Текст книги "Драконья оспа (СИ)"

Автор книги: Вера Вкуфь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Смешной зелёный дракон, с огромной доброй головой и скруглёнными зубами в открытом рту. На пухлых лапках, напоминающих подушки. С глазами-чёрными овальчиками и с очень длинным хвостом, весело торчащим вверх. На кончике которого примостилась лупоглазая стрекоза, крылья которой бодро распахнулись почти до самого потолка. От всего рисунка веяло взрослой неуклюжестью – той самой, которая получается, если взрослые вдруг начинают вести себя как дети. Что в картинках, что в жизни. Ну в самом деле, неужели они думают, что если сюсюкаться или рисовать нелепые зубы, то никто ничего не заметит? Глупость какая… Ладно, не расстраивать же их – поэтому дети и молчат и принимают предложенную игру, тоже сюсюкая со взрослыми. Взрослые – они иногда очень милые.

Но дракоша Оле нравился. Во-первых, своей неожиданностью – новое всегда лучше старого. Во-вторых, своей какой-то милотой: этому дракону хотелось прошептать на ушко свои секреты. Пусть даже стрекоза подглядывает. Или хотя бы погладить его по блестящему, словно леденец, зелёному боку. И Оля бы это непременно сделала, не перехвати мама её руки и не поведи за собой – к двери одного из одинаковых кабинетов.

Врачей Оля, как все нормальные дети, не жаловала. Но и не боялась, не успевшая пережить ещё пережить особых болезненных ощущений. Так что, смирившись с неизбежным, она просто села на стул. Пожалев при этом, что не догадалась взять из дома какую-нибудь игрушку. Сейчас было бы очень кстати прижать её к себе и мысленно велеть не бояться. Потому что сама Оля не боится.

Врач о чём-то говорил с мамой, а Оля бегала глазами по пахнущему лекарствами и чистотой кабинету. Уделив особенное внимание полке с резиновыми игрушками, издающими писк, если на них нажать. Жёлтый слонёнок у неё был такой же, белочка с острыми ушками жила у её подруги, а вот выставившая к ней копытце лошадка очень нравилась. Но не просить же её – Оля уже большая.

Уколов Оля не очень боялась – они почти не больные. Вернее, больные, но не долго. А вот кровь из пальца – это да. Там ведь колют не маленькой иголкой, а большим осколком зеркала. Так что Оля сидела спокойно, когда врач её колол. А врач Олю похвалила. Правда, сказала она это не ей, а маме – по поводу «спокойной девочки». Та только с улыбкой кивнула – это было для неё само собой разумеющимся.

К Олиной радости, сразу после этого они с мамой пошли к выходу. Даже не пришлось сидеть в коридоре и стоять в очереди к окошку, надпись на котором Оля ещё не могла прочитать – слишком длинная.

Но на улице Оле уже не понравилось – мир как-то неожиданно качнулся, когда за спиной хлопнула дверь, и окрасился неприятным зеленоватым маревом, как если бы Оля смотрела на него через оконную сетку. Она даже помахала рукой перед носом, но никакой сетки, конечно, не оказалось. Но картинка всё равно не была такой радостной, как раньше.

Оля ощутила духоту и усталость. И очень захотелось домой. Но не придала этому никого значения, и затрусила возле мамы, подстраиваясь под её шаг.

На остановке очень захотелось поканючить, что автобуса долго нет, и Оля почти забыла, что обычно не канючит. А в автобусе уже не хотелось смотреть в окно. Только прижаться к жёсткому маминому боку и неприятно ощущать каждой клеточкой тела движение автобуса. И чувствовать ужасный, разогретый запах металла. Странно. На этом автобусе её ещё никогда не укачивало. Вот на том, который шёл к вокзалу, что на другом конце города… Так что Оля была очень рада, когда они вышли. И не стала проситься погулять, хотя утром и хотела. И даже не глянула в сторону поляны, на которой было так удобно играть в пегасов. Несмотря на то, что там уже гуляли её подружки – Катька и Маринка. Которым она только вяло махнула на приветствие. Оля очень устала.

А дома ещё, как на зло, на куклу Машу не хотели надеваться туфли, так что они полетели в стену и отскочили за батарею. И вообще воротник на платье натирал шею. Оля не без тоски выглянула в окно, за прозрачный тюль. И почему-то не нашла ничего, что бы в этом мире могло её порадовать. Всё какое-то серое и скучное. Одинаковое. Почти что глупое. От этого даже разболелась голова. Какой-то очень неприятной, мучительной болью – как если бы её, эту голову, кто-то пытался изнутри задушить. И каждое движение только усиливало это. Аж до тошноты.

Потом стало холодно, по телу пошли неприятные мурашки, как у гуся. Оля сжалась комком на своей кровати и чувствовала себя очень брошенной. И никак не могла согреться. Дальше перед глазами начали взрываться туманные желтоватые огни, и Оля окончательно сдалась – всё-таки залезла под одеяло. Лежание на кровати днём она не признавала, и поэтому уже во всю протестовала против дневного сна. А теперь сама гусеницей завернулась в постельное бельё и хотела непонятно чего.

То состояние нынешняя Ольга помнила плохо – забылось с течением времени, как всё неприятное. Но всё равно помнила: как если бы детский кошмар рассеялся в предутреннем свете, но оставил за собой клочок душной темноты. Когда тело немного отделяется от тебя, и сознание остаётся запертым в нём, насквозь больном. Пошевелиться – трудно. Жарко, но стоит малейшему сквозняку коснуться кожи, как начинает трясти от холода. Дышать получается со свистом и не в полную силу. Липкость всего ощущается даже в неприятно окутывающем в воздухе. И мысли… Мысли не отключаются. Перед глазами какие-то неприятные образы, то ли случившиеся когда-то, то ли из будущего. Всё время кто-то неприятно хватает, а потом оказывается, что это сон. Который болезнью наваливается на тебя с новой силой и продолжается своей бесконечной тягомотиной. Внутри жжётся и ломит, и конца и краю этому не видно.

Ощущение всепоглощающего жара и беспомощности и сейчас легло взрослой Ольге на плечи, и она поторопилась их стряхнуть.

Потом уже Оля узнала, что это была всего лишь иммунная реакция организма на введённый возбудитель болезни. Что так тело защищалось, а не пыталось её убить. Хотя тогда, в детстве, она долго боялась сама себя – что ни с того ни с сего просто может такое произойти.

Больше такой сильной реакции у неё не было ни разу. Но и особых успехов в изобретении вакцины вроде бы тоже. Только о том, самом первом разе, врач как-то обмолвился уже взрослой Ольге, что практически из только её антител получилась полная вакцина. В другие разы приходилось смешивать с другими «подопытными».

С минуту Ольга рассматривала свой рюкзак, понуро свесивший собачку молнии к земле. А потом, воровато оглядевшись по сторонами, «свистнула» его узкими зубчиками. Кроме пары карточек и подозрительно молчащего телефона там был тот самый шприц – которым она угрожала тому светловолосому пареньку.

Оля аккуратно, чтобы не давить на поршень, достала его. Прозрачная, вязковатая жидкость. По виду и не скажешь, что опасная болячка. А может и нет? Может, Оля всё-таки зря подняла панику, и в шприце у неё обычная золотистая ветрянка?

Неожиданно приободрённая это мыслью, Ольга едва не упала – так резко соскочила на ноги и подхватила на локоть бирюзовую лямку.

Это просто нужно выяснить!

Окрылённая вторым дыханием, Оля резво направилась к незаметной тропке в лесополосе, на ходу засовывая шприц обратно. Она знала короткую дорогу. И адрес тоже помнила.

Глава 3. Подвальное сборище

Оля огляделась по сторонам. Никто за ней не следит. И это очень обидно. Зря она, что ли производила захвата заложников? Или можно было требовать вертолёт?

Ладно. Хватит дурацких шуток. Надо лезть в подвал. Пусть и есть что-то странное в том, чтобы лезть в подвал.

Хотя это обычный подвал панельной многоэтажки. Который давно стал частью пейзажа, и вообще не примечательный. Но очень узкий и неудобный. Наверное, эти панельки строили пленные гастарбайтеры. Которые искали любую возможность, чтобы отомстить. И сделать вход не доступным для простых смертных. Или проектировщики подвала оплошали, посчитав, что в ЖКХ идут работать исключительно люди модельных параметров. Потому что иначе объяснить узость ходов просто нечем. Ладно, можно сделать небольшую скидку на «шаманство» местных драконов. Да и Оле не на что жаловаться – всё равно открывать надо не дверь, а лезть сквозь фанерную кладку. Или на это и нужно пожаловаться.

Оля без надежды вздохнула. И принялась отодвигать отсыревшие фанерные листья. Которые почему-то пахли лесом и хвоей совершенно не оставляли на тонких пальцах заноз. Надо только превентивно втянуть живот. Хвала хоть с этим проблем нет – талия от природы узкая, и даже пупок не торчит, уходя вглубь мелкой ямкой.

Прорезь по форме напоминала изогнутую грушу, которая гордо хвасталась своим округлым бочком. И Ольге пришлось очень сильно изгибаться, чтобы собственные бочки проходили в прохладную пустоту разъёма. Ладно. Будем считать это гимнастикой.

Вперёд, конечно сунуть рюкзачок, который противными лямками елозит по лицу. И самой гусеницей извиваться по узкому проходу. Который отирал кофту и так и норовил задрать её до самого лифчика. Который сминается и пытается соскочить с насиженных мест, оголив их. Как такое вообще возможно, если она лезет вперёд, а не назад? Чёртовы драконьи приколы… Теперь хватает только падающих с потолка пауков со скорпионами. И темно, как у чёрта в одном месте. Но Оля всё-таки протолкнулась вперёд, и в конце концов стало шире и перестало быть так душно. Ей-богу, второе рождение. В честь которого, наверное, Оля и рухнула вниз. С небольшой высоты и не полностью – всего лишь сев руками в пол. Но всё равно чертыхнувшись в надежде, что добытый обманным путём шприц остался в целости.

Дальше – как в натуральной истории рождения: свет. Уже не в конце тоннеля – Оля оказалась уже в достаточно приличном, хоть и не очень видимом коридоре. Но дальше – прямоугольный проём, за которым теплится светлое, лимоново-апельсиновое сияние. Такое тёплое, что вызвало у истёртой Оли улыбку.

Пол уже уютно поскрипывал под ногами и даже стелился какой-то толстой тканью. Видимо, ковриком. Тоже впечатление в копилку приятности – если где-то стелют ковры, значит там кого-то ждут. Так что Оля тихонько накинула лямку рюкзака на плечо, пряча его за спиной. Всё-таки не стоит с порога угрожать драконьей оспой.

За дверным проёмом – что-то вроде предбанника, из которого нужно ещё раз повернуть, направо. Там уже комната, из которой и идёт приглушённое свечение, одновременно напоминающее отблеск живого огня и яркие, бесцеремонные лампы операционной.

– О, привет, – сразу прозвучало у Ольги над ухом, когда она пересекла проём.

Тихий голос защекотал кожу сбоку шеи – она мгновенно отозвалась колкими мурашками, уходящими к пальцам. А Оля опустила голову к плечу, прикрывая чувствительную область. Приятный голос мог бы окутать очарованием кого угодно. Если бы не звучал из темноты. Хотя может, это только усиливало мурашечный эффект… Оля поспешила встретиться глазами… нет, не с чужим взглядом. С чужим носом. Даже скорее с его кончиком.

В детстве у его обладателя наверняка было прозвище – Буратино. Потому что даже сейчас, во взрослом возрасте, этот нос был великоват и островат для мужественного лица. Которое, если приглядеться, было приятным и легко запоминалось. И вообще к себе располагало. Что в свою очередь никак не путало задумку природы, а скорее придавая всему остальному мужчине задорных юношеских черт. Которые и отражались во всём его характере.

Но наверняка о наличии или отсутствии такой клички Оля не знала – они встретились уже во взрослом возрасте. Так что пришлось называть по простому, человеческому имени:

– Привет, Кир.

Будто назло тем начинающим лысеть и прячущим это сначала за короткой стрижкой, потом за «сексуальной и брутальной» причёской налысо, Кирилл отрастил гриву до лопаток. Или ещё ниже – Ольге не видно, потому что космы собраны у самой шеи и только немного отражают коричневыми бликами приглушённый свет. От которых Оля побыстрее перевела взгляд на гладкий диван синего цвета.

Там двое, подсвеченные осветителем, бодро имитирующим небольшой камин, резко выделяются на тёмном фоне. Глядя на которых Оля не смогла удержать приятной улыбки. Мягкая тень узнавания, паутинкой скользнувшая к ней от Кирилла, усилилась ровно в три раза. Дав чуть сбитому от навалившихся перипетий мозгу сигнал немного расслабиться. И немного радоваться.

Мужчина и девушка, будто замершие античными изваяниями перед посетителем музея. А потом, когда музей закроется, они смогут ожить и начать, наконец, жить свою настоящую жизнь.

Мужчина – это Дима. Хотя по возрасту его стоило бы называть уже по крайней Дмитрием, но сей факт и он, и Оля и все остальные тактично игнорировали. Во всём его облике проскальзывала холодная, почти суровая сдержанность. Он, наверное, мог бы быть профессором, но отчего-то избрал путь иной – международные отношения или что-то около того. Но профессорский стиль незримо сохранил в манере общения – чуть сверху и с лёгким флёром снисходительности. Не-отеческой, поэтому общаться с Димой было не всегда просто. Густой голос и увеличенные толстыми стёклами очков глаза должны были внушать авторитет, если бы не некоторая «несдержанность» в плане ведения разговора. Не эмоциональная – с самоконтролированием у Димы проблем нет. Но стоило чему-то выбить привычно-профессорскую почву из-под ног, как в беседе его проступала обидчивость, натужность и некоторая неповоротливость. Дима вроде бы это чувствовал, потому старался вести себя открыто, юморить и сдерживать недовольство от иного мнения собеседника. Но от внутренней сути никуда не деться, и этот диссонанс немного сбивал. И Оля, чтобы не сбиваться, предпочитала делать вид, что действительно видит Диму лёгким и весёлым, коим он хотел казаться. И он в ответ пытался казаться ещё больше. Даже сохранял боковой вихор у левого виска, хотя, глядя на него, так и хотелось, чтобы он был приглажен. Не пригладить самой, но чтобы Дима его пригладил. И стараться не замечать глубоко спрятанную в тёмных глазах печаль.

Дима был ходячей энциклопедией и очень любил оперировать фактами, выстраивая из них логические цепочки. Видел многие закономерности и даже, что для Оли особенно удивительно – умел в прогнозы. Отчего Олю нередко трясло и подкидывало. По крайней мере, раньше. Сейчас уже нет.

И вообще он был словно рыцарь ночного образа, сотканный из печали и неторопливой чести. Возможно, где-то наедине цитирующий лирические стихи и поражая женщин глубиной взгляда. Но тут он был просто Димой.

А девушка – это Елена. Ольге часто хотелось продолжить – и про себя и вслух – «Валентиновна», но учитывая её молодой возраст, это выглядело бы странно. Так что Оля терпела. А Елена на самом деле была истинной Еленой Валентиновной: флюиды строгости, разумности и самоуверенности исходили далеко за пределы её стройной, подтянутой фигуры, будто созданной для любых дизайнеров мира. И любых художников. Серьёзно, есть такие люди, которые в любом мешке смотрятся красиво и гармонично. На которых «садятся» и смотрятся все вещи – что классические, что разбойные, что экстравагантные, что откровенно страшные. Елена – из таких. Вот и сейчас она одета вроде как в стиле винтаж: белая полувоздушная блузка, скованная узким чёрным сарафаном, ещё больше суженным ремешком по самой талии. На вороте сарафана – что-то вроде капли-галстучка, ярко-красного цвета. Сильно топорщившегося на хорошо выпирающем бюсте. Будто для подчёркивания собственных форм Елена ещё и скрестила руки под грудью, захватывая локоть длинными, музыкальными пальцами. Которые будто от излишней скромности норовили спрятаться за светлыми распущенными волосами. Интересно, как выглядит уход за такими? Оля-то в курсе, сколько может стоить иллюзия идеальных и здоровых блондинистых волос. Ладно, это больше из зависти. Всегда хотела быть натуральной блондинкой.

Ещё у Елены есть очки в пол-лица. Большие и круглые стёкла будто загораживают её от чего-то, выставляя дополнительный заслон и уменьшая глаза. Оля видела Елену без очков только один раз – случайно, когда той их забрызгало дождём, и пришлось протирать. Признаться, раньше она никогда не верила, что очки могут как-то особенно менять внешность. Пока не убедилась в этом воочию.

Лишённое стеклянной защиты, Еленино лицо приобрело такую наивность, что Оля тоже постаралась бы её скрыть. Её глаза были очень большими и глубокими – настолько, что ломали всю ровную и стройную архитектуру лица. Ещё и обрамлённые густыми и длинными рядами бежевых ресниц, которые, казались, даже издавали звук шуршания на каждый хлопок и могли запутаться, если моргнуть как-то неправильно. И сами глаза цветом напоминали расплавленное серебро с вкраплениями морской воды.

Такие глаза обезоруживали. Будто задавая смотревшему в них немой вопрос. Каждому – свой. И каждый – в самое сердце и в самую его боль. Такой взгляд нелегко выдержать и дать на него ответ даже самому себе. Поэтому, наверное, создатель и «наградил» Елену слабоватым зрением. Для душевного покоя её окружавших. Да она и сама не сказать, чтобы любит останавливаться на ком-то взглядом. Даже прикрытым очками.

Сколько Оля уже их всех не видела? Месяц, два? Мысленно прикинув, получалось года два. А будто ничего с тех пор и не изменилось. По крайней мере, Оля сразу ощутила душевный комфорт, который связывает собой только единомышленников. И тех, у которых начинка души будто состоит из схожего материала. Так что, ограничившись кивком Диме и Елене, она бухнулась на диванный край, ощутив попой его угольный изгиб. Елена, которую она случайно задела коленкой, не сделала ни малейшего движения, чтобы отстраниться от Ольги. И даже не обратила внимания на пошедшую складкой тёмную ткань сарафана.

– Рады тебя видеть, – кивнул Дима. – Как ты?

Елена даже не попыталась скрыть усмешки, и ответила почему-то Кириллу, так и привалившегося спиной к стене напротив:

– Ну, если она сюда пришла… То как она?

Димин взгляд сразу нахмурился, пытаясь нащупать Олю через Еленино плечо. И та поспешила кивнуть и улыбнуться, показывая, что ничего драматического нет. Хотя может и есть.

– Слушайте, это конец, – презрев нормы приличия и не поинтересовавшись делами остальных, Оля откинулась на диванную спинку. Мысли, так стройно крутившиеся в голове по дороге, теперь никак не собирались собираться в нормальный язык и выходить через рот. Вместо этого получались какие-то междометия, эмоциональные выпады и страшно многозначительные таращенья глазами.

– Кажется, они решили делать вакцину от драконье оспы! Драконьей, представляете?! Она ж на людей через одно место влияет. Да только смертельных случаев немного. Ну, есть конечно, но не так чтобы прям все. Не, я понимаю, бешенство – там если заболеешь, то уже всё. А это… Ну, понятно же, что если оспа драконья, то и убивать она должна драконов! Нет, это совсем… Наглёжь ведь, полная. Я понимаю, если бы там кровь сначала взяли, смешивали бы. А то сразу вкатить… Они там не офигели, нет? Хорошо я ещё увидела… А если бы нет?

Оля вроде и готова была продолжать свой малопонятный выпад, но остальные её возмущением почему-то не заражались, а наоборот, становились серьёзнее. Ей даже почудилась неодобрительная суровость в стойком лице Димы. Елена с Кириллом ограничились внимательной задумчивостью. Это побудило Ольгу притушить поток сознания, задавив внутри себя тень обиды.

Елена свела руки домиком и потёрла подушечки пальцев друг о друга. А Кирилл попытался перевести всё на человеческий язык, если вдруг кто не понял:

– То есть ты опять попёрлась в лабораторию и поняла, что они вколют очередную дрянь, которая тебе определённо навредит?

Оля насупилась. В такой интерпретации всё звучало совсем не интересно и без вложенной Ольгой бравурности. Её ещё и виноватили, отчего сразу спало всё желание продолжать разговор.

– А как ты поняла, что это была драконья оспа? – перевела тему Елена, бездумно закидывая ногу на ногу, словно перекрёста рук ей уже не хватало.

– Увидела на ампуле, – буркнула Оля. – Вернее, на флаконе.

– Вряд ли они стали бы подписывать драконью оспу драконьей оспой, – до предела рационально вступил Дима своим ровным, но нетерпящим возражений голосом.

– А чего, вирус герпеса они б налили в склянку с подписью «драконья оспа»? – огрызнулась Ольга.

Повисла пауза – зерно беспокойства уже по-настоящему стало прорастать среди малочисленной компании.

– Хорошо было бы проверить, – рассеянно заключил Кирилл, неуверенно потирая сзади шею.

– Так давайте! – без обиняков оживилась Оля и рывком расстегнула молнию на рюкзаке.

Когда она извлекла злосчастный шприц, то мгновенно ощутила себя кем-то на сцене. Потому что всё «зрительское» внимание бесповоротно и однозначно сосредоточилось на ней. Вот уж когда эмоции публики накалились, а её эмоциональный спектр обрёл цвета.

В дружном порыве Елена, Дима и Кирилл отшатнулись, словно они – участники известной картины на библейский сюжет. Елена даже непривычно развела руки в стороны, словно собиралась ловить что-то большое. Например, мир. Дима и Кирилл же ограничились банальным нецензурным словом, которое при желании можно было принять за «ма-ать».

– Ты его что? Сюда притащила? – забыв об обычно прохладном образе, Елена сделала такую мину, словно в Оле собралась вся гнусть этого мира. Оля даже на пару секунд растерялась и уже готова была предать себя анафеме за такой легкомысленный поступок. Пока не собралась и не вспомнила, в чём дело.

– И что?! – с вызовом пошла она в атаку. – Вам-то это как помешает что ли?

Внимательным и выразительным взглядом она прошлась поочерёдно по Елене, по Диме и, наконец, по Кириллу. Которые, будто уловив напряжение её бровей и подбородка, начали соображать.

Сначала расслабился Дима. Потом Елена. Под конец и Кир напустил на себя решительно-безразличного вида. Так всегда делают, когда осознали свой косяк и просят остальных тактично не заострять на нём внимания. Теперь все стали коситься на шприц без особого пиетета.

– Виталь! – в голосе Кирилла уже не осталось и тени беспокойства.

Эффекта неожиданности уже не получилось, но Оля всё равно вздрогнула, когда откуда-то сбоку раздался хлопок двери и в хоне видимости появился Виталий. Даже если его не знать, одного взгляда хватит, чтобы понять: Виталий – учёный.

Его халат идеально шуршит на каждый шаг, а весь Виталин вид во всю кричит о том, что ни халат, ни вообще этот бренный мир его не интересует. Только Наука. Только Знание.

Внешне Виталий был похож на стереотипного учёного – разве что без седовласой растительности вокруг головы – он был русоволосым. Но в очках. Какой оправы – неизвестно, потому что на Виталином лице любая смотрелась тяжело и громоздко. Плюс уши у него сидели несимметрично. Так бы никто и не обратил внимания, но очечный крен через переносицу не давал в этом усомниться.

И всё равно было в нём что-то до чёрта правильное, что могло заставить на него смотреть. И захотеть услышать то, что он скажет.

Горящими глазами и светлым лицом он уставился на шприц в Олиной руке. Той даже пришлось помахать им из стороны в сторону, чтобы убедиться, что их учёный завис не окончательно, а просто простраивает и отвергает в голове миллионы разных догадок, отчего его пальцы нетерпеливо подрагивали, как если бы он уже набирал ими текст нобелевского выступления. Всем бы иметь столько умных мыслей…

– Проверь, что в этой пробирке, – по-дружески «посоветовал» Кирилл. – Только осторожнее. Возможно, там драконья оспа.

Глаза Витали за толстыми стёклами плотоядно блеснули, и он, без тени испуга, вцепился в шприц и, не прощаясь, скрылся за незаметной дверью.

Ольга поудобнее откинулась на спинку дивана. Несмотря на то, что ситуация оставалась подвешенной, подвешенность эта зависела уже не от неё. А значит, можно чуть-чуть расслабиться. Елена тоже села удобнее, задев Ольгу плечом, а Кирилл, уставший стоять привалившись к стене, опёрся задом на тумбочку слева.

Да и в этом подвале, в общем-то, было своё очарование, особенно когда уже не надо пробираться по узкому лазу. Сродни тому, какое испытываешь на старом дачном чердаке, который не образец роскоши, но вполне себе хорошо защищает от непогоды. И преломлённым ветром нашёптывает тебе какие-то старые истории. Оля почувствовала себя шпионкой-заговорщицей. В кругу единомышленников.

– Спасибо… – само собой вырвалось полушепотом у неё полушепотом. Обращённое ко всем и ни к кому конкретно честное слово.

Впрочем, наползшая было томность быстро и одномоментно растворилась, заставляя всех как по команде напрячь мускулы и другие места.

В комнате неожиданно раздалось деликатное покашливание, которого быть здесь совершенно не должно было. Настолько деликатное, что каждому стало ясно – дело дрянь

В коридоре мелькнула опасная тень, и в комнате стало на одного присутствующего больше. И это был уже не Виталя.

– Я извиняюсь… Здравствуйте.

Его узнала только Оля. И запоздало подумала, что надо было брать в заложники кого-нибудь другого.