Текст книги "Найду и удержу"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Ястребов улыбнулся. Чему он научился у своей жены, так это нацеленности на успех. Она верила, что в этом случае произойдет то, что кажется невероятным. Что ж, он это понял на собственном опыте. Правда, за любую науку расплачиваешься – если не деньгами, то чем-то еще в своей собственной жизни.

Варвара... Какая юная и какая взрослая, думал он, обметая переднее стекло машины. Конечно, он предполагал, отправляясь к ней, что благотворительным фондом занимается не бабушка с седым пучком на затылке, в покойной вязаной кофте на бесформенном теле. Не то время. В его голове возникал образ гранд-дамы со следами порока на лице. Деньги всегда дают за что-то. Он помнит, как смешно было слушать Скурихина. Это ведь он говорил, что в Варваре Беломытцевой есть что-то такое, отчего хочется упросить ее взять то, что ты готов отдать. Потом благодарить, что приняла... А ведь это правда.

Завтра Варвара Николаевна обещала позвонить. Ястребову понравилась фраза, которая случайно влетела в уши невесть откуда: много говорит тот, кому нечего сказать. Или тот, добавил он от себя, кто хочет увести тебя от истины, скрыв ее под завалом слов. Как Наталья, например, говорила ему однажды:

– Ты знаешь, тебе пошло бы курить сигары. – Они лежали на большой кровати, то был один из редких теперь уже вечеров в их семейной жизни. Они спали в одной постели нечасто, но такое еще случалось. – У тебя подходящее для этого лицо и форма головы. – Она оценивающе оглядывала Ястребова. Потом потянулась к макушке и повернула его голову в профиль, словно это была голова манекена, которая легко отстегивается от туловища.

– Да что ты говоришь? – Он улыбнулся, в его голосе не заметить и тени насмешки. Сейчас ему так хорошо, как не было давно. Наталья всегда была умелой в постели.

– А ты знаешь, что такое хьюмидор? – спросила она низким сытым голосом. Это слово ей, похоже, нравилось. Но он знал, откуда оно ей известно. Как и сам предмет. Она увидела его у Серафима, почти равнодушно заметил он.

Казалось, она крутила это слово на языке, как будто это прохладительно-возбуждающая пастилка, которая помогала ей ощутить себя не в такой серости, которая называлась Дорадыковский разъезд, а...

– Ты когда-нибудь слышал это слово? – с некоторой досадой из-за полной уверенности, что он не слышал такого слова, спросила она во второй раз.

– Нет, – ответил Саша. – Хьюмидор – помидор. Наверное, какой-то овощ или фрукт.

– Я так и знала. – Она резко отодвинулась от него.

– А это что-то меняет? – Он приподнялся, чтобы посмотреть ей в лицо. На тонкой шее часто вздрагивала синяя жилка. Сердится...

– Хьюмидор – это ящик для хранения сигар. Он стоит столько без сигар, – подчеркнула она, – сколько тебе не заработать за год. – Она усмехнулась.

– Я не курю, ты знаешь, – миролюбиво ответил Саша. Но он уже чувствовал – порыв страсти, соединивший их снова, уже прошел.

Он пошевелился, отодвинулся от нее на край, отбросил одеяло, потом, словно смутившись, накинул. Он потянулся за махровым клетчатым халатом, который черно-белой кучкой лежал на ковре, подцепил его за воротник. Потом сел спиной к жене и набросил себе на плечи.

– Я знаю тех, кто курит... сигары из хьюмидора, – процедила она сквозь зубы и отвернулась...

Саша посмотрел на часы, пора спрятать саблю на место, понял он. Сегодня надо пораньше лечь спать. Завтра голова должна быть ясной.

Он пошел в ванную. Наталья точно не придет. Она позвонит и скажет, что осталась у приятельницы в городе.

Наталье не повезло, думал он, вставая в ванной под душ. Может быть, если бы после института они оказались в большом городе, все сложилось бы иначе.

Вода лилась мощной струей, она была по-настоящему горячая и возбуждала. Что ж, испытание каждодневной жизнью нос к носу и бок о бок дома и на работе, без выхода за пределы крошечного поселка для ученых, как он назывался прежде, выдерживает не каждая пара.

Чтобы совсем не пропасть в своем Дорадыковском он и придумал военно-исторический клуб. Он помогал уйти в другую реальность, найти способ хотя бы на две недели в год перебросить себя в иной мир. Чтобы потом, вернувшись из поездки в ближние или дальние страны на реконструкцию какой-нибудь исторической битвы, полгода приходить в себя, а другие полгода готовиться к следующей поездке.

Клуб «Гусары и гусарочки» Ястребовы придумали в ту пору, когда еще не было между ними отчуждения настолько сильного, как сейчас. Они не могли себе позволить его, потому что у них росла Вика. На мысль о клубе их навели однокурсники, которые жили в похожем, но подмосковном поселке.

– Вы знаете, что такое гусары? – рассказывали они, когда застолье по случаю очередного юбилея выпуска физтехов закончилось. – Это легкая кавалерия в европейских и русской армиях. Мы, гусары, о-очень старые. В пятнадцатом веке мы появились в Венгрии, в Польше – на век позже. Но мы гусары русской армии, мы патриоты.

– Да вам амуниция нравится, – шутили те, кто числил себя уланами. – Сабли, пики, штуцера, мушкетоны, кремневые ружья, пистолеты... А вот вам в вашем Дорады... тьфу, не выговоришь, слабо сделаться французскими гусарами? Тогда мы могли бы встречаться на полях сражений...

То, что было просто послезастольной болтовней, стало жизнью Ястребовых и их коллег. Обитателей маленьких городков, понял Саша, можно разделить на две категории – на тех, которые ждут, когда их чем-то займут, и тех, кто сам себя занимает. Ястребовы относились ко второй категории.

Похоже, внезапно пришло ему в голову, дед Варвары Николаевны тоже из таких. До сих пор он никогда не слышал, чтобы в училище искусств читали лекции о голосах птиц. «Что ж, проверим, насколько музыкальны его слушатели».

Он закрыл глаза. Беломытцева. Какая чистая, до скрипа, фамилия. Саша потер ладонью плечо. Оно тоже скрипело, и он засмеялся, брызги попали в рот. Саша покрутил головой.

Варе он сам даст уроки вальса.

8

Наталья Ястребова сидела в косметическом кабинете и ждала, когда высохнет маска на лице. Она была белая, как посмертная. Ей не нравилось видеть себя такой в большом зеркале, и она закрыла глаза.

Как говорят, осень женщины начинается после тридцати. А ей уже тридцать восемь. Надо следить за собой так, как никогда раньше, тем более что она уже составила уравнение своей будущей жизни. А для того, чтобы не ошибиться в решении, она должна быть в самой лучшей форме.

То, чем Наталья занималась сейчас, не самая трудная часть задачи. Она попробовала усмехнуться, получилось криво, потому что маска уже схватилась.

Как хорошо мужчинам, думала Наталья под журчание голосов косметички и другой клиентки. Если у мужчины поседели волосы, то это придает ему загадочности. Но седина у женщины – катастрофа. Она давно красит волосы в свой прежний цвет – она всегда была блондинкой.

А морщины? Мужскому лицу они придают благородство, а женское превращают в испорченный товар. Она попыталась поморщиться, но маска и этого не позволила.

Наталья начала ухаживать за собой после двадцати восьми, ничто так не выдает возраст, как кожа, поняла она, наблюдая за другими женщинами. Заботилась она и о своем весе, тому же учила дочь Вику. Когда девочка разворачивала шоколадную конфету, она насмешливо спрашивала:

– Ты хочешь стать почетной гражданкой Дорадыковского разъезда?

Наталья не худела и не толстела, чем сильно удивляла коллег. У нее хватало воли не притронуться к кусочку торта даже тогда, когда ели все, отмечая какой-нибудь очередной праздник. Их было полно, настоящих и выдуманных, с их помощью люди хотели испытать радость.

Наталья купила весы и каждый день становилась на них. Она позволяла своему телу отклонение на килограмм, не больше. Если на полтора, то с момента поимки лишнего веса ела только морковку и яблоки – целый день.

Сейчас, конечно, думала она, проще следить за собой, особенно если живешь не на Дорадыковском разъезде. Даже в Суходольске стало по-другому. И потом так просто оказаться в Москве: сел на поезд вечером – утром в столице. А там – все, что хочешь. Только деньги плати.

Морщины на лбу? Пожалуйста – ботокс разгладит лоб до младенческого сияния. Она изучила все, что о нем написано. Да, в его состав входит яд, но сильно разведенный ботулотоксин работает утюгом и делает лицо на десять лет моложе. Но деньги! Тут счет идет не на наши тысячи.

Наталья едва не застонала. Ну почему ее молодость пришлась не на сейчас? Она бы сумела устроиться, это ее время!

Наталья вспомнила свою недавнюю поездку к дочери и то, что увезла от нее как знак приобщения к другой жизни. Молодой, бесшабашной, сегодняшней. Этот знак – крошечное коричневое сердечко на бедре.

Коробочку, витиевато разрисованную, Наталья заметила в Викином шкафу сразу, когда открыла его.

– Что это? – спросила с любопытством Наталья.

– Набор для биотату, – сказала Вика.

– Ты... хочешь сделать... татуировку? – Мать потрясенно умолкла.

– Это модно, смывается щеткой, мылом и водой. Смотри, здесь хна, коричневая и черная, эвкалиптовое масло. А вот трафареты, пять штук. В тюбике есть специальная насадка, чтобы нанести краску. Она индийская.

– Слушай, может, ты уже себе сделала что-то? – спросила Наталья.

– Я... Ну да... – Вика опустила глаза.

– Где? Покажи.

– Ну... мам...

– Я тоже хочу, – внезапно выпалила Наталья.

– Ты хочешь потрясти папу? – Вика расхохоталась.

Наталья не ответила. Она знала, кого она хочет потрясти.

Они заперлись в ванной, Вика приспустила джинсы, и на бедре, на самой границе трусиков и кожи, Наталья увидела тоненькую змейку.

– Хочешь такую? – спросила дочь.

Наталья молчала, она думала.

– Нет, я хочу... – Она перебирала трафареты. – Вот.

– Сердце? – Вика вскинула светлые брови. – Отстой, мам.

– Давай. Я хочу.

– А где?

– Там же, где у тебя, – сказала она.

Вика протерла бедро Натальи маслом, положила трафарет и нанесла краску. Она все делала аккуратно, старательно, протерла сердечко маслом и сбрызнула лимонным соком.

– Когда надоест – щетка, мыло и вода, – повторила она. – Все сойдет без следа.

– Ты говоришь так, будто делала это сто раз.

– Ну... мам, а как ты думаешь? Если ты покупаешь набор за сорок баксов?

– Ты... делаешь это другим... за деньги?

– Но не бесплатно же! Ты еще не поняла, какие на мне джинсы? – спросила Вика, выставляя перед матерью тугое бедро.

– Разве это не те, которые я тебе купила перед отъездом?

– Дорадыковские, что ли? – Вика громко засмеялась. – Мам, не бери в голову. Все будет чудесненько...

Наталья попробовала улыбнуться. Какая сообразительная дочь. Что ж, есть в кого.

Косметичка все еще не подходила к ней, позволяя маске поработать над ее лицом как можно эффективнее. А Наталья думала.

Было время, когда ей казалось, что она может найти для себя удачный вариант для перемен в своей жизни. Она полагала, что он найдется среди поклонников военно-исторических клубов... за границей. Но она все больше убеждалась, что такого не случится. В Европе играми в историю занимаются старички, у которых уже все есть – жены, дети, внуки. История для них – увлечение другого рода, это для наших – прорыв в новое, а для них – утешение на старости лет. Еще одно.

Но конечно, неплохо, каждое лето прокатиться по Европе. Пускай на автобусах, пускай со сварами, без которых ни одна группа наших туристов не съездит. Ночевки в спальниках, на надувных матрасах – они твои и ты везешь их с собой, мытье головы в туалете на бензозаправке – обо всем этом она не рассказывала завистливым коллегам. А то, что они с Ястребовым снимали на видеокамеру, получалось ярким, сверкающим, в нем нет ничего из того, о чем она не рассказывала.

Наталья и сама вычеркивала все неприятное из головы. Она вообще умела отделять главное от второстепенного, намечала цель и шла к искомому. Как на контрольной по математике.

Если честно, то, поставив на Серафима, Наталья была уверена в победе достаточно легкой. Она знала, что сейчас, в очередной раз, он свободен. Эту свободу она решила заполнить собой. Она едва не совершила ошибку в самом начале – собиралась закончить бухгалтерские курсы и наняться к нему на фирму. Чтобы быть у него на виду.

Но вовремя остановилась. Если он увидит в ней бухгалтера, то никем другим она для него уже не будет. Другое дело – окажись в городе еще одна пивная фирма, вот туда бы стоило наняться бухгалтером. И тогда она стала бы для Скурихина заманчивой фигурой.

Мудро, похвалила она себя. Вообще-то она всегда была умной. А в «мужском институте» она поняла, что не только умная, но и красивая. Таких, как она, там больше не найти.

Умная, красивая, одернула себя Наталья. Почти королева красоты разъезда с таким французским названием – Дорадыковский, смеялась она над собой. Когда они были в Париже, их угостили рыбой дорада. Это название настолько ее потрясло, что она увидела в совпадении тайный знак и пыталась его разгадать. Какая связь между ними? Неужели кто-то из французов побывал здесь и откушал рыбу, напомнившую модную у них до-раду?

И еще насчет ума и красоты. Она считала, что с Сашей ей повезло. Он был юный не по годам, какими долго остаются вундеркинды, талантливый. Он подошел ей как нельзя лучше в тот момент, когда... Стоп. Об этом не вспоминаем никогда. Только через тысячу пятьсот световых лет, приструнила она себя любимой присказкой. Но для нынешней жизни он оказался слишком мягким. Наталья думала, что ее жесткости, невидимой постороннему глазу, хватит на двоих. Она полагала, что с Сашиными мозгами и ее упорством они переберутся под Серпухов очень скоро. Там, вокруг циклотрона, собралось предостаточно выпускников физтеха, среди них надо искать себе место.

– Нет, – отвечал Саша на все попытки подтолкнуть к переезду. – Здесь хорошо.

– Но здесь всегда будет девятнадцатый век. – Наталья и сейчас слышала свой удивленный голос. Неужели Саша не видит, среди чего они живут?

– Отлично, – вполне серьезно сказал он. – Это то, что надо. Мы – гусары своего натурального времени.

– Еще скажи, что мы во Франции.

– Конечно. Мысленно представь себе и...

Наталья помнит, что она не нашла слов для спора с ним. Она вылетела из комнаты и долго курила на балконе.

Натуру не переделаешь, наконец поняла Наталья, доказательство тому – она сама.

Она пыталась – нет, не перекроить себя, но подправить, чтобы их с Сашей жизнь была сносной и дальше. Она заставляла себя увидеть что-то завидное в своей жизни на этом разъезде, в закрытом, потом открытом городке.

А оно на самом деле было – трехкомнатная квартира, например, на третьем этаже в доме из красного кирпича в пять этажей. С большой кухней и ванной.

Их дом являлся предметом зависти обитателей частных домов. Это уже потом, когда городок закрытый стал открытым, из кранов перестала течь вода, то и дело гасло электричество, лифты бастовали, ожидая откуда-то команды. Владельцы-собственники возрадовались – они сами могут управлять своей жизнью в отличие от тех, кто засел за красными кирпичными стенами.

Но обитатели дома недолго мучились – сообразительные и умелые, они наделали буржуек и вывели трубы в форточки. А на работе рассчитывали параметры кондиционеров, а не стратегических ракет, как прежде. Они хорошо шли на рынке новой жизни.

Несколько лет их дом походил на корабль, севший на мель, с трубами-иллюминаторами. А потом, когда лихорадка прошла и завод вовсю выпускал кондиционеры вместо чего-то ракетного, форточки снова стали самими собой. Буржуйки они подарили владельцам частных домов – на радость свиньям. Их сараи в самые лютые холода теперь обогревали «ученые печки».

И конечно, военно-исторический клуб – игра для умных и умелых взрослых – тоже можно отнести к разряду чего-то хорошего. Они зарегистрировали его как общественную организацию, сшили форму французских гусар, экипировались, а когда смогли получить загранпаспорта, то устремились в Европу. Вот здесь Саше замены не было. К нему тянулись европейские гусары, они каждое лето присылали приглашение от своих клубов – во Францию, Германию, Италию. В таких поездках Наталья на самом деле готова была поверить, что живет не на разъезде Дорадыковский, а в Европе...

Но всегда приходилось возвращаться. Теперь Наталье хотелось вылететь из своей жизни не только виртуально, но и реально. С тех пор как дочь уехала учиться, она почувствовала особенно остро, как быстро уходит ее время. Так что же, она останется здесь до конца дней? Если Ястребов не хочет, то она одна сделает рывок.

Наталья приоткрыла рот, впустила воздух, которого ей показалось мало в крошечном кабинете, полном терпких ароматов. Мысли крутились в голове и, похоже, пожирали кислород слишком жадно. Скорее, все нужно сделать скорее. Спешить. Пока Серафим Скурихин свободен. Он должен быть свободен от всех, кроме нее.

К Наталье наконец подошла косметичка.

– Ну как? Стряхиваем? – спросила она, хорошо зная, что клиентка не может пошевелить губами. Казалось, она испытывает удовольствие от беспомощности лежащих перед ней поклонниц красоты.

Наталья не пыталась отвечать, она отдалась во власть рук, которые хорошо делали свою работу.

Посвежевшая, она выйдет отсюда и поедет в художественный музей. Серафим пригласил ее на концерт своего сына. Парень ловко играл на губной гармошке. Правда это или заблуждение отцовской гордости, но он как будто умеет подражать голосам певчих птиц.

А потом, она почувствовала, как жарко стало под руками косметички, Серафим повезет ее к себе. Его загородный дом в девяти километрах от города. Почти столько же, сколько до ее разъезда, правда, на юг, не на север. Это настоящее имение, место не только для жизни, но и для развлечений. Он хочет устроить большой праздник и ждет нее сценария битвы.

Наталья знала, что это будут сцены Бородинского сражения.

Она почувствовала, как мурашки поползли по спине.

То будет особая битва, с ее личной победой.

– А это что за штучка? – Серафим наклонился, разглядывая белое тугое бедро. На его нежном снежном фоне темнело что-то.

Наталья засмеялась.

– А ты рассмотри как следует, – сказала она, демонстрируя ему бедро.

– Круто, – похвалил он. – Сердце, сам вижу. – Он провел по нему пальцем. – Какая ты лихая. Не боишься боли? – Его темные глаза с любопытством смотрели в ее синие. – Татуировка... – Он поморщился.

– Я ничего не боюсь, – сказала она, не собираясь объяснять, как на самом деле сделано это сердечко на бедре. Никакой боли. Картинка – вот и все. – А ты боишься...

– Гм. Чего же я боюсь?

– Поцеловать его...

– Ненасытная какая.

Он быстро наклонился и поцеловал татуированное сердце. Она обняла его за шею, притянула к себе...

Наконец в большой спальне стало тихо. Оба ровно дышали, оба остались довольны друг другом...

Серафим Скурихин набрел на гусаров сам. Это произошло неожиданно, так, как натыкается нога в ботинке сорок седьмого размера на россыпь муравьев. Внимательный человек их не растопчет – пускай живут. Серафим Федорович на людей в гусарской форме наткнулся в недлинном коридоре местной телестудии и уже хотел пройти сквозь них, не глядя. Но плюмажи на киверах, которые колебались в воздушном потоке, исходящем от кондиционера, заворожили его. Он остановился.

Внезапно его круглое румяное лицо расплылось.

– Гусары, – выдохнул он. – Вот! – Он поднял вверх указательный палец. – Вот! – Потом стукнул кулаком по собственной коротко стриженной голове. – Мое! – крикнул он.

– Простите, – попыталась отодвинуть его в сторону женщина – выпускающий редактор. – У нас эфир.

Но Скурихин будто врос в пол.

– Гусары! – воскликнул он. – Ставлю ящик пива!

– Простите, Серафим Федорович, – сотрудница сжала кулачок и постучала им по груди мужчины, – эти люди идут на эфир. Вы уже свободны, да?

– Я вас жду, гусары! – пророкотал он.

Он на самом деле дождался. То был настоящий гусарский загул в его собственном ресторане на набережной.

– Новый сорт пива, низового, – говорил он, подливая Наталье, которую заметил сразу.

Наталья не отказывалась, она с любопытством наблюдала за необыкновенным новым знакомым.

Возбужденная эфиром, в котором рассказывала о поездке на реконструкцию битвы при Ватерлоо, а также пивом, она вдруг спросила себя: как бы она выглядела рядом с таким, как Серафим Федорович?

Саша на его фоне становился все меньше, он словно усыхал на глазах. Зато новый знакомый делался все более могучим, сильным. Ему под пятьдесят, решила она, и, уж конечно, он женат не один раз. Что означает только одно – он может проделать это еще раз.

Наталья улыбалась, острила, она манила его, он «повелся», чувствовала она.

– Люблю вас, гусары, – шумно вздыхал он. – Примите меня к себе.

– Есть одно свободное место! – тихо сказала Наталья, так, чтобы слышал он один.

– Какое? – Он повернул к ней круглое лицо, оглядел ее грудь, которую плотно облегало синее сукно формы.

Наталья улыбнулась и сказала:

– Спонсора.

– Вашего? – спросил он.

– Клуба... в первую очередь, – едва заметно усмехнулась она. – Он называется «Гусары и гусарочки».

Серафим молчал, казалось, он перебирает файлы внутреннего компьютера, желая отыскать там что-то.

– Согласен, – сказал он наконец.

Скурихин на самом деле стал спонсором клуба, а потом у них возникли особые отношения.

Наталья точно угадала тип этого человека и поняла: она может получить то, что хочет, но для этого должна принести ему не только себя, а кое-что прихватить с собой. Важное для него.

А именно клуб. Вот тогда она поняла то, чего не улавливали сами гусары. А Серафим словно учуял. Их клуб стал не просто игрой. Его приняли в Европе. О нем пошла слава, особенно после того, как Саша сделал пушку, которая до последнего винтика повторяла французскую пушку начала девятнадцатого века.

Они привезли ее во Францию на очередную тусовку военно-исторических клубов. Она потрясла всех, кто знает толк в старинном артиллерийском оружии. Газеты писали, что русские сделали самую лучшую французскую пушку.

Восторги, вино, Булонь... лето...

Что ж, пожалуй, пришло время сделать именно из нее главный выстрел в своей жизни, подумала Наталья и ощутила холодок в теле. Он прогремит на весь город, он потрясет все сообщество. А она, как сказочный барон Мюнхгаузен, выдернет себя за волосы из дорадыковского болота.

Пора кончать эту двойную жизнь – в маленьком городе ничего не утаишь. За завтраком она сказала Саше:

– Я думаю, тебе стоит подсуетиться насчет билетов на благотворительный бал.

– Ты не можешь попросить их у Серафима?

– На всех? Мне неловко. – Она опустила глаза.

Он насмешливо посмотрел на нее:

– Брось, Наталья, кончай игру.

– Но мы давно играем в военно-историческую игру. – Она не мигая смотрела ему в глаза. – Мы даже ведем себя как гусары.

– Да, печемся о том, что подумают о нас в обществе, а не о том, что мы думаем друг о друге? – тихо спросил он.

– Нам так удобней. – Она пожала плечами. – Поэтому сходи в музей к Варваре Николаевне Беломытцевой...

9

– Это неправда, что времена не выбирают, – говорил Ястребов, направляя Варю к большому зеркалу. В нем отражались пары, которые кружились под музыку вальса.

Он танцевал хорошо, одно удовольствие иметь такого партнера в учителях. Варя чувствовала себя легкой, невесомой, она казалась себе пушинкой, прилипшей к плотному, сильному и очень мужскому телу. Может быть, те, кто два с лишним века назад, когда вальс запрещали, считал его безнравственным танцем, были не так уж не правы?

Она почувствовала сквозь платье его твердый живот, его бедра... Ей было и неловко, и... очень ловко. Варя втянула носом воздух. Этот танец слишком похож на другие объятия, при мысли о которых она розовела, как ни старалась удержаться.

– Вы так считаете? – Варя подала голос только потому, что Ястребов молчал и не сводил глаз с ее лица. Она поняла, что должна отозваться.

Ничего другого Варя сказать не могла, потому что его рука обжигала талию. Он словно невзначай подталкивал Варю, прижимал ее к себе. «А у него есть животик», – догадалась Варя и испытала непонятное успокоение. Она пыталась найти причину этого удовольствия, но волнение от близости Ястребова захлестывало. Внезапно, когда музыка взвилась вверх, ее осенило. Как же она могла забыть? Татьяна говорила, что мужчины с животиком не умирают от сердечных болезней.

Ястребов, почувствовав Варину радость и податливость, истолковал их по-своему. С еще большим жаром он принялся развивать высказанную мысль:

– Я, например, уверен, что живу во вчера. Работаю – в сегодня.

– Но вы родились в сегодня. Вы же не сами выбрали время? – засмеялась Варя.

– Я сам выбрал то, что называют «вчера». Понимаете? – Он рывком прижал Варю к себе. – Я не тот человек, который живет в завтра. Те люди – другие. Они мыслят иначе, они пытаются осознать то, чего еще нет, примерить... – Он поморщился. – Хорошо, если на себя. Но чаще всего будущее они прикидывают на других. – Он усмехнулся. – Они способны сделать предложение, которое огорошит такого, как я... Человека из другого времени. Причем вовсе не желая обидеть...

Варя вздрогнула. Откуда он знает? Ведь это ей сделали предложение... На острове Сааремаа. Как он верно сказал: мать Юрия и сам он – люди из завтра. А то, что они ей предложили, испугало ее...

– Холодно? Закрыть? – Саша посмотрел на форточку большого окна, из которого тянул ветерок и колебал пламя свечей. Обучая танцам, гусары постарались воссоздать в фойе драматического театра, где будет проходить бал, старинную бальную атмосферу.

– Нет-нет, не надо. Все в порядке. Продолжайте. Просто вы сказали то, о чем я сама думала. Так неожиданно...

– Правда? А в каком времени вы себя чувствуете лучше всего?

– Я всегда думала, что в сегодняшнем дне, – усмехнулась Варя. – Мне нравилось бывать в лесу с Родионом Степановичем, это мой дедушка, я вам говорила. Птицы – они сегодняшние. У них короткий век. Их песни надо записать сейчас. Но когда я оказалась в музее, я почувствовала, как мне уютно в старых стенах, среди старых вещей... Там, где прошлое.

Ястребов засмеялся и нежно пожал ее пальцы.

– Я рад, что мы говорим на одном языке, Варвара Николаевна. – Музыка смолкла, но он не отпускал ее от себя. Она тоже стояла, не пытаясь высвободиться из его объятий. – А можно... – начал он, а она вздрогнула. Не хочет ли он попросить разрешения поцеловать ее? – Можно, я буду называть вас Варей? – спросил он, и она быстро закивала, испытывая облегчение и некоторое разочарование.

– Конечно. – Она порозовела.

– А вы можете называть меня Сашей? – Он снова стиснул ее руку, которую держал в своей.

– Я... я попробую, – тихо ответила она.

– Ну же... – Ястребов сжимал и разжимал ее пальцы.

Варя улыбнулась:

– Да... Саша...

Ястребов смотрел на ее белое лицо. Казалось, на нем нет и следа косметики. Ее губы розовые, на них тоже не заметно следа помады. Значит, если бы он ее поцеловал, то его губы не ощутили бы никакого иного вкуса, кроме вкуса нежности...

«Ах, Ястребов, – одернул он себя, когда подвел Варю к стулу с высокой спинкой. – Разве ты не знаешь, что невидимая косметика самая дорогая? Разве не это тебе втолковывала родная дочь?» Вика приехала на каникулы такая прехорошенькая, что он не мог отвести от нее глаз. Но когда она попросила у него деньги на помаду и сказала, сколько ей надо, он сел на табуретку и молча смотрел на дочь. Тогда-то он узнал, сколько стоит настоящая косметика.

После вальса Ястребову пришлось уехать, котильону Варю и остальных танцоров обучали другие гусары.

Они оба ждали бала с нетерпением, чувствуя, что это событие наверняка изменит что-то в их жизни.

Но Варя не попала на бал. Ей пришлось срочно поехать в Москву. Суходольское землячество, обосновавшееся в столице, проводило ежегодный съезд. Оно жаждало познакомиться с Варварой Николаевной Беломытцевой, о которой было наслышано. Эти состоявшиеся и состоятельные люди сообщили о своей готовности вкладывать деньги в процветание родного города, отказать им во внимании было бы опрометчиво.

Варя заметила, что у людей, особенно внезапно разбогатевших, патриотические чувства не разгораются, а вспыхивают. Как и всякая вспышка, они ярки и быстро гаснут. Как будто среди ночи их будит что-то такое, чему они даже нашли неловкое, на ее взгляд, название – совестливость. Поэтому, понимала она, поездку нельзя отложить.

Варя жила в Москве как в тумане, а возвращалась домой с нетерпением, словно кто-то ждал ее, как никто и никогда не ждал до сих пор...

Она лежала на верхней полке уютного купе, постукивали колеса о рельсы, а в голове метались обрывки разговоров.

– Мы ищем примеры благотворительности в прошлом, чтобы доказать нашим властям необходимость новых законов, – говорил гладкий мужчина, который, как она поняла, строил коттеджи под Москвой. На пятьдесят первом километре по Минскому шоссе, но все еще в пределах «золотой зоны», как с гордостью сообщал он всем, кому интересно. – Когда уходишь от налогов по-крупному, три процента льгот не греют. – Его пухлые розовые губы кривились. – Вы понимаете меня, Варвара Николаевна? – Он многозначительно поднимал рыжеватые брови.

К ним подошел худощавый мужчина с длинной седой бородой.

– Я слышал ваш разговор, – начал он. – Хочу поддержать. На самом деле в законе о благотворительной деятельности и благотворительных организациях семилетней давности закреплена налоговая льгота. Она вроде не так уж мала – три процента от прибыли, которая идет на благотворительные цели, остаются тебе. Но она никогда не будет работать из-за сумасшедших налогов. – Он покрутил головой и одним глотком выпил рюмку водки. – Я, знаете ли, хотел передать своей деревенской школе в селе Афанасьево, что на севере Суходольской области, списанные компьютеры. Но я должен столько заплатить государству за свой порыв к милосердию! – Он взял с серебряного подноса, который держал перед ним официант в белых перчатках, еще одну рюмку и снова выпил. – Лучше я вспомню старую русскую традицию благих деяний – раздам милостыню на Пасху...

Но несмотря на все эти разговоры, Варя возвращалась из Москвы с интересным предложением от бывших суходольских людей. Они хотели организовать семейный клуб, по модели известных закрытых московских клубов. Чтобы члены его вносили достаточно большой ежегодный взнос. Он отсечет ненужных и позволит устраивать приемы, праздники. Но что важнее для Вари – этот клуб они хотели, как сказал предводитель землячества, прислонить к музею и благотворительному фонду.

Варя обещала все довести до сведения тех, от кого это зависит в Суходольске.

Она поворочалась на полке, перевернулась на живот, отвела в сторону бордовую занавеску, которая тихо шевелилась от холодного воздуха заоконной зимы. Уставившись в темноту, она видела свое отражение, а рядом... воображаемое лицо. Конечно, это был Ястребов. Как он прав насчет времени, вспомнила она. Те, с кем она познакомилась в Москве, на самом деле тоже живут в прошлом...