрее. Намного быстрее.
Палач возится с выбором места на жертве слишком уж долго. Наконец он тщательно нацеливается, отводит руку с орудием пытки назад, для размаха. Девочка закрывает глаза и сжимается. Но укола не происходит.
– Э-э, Али, да у тебя руки дрожат, – насмешливо тянет один из его подельщиков. – Ты обкурился, что ли? Смотри, узнает хозяин – в этот раз не простит!
– Не курил я! – огрызается душитель. – Что-то мне…
Он закашливается и отступает.
– Ага, не курил… Расскажи это своей бабушке. А ну, дай сюда, и без тебя справимся! – Страж вырывает связку шпилек у приятеля, но тот вдруг начинает заваливаться, держась за левый бок. – Эй, ты что? А ну, стой! Саиб, держи-ка его!
Вдвоём они подхватывают Али под руки. Им уже не до развлечений. Девка может подождать, она привязана, а дружба – это святое. Двое выводят третьего, тот еле шевелит ногами – совсем как их жертва, когда её только-только сюда приволокли, и в глазах его я успеваю заметить такой же ужас перед неотвратимым. Прижавшись лицом к решётке, я провожаю их взглядом. И до того, как они исчезают из вида, мысленно тяну шнур от своей руки к этому злому сердцу.
Прикрыв глаза, удерживаю его перед внутренним взором. Выжидаю минуту, другую, третью… и останавливаю.
***
Совсем немного сил уходит на то, чтобы усыпить повисшую на верёвках девочку. Нет, не гипнозом. Просто я вспоминаю, как мне самой в дороге пережали сонную артерию – и мысленно слегка сдавливаю несчастной этот кровеносный сосуд. Дожидаюсь, чтобы та обмякла – и отворачиваюсь.
Больше я ничем не могу ей помочь – ни развязать, ни выпустить, так пусть хотя бы боли не чувствует. Придёт же за ней хоть кто-нибудь! Жена она, наложница или рабыня – а всё же собственность, когда-то должны о ней вспомнить, забрать, подлечить… Я – не могу ничего. Никто не должен заметить моего вмешательства. Это когда я пробовала связаться с сэром Майклом, то от недомыслия ментально заорала дурняком, а теперешние мои действия ювелирны. Я очень осторожна. Потому что стоит мне чуть превысить этот минимум – и несчастный случай с обкурившимся стражником тотчас свяжут с возможным заживлением рубцов на провинившейся девушке – и с обережницей по соседству. Чем это обернётся для нас обеих – лучше не думать.
Опускаюсь на топчан, подтягиваю коленки к груди, да так и съёживаюсь. Трясёт меня, трясёт. Я только что впервые убила человека осмысленно, намеренно, не защищаясь, не спасая собственную жизнь. Захотела наказать – и сделала это. Сквозь сомкнутые веки просачивается по слезинке, не более. Не по убитому мерзавцу плачу, даже не по девочке выпоротой – скорблю по себе, прежней, которой больше уже никогда не будет. Лапушка во мне только что умерла. Возврата нет. Ещё один должок за тобой, Омарчик.
Будь ты проклят, неожиданно со злостью думаю. И ты, и твои приспешники, предатели и убийцы. Да чтоб вам в собственных домах не найти покоя! Хоть бы и следа от вас не осталось, воздух чище был бы!
Это всё эмоции, Ваня, эмоции, шепчет мне голос. Давай-ка, соберись. Что-то мне подсказывает: недолго тут куковать осталось, изоляцию твою так и так нарушили, дальше в одиночке тебя держать смысла нет. Скоро придут.
Поэтому я не удивляюсь, когда минут через двадцать снова лязгают засовы.
Двое знакомых стражников, слегка бледные с лица. И ещё один мужчина, скорее всего, маг. Сурового вида, моложавый, остроглазый, с ассирийской бородкой, в узорчатом кафтане поверх длинной хламиды, в высоком белом тюрбане. Прощупывает взглядом камеру, затем удостаивает вниманием и меня, и, наконец, нехотя разжимает губы, как будто говорить со мной – обуза неимоверная.
– Али – твоя работа?
– Не понимаю! – удивлённо говорю я, должно быть, не слишком убедительно.
– Что ты с ним сделала? – требовательно вопрошает маг. Поведя плечом, честно отвечаю:
– Да я его и пальцем не тронула. А что случилось-то?
Он с неудовольствием поворачивается к тюремщикам.
– Али умер здесь? Отвечать!
– Ник…никак нет, господин Тарик. – Один из стражей бледнеет ещё больше, судорожно сглатывает воздух, потом багровеет.
– Что же вы мне голову морочите? Как всё было?
– Ну, только он, значится, девку эту выпорол…
Маг стремительно оборачивается.
– Эту? – зловеще спрашивает. – Вам разве её пороть приказывали? Вам было велено припугнуть слегка обеих, а вы что натворили? Хозяйское имущество не бережёте?
– Ви… виноваты, господин Тарик. Это ж всё Али, дурак, обкурился, поди, а когда за кнут взялся – оз… озверел совсем. В раж вошёл…
– В раж? – Маг отталкивает с дороги тюремщика, входит в соседнюю камеру, внимательно осматривает девушку, подойдя вплотную, даже, как мне кажется, обнюхивает. Потом осторожно возлагает руки на поникшую голову. И вдруг у меня замирает сердце. Я поспешно отворачиваюсь, чтобы никто не заметил страха в моих глазах. А вдруг он сейчас считает её память? Ладно, если ничего не поймёт, как и она, а если различит что-то большее?
– Идиоты, – слышу я. – Допустим, Али обкурился, а вы куда смотрели? Вы что, не помните, скольких он тут уже запорол? А это что?
Я скашиваю глаза. Оказывается, маг задел ногой связку со шпильками, валяющуюся на полу. Один из стражей громко икает от страха. Даже на расстоянии мне видно побелевшее в ярости лицо Тарика.
Сделав вдох, он берёт себя в руки. По-видимому, стражи – тоже хозяйское добро, разбрасываться которым неразумно.
– Как его прихватило, я разглядел, – сдержанно говорит он. – Что было дальше? – И, нагнувшись, поднимает связку. Небрежно вытаскивает одну из длинных заострённых палочек. – Я спрашиваю – дальше что? Почему вы завопили, что его убила Обережница? Где он умер? – неожиданно рявкает он.
– В ка…караулке, го… господин Тарик, – смиренно отвечает тюремщик. Второй продолжает икать.
– Значит, ушёл на своих ногах. А потом?
– А по… потом свалился на лавку и выть начал. И всё за сердце держался. И умер потом.
– Идиоты, – повторяет маг уже спокойнее. – Причём здесь эта баба? В ней магии ни капли нет. Ты! – он кивает тому, с кем разговаривал, – ты, вроде, как покрепче, снимай эту девчонку с привязи, отнесёшь её назад в гарем. Ты! – это второму. – Открывай! – Показывает в мою сторону. – Цепь сними. И поговори мне ещё, – добавляет угрожающе, хотя кроме икания страж вряд ли может изобразить ещё что-то.
Тюремщик кидается к двери. Пока он слишком сильно и долго гремит ключами, разыскивая нужный экземпляр, пока пытается вставить его в скважину, пока несколько раз роняет и поднимает весь комплект, маг мрачно следит за тем, что происходит по соседству.
– Аккуратней, – брезгливо замечает, когда первый страж взваливает на плечо бесчувственную девушку. – Смотри, как несёшь. Добавишь по дороге синяков – господину Омару это не понравится.
Тюремщик, вышагивая, словно по струночке, осторожно проносит мимо него девушку. Скептически покосившись на бестолковую суету икающего до сих пор второго стража, Тарик взмахивает рукой. Язычок замка в двери и железный браслет на моей щиколотке клацают одновременно. Демонстративно растерев натёртость на щиколотке, встаю, иду на выход. И – вот проклятая стыдливость – заодно сжимаю остатки пальцев правой руки в горсть. Не желаю светиться.
Маг не спускает с меня глаз. И стоит мне с ним поравняться – хватает мой кулак и разворачивает. Что, полюбоваться захотел? Сердито вырываю руку.
Он молча кивает на лестницу невдалеке, где дожидается первый страж с девушкой на плече. Видать, хоть и получил приказ от мага, хоть и должен подчиняться, а есть ещё распоряжение – за мной присматривать, вот он и отрабатывает. Тарик пропускает меня вперёд, кидает оставшемуся стражу:
– Сзади!
Так и приходится мне, чувствуя лопатками его недружелюбный взгляд, идти вдоль недлинного коридора, в котором камер, подобных моей, натыкано ещё штуки четыре. Солидно строил хозяин, с размахом. Ишь, сколько у него игровых комнат…
Тот, кто впереди, распахивает дверь, и я от неожиданности зажмуриваюсь, пытаясь прикрыть глаза ладонью. После сумрака подвала дневной свет ослепляет. Меня не слишком сильно подталкивают в спину, потом выводят на открытую галерею. Воздух горяч, как в сауне, полуденное солнце выжимает невольную слезу, и я замедляю шаг, опасаясь сослепу налететь на перила или вписаться куда-то не туда. Тюремщик, тот, что сзади, осмелевший на свету, недовольно бурчит, но маг шикает на него. И даже, когда мы спускаемся по очередной лестнице, поддерживает под локоть, правда, без особого почтения, так, для страховки. Видимо, надо доставить меня куда-то в целости и сохранности, вот он и старается. Обогнув какую-то башню, мы останавливаемся перед высокой дверью в ещё более высоком глухом ограждении. Дверь, хоть и обита по дереву железными пластинами, но украшена затейливым растительным узором, поочерёдно перебегающим с морёных досок на металл, и даже шляпки гвоздей пристроены в этом орнаменте в определённом порядке, вливаясь в общую картину.
Тарик звонит в колокольчик у двери. Дверь распахивается через минуту и, слегка пригнув голову, дабы не задеть низкую притолоку, к нам выходит… негр. Когда он распрямляется, я понимаю, что по-настоящему высоких мужчин здесь ещё не встречала. Этот… приблизительно такого же роста, как наш Николай Валуев, и комплекции той же. Разглядеть и оценить его можно по достоинству, потому что всё, что на этом оливково-коричневом теле надето – это белоснежные шаровары, подпоясанные широким алым кушаком и золотой ошейник, украшенный крупными рубинами.
– Кайс, вот та, о которой тебе говорили, – скучным голосом сообщает маг. – Вымыть. Переодеть. Накормить. Ни с кем не знакомить. Вечером проводить к хозяину. Но сперва возьми Саджах. Вы! – это уже тюремщикам. – Марш отсюда. И передайте начальнику караула, что заработали по десять плетей. Приду – проверю.
Негр молча перехватывает девушку с плеча тюремщика и исчезает с ней в дверном проёме.
