Текст книги "Счастье по обмену (СИ)"

Автор книги: Вероника Колесникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 25

Юля

Он поначалу опешил. Но в этом состоянии растерянности Роман Игоревич пребывал совершенно недолго, что Юля расценила положительно. Инстинкты сработали сразу и на всю мощь.

Еще до того, как Юля успела опомниться, спохватиться или хотя бы задать себе вопрос: «Какого черта она делает?», его руки пришли в движение. Одна легла на ее поясницу, другая на затылок. Он прижал ее к себе, и незаданный хотя бы мысленно вопрос так и остался в глубине ее сознания, там же, где пребывали сейчас и здравый смысл, и прочие рациональные составляющие личности.

Несмотря на не очень большой сексуальный опыт, даже можно сказать, плачевный для девушки ее возраста, в части поцелуев Белохвостикова считала себя вполне подготовленной. Более того, полагала, что она это умеет делать весьма неплохо. Оказалось, что и Роман в этом вопросе очень не плох.

Правда, подходы у них были разные. Она любила это делать медленно и нежно, он же был напорист и настойчив. Но ей это даже понравилось. Нравилось тяжелое дыхание и жадные губы, твердая рука на спине и пальцы, гладящие шею. И его вкус. И…

Лифт оглушительно остановился на этаже, и дверцы раскрылись. Вернее, лифт-то, может быть, и приехал как обычно, бесшумно (а как еще должен работать лифт в отеле, куда люди приехали отдыхать), но ей, Юлии Белохвостиковой, бесстыдно целующейся с мужчиной, который был влюблен в ее подругу, казалось, что грянул гром, а не железо стукнулось о железо, чтобы выпустить пассажиров на этаже.

Она первой вышла в холл, прошла до двери номера, нашла ключ, провела по замку.

Сзади нее бесшумной поступью ангела мести материализовался господин отельер. Взбудораженный, всклокоченный Яковенко.

Юля сжалась. Отвечать за свою выходку ей уже не хотелось. Да и босым ногам как-то сразу стало прохладно, и захотелось прилечь, или оказаться как можно дальше от его черного, пристального, жадного взгляда.

«Ой-ей, что сейчас будет», – пронеслось у нее в голове.

Яковенко поставил руку на дверь, задержав девушку в проходе, и Юля посмотрела на него. Вернее, зыркнула на него, обожглась о его темноту, которая бурлила в глубине глаз, испугалась и глянула куда-то ему за спину.

– Что это вы так смотрите, Роман Игоревич? – прошептала испуганная грядущими последствиями Белохвостикова.

Серый волк, то есть, Роман Яковенко, не ответил ничего. Он приоткрыл дверь в номер, закинул туда, как гранату, каблуки, которые стукнулись об пол железными тонкими каблуками, а второй рукой взял ее за запястье. Притянул к себе.

Девушка переступила ногами и удивилась – чего это она мерзла от ночной прохлады? Вон же как жарко! Будто кто-то отопление на всю катушку включил! Даже пятки горели. Будто бы на адовом костре – в котле, где варятся девушки, целующие парней своих подруг. Или гипотетических парней. Или брошенных гипотетических парней.

– Юля, что это было? – он смотрел на нее пристально, опустив набок голову.

Она и сама была бы рада получить ответ на этот вопрос, но обсуждать его прямо сейчас не была готова.

Только вздохнула раз, другой.

– Что-что… А так непонятно?

– Да так-то вроде понятно. Но что-то я до конца не уверен, что правильно оцениваю ситуацию.

Она разволновалась, подняла голову наверх, к потолку. Демонстративно, очень по-девичьи скрывая свои переживания за нагловатым:

– Это называется поцелуй. Захотела – поцеловала! Что тут такого?

– Да нет, все понятно, – Юля удивленно оценила ситуацию со стороны: с абсолютно непроницаемым выражением лица он рассуждал на ставшую абсурдной от частого упоминания темой. – Захотела поцеловать – поцеловала. И, пожалуй… я сделаю так же.

– Эй! Погоди! Ты не так все…

Это были последние слова, которые она успела произнести до того, как он вжал ее в стену и поцеловал.

Самообман, которым она себя уже успела успокоить – мол, там, в лифте, это была не она, и вообще это все алкоголь проклятый виноват, мгновенно рассеялся.

Стоило ему раздвинуть ее губы языком, как она пропала. Да боже мой, ТАК ее не целовал никто.

Хотя нет, пожалуй, был один человек, ну ровно с таким же напором подавляющий волю, которая едва ли могла сохраниться от огня такого мужчины. И этот человек целовал ее совсем недавно. Да что там говорить – всего несколько минут назад. Глупо было думать, что он забудет об этом или сделает вид, что ничего не случилось.

Пожарная сирена завыла в голове, когда он накрыл своей огромной ладонью, размер которой она уже успела оценить неоднократно, ее грудь и тут же легонько сжал. Это было ужасно приятно. И еще более ужасно неправильно.

– Ром… – она уперлась ладошкой ему в плечо.

– Да? – он оторвался от исследования языком крайне чувствительного места на ее шее. – Что такое, Юляш?

Она как-то сдавленно хмыкнула. Так ее давным-давно никто не называл…

– Ты торопишься, Рома.

– Тороплюсь? – дыхание у него стало как у марафонца на финише.

– Совершенно точно.

– Ок, – он помолчал немного, пытаясь выровнять дыхание. – Не будем торопиться.

Он отошел на два шага назад, и Юле внезапно до дрожи в коленках захотелось, чтобы он продолжил делать то, что уже делал. Захотелось обратно его руку себе на грудь, его язык внутри своих щек, и вообще, хорошо бы, если б он ее потрогал еще где-нибудь!

Но Роман стоял в двух шагах от нее и смотрел своим чертовски горячим убивающим взглядом.

И когда она уже успела научиться его взгляды так хорошо интерпретировать?

И тут Юля не выдержала, сделала эти два несчастных шага, которые и шагами-то назвать было нельзя, и прижалась к нему. Выгнулась в руках, которые тут же обхватили, а уже его имя пополам со стоном вырвалось совершенно непроизвольно.

Это и послужило спусковым крючком.

На нее обрушилось настоящее цунами. Которое гладило, целовало все доступные и не очень места, поглощало собой, зажигало и засасывало в свою воронку.

Она не имела ни малейшего представления, сколько прошло времени с момента первого поцелуя. Оно не отсчитывалось секундами и минутами, оно измерялось жадными поцелуями, торопливыми руками под одеждой, выгнутыми в попытке прижаться плотнее друг к другу телами.

Роман отстранился от нее, пара быстрых движений, и вот она уже обнимает его обеими своими невозможно длинными ногами, которые норовят подкоситься от наплыва чувств.

Но этим он не ограничился, подхватил ее под попу и без малейших усилий, чему отстранённо Белохвостикова все же успела удивиться, пнул приоткрытую дверь, и ввалился со своей ношей в номер.

Приостановился возле кровати, снова поцеловал ее так, что она совершенно забыла, где она и кто, и, преклонив колено, опустился вместе с нею на кровать.

Пожарная сирена завыла второй раз, когда она поняла, что за время этого недолгого путешествия на ней остались из одежды только сережки, в свою очередь Роман был еще одет.

Он возвысился над ней громадной массой, особенно большой в полутьме комнаты, стянул рубашку через голову, отбросил ее в угол комнаты, переступил с ноги на ногу, носком одной туфли зацепив пятку второй, и расстегнул ремень брюк.

Белохвостикова смотрела на совершаемое действие также завороженно, как змея подчиняется звуку дудочки факира – не отрывая глаз.

Наконец, Яковенко остался без одежды, и снова замер, разглядывая Юлю на белых простынях.

Этот молчаливый диалог глазами Юлю напряг. Она поняла, что Роман дает ей еще один, и уже явно последний, шанс отказаться, уйти, или еще лучше – прогнать его.

Но именно от этой мысли стало горько и обидно, тяжело и ужасно некомфортно.

Она вся сжалась, а потом выпрямилась на постели, встала на колени, так, что уткнулась ему в грудь, и обвила руками его горячее тело.

Романа не нужно было уговаривать снова. Он поцеловал ее, и его горячего дыхания, уверенных пальцев, сжавших грудь, хватило, чтобы все отложенное снова вспыхнуло сокрушающим огнем, разрослось, разгорелось в груди.

– Аааах… – только так можно было отреагировать на первое проникновение. На это новое ощущение чего-то внутри тебя. Теплого, живого и чужеродного.

Роман сразу поймал это «Ааах», и продлил его так, как ей хотелось: быстрее, глубже, сильнее. И только потом подумал о себе, когда она уже только принимала то, что происходит между ними.

Последний раз отчаянно ворвавшись в нее, он вдруг замер на секунду, а потом излился ей на живот.

Белохвостикова закусила губу и не сразу почувствовала, как он отстранился от нее, но сразу после этого почувствовала себя жалкой. Обида камнем застыла в горле и резко нахлынуло разочарование. Нет, не в том, как все получилось, это было настолько круто по ее меркам, что невозможно описать, а в том, что она наделала.

Импульсивный поступок явно потянет за собой недели или даже месяцы мозговыносящего самокопания, и Юле от этого открытия захотелось зареветь. Прямо в голос.

Роман вернулся с белым полотенцем из ванной комнаты, отер ее живот, выбросил его на пол, и тут же рухнул в кровать. Повозился, устраиваясь, а потом легко, будто так делал всегда, притянул Юлю к себе. Извернулся как-то, накинул на нее и на себя простынь, которая служила девушке одеялом, закинул на нее ногу, укусил за ушко, от чего Белохвостикова еле слышно ругнулась, и тут же получила за сказанное: Роман легонько куснул ее в плечо.

– Ну что ты кусаешься, – деланно-недовольно проворчала она.

– Тебе знакомо такое чувство: все настолько переполняет, что хочется или задушить, или укусить?

– Извращенец!

Юля дернулась, и в ответ услышала раскатистый смех. Роман даже отпустил завошкавшуюся девушку, чтобы было удобнее смеяться – откинул голову на подушку, прикрыл рукой глаза и смеялся так, что даже кровать тряслась.

– Потише, Роман Игоревич! – цыкнула на него поборница морали.

Но Роман уже поймал то самое веселое настроение, в котором она его видела с первого дня знакомства. Он поймал руку Юли, и снова преодолел преступные сантиметры, их разделяющие, вплотную приблизившись к девушке.

Размотал успевшую закутаться в простыни девушку, и снова прижал ее голышом к своему горячему телу.

– Юля, со мной ты всегда будешь спать голой! – прошептал он ей на ухо, а потом поцеловал какое-то секретное место, которое заставило согласиться со всем, что хотел и мог предложить мужчина женщине.

И Юля снова забылась, и снова он поймал ее: «Ааах», и снова он не дал ей ни секунды на рефлексию, а лег так, чтобы было удобно обниматься, и слушать дыхание и перестук сердец друг у друга.

Он гладил ее волосы, и целовал в макушку, и Юля, расслабившись, устав от треволнений длинного дня, наконец, уснула.

Глава 26

Роман

Роман с сожалением поцеловал последний раз Юлину макушку и осторожно, чтобы не потревожить ее сон, выбрался с кровати. Не стесняясь собственной наготы, довольно потянулся, подняв руки над головой и даже встав на носочки, чтобы кровь, насытившаяся кислородом, активнее запульсировала, питая утомленные мышцы. И, улыбаясь, начал собирать разбросанные вещи.

В комнате начало светать. Теперь ночь была не чёрной, а какой-то синеватой, что предвещало скорое пробуждение солнца. Натянув рубашку, он снова поцеловал Юлю, на этот раз в щеку, пригладил ее разметавшиеся волосы, и аккуратно направился к выходу.

По пути обратил внимание на разобранный чемодан со сваленными в кучу вещами. На самой крышке висело платье, белое в красный горох, или наоборот, красное, в белый, легкое, приятное на ощупь – Роман не удержался и провел рукой по ткани, проходя мимо. Так странно, это платье ей бы шло больше, чем черное офисное, в котором она была вчера.

О прошедшем вечере Роман решил не думать – его переполнял целый букет эмоций. Хотелось подпрыгнуть, или крикнуть что-то, или разбудить и еще раз любить эту девчонку, которая так просто перевернула все его естество кверху дном.

Яковенко больше не врал себе – Юля его поглотила. С первой секунды с момента встречи она кололась неудобной крошкой в постели, занозливой иголкой в пальце, и мозг пытался выдать это увлечение девушкой за раздражение.

И все время, пока он забрасывал забытые вещи в чемодан, и пока шел до трансфера от отеля, и даже в то время, пока бродил в зале ожидания в аэропорту, все время улыбался. Такого он не испытывал никогда. Чтобы – раз! И с головой, в омут.

Когда она смотрела своими щенячьими глазами на Всеволода в кафе после того, как этот болван ее оставил на импровизированном танцполе, ему хотелось вскочить, обнять ее, закрыв руками от всех напастей мира и баюкать.

Чтобы не думала, не переживала, не боялась. А уже потом, после того, как она успокоилась, он бы любил ее нежно и долго, ласково узнавая, привыкая к телу, на которое его собственное бурно реагировало уже давно.

Роман нашел свое место в самолете, закинул кладь наверх, устроился в кресле, и, пока шла посадка, подумал, что самое главное Юля могла не понять. Она проснется одна, в одиночестве, и ошибочно решит, что он ее бросил после совместной ночи.

Яковенко достал сотовый телефон, нашел номер отеля, и дозвонился на рецепшен.

– В четыреста двадцать первый номер, закажите на утро букет цветов, пожалуйста. Красивый. Нежный, розы или что – нибудь такое. Нежно – розовое, белое, перевяжите лентой, без крафтовой бумаги. И записку приложите: «С любовью, Роман». Да, да, спасибо. Именно так: «С любовью, Роман». До свидания.

Он перевел на указанный счет необходимую сумму и расслабленно выдохнул. Ну вот теперь-то сделал все, что нужно, хоть и не тогда, когда нужно.

Стало немного смешно: в Турцию он летел к одной девушке, думая, что заинтересован, даже, может быть, немного влюблен, а уезжает оттуда совершенно изменившимся человеком, который полностью растворился в другой. Да так, что до сих пор чувствует ее запах на своих пальцах, в своих волосах, и это знание заставляет блаженно улыбаться, зажмурившись от удовольствия. Он любит!

– Вот это да! Снова ты! – Роман поднял глаза и передернулся. Даже слишком явно. Перед ним, в проходе, стояла женщина, которую он встречал во все переломные моменты своей жизни за последние три месяца.

Тетка из автобуса, тетка в фойе отеля, и вот снова она – пытается запихнуть ручную кладь в отсек.

Роман закрыл лицо ладонью и отвернулся к окну. Женщина протиснулась и умостилась в кресле.

– Фаня, садись давай уже.

Роман заинтересованно оглянулся. Фаней оказался субтильный мужчина в белой футболке, который смотрелся несколько комично рядом с такой дородной женщиной.

Она повернулась к Яковенко.

– А ты, если решишь концерты закатывать, скрытую камеру искать, или еще что, предупреди сразу. Я кондуктора… ой, стюардессу предупрежу. Чтобы она тебя ссадила, пока не поздно.

– Ну Мань, что ты такое говоришь-то, – неожиданно осадил ее мужчина. – Не лезь к нему!

– Да я не лезу, не лезу, – зашептала Маня. – Вдруг он опять помешается, буйство какое устроит? Пиво будет по всему самолету искать? Или еще что? Видела я таких запойных. Как белочку схватит, так давай руки распускать.

Роман перестал делать вид, что не слышит откровенно громкого шепота.

– Да успокойтесь вы уже. Я вам мешать не буду.

– Вот и правильно, вот и хорошо, – неожиданно миролюбиво согласилась с ним женщина. – И не надо буянить. Все-таки это самолет, куда тебя тут девать? С парашютом выкидывать, что ли?

Только она это сказала, как тут же дернулась: видимо, муж рядом ущипнул ее за толстый бочок.

Яковенко стало смешно. И без того было радостно, а от беспокойства этой тетки напало такое щекочущее горло раздражение, которое только громким смехом и лечится. Поэтому он закашлялся и прятался от обеспокоенных ее взглядов до тех пор, пока не взлетели.

А потом засунул в уши наушники, включил музыку и задремал.

Ему снилась вода – бескрайнее спокойное море. И ее гладь морщила только одна деталь – маленькая лодочка, в которой сидели двое. Он сам, Роман Яковенко, сидел на веслах, и спокойно налегая на них, греб вперед. Лодка слушалась идеально – от малейшего прикосновения весел будто шагала вперед, в указанном им, рулевым, направлении. А прямо перед ним сидела Юля. Вся такая радостная, сотканная из солнца и бликов от воды, в платье, легком, которое очень ей шло, то ли белом в красный горох, то ли в красном – в белый.

И весь сон был такой приятный, спокойный, размеренный, что он в который раз убедился: это точно она, она предназначена ему.

Ну с кем еще он становился таким? Таким легким, таким воздушным, таким правильным? Ничего не делая, ни прилагая никаких усилий, она заставляла его смеяться, радоваться каждому дню, и ценить все то, что он имел. А имел-то он немало!

Роман продолжал улыбаться смеющейся во сне Юле и уже там, во сне, говорил с ней:

– Белохвостикова, как так получилось, что ты всю мою жизнь перевернула? Я тебя еще не знал, а ты меня уже перекроила: заставила почувствовать себя сильным и способным на все, когда я твою гостиницу переоборудовал. Я когда вернулся домой, по-новому на свою жизнь посмотрел. И то, что раньше казалось мне само собой разумеющимся, я стал больше ценить. И за ошибки твои в руководстве «Самара-сити» спасибо!

Тут призрачная госпожа Белохвостикова сморщила свой маленький носик и Роман снова рассмеялся.

– Да нет же, я благодарен тебе! Я с таким удовольствием снова ввязался в работу! Взялся за дело! А сейчас? Я чувствую себя самым счастливым мужчиной на земле!

Тут Роман отложил весла и потянулся к Юле за поцелуем. Но девушка почему-то улыбаться в ответ не хотела. Она начала легонько бить его по щекам и приговаривать:

– Мужчина! Держите себя в руках! Мужчина! А ведь обещал вести себя прилично! Как не стыдно!

Роман с трудом открыл глаза и перед его лицом явилась размытая со сна грудь, затянутая в цветастую ткань. Белохвостикова Юля не могла похвастаться таким объемом тела, и это означало одно: он проснулся в самолете на своем месте, прикорнув каким-то образом на необъятной груди соседки.

Он остановил руку тетки, которая пыталась его добудиться, и скомкано извинился.

А тут подали чай, и он окончательно проснулся, чтобы больше не засыпать, а потом и тетка с мужем поменялись местами, чтобы держаться подальше от улыбчивого «извращенца».

Юля проснулась от стука в дверь. Она замоталась простыней и приоткрыла дверь. В проеме обнаружился маленький щуплый паренек.

– Май нейм из Ник, ай… – начал бодро рапортовать он с жутким акцентом.

– Спокойно, мальчик, давай по-русски тоже самое, с начала, – остановила начавшийся литься поток красноречия от студента заспанная Белохвостикова.

– Вам цветы. Вот, – он протянул красивый нежный букетик из розовых садовых роз, перевязанный зеленой шелковой ленточкой.

– Это от кого? – недоверчиво покосилась на цветы Юля, не торопясь принять букет.

– Там записка. Мужчина заказал утром, вернее, еще ночью.

– Мужчина? – Белохвостикова повернулась, чтобы оглядеть номер. Действительно, Романа в нем не было. Кровь от отчаяния бросилась ей в лицо.

– Ну да, записку прочитайте.

Белохвостикова приняла букет, который тут же охладил руки (видимо, цветы только что достали из вазы с водой), вдохнула их приятный сладковатый аромат и достала кусочек картона. На нем красиво, каллиграфическим почерком было выведено: «Спасибо за роман».

Ну вот вам и ответ, почему она проснулась сегодня одна, в гордом одиночестве брошенной женщины…

Юля вдохнула, и упала лицом в подушку.

Ей оставалось страдать в одиночестве два дня: Роман ее бросил, даже не дождавшись рассвета, сбежал домой, в Россию, а Катя и Всеволод должны уже находиться в небе – их самолет был зафрахтован примерно на это время.

Юля бросила букетик на пол, к использованному ночью полотенцу, от чего она сразу же покраснела, и перевернулась на другой бок – решила спать до упора. До самого вылета из страны.

Глава 27

Юля

Белохвостикова открыла одну шоколадную конфету, пошуршав фантиком, надкусила ее, поморщилась и бросила на пол, к остальным товаркам.

Она сморщилась от резкого привкуса лимона, который резко окислил все рецепторы языка и языком вытолкнула половину конфеты изо рта.

– Фуууу, – сказала девушка, и это были первые ее слова за три дня.

Если бы сейчас кто-то зашел в комнату, в которой находилась Белохвостикова, то он бы не узнал девушку: свалявшиеся в колтун волосы, синяки под глазами, несвежая рубашка. Вся она представляла собой памятник брошенной девушки – такая же несчастная, замученная, грустная и потерянная.

Рядом с ней, где-то между мешком конфет и использованными носовыми платочками лежал выключенный сотовый телефон, на который она периодически поглядывала.

Включить его хотелось неимоверно. Но пока это был единственный шаг, на который хватало ее силы воли. Или чего-то другого, пока было не разобрать – в Юлиной душе царил кавардак, который очень подходил к комнате, в которой она находилась.

Вернувшись через два дня после Кати в город, она сразу же зашла в хостел, оформила документы, согласно которым подруга становилась управляющей гостиницей в Жигулевске, собрала вещи и переехала из хостела в комнату на другом конце города.

Это решение далось ей не просто, но именно оно казалось единственно верным в такой ситуации, когда весь мир под ногами рушится.

Ну, знаете, когда везде, куда ни глянь – огонь, и догорает все, в первую очередь – вера в себя.

Она сразу решила держаться подальше ото всех – как захотелось, так и поступила.

Старушка, выдавшая ключи, подозрительно осмотрела девчонку с ног до головы, даже слишком внимательно ознакомилась с информацией, напечатанной в паспорте, и сказала:

– Если приедет полиция за тобой, имей в виду, все вещи сразу выброшу.

Белохвостикова не поняла данного обращения, и только вечером, возвращаясь из магазина, услышала шепотки на лавочке от таких же женщин неопределенного возраста, к которым принадлежала и хозяйка сдаваемого жилья:

– Наркоманка, небось. Глянь, какие синяки под глазами.

Юля даже не стала ухмыляться в ответ. Пусть думают, что хотят.

Она тут же отключила сотовый, вывалила все покупки – конфеты, чипсы и леденцы на кровать, и, не раздеваясь, брякнулась в подушку лицом. Эта поза стала ей родной за последние часы. Так она пролежала все два дня в Турции, даже не наведываясь больше ни к бассейну, ни к морю.

Полежав так несколько часов, перевернулась, и то только для того, чтобы стянуть юбку – замок колол бок неимоверно.

После того, как конфеты перестали радовать небо, в ход пошли пастилки и халва, и после халвы – жвачки. Когда вкус одной заканчивался, Юля брала следующую, и так по нарастающей.

Это времяпрепровождение мало чем отличалось от того, что чем она занималась в номере отеля после того, как все уехали. Катя не знала, где остановилась Белохвостикова, да и времени на то, чтобы спокойно поговорить бы не нашлось – последний день семинара, вручение дипломов, торжественный вечер с различными подарками от организаторов, а ночью – самолет.

Самое странное, что Юля, прокручивая в голове сотни миллионов раз последний вечер, когда они все сидели за столом, вчетвером, все чаще и чаще вспоминала не влюбленный взгляд Севы, направленный не на нее, а лицо Романа – сконцентрированный взгляд, поджатые губы, напряженная, как для прыжка, спина. Что уж говорить о проведенной совестной ночи. Она была фантастической, волшебной, и казалось, именно там, в Юлином номере, они оба раскрылись, и говорили на каком-то одним им понятном языке, которые понимали с первой секунды. И будто бы вся нежность, которая копилась всю их жизнь, наконец, нашла выход, и не оставила ни одного шанса стеснительности.

И все события той ночи вставали перед глазами усталой Юлей все чаще и чаще.

Ей даже казалось, что не было никакого Всеволода, а был только он один – Роман Игоревич Яковенко. Умный, красивый, смешной, добрый и очень – очень заботливый.

И он, этот удивительный человек, харизматичный мужчина, совокупность всех положительных черт в одном, тоже был заинтересован не в ней.

Юля в который раз прошла по самому краю возможной любви, и оказалась за бортом.

Это была такая ужасная ошибка – пустить его в свою жизнь, потому что такой человек, как он, сразу занимает ее всю – полностью и без остатка. Растекается, как жидкость в бокале, занимая всю предоставленную площадь.

Потому что он не довольствуется малым – он берет и сметает все на своем пути, и перекраивает так, как ему удобно, перелопачивает и изменяет в ту сторону, куда ему выгодно. Удивительно, как эта его бывшая девушка…Инга, кажется, вообще ухитрилась крутить роман параллельно с его другом.

Если бы она, Юля, оказалась в такой ситуации, она бы, без всякого сомнения, выбрала бы одного человека – и им бы стал Роман. Безусловно красивый, удивительно понимающий, всесторонне привлекательный.

В рот полетела очередная конфета. Рецепторы на языке обожгла апельсиновая начинка, и конфета полетела в стену, прилипнув на обоях, возле еще пяти – шести таких же неудачниц.

Белохвостикова всхлипнула – вспомнилось, как она приехала за вещами в хостел, и сразу увидела (как будто не замечала прежде до этого) фотографию на красной стене, прямо у рецепшена, на самом видном месте.

На фото счастливо улыбались Катя и Роман. Это фото, она помнила по рассказам подруги, было сделано в тот самый день, когда Яковенко закончил ремонт, прямо накануне его отъезда. Их лица были так близко друг от друга, будто разделенные одним дыханием, и так светились от эмоций, что можно было сразу понять: она увлечена, а он влюблен. Ну или почти влюблён. Увлечен, это точно.

И, несмотря на то, что пытался, видимо, ее забыть, все-таки приехал в Турцию на семинар, чтобы вернуть, чтобы сказать, чтобы присвоить ее себе.

Юля разрыдалась.

Горячие слезы полились по щекам, затекая по подбородку на шею.

Катя побила ее по всем фронтам. Оказалась лучшей версией их обеих. Причем для обоих мужчин, которые в разное время нужны были ей, Юле.

И теперь Белохвостикова хорошо поняла, что желание следовать за Севой в Турцию было продиктовано обычным эгоизмом собаки на сене, которая только лает и никому не дает забрать то, что самой ей не нужно.

– Гав-гав! – сказала Юля в пустоту комнаты, проиллюстрировав собственную личность в сложившейся ситуации.

Мрачные тени депрессии расположились на стене, чтобы обрушиться на девушку после последнего килограмма конфет с разными начинками.

Белохвостикова вдруг почувствовала жгучее желание высказаться – два дня в изоляции заставили бы разговориться даже самого глухого интроверта. А им она не была. Характер все-таки пытался прорваться сквозь неудачно сложившиеся обстоятельства и развернуться, как меха баяна.

– Ну вот что я хотела? – вопросила она у очередной конфеты, завернутой в фантик.

– Севу? Ничего подобного. Если бы хотела, поговорила бы с ним в тот же день, когда проснулась утром, а не побежала смывать позор с себя в чужой номер. Конечно, это его обидело. А тебя бы не обидело?

Конфета промолчала, за что была лишена обертки.

– Тебя бы в первую очередь обидело! А он и не нашелся, что тебе сказать, когда ты утром накинулась на него с этой дурацкой историей со Степаном! Это же надо, вместо того, чтобы как человеку поговорить с парнем, взяла, да и обвинила его в ревности. И к кому? К врагу, получается, Романа, понимаешь, Игоревича! Где была моя голова?

Юля откусила конфету, и прожевала половинку, не чувствуя вкуса.

– Он и обиделся, и два месяца не выходил на связь. А с чего бы? Я бы тоже держалась подальше от такой идиотки, которая сначала соблазняет по пьяной лавочке, а потом бежит со всех ног, только пятки сверкают.

Место съеденной конфеты занял леденец, в форме тех, что едят на Новый год – красная, в белую полоску, изогнутая палка.

– Но это еще не все! – продолжила Юля изливать душу новому собеседнику. – Вместо того, чтобы отпустить и забыть, что делает Белохвостикова? Правильно! Несется в Турцию, чтобы разрушить воображаемый союз двух совершенно незнакомых между собой людей!

Она помолчала, прицеливаясь к леденцу.

– На самом деле, конечно, интуиция не подвела. И сошлись они друг с другом сами собой, потому что оказались втянутыми в общую историю, которую нужно было с кем-то обсудить…Да и похожи, честно говоря, один на другого, как горошины из стручка, такие же правильные да супер-умные. Не в пример кое-кому-у-у-у!!!

Юля изогнула рот, будто собираясь заплакать, напряглась, но слезы из глаз уже не лились.

«Видимо, лимит слез на сегодня иссяк», – подумала или Белохвостикова, или леденец.

Она снова вернула рот в прежнее положение и глянула в потолок, а потом все-таки стянула обертку с леденца и засунула его в рот, хрустнув закругленным концом, как гильотиной обезглавив голову.