Текст книги "Найду и удержу"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Ястребов смотрел на отъезжающую машину. Пестрая толпа гостей, среди которых трезвых не было, а только люди разной степени опьянения, направилась в дом. Все, что он слышал, – это были призывы «Надо выпить!».

Серафим лично придерживал тяжелую дубовую дверь.

Он взглянул на пушку. Зеленая спокойная, она стояла, как всегда. Дым от выстрела давно рассеялся. Что могло зацепить Наталью? Он поискал глазами банер, если бы он ударил ее, он бы...

Банер лежал в нескольких шагах от него. Он направился к нему и поднял. Никакого следа... Ровный и гладкий.

– Странно, – услышал он голос за спиной и обернулся. Рядом с ним стоял его приятель-гусар, почесывал темную бороду. – Что-то не вяжется одно с другим, – сказал он. Саша молчал. – Ее могло обжечь порохом, но... разве могло ударить банером? Могло бы, если бы она засунула его слишком быстро после выстрела внутрь с сухой тряпкой на конце. Но смотри, он мокрый... Порох не мог вытолкнуть его, а значит, и задеть ее, если она оказалась у него на пути. – Он помолчал. – Не сочти меня бездушным, но... Тебе не кажется, что это спектакль?

– То есть? – отозвался Саша и внимательно посмотрел на гусара.

– Твоя Наталья всегда умела изображать живые картины. Вспомни институтские праздники прежних времен.

– Но кровь...

– Я кое-что нашел. – Он ухмыльнулся и раскрыл ладонь. – Знаешь, что это? – Андрей открыл руку, и Саша увидел что-то вроде резинового напалечника. В нем были остатки красной жидкости.

– Догадываюсь, – хмыкнул Саша, присмотревшись к предмету из тонкой резины.

– Интересно, он... ее подтолкнул или она сама? – приятель-гусар кивнул в сторону дома Серафима Скурихина.

Саша махнул рукой:

– Мне это давно не интересно.

Гусар кивнул.

– Про таких говорят – в ней пропала актриса. Впрочем, нет. Мы все в клубе играем, а значит, актерствуем. Она тоже. Это одна из милых затей, неизбежных, когда живешь в таком маленьком местечке, как разъезд Дорадыковский. Если ничем себя не займешь, то тебя займут. Водкой или пивом.

– Есть кому, – согласился Саша, кивнув в сторону дома Серафима. Дом, умело подсвеченный, походил на хрустальный терем в этот зимний вечер. Он сейчас ничего не чувствовал – ни волнения, ни страха. – Отдай мне. – Он протянул руку.

– Думаешь, Наталья затеет дело против тебя?

– Я затею дело, – бросил он. – Развод. Она мне его даст скорее, если я поднесу такой подарок.

– Понимаю, – тихо сказал гусар. – Она ставила условие?

– Да. На которое я не мог согласиться.

– Какое, если не секрет?

– Если и секрет, то не от тебя. Она хотела стать главой клуба, – сказал Ястребов.

– Однако, – фыркнул гусар. – Губа не дура. Она бы уж точно сдала наш лейбл в аренду этому пивовару.

– И сам клуб тоже. Навсегда. Теперь я поставлю ей условие...

12

Говорят, чтобы понять, насколько красиво лицо, хватает ста пятидесяти миллисекунд. Варе тоже хватило этого времени, чтобы понять, какое необыкновенное сейчас лицо у матери.

– Мама, ты выглядишь потрясающе, – с придыханием сказала Варя.

– Как утверждал Пифагор, который тебе теперь должен быть более близок, чем другие великие... – насмешливо заметила она.

– Я не сильна в математике, – перебила ее Варя, засмеялась и порозовела.

– Но в математиках, по-моему, ты хорошо разбираешься, – настаивала мать. – Не умаляй свои достоинства.

– А что, об этом уже говорит весь город? – фыркнула Варя.

– Надеешься на легко добытую славу? – ответила вопросом на вопрос мать и улыбнулась. – Не перебивай меня. Так этот великий, я имею в виду Пифагора, Утверждал, что люди, рожденные в четные числа, удачливы, особенно те, кто появился на свет в день, кратный тройке. В нечетный день – все наоборот. А хуже субботы рождения просто не придумать. – Она скривила губы.

– Тогда мы с тобой – настоящие королевы удачи, – сказала Варя.

– Без сомнения, – заявила мать.

– Ты-то, коне-ечно, – сказала Варя с завистью. – А вот я...

– Я верю еще и в то, что тело и душа обновляются каждые семь лет. А это значит, в конце каждого из этих периодов надо ожидать крупных перемен.

– Тебе сорок восемь, – сказала Варя. – Семь семерок на исходе... Мам, а может, на самом деле в твоем случае это работает?

– О чем я тебе и говорю. Так вот, я подвожу тебя к главной мысли. – Она отодвинула от себя чашку с недопитым чаем.

– К какой? – с некоторой тревогой спросила Варя.

– А к такой, что последний отрезок седьмой семерки я отвожу под медовый год, – сообщила Лидия Родионовна.

– Ого! – воскликнула Варя.

– Мы с Сергеем хотим провести его в иркутской тайге, – сказала Лидия Родионовна.

– Интересно получается, – фыркнула дочь, тоже отодвигая чашку. – У всех людей медовый месяц, а у вас медовый год. Это что, так принято у тех, кто идет под венец после сорока пяти? – поинтересовалась Варя.

– Нет, просто мы не настолько богаты, чтобы лететь туда на месяц. Да еще за свой счет. Поэтому Сергей заключил контракт на год. С фирмой, которая хочет знать все о соболях.

– Счастливо, – сказала Варя.

– Спасибо. Но чтобы мой медовый год не горчил, – тихо сказала мать, – я хотела попросить тебя об одном.

– Не спешить? Не делать, – быстро спросила дочь, – глупостей?

– Спешить. Делать, – сказала она.

– Как это?

– Ястребов тебя любит, Варя. А глупости ты не умеешь делать. – Мать наклонилась и поцеловала ее в щеку. Варя хрипло засмеялась. – Обрати внимание, у тебя тоже заканчивается очередное семилетие. Пора обновиться... Знаешь, имей в виду, мужчина зависит от женщины гораздо сильнее, чем он думает. – Она усмехнулась.

– А мой отец? Он тоже? – быстро спросила Варя.

– Да, причем он зависел не только от меня. – Кажется, Лидия Родионовна не удивилась вопросу. – Мы очень любили друг друга. Наверное, поэтому ты получилась такая умная и красивая. Но любить друг друга – это еще делать и для другого что-то, что нужно не только одному тебе. Я не стану вспоминать подробности, Варя. Мы расстались давно, сама знаешь. В твоем отце оказалось слишком много спортсмена, а вокруг него – слишком много девочек. Я тоже занималась у него фигурным катанием. Только в группе любителей. Моя мать считала, что этот вид спорта развивает женственность. Твой отец был старше меня...

– Мам, а у нас в семье что – рок? Нам всем нравятся мужчины старше нас? – перебила ее Варя.

– Похоже. Нам с тобой, я думаю, просто не хватало отца. Вот и ищем его в других мужчинах.

– Что-о? Но твой-то отец был всегда рядом с тобой.

– Ошибаешься. – Мать засмеялась. – Родион Степанович всегда состоял при птицах.

– Понимаю, – проговорила Варя.

– А еще я хотела тебя спросить... Меня это мучает... до сих пор. Я думаю, теперь ты можешь рассказать то, что ты не рассказала?

Варя посмотрела на мать.

– Что именно? – спросила она скорее для того, чтобы решить – говорить или нет.

Она прислушалась к себе – не поднимается ли изнутри горько-соленая волна, как в Балтийском море, которая грозила затопить ее всегда, стоило лишь вспомнить о прошлом опыте... любви.

Много раз Варя просыпалась от ужасающего сна в горячем поту. Мокрая пижама прилипала к телу и походила на компресс при лихорадке.

Ей снилось, что она беременна. Но в животе не ребенок, а... арбалет со взведенной тетивой. Его дуга распирает ее, а огненная стрела грозит вот-вот вылететь и разорвать на части...

Теперь, спустя столько времени, Варя уже спокойнее относилась к тому, что предлагала ей мать Юрия. Не только потому, что прошел не один год с минуты потрясения, но и по другой причине – то, о чем говорила мать Юрия, стало частью реальной жизни.

– Ты на самом деле хочешь знать? – переспросила Варя, снова подвигая к себе чашку и отпивая глоток уже холодного зеленого чая. В доме Беломытцевых его пили не только в жару, но и в мороз.

– Хочу, – ответила мать.

– Хорошо. Тогда слушай...

Варя говорила, но сама бы не сказала точно – рассказывает матери или выговаривается. Поток слов, давно зажатых в отдаленном уголке мозга, изливался, освобождая от напряжения, о силе которого она не догадывалась сама.

Она помнит, как Юрий рассказывал о своей семье, о сестре и ее победах в стрельбе из арбалета.

– Говорят, что лук, арбалет, стрелы – все это из жизни мужчин, но наша Элли – прелестная девушка. – Она помнила гордые нотки в его голосе.

– Тогда почему она так любит арбалет? – хотела узнать Варя.

– Она говорит, что женщины, талантливые в чем-то, всегда двуполы, – ответил он, а Варя удивилась:

– Как это?

– В каждой такой женщине можно найти что-то от мужчины. Например, силу, которой не обладает обыкновенная женщина. Или стремление к чему-то, к чему, кажется, не должна стремиться женщина.

– Как жаль, – сказала Варя. – Я, значит, не талантливая. Во мне нет ничего от мужчины. Погоди, ты же талантливый? Об этом говорят все. – Юрий засмеялся, но было видно, упоминание о таланте ему нравилось. – Значит, в тебе тоже есть что-то от человека другого пола? От женщины?

– Гениальная девочка! – Он обнял ее и прижал к себе. – Что женского ты во мне заметила?

– А ты сам скажи. – Варя ушла от ответа.

– Я... может быть, немного по-женски... доверчивый. Или послушный.

– А подробней можешь? – Она прижалась к его боку.

– Ты говоришь, что меня любишь, и я верю, – сказал он, притиснув Варю к себе. – Я... предан своей семье. Может быть, излишне для мужчины, – сказал он, пройдясь взглядом по ее лицу. – Наверное, из-за этого я до сих пор не сделал тебе... окончательного предложения.

– Из-за... этого – чего?

– Моя мама должна... одобрить... тебя. Но ты ей понравишься, не думай. Она хотела, чтобы моя жена была такая, как ты, – крепкая, светловолосая.

А потом они приехали на Сааремаа. В первый же день мать Юрия позвала Варю к себе в комнату и плотно закрыла дверь.

Варя вспомнила странное чувство – как будто она птица, и за ней захлопнулась клетка. Взмах руки птицелова – кто он? Юрий? – доверчивая птичка в его воле.

Мать Юрия заговорила с ней по-эстонски, Варя понимала не все. В возбуждении не могла отыскать в голове даже хорошо известные слова.

– Не понимаю, – наконец сдалась Варя, беспомощно глядя на гладколицую женщину с высокой пышной прической из светлых волос. На ней бордовое платье в талию, этот фасон подчеркивал большую грудь. Которая вскормила Юрия и Элли, подумала она, и ей стало беспричинно тревожно... Она до сих пор помнила эту тревогу.

Мать Юрия сидела в кресле и пристально изучала Варю.

– Хорошо, я позову Юри. – Она называла сына именно так – коротко, Юри.

Он вошел, улыбнулся Варе, а еще шире – матери. Он встал между ними, положил одну руку на плечо матери, другую на плечо Вари. Как будто они усаживаются перед камерой невидимого фотографа, подумала Варя.

– Я должен помочь? – спросил он на родном языке и посмотрел на мать.

Мать заговорила, Варя смотрела, как Юрий кивает, лицо его было спокойное – значит, он не услышал ничего, что могло бы взволновать его. Стало быть, ее тоже, успокаивала она себя, не должно.

Но что-то мешало легкости дыхания, равно как и привычно неспешному биению сердца. Варя смотрела на закрытую дверь комнаты, вытесанную много лет назад из темного дерева. Потом – на окно, составленное из мелких стеклянных квадратов в рамах. Если даже выдавить сразу четыре, то в них не пролезть, пришло ей в голову.

А может быть, она все-таки уловила в глазах Юрия смущение или тревогу? Поэтому, сама себе не отдавая отчета, отыскивала варианты побега?

Наконец Юрий повернулся к ней. Она ждала объяснения, нерешительно улыбаясь.

Юрий говорил. Казалось, он не замечал, как бледнеет лицо Вари. Может быть, он думал, что это бледнеет день за окном, потому что его покидает солнце?..

Когда Варя закончила рассказывать, Лидия Родионовна молчала, ее зеленоватые, как у дочери, глаза сощурились. Казалось, попадись ей сейчас та, что стала причиной... Но потом как будто она что-то для себя решила. Лицо понемногу обрело краски, словно Лидия Родионовна, которая только что была далеко отсюда, наконец вернулась.

– Значит, сестра Юрия сама не может родить, – спросила она обычным голосом, в котором не было и следа недавнего внутреннего напряжения. – Она бесплодна? Потому мать Юрия предлагала тебе суррогатное материнство?

– Нет. – Варя покачала головой. – У его сестры просто не было в расписании свободных девяти месяцев. – Варя усмехнулась. – Она хотела стать чемпионкой по стрельбе из арбалета на соревнованиях северных стран.

– Что-о? – воскликнула Лидия Родионовна. – Ты думаешь, что все поняла правильно?

– Юрий хорошо говорит по-русски, сама знаешь.

Варя удивлялась самой себе. Она сейчас не испытывала ни волнения, ни обиды. Так что же, на самом деле она это уже изжила в себе? И все то, что когда-то было живым, обжигающим, жалящим, она вытряхнула из головы в... сушеном виде?

– Я теперь хорошо понимаю, что мне предлагала мать Юрия. Я это изучила. Если бы я понимала тогда то, что сейчас, может быть, не сбежала бы в тот же вечер от Выйков. Я просто сказала бы им «нет», – призналась Варя. – Оказывается, полно женщин, готовых выносить чужого ребенка за деньги. В Интернете я нашла медицинские сайты, а на них – данные тех, кто готов стать суррогатной матерью. Большой конкурс, между прочим, мама. Эта услуга стоит тысяч двадцать долларов. А если прибавить уход во время беременности, цену самой операции, получается еще больше.

– Но я могла бы понять, когда нет другого выхода... – Мать пожала плечами.

– Может быть, они сказали не всю правду, – тихо заметила Варя. – Они придумали щадящее объяснение – спортивная карьера Элли Выйк...

– Вполне вероятно, – согласилась Лидия Романовна.

– Они все просчитали, – продолжала Варя. – Сперва я должна родить своего ребенка, а потом – для Элли. Он ей нужен был через два года.

– Какая точность, – усмехнулась мать. – Конечно, Выйки должны были оценить вариант с тобой. Он хорош во всех отношениях. Молодая, из их семьи, никакой огласки, платить не надо. Но это же... – Лидия Родионовна вспыхнула. – У меня нет слов, Варя.

– Им пришлось бы все-таки потратиться, может быть, прилично, – усмехнулась Варя. – Сама операция – внедрить зародыш, который получается из яйцеклетки генетической матери и спермы отца, – стоит две с половиной тысячи долларов. А с первого раза получается редко. Одной американке понадобилось двадцать восемь раз!

– Ужас! – воскликнула Лидия Родионовна. – Но, Варя, какая женщина с нормальным материнским инстинктом откажется от ребенка, которого выносила? – Она поморщилась.

– Да, говорят, что если с самого начала женщина знает, на что идет, ей трудно отдать того, кого выносила и родила.

– А кстати, это все... законно? – Лидия Родионовна посмотрела на дочь.

– Наш Семейный кодекс разрешает, я читала. Как относится к этому их закон – не знаю. Но генетические родители могут зарегистрировать своего ребенка после того, как суррогатная мать подпишется, что отказывается от него.

– Да, здесь тоже, считали Выйки, с тобой не возникнет проблем, – сказала мать.

– Теперь ты понимаешь, почему я сразу кинулась из их дома на паром? Я подхватила сумку, которую даже не успела распаковать, и – домой.

– Юрий не побежал за тобой? – спросила мать.

– Нет. Я и не ждала, что он побежит. Он сам говорил, как преданно относится к своей семье.

– Но неужели муж Элли согласился бы на то, что не она выносит его ребенка?

– Элли и ее мамочка все рассчитали. – Варя усмехнулась.

– Что именно?

– Чемпионка северных стран по стрельбе из арбалета получит большие деньги.

– Рационализм... – мать зябко повела плечами, – возведенный в степень безумия, – бросила она. – А ты им что-то сказала?

– Ничего. – Варя покачала головой. – Знаешь, дедушка говорил мне, что Юрий не слишком открыт, мне будет трудно его понимать. Я думала, он имеет в виду язык.

– По-моему, папа говорил, что Юрий не чистый эстонец, – заметила мать.

– Так и есть. Среди предков Выйки нашли даже голландцев. Но его мать хочет очистить эстонскую кровь от примесей.

– Понимаю, ты тоже могла им подпортить кровь, – заметила мать. – Но они простили бы за бесценные услуги.

– Юрий сказал, что для его сестры очень трудно найти мужа-эстонца. А тот друг, который у нее был, поставил условие – пока он ездит на заработки в Южную Африку, их ребенок должен родиться.

– А почему он едет так далеко? – удивилась мать.

– Он специалист по добыче алмазов.

– Ого! – воскликнула Лидия Родионовна. – Интересно, стала ли Элли чемпионкой? – спросила мать.

– Вряд ли. Я смотрела спортивные сайты много раз эти годы, но ее имени среди чемпионов не нашла.

– Может, никто не согласился, поэтому ей пришлось рожать самой, – хмыкнула мать.

– Или оказалось очень дорого. – Варя улыбнулась.

– Да-а. Ты молодец, что сбежала сразу, без разговоров. Но скажу тебе честно, мы с дедом не знали, как к тебе подступиться, когда ты вернулась, – вздохнула мать. – Ты целыми днями лежала на диване лицом к стене. А когда вставала и шла по квартире, взгляд был пустой, как у манекена. Так страшно. – Мать покачала головой.

Варя усмехнулась:

– Правда?

– Папа говорил, что таким вернулся из армии внук его друга. Месяц не вставал с дивана. Он уперся носом в стенку и молчал. Могу себе представить, чего он там натерпелся. Но ты... Что они сделали с тобой? – спрашивали мы друг у друга. Папа хотел звонить Юрию, требовать отчета. Но я удержала его. Я сказала, что ты жива, физически здорова. А душевная боль, – она вздохнула, – ее надо изжить. Я знала это по себе. Но руководить его работой Родион Степанович все-таки отказался.

Для Вари те дни были как в тумане, но что она помнила отчетливо – это голоса птиц, которые доносились из дедова кабинета. Живые, разные. Они были задорные, печальные, задумчивые.

Они манили ее обратно в жизнь, они вытесняли из памяти Юрия, остров Сааремаа. Однажды, в яркий осенний день, в один из дней бабьего лета, когда надежда на лучшее прорывается даже сквозь асфальтовую толщу печали, Варя встала с дивана.

Это была другая Варя. Она вынесла из своего опыта важные для себя выводы: свою жизнь надо брать в собственные руки, никому не позволять управлять тобой и твоими чувствами. Она должна жить и заниматься делом.

Она подошла к Родиону Степановичу и сказала:

– Я хочу работать.

После побега с острова Сааремаа Варя много раз спрашивала себя: а что это было для Юрия? Он так бойко и бесстрастно переводил слова матери, значит, знал об этом раньше и обсуждал с ней?

На самом деле он ведь говорил ей о каком-то условии... что, только выполнив его, можно думать о браке, гражданстве и доме, который родители подарят им с Юрием, и о части имения.

После перемены власти в Эстонии Выйкам вернули большое имение, которым владел еще их дед. Выйки стали очень состоятельными, хотя и в прежние времена не бедствовали. Уже тогда они разводили норок и хорошо зарабатывали на шкурках. Теперь отец мечтал заняться соболями. Мех дороже собольего трудно найти.

– Скажи, ты узнала все, что хотела, мама? – спросила Варя, глядя на спокойное лицо матери.

– Да, Варя. – Она потянулась к дочери и, как маленькую, погладила по голове. – Я могу повторить то, что уже сказала: ты не умеешь делать глупости.

– Знаешь, из этой истории я вынесла кое-какие мысли о любви.

– Поделись. Интересно.

– Я поняла, что антипод любви – вовсе не ненависть.

– Вот как? А что же? – В голосе матери звучало любопытство.

– Равнодушие.

Мать помолчала, потом кивнула:

– Пожалуй, соглашусь. Когда я рассталась с твоим отцом, так и было. Мне было все равно, с кем он. – Она покачала головой. – Мудро.

– А еще я поняла, что безусловно нужно любить саму жизнь. Она отзовется на твою любовь, будет оберегать тебя. А потом пошлет тебе того, кто нужен.

– Тебе он уже послан. Сама знаешь. – Мать наклонилась и поцеловала дочь в макушку.

На самом деле он Варе уже послан, она нашла его. И она хочет его удержать.

13

Варя выглянула в окно. В рассветной серости что-то косо падало с неба. Ей показалось, что это что-то колет ей плечи, она поежилась и набросила поверх пижамы красный плед, который ночевал на спинке кресла. Босыми ногами она ощущала холодные доски паркета. Как будто на ночь отключили отопление...

Едва ли. Ее передернуло, когда она поняла, откуда этот холод. Он шел изнутри, он сигнал тревоги, с которой она вчера пошла спать.

Варя не ложилась за полночь. Она набирала и набирала номер мобильного телефона Ястребова. Но все тот же механический женский голос отвечал: «Абонент недоступен».

Где он?

Варя знала, что произошло в имении Скурихина. Татьяна рассказала ей новость, о которой уже гудел город.

– Такое говорят! – На беломраморном лбу, над которым теперь свисала самая короткая и сама редкая в мире челка, собрались морщины.

– О... ком? – спросила Варя, уже точно зная, что о нем. О Ястребове.

Татьяна догадывалась об их симпатии друг к другу – она сама нашла такое странное слово, совершенно неожиданное для нее. Казалось, эта женщина знает много других слов и обычно не прибегает к их тщательному отбору. Симпатия... На Новый год они с Надей подарили Варе теплую пижаму с вышитыми мишками на животе, которая сейчас на ней. Татьяна сказала:

– Спи в ней, пока Ястребов тебя не греет.

Варя покраснела, открыла рот, собираясь что-то произнести, но Татьяна опередила.

– А если он слишком разгорячится, как настоящий гусар, – она многозначительно посмотрела на Варю, – ее легко скинуть. Раз, два – и нету.

– Нахалка, – фыркнула Варя. – А за пижамное тепло – спасибо.

То, что рассказала Татьяна о стрельбе из пушки у Скурихина... невероятно. Как и то, на что намекала газетная статья. Ее тоже принесла Татьяна. Имени Вари названо не было, но все, кому интересно, могли его легко вычислить. Упоминали о даме, голос которой не уступит певчей птице, и что на этот голос повелся Ястребов, благо фамилия говорящая... Он хотел закогтить птичку, плененный голосом... А жена мешала...

Придумать такое – будто Саша хотел смерти своей жены из-за нее, Вари! Господи, но они же на самом деле просто... относятся другу к другу с симпатией.

В маленьком городке любые, даже самые мелкие, интриги становятся значительными. А уж стрельба из пушки, кровь...

Так где он сейчас? Какой он сейчас?

Варя вышла из ванной и принялась одеваться с каким-то странным чувством, она не могла определить точно, что это – тревога или волнение. Разве это не одно и то же? Да нет. Тревога – беспокойство о том, что может случиться. А волнение тоньше, оно близко к предощущению. Она многому научилась после первого опыта с Юрием. Каким образом? Простым, доступным всем, кто хочет. Книги, мысли, наблюдения. Верно говорят, несчастья делают умных еще умнее, а глупых учат. Одинаково хорошо для тех и других.

И потом, разве влюбиться – несчастье? Несчастье – выйти замуж за того, кто не любит тебя. А она не сделала этого в первый раз и не сделает... во второй.

Хорошо, с первым разом все ясно. Кроме чувств, было много привходящего, того, что не зависело от нее, да и от него тоже. Он был сыном своей семьи. Но, думала Варя, если бы Юрий ее любил, он не перевел бы ей то, что говорила по-эстонски его мать.

Варя надела черную куртку, рывком застегнула длинную молнию, надвинула капюшон на голову и уже стояла у двери, когда зазвонил телефон.

Варя вздрогнула. Он? Саша?

– Это я, – сказал он.

– На самом деле? – Ее голос звенел, будто она собиралась заплакать.

– Ты что, Варя? – В низком голосе слышалась усмешка, а в ней – одобрение.

– Я... я тебе очень сочувствую.

– Я тебе тоже, – засмеялся он.

– Ты смеешься? – Варе захотелось сесть от внезапного облегчения. Она поискала глазами стул, но его не было, и Варя шлепнулась на бордовый коврик возле двери. – Ты как, не слишком...

– Нет, – ответил Саша. – Я в порядке. Встретимся?

– Хоть сейчас, – выдохнула она.

– Вечером. Ладно? Есть кое-какие дела.

– Ага.

– Я позвоню.

Варя положила трубку и отбросила капюшон. Ей стало слишком жарко.

Саша вернулся домой поздно, но по свету в окне спальни, которая давно безраздельно принадлежала Наталье, он понял, что жена дома.

Он не навестил ее в больнице, не желая участвовать в спектакле. Саша подошел к двери подъезда, не успел дотянуться до ручки, как зеленая створка распахнулась, и ему под ноги вылетел черный мохнатый комок.

– Ох! – воскликнул он от неожиданности и отступил. – Здравствуйте.

– Привет-привет, расстрельщик, – хохоча, бросила соседка. – Сам-то живой?

– Как будто, – кивнул он, собираясь пройти.

– Послушай, – тихо сказала женщина, загораживая дорогу. – Я все знаю.

– Что вы знаете? – спросил он, пытаясь догадаться, к чему приготовиться.

– Моя племянница работает медсестрой, – торопливо шептала она. – Она сказала, что на твоей Наталье была никакая не кровь, а...

– А что? – Он насторожился. Он и сам знал, что не кровь. Но что именно...

– Клюквенный сок, вот что. Она сделала анализ.

– С-спасибо. – Саша чуть замешкался, вспомнив банку на подоконнике в кухне с давленой клюквой. Глупее не придумать.

– Так что если она станет на тебя...

– Понял, спасибо... А вот как...

– Да просто, – засмеялась она. – Проще простого. – Она покачала головой. – Только сказать тебе... знаешь, неловко...

– Да скажите, какая уж теперь неловкость.

– Ладно, – вздохнула женщина, с трудом удерживая на поводке пса. Он дрыгал ногой, будто пытался сделать ласточку, но на самом деле хотел дотянуться до ближайшего тополя и застолбить его, пометить. – Мы, бабы, ловкие, чего только не придумаем. – Соседка засмеялась. – Ты же знаешь, что такое было при социализме резиновое изделие номер один и номер два? – Саша молчал. – Так вот, клюквенный сок она залила в такое изделие. Они же слабые были, не чета нынешним, ткни ногтем – и потекло...

Сашины брови уехали высоко на лоб. Потом он вернул их на место и натянуто засмеялся.

– Оригинально. – А он-то принял это за напалечник. Саша хмыкнул.

– Еще как. Наталья думала, что дежурить будет другая сестра... Понимаешь? Наверно, сговорилась с той-то. Ладно, я пошла, а то моему принцу невтерпеж.

Наталья ждала мужа, и чем дольше его не было, тем нетерпеливее ходила она по комнате. Что ж, вышло не все так, как задумала, но для того и мозги даны, чтобы из любой ситуации найти выход.

Медсестра не та, это Наталья увидела сразу, как только оказалась в палате, куда привез ее приятель-медик, с которым она договорилась заранее. Значит, лихорадочно соображала она теперь, все произошедшее нужно превратить в... мистификацию. Которая была устроена только для того, чтобы расшевелить сонную публику. Серафим хотел, чтобы все было натурально, чтобы слышались крики раненых. Это ведь поле сражения... Она никем не хотела рисковать, поэтому сама взяла на себя эту опасную роль. И потом, каков пиар для клуба? Да, жестоко, но зато теперь все в городе знают, что есть на свете военно-исторический клуб...

Почему не предупредила? – спросит Саша. Для большей естественности. Если бы все участники сцены знали, что это игра, то не у всех такие актерские способности, как у нее. Завалили бы представление.

И еще одно, Наталья ухмыльнулась. Клюквенный сок – вот подтверждение ее игры. Если бы она все это пыталась проделать всерьез, то выбрала бы другую жидкость, скорее всего настоящую кровь. Это нетрудно...

В двери проскрежетал ключ, вошел Саша. Увидев его спокойное – или равнодушное? – лицо, она слегка растерялась.

– Привет, – сказала она. – Вот и я, живая и здоровая.

Он уставился на жену.

– Какой спектакль, да? Я теперь чувствую себя асом пиара, – говорила она, смеясь.

Саша подошел к ней вплотную и тихо спросил:

– Оно было номер два или номер один?

Наталья свела ниточки бровей, над которыми недавно трудилась косметичка.

– Оно? Что такое – оно? – переспросила Наталья.

– Резиновое изделие, в которое ты налила клюквенный сок, было номер один или номер два? Ему какое подходит? – Голос Саши звучал по-прежнему спокойно.

Уголки накрашенных губ дрогнули. Саша смотрел на жену и, казалось, видел, как шестеренки в голове крутятся все быстрее. Они всегда крутились быстро, без пробуксовки, но сейчас явно превышают скорость.

– Номер два, – ответила она. – Как у тебя. Они твои, между прочим. – Красные от помады губы разъехались, а глаза сощурились. – Мы их не смогли... истратить.

– Я рад, ты здорово сэкономила, – насмешливо бросил он. – Но имей в виду, только их ты и можешь положить к ногам Серафима. Ты не получишь клуб.

– Разве? – Она резко повернулась к нему, глаза зло блестели.

– Или у тебя будут крупные неприятности. Есть такая статья, она называется шантаж. Тогда твой пивовар забудет, как тебя зовут. Его пиву черный пиар не нужен.

– Угрожаешь? – прошипела она и стиснула кулаки. Она хотела сжать пальцы крепко-крепко, но длинные ногти больно впивались в ладонь.

– Обещаю, – ответил Саша и пошел к себе в комнату. На пороге он остановился. – Мне жаль тебя, Наташка, – сказал он. – Он не женится на тебе.

– Не сейчас, согласна. – Она кивнула, челка упала на лоб, почти скрывая глаза. Он только сейчас заметил, что у нее новая прическа. Она молодила бы ее еще больше, если бы не губы, тонкие и слишком ярко накрашенные.

– Хочешь совет? Смени помаду, Наталья.

– Что бы ты в ней понимал, – прошипела она. – Это «Палома Пикассо», Ястребов.

– Сейчас только на Дорадыковском разъезде блондинки красят губы такой помадой. Ты разве не заметила летом в Париже?

Наталья тяжело дышала. Эта кроваво-красная помада с лейблом «Палома Пикассо» досталась ей в подарок, она экономно тратила ее.

– Это... это тебе сказала твоя... твоя...

– Не ищи слово, не трудись. Она. А вообще-то мне жаль, что ты с самого начала сделала не ту ставку.

– Тогда я сделала ту ставку. Но сейчас все переменилось. Я больше не хочу жить в девятнадцатом веке.

Эти слова прозвучали на редкость искренне, поэтому Ястребову захотелось узнать, о чем она.

– Ты о клубе?

– Не только. – Наталья покачала головой. – О нашей жизни здесь. Сейчас другое время, я хочу жить в нем. Мне нужны деньги. Они – пропуск в завтра. А ты до конца дней будешь стрелять из пушек на радость европейским пенсионерам. – Она засмеялась.

– Мне нравится. Мне не нужно новое время. Мне нужно мое собственное.

14

– В отпуск, – объявила Лидия Родионовна, взглянув на бледное лицо дочери, которая вернулась в первом часу ночи. У нее были ярко-красные губы, но не от помады – такие губы, знала она, бывают от поцелуев. Она понимала, где была Варя сегодня до полуночи, она слышала рокот мотора сразу после того, как дочь вошла в прихожую.

Варя молча разделась, потом прошла в гостиную, села на диван. Кот Мидас немедленно кинулся к ней на колени, как будто весь день ждал такой возможности. Он улегся и замурлыкал низким, на удивление мужским голосом.

– Ты едешь в отпуск? – спросила Варя, отпуская с коленей кота Мидаса и наблюдая за траекторией его полета. Кот благополучно осел на подушку оливкового цвета, которую специально для него сшила Варя, а потом украсила зелеными бантиками по краям. Он обратил к хозяйкам узкие зеленоватые глаза, Варя подмигнула ему и посмотрела на мать.