Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Вернер Тельке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Одиночка

Глава первая

В этом году впервые выдался солнечный день. Небо, выплеснув из облаков на землю последние остатки воды, перекрыло наконец ворота своих шлюзов. К гнилому лету, повторявшемуся из года в год, Вебер никак не мог привыкнуть. Он был очень чувствителен к переменам погоды и испытывал телесные муки в ненастные дни.

Сегодня же Вебер наслаждался погожим днем со своего балкона, который, как и другие, казался в прозрачной вышине как бы прилепившимся к стене высотного дома. Он лежал на раскладушке с закрытыми глазами и не открыл их даже тогда, когда его секретарша Виктория Зоммерфельд, появившись из темной глубины комнаты, подошла к нему.

– Прибыл комиссар Шоппенхауер, – доложила она.

Вебер приоткрыл глаза.

– В таком случае не забудьте вскипятить литра два воды для кофе.

Виктория ушла, а Вебер с удовольствием растянулся, продолжая упиваться приятным одиночеством. Почти год он не встречался с комиссаром уголовной полиции, и его неожиданный визит мог означать все что угодно.

– Я полагал, что застану вас за какой-нибудь трудной работенкой, – загромыхал Шоппенхауер, появляясь на балконе.

Вебер вяло махнул рукой в сторону второй раскладушки, стоявшей у стенки балкона.

– Разберите эту штуковину, укладывайтесь рядом и заткнитесь!

– Вы больны? – спросил комиссар, не совсем умело разбирая указанный ему предмет.

– Был.

– Желудок? Давление?

– Погода.

Наконец Шоппенхауер справился с раскладушкой, поставил ее рядом с той, на которой лежал Вебер, и, кряхтя, забрался на нее.

– Крепкий кофе сейчас не помешал бы! – изрек он.

– Виктория уже готовит. А еще чего вы желаете?

– У меня выдался сегодня свободный денек, и я подумал: дай-ка загляну.

Вебер повернул голову к Шоппенхауеру.

«Так, так, – подумал он, – свободный денек у полицейского. И это когда кривая преступности ползет вверх. Некоторые поговаривают даже, что она растет, как температура у больного!»

В этот момент Виктория вкатила на балкон столик на колесиках, на котором стоял кофейный прибор. Из кофейника лился такой аромат, что комиссар от удовольствия закатил глаза.

Виктория налила кофе в чашечку и подала ее Шоппенхауеру.

– Что же вам все-таки нужно, Шоппенхауер? – спросил Вебер. – Ни я, ни кофе, приготовленный Викторией, не могли послужить причиной, ради которой вы протопали на шестой этаж.

Комиссар сделал несколько маленьких глотков.

– У меня нашлось для вас кое-какое занятие.

– Что же это за дельце?

– Нечто очень деликатное, Вебер, как раз подходящее для вас. Поэтому я здесь.

– Не может быть, – смущаясь, заметила Виктория, – чтобы гамбургская полиция навещала нас и предлагала работу.

Шоппенхауер весело подмигнул и сделал еще несколько глотков.

Виктория, не уступавшая Веберу в любопытстве, продолжала наступать:

– Ну, так срывайте же покрывало с этой деликатности!

– История, – начал Шоппенхауер, – произошла за пределами Гамбурга и, таким образом, находится вне зоны нашей компетентности.

– А где же?

– В одной маленькой конуре земли Шлезвиг-Гольштейн.

– А о чем идет речь? – поинтересовался Вебер. – Об убийстве?

– Да нет, – замялся Шоппенхауер. – Так, небольшая кража. В отеле «Ландскнехт» украдена коллекция. Вот и все.

– А что за коллекция? Бабочек?

Шоппенхауер отрицательно покачал головой.

– Старые монеты? Почтовые марки?

– Нечто другое. Бывшие нацисты!

Вебер удивленно взглянул на Шоппенхауера – не ослышался ли он?

– Да-да! Чего только не собирают сегодня! Бывшие нацисты! В сорок пятом мы не думали об этом. Тогда было одно: быстренько всех в помойное ведро истории! А сегодня мы извлекаем их из забытья и собираем в коллекции, как другие собирают почтовые марки!

– И ради этого вы пришли ко мне?

– Именно поэтому. Вам не приходилось слышать о некоем Геердтсе? Герберте Геердтсе?

– Нет!

– Иногда о нем пишут газеты, а телевидение даже брало у него интервью.

– А фильма о нем еще не сняли?

– Нет, фильма пока не сняли, – сухо ответил Шоппенхауер, не поддержав иронического тона Вебера. – Короче говоря, этот Геердтс является пострадавшим. Ему принадлежит украденная коллекция. В ней, среди других, представлены и прокуроры, выносившие смертные приговоры на оккупированных территориях за кражу куска хлеба или велосипеда. Я вспоминаю некоего Гайдара, который вынес смертный приговор одной полячке только за то, что она укрывала у себя полуторагодовалого еврейского ребенка. Удивительно, но в первой инстанции женщина была оправдана, поскольку не скрывала, что этот беспомощный ребенок – еврей. Ганзер опротестовал приговор и добился того, что на втором процессе женщину обвинили и казнили.

– А чем этот человек занимается сейчас?

– Ему живется неплохо. До недавнего времени он был председателем комиссии в федеральном патентном суде.

В коллекции Геердтса есть еще некий Диппельхофер, служивший до самого конца войны командиром полицейского полка в Восточной Европе и причастный к уничтожению русских, поляков и евреев. В настоящее время он бригадный генерал в федеральной пограничной охране.

– Это же единичные случаи, – вставила Виктория.

Комиссар покачал головой.

– В картотеке Геердтса представлено более двухсот человек.

– Откуда у Геердтса документы? – спросил Вебер, продолжая лежать с закрытыми глазами.

– Частью из Людвигсбурга… Кроме того, Геердтс закончил два курса юридического факультета в Западном Берлине. Мне думается, что еще в то время он установил контакты, а во время каникул ездил в Прагу и в Варшаву.

– И как же эта зловещая коллекция пропала? – Вебер старался не показать проснувшегося в нем интереса.

– Я уже говорил, что ее выкрали из номера отеля, – ответил Шоппенхауер, – Геердтс подыскивал в Рендсхагене помещение для своей выставки. Криминальная полиция утверждает, что никаких следов ими не обнаружено. Геердтс обратился ко мне за помощью, но Рендсхаген находится вне нашей подчиненности. Я пообещал свести его с частным детективом.

– И вы назвали ему меня?

– Конечно же, нет! Я хотел вначале выяснить, не клюнете ли вы на это дело?

– Так вот, чтоб вы знали, я не клюнул!

Шоппенхауер растерянно взглянул на Викторию. Но та только пожала плечами и задала не совсем уместный вопрос:

– Как же, собственно, получилось, что вы заступаетесь за этого Геердтса?

Шоппенхауер откинул свое массивное тело на раскладушку.

– У нас в третьей комиссии по убийствам был в свое время главный комиссар Шорф. Вы. Виктория, его, видимо, не знаете, но Вебер должен помнить. Однажды я прослышал, что Шорф намеревается обвинить в клевете некоего Геердтса. Вот тогда-то я и столкнулся с Гербертом Геердтсом в первый раз. Дело заинтересовало меня, я поехал в Эппендорф и осмотрел его выставку.

– Шорф тоже представлен в ней?

– Еще как! Он был руководителем одной полицейской акции по Франции и расстрелял несколько десятков борцов Сопротивления. Если бы Шорф сидел тихо, ничего бы, вероятно, не случилось. А его жалоба властям вызвала целую лавину. Шорфа отозвали из отпуска, а позднее, уже после процесса, отправили на пенсию. Слишком благоприятный исход для этой подлой собаки: одно утешает, что мы все-таки от него избавились.

– И после этого вы подружились с Геерлтсом? – улыбнулась Виктория.

– Да нет. После осмотра выставки я вовлек Геердтса в разговор, а затем пригласил его на кружку пива. С тех пор и парня больше не видел.

– А как давно это было?

– Примерно года три назад.

– И все же он обратился именно к вам за помощью.

– Хм!

– Должно быть, вы произвели на него большое впечатление.

Шоппенхауер вытащил из пачки сигарету, но так и не прикурил ее.

– Знаете, о чем я подумал? – обратился он к Виктории. – Готов поспорить, что у него больше нет никого, к кому он мог бы обратиться.

Виктория резко поднялась и исчезла в комнате. Комиссар посмотрел на сигарету.

– Видимо, не совсем стоящее для вас дело, Вебер? Извините, если наскучил, но я все же надеялся, что вы сможете помочь бедному парню.

– Только не втягивайте меня в неприятности, Шоппенхауер! На этой истории не заработаешь и копейки, одни лишь неприятности, боюсь, даже много неприятностей.

– А я и не знал, что в последнее время вы так привязались к деньгам.

– Ну да, я же единственный в этой стране, кому безразличен личный счет в банке!

– Я вспоминаю те времена, – разумеется, вы были тогда моложе, – когда вы не спрашивали, сколько денег принесет то или иное дело. Достаточно было, что кому-то нужна ваша помощь.

Вебер резко приподнялся на раскладушке.

– Моя помощь! Да это же смешно! В Рендсхагене есть уголовная полиция или нет?

– Геердтс, кажется, не очень ей доверяет.

– Ну и что? Разве в этом моя вина? Что мне за дело до этого малого? Почему он не открывает адвокатскую практику и не зарабатывает свои деньги так же, как вы и я?

– Он не то имеет в виду, – произнесла Виктория, неожиданно появляясь на балконе и глядя на Вебера, как мать на непослушного ребенка. – Поистине он чувствует себя неважно, если изредка не будет нести чепухи!

Вебер проворчал:

– Вы, конечно, все про меня знаете.

– Да, мой сладкий, знаю.

Шоппенхауер, улыбаясь, посмотрел на Викторию, державшую в руках легкое летнее пальто.

– А для чего пальто?

– Нашему мастеру-детективу, чтобы он не простудился. Я предполагаю, что вы намерены забрать его с собой.

Улыбка Шоппенхауера стала еще шире.

– С какой стати?

– А вы разве не договаривались о встрече с Гербертом Геердтсом?

– Да, действительно, примерно через час, – подтвердил комиссар, взглянув на часы.

– Ну, а что вы скажете о моих способностях?

– Они поистине такие же потрясающие, как и ваш кофе. Но ведь мастер-детектив еще не клюнул!

– Ну, конечно же, он клюнет! – возразила Виктория. – Разве вы не видите жадную складку вокруг его рта? Он прямо-таки загорелся желанием утереть нос полицейским Рендсхагена!

Вебер поднялся с раскладушки, прошел мимо Виктории и вырвал на ходу из ее рук пальто и кепку.

– Где вы договорились встретиться с этим «переделывателем мира»?

– В Бад-Брамштедте, – ответил Шоппенхауер.

– О Боже всемогущий! Этого не может быть! – застонал Вебер.

– Не беспокойтесь! Я привезу вас обратно.

Они ехали на «фольксвагене» Шоппенхауера по дороге номер три, ведущей из Ганновера через Гамбург и Фленсбург в Данию.

Вебер был возбужден. Он догадывался о причинах, которые двигали Геердтсом и заставляли его мотаться с выставкой. Несколько лет назад, оставляя службу в полиции, он и сам действовал из аналогичных побуждении. Ему предлагали работу в гамбургской комиссии по убийствам, но он не захотел подчиняться какому бы то ни было ведомству, в котором работали бывшие нацисты. Вспоминал он и главного комиссара Шорфа – тот был ему не менее противен, чем Шоппенхауеру.

– Расскажите-ка мне еще что-нибудь о Геердтсе, – попросил Вебер комиссара.

– Что я могу рассказать? Вы вскоре сами с ним познакомитесь.

– Сколько ему лет?

– Где-то двадцать с небольшим.

– Что, собственно, побудило Геердтса мотаться со своей выставкой?

– Понятия не имею!

– Но вы же беседовали с ним?

Шоппенхауер неопределенно пожал плечами.

– Есть такой тип людей, которые должны плыть именно против течения.

– Слабое обоснование, если подумать, что он тем самым поставил на карту свою карьеру.

– Обоснование! – негодующе воскликнул комиссар. – На прошлой неделе мы задержали одного. Убил женщину топором! Добыча составила восемьдесят пять марок! Какое обоснование у этого поступка?

– Ладно, ладно, перестаньте, – проворчал Вебер. – Мы уже подъезжаем.

– Похоже, что так.

– А почему вы договорились встретиться именно здесь?

– Об этом меня попросил Геердтс. Местечко находится как раз на полпути от Гамбурга до Рендсхагена.

Вебер откинулся на спинку сиденья и замолк. Они свернули на широкую аллею и остановились позади помятого «фольксвагена», из которого вылез молодой человек. Он медленно направился к ним.

На первый взгляд в Герберте Геердтсе не было ничего особенного. Он производил такое же впечатление, как любой из тех молодых людей, которых сегодня называют «юношами от двадцати и старше». Среднего роста, худой, скорее даже тощий, с явно наметившимися морщинами на лице.

Шоппенхауер протянул Геердтсу руку и, указывая на Вебера, сказал:

– Вот я и доставил вам обещанного частного детектива. Это самый лучший, какого я только смог раздобыть в Гамбурге.

Глаза Геердтса скользнули по Веберу, затем на его лице отразилось нечто похожее на улыбку, и он кивнул детективу:

– Очень хорошо, что вы приехали.

– Не стройте слишком радужных иллюзий, – остудил его пыл Шоппенхауер. – Господин не проявляет к вашему делу особого интереса!

Они пересекли улицу, прошли мимо сторожки через кованые железные ворота в парк и пошли по широкой гравийной дорожке. Шли молча. Молодой человек, видимо, и не думал открывать рта.

Некоторое время Вебер наблюдал за ним со стороны, затем попытался завязать разговор:

– Вы уже длительное время разъезжаете со своей выставкой. Если поточнее, около трех лет. Но с такой ситуацией, когда выкрадывают все материалы, вам сталкиваться не приходилось, не так ли?

Геердтс молча кивнул.

Вебер и Шоппенхауер обменялись взглядами, и комиссар пришел на помощь молодому человеку.

– Расскажите подробно, как все было. Что вам известно о краже коллекции?

– Ничего. Меня при этом не было.

– А когда это случилось, днем или ночью?

– В середине дня.

– И никто ничего не заметил?

– Нет.

– Вы были в это время в отеле?

– Нет. Я подыскивал помещение под выставку.

– Вы возите свою коллекцию в чемоданах?

– Да.

– Сколько их было?

– Три.

– А что вы сделали, когда обнаружили пропажу?

– Я позвонил в полицию и сообщил о случившемся.

– И что же потом?

– Ничего.

– Как так ничего?

– Ну, в отеле никто не появился, чтобы составить протокол, зафиксировать следы или что-то в этом роде, что обычно делается в таких случаях.

– А вы? Что вы сделали после этого?

– Я направился в полицию и сделал заявление. Одни из полицейских оформил его, извинился за то, что никто из них на вызов в отель не явился, поскольку, мол, все полицейские в Рендсхагене очень заняты, и пообещал, что на следующий день кто-нибудь обязательно осмотрит место происшествия. Затем я вернулся в отель и сказал хозяину, чтобы в номере ничего не трогали, пока там не побывает полиция.

– Ну и как он выполнил вашу просьбу?

– Нет. После того как на следующее утро я снова отправился на поиски помещения, в номере все было тщательно прибрано, и все отпечатки пальцев уничтожены.

– И что сказал хозяин?

– Он ответил, что забыл о моей просьбе.

Презрительно фыркнув, Шоппенхауер обратился к Веберу.

– Недурные порядки, не правда ли?

– Угу, восхитительно! Но, может, не следует подозревать хозяина отеля в преднамеренности? Он, наверное, и понятия не имеет о важности фиксации следов. Меня больше заинтересовала занятость рендсхагенской полиции. Господин Геердтс, вы там знаете кого-нибудь?

– Да, начальник уголовной полиции представлен в моей коллекции. Вероятно, ему будет очень приятно, если я не смогу устроить выставку в Рендсхагене.

– Почему этот человек оказался в вашей коллекции? – спросил Вебер, хотя ответ был ему уже известен.

– Я располагаю подробной информацией об этом господине, – ответил Геердтс. – Прежде всего он является эсэсовцем с довольно малым номером партийного билета. Вам известно, что это означает?

– Он очень рано вступил в организацию, возможно, еще до захвата власти Гитлером, – холодно заметил Вебер.

Геердтс кивнул и продолжил:

– После захвата власти началась его карьера, и задолго до начала войны он сидел уже в главном управлении имперской безопасности и имел звание штурмбанфюрера.

– Главное управление подчинялось Гиммлеру?

– Да. После поражения ведомство было объявлено международным военным трибуналом в Нюрнберге преступным институтом власти, а его ответственные сотрудники подверглись уголовному преследованию.

– И как это преследование выглядело?

– Вы же видите. Сегодня он руководит всей рендсхагенской уголовной полицией.

– Как зовут этого парня?

– Драхвитц. Доктор Драхвитц.

– Если и правильно понял, у всех этих людей, о которых вы рассказываете, есть нечто общее. В нацистские времена при исполнении служебных обязанностей они позволяли себе кое-какие вольности, а сегодня им доверены важные государственные посты. Вряд ли стоит искать преступника в этом кругу. У них просто отсутствует мотив.

– За исключением одного человека.

– И кто же он?

– Штандартенфюрер доктор Эрих Флюгер! Он был руководителем группы особых поручений в оккупированной России. Каждая армия имела такую специальную команду, отвечающую за политическую безопасность на оккупированных территориях. Охота шла за партизанами, коммунистами и евреями. Массовые захоронения устилают путь этих команд. Флюгер был их начальником. На его счету, как доказано, убийства двенадцати тысяч человек. В тысяча девятьсот сорок шестом году он бежал под вымышленным именем – он назвался тогда Айлером – в Южную Америку, и с тех пор о нем не было вестей.

Вебер почувствовал, как в нем растет недовольство. Совсем недавно он высказывал Шоппенхауеру предположения, что в этом деле таится масса неприятностей. Геердтс разворошил осиное гнездо, причем сделал это голыми руками!

После длительной паузы Вебер произнес:

– Выходит, Флюгер не вписывается в рамки вашей коллекции.

– Хм, – неопределенно буркнул Геердтс.

– Конечно же! Другие ваши кандидаты реабилитированы и восстановлены в должностях, а Флюгер бежал и пропал без вести. Почему же он оказался в вашей коллекции?

Ответ Геердтса был скуп:

– На это у меня есть особые причины.

Вебер задержал взгляд на молодом человеке, ожидая разъяснений, но их не последовало.

– Представляете, во что вы, собственно, ввязались? – взорвался он.

Геердтс лишь окинул его молчаливым взглядом, и следующий вопрос Вебера прозвучал уже довольно вяло:

– Представали ли перед судом члены спецкоманд?

– Конечно, – с сарказмом откликнулся Геердтс. – В тысяча девятьсот сорок седьмом году был разыгран фарс, известный под названием «процесс над особыми группами». Из тысячи преступников перед судом предстало лишь двадцать четыре человека. Было вынесено четырнадцать смертных приговоров, из которых только четыре приведены в исполнение, а остальные преступники получили пожизненное заключение. В пятьдесят первом году многие были помилованы и освобождены из-под стражи.

– А где теперь… эти люди?

Геердтс все также спокойно ответил:

– Среди нас, господин Вебер, среди нас.

Молодой человек неожиданно свернул с гравийной дорожки на тропинку, вдоль которой с правой стороны тянулась тисовая изгородь. Невдалеке за оградой стояли несколько человек, которые громко разговаривали и отчаянно жестикулировали. Что-то странным образом взволновало Вебера, последовавшего за Геердтсом.

Внешне все выглядело так, будто на тропинку они свернули непреднамеренно, но позднее, вечером, когда Вебер еще раз проанализировал поездку, ему стало ясно, что Геердтс с самого начала вел с ними свою игру. Уже с того момента, когда он договаривался с Шоппенхауером встретиться у ограды этого парка! И он, будто невзначай, новел их вдоль тисовой изгороди.

Затянувшееся молчание становилось тягостным.

– Почему вы, собственно, выбрали такое непопулярное хобби? – прервал его Вебер.

Геердтс ничего не ответил.

Не в силах больше сдерживать захлестнувшего его раздражения, Вебер заорал:

– Будь все проклято! Другие в вашем возрасте играют в теннис и если что-то собирают, так марки или еще что-нибудь подобное! Но бывших, никому ненужных нацистов? Для чего?

– Такой вопрос мне задают очень часто, – отпарировал Геердтс.

– И, как я нахожу, с полным правом! – Вебер остановился, схватил молодого человека за рукав куртки и повернул к себе. Геердтс смотрел на него безо всякого выражения.

«Если этот парень чему-то и научился, так это владеть собой!» – подумал Вебер и, вздохнув, оттолкнул Геердтса.

– Ну ладно. Но почему именно в Рендсхагене? Чего вы хотите достичь в этой дыре?

– Вскоре в Рендсхагене состоится ежегодная встреча бывших нацистов, – невозмутимо ответил Геердтс.

Покачивая головой, Вебер побрел дальше. Встреча эсэсовцев, штандартенфюрер, который был организатором массовых убийств, штурмбанфюрер, являющийся ответственным руководителем полиции! Ему стало не по себе, всем нутром чувствовал он нарастающее отвращение.

Когда тисовая изгородь кончилась, перед ними открылся широкий незастроенный песчаный участок. Вебер остановился и тяжело вздохнул. Шагах в тридцати от них виднелся бугорок свеженасыпанной земли.

Не оглядываясь на сопровождающих, Геердтс направился прямо к нему. Вебер и Шоппенхауер посмотрели друг на друга, затем комиссар пожал плечами и покорно последовал за Геердтсом. Вебер мельком взглянул на свои покрывшиеся пылью ботинки, но ему ничего не оставалось, как двинуться следом за ними.

Все трое подошли к яме и увидели мужчину, выбрасывавшего из нее лопатой песок. Его покрасневшее от напряженной работы лицо было покрыто потом, белобрысые волосы прилипли ко лбу. На вид ему было около шестидесяти.

Геердтс казался еще более замкнутым. Старик был так занят, что прошло некоторое время, прежде чем он заметил трех мужчин, стоивших на краю ямы. Тогда он прервал работу и оперся на лопату.

– Сегодня получается, – добродушно произнес старик. – Нужно только капнуть немножко глубже, до двух с половиной метров.

Он мотнул головой, поплевал на руки и снова принялся за работу, забыв о троих мужчинах, глядевших на него.

Неожиданно Вебера пронзила мысль, довольно жуткая и тревожная. Ему вспомнились люди, которые, дико жестикулируя, спорили между собой. Вспомнил он и ломик сторожа у входа в парк, и то, как Геердтс, проходя мимо, приветливо кивнул человеку за окошком. Лишь теперь Вебер догадался, где они находятся.

Геердтс взглянул сначала на Шоппенхауера, затем перевел взгляд на Вебера и равнодушным тоном произнес:

– Вы правы в своем предположении. Это дом для умалишенных. Больные, которых вы видели, – легкие случаи. Они могут работать. Мне кажется, это называется трудотерапией.

Шоппенхауер поднял смущенный взгляд на Вебера, проклинавшего себя, что ввязался в это приключение.

Между тем Герберт Геердтс продолжал:

– Этот человек, разумеется, тоже болен, но он не опасен. Иногда его отпускают домой. В общем-то его болезнь неизлечима. Когда он здесь, у него появляется непреодолимое желание копать землю. Вы сами видите.

Да. Вебер видел, только никак не мог понять, что тронуло его в этом потном, с ожесточением рывшем землю сумасшедшем.

– Он болен около двадцати лет. – Геердтс продолжил свой рассказ. – Точнее, с сентября тысяча девятьсот сорок второго года. По профессии он был инженером-строителем и работал в военном концерне. В начале войны его признали негодным к строевой службе, а в сорок втором году послали в Советский Союз проследить за ходом работ на одном заводе. Вам, видимо, известно, что немецкие концерны появлялись на оккупированных территориях следом за вермахтом. В первые дни его пребывания работы было немного. Свободного времени оказалось в избытке, а поскольку он любил прогулки, то предпринимал продолжительные вылазки в окрестности города. Однажды он добрел до земляной насыпи и неожиданно очутился на краю рва, около двадцати метров длиной и метров пяти шириной. Рон был наполовину заполнен… трупами людей, которые лежали так плотно, что виднелись одни лишь окровавленные головы. Некоторые были еще живы.

Вам наверняка сложно, – продолжал Геердтс, подыскивая слова, – представить себе эту картину. Я понимаю. Об этом человеке говорят, что тогда он застыл на месте и не мог сдвинуться. Между прочим, позднее часто гадали, как он вообще смог попасть туда. Возможно лишь одно объяснение. Он носил длинное коричневое кожаное пальто, и посты, очевидно, приняли его за какого-нибудь высокопоставленного чиновника гестапо. Там были и другие лица, тоже в гражданском, среди которых находился штандартенфюрер доктор Эрих Флюгер, бежавший позднее под вымышленной фамилией в Южную Америку. То, что происходило на глазах этого инженера, было не что иное, как обычный рабочий день спецкоманды. Свыше тысячи человек лежало уже в общей могиле, и некоторые, он это отчетливо видел, были еще живы. Один из эсэсовцев сидел, болтая ногами, на краю ямы. На коленях у него лежал автомат. Он курил и со скучающим видом рассматривал верхушки деревьев.

Вокруг стояла тишина, изредка прерываемая слабыми стонами. Затем ко рву подошла новая группа совершенно нагих людей. Колонну замыкала женщина с грудным ребенком, которому от роду было лишь несколько месяцев. Она крепко прижимала его к груди, а ее руки, натруженные руки крестьянки, прикрывали его голое тельце. Вдруг тишину разорвало ликующее и жизнерадостное «агу! агу!», слетевшее с уст малыша, пребывавшего в нежных и надежных материнских руках.

Людей подвели к той стороне рва, где были сделаны примитивные ступеньки, и они стали спускаться вниз, затем, ступая по головам, поскольку им ничего больше не оставалось, едва удерживаясь на ногах, направились к указанному эсэсовцем месту и смиренно легли на уже расстрелянных. А потом последовало то, что навсегда запечатлелось в памяти инженера. Он увидел, как один молодой эсэсовец направился к женщине, которая все еще стояла со своим грудным ребенком на руках, выхватил из ее рук младенца, ухмыляясь, подбросил его в воздух и… выстрелил в него из пистолета.

Инженер, шатаясь, побрел прочь. Вернувшись в отель, он обнаружил письмо с родины, в котором сообщалось, что у него родился сын. Инженер закричал. Нашли его в бессознательном состоянии. После многолетнего безуспешного лечения врачи вынуждены были признать его неизлечимым. Он не опасен, в нем лишь осталось представление, что застреленный в России ребенок – его сын. Даже сейчас, спустя более двадцати лет, он копает и ищет его. Но никогда не найдет.

Геердтс замолчал. Глядя на яму. Вебер поймал себя на мысли, что скрежет железа и шлепки выбрасываемой земли действуют ему на нервы.

Плотный мужчина, по всей видимости, санитар, приблизился к ним и, поднявшись на холмик перед ямой, бодро крикнул:

– Кончай на сегодня!

Вначале наверх была выброшена лопата, затем показалась голова с прилипшими ко лбу полосами и, наконец, правая рука старика, потянувшаяся к санитару.

– Ну, как сегодня? – спросил санитар, вытаскивая больного.

– Снова ничего! – Безнадежным жестом старик убрал со лба волосы.

– Значит, завтра следует попытаться вновь.

– Никак не пойму, – проворчал старик, – как раз сегодня я был полностью убежден.

Санитар успокаивающе положил руку ему на плечо.

– Только не сдаваться!

– Вы так думаете?

– Ни в коем случае!

В глазах старика мелькнуло нечто похожее на лучик надежды.

– Возможно, это было ближе к стенке, – произнес он. – Да, да, теперь я точно знаю, это там! Я просто не понимаю, чего копался здесь целый день?

Санитар проследил за движением руки старого человека.

– Приступайте прямо утром, – разрешил он, поднял лопату и повернулся к Герберту Геердтсу.

– Добрый вечер! Очень хорошо, что вы пришли проведать своего отца.

Вебер дернулся и растерянно уставился на Геердтса. Одно-единственное, невзначай оброненное слово объяснило ему, почему этот молодой человек не играет, как другие парни, в теннис и не собирает марки. Отец и сын стояли друг напротив друга, и Вебер видел, что старик безразличным взглядом смотрит на своего сына, которого постоянно ищет.

– Вы зайдете в дом? – услышал Вебер вопрос санитара. – Сейчас время ужина.

– Я подойду чуточку попозже, – ответил Геердтс.

Санитар увел больного, а Геердтс подошел к Веберу. Несколько секунд они молча всматривались друг в друга, затем Геердтс спросил:

– Когда вы приедете в Рендсхаген?

– Завтра вечером, – последовал ответ Вебера.