Текст книги "Найду и удержу"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Пролог

– Ты приехала одна? – спросила Лидия Родионовна, недоуменно глядя на дочь.

– Одна, – ответила Варя и поморщилась. Губы так сильно пересохли, что было больно говорить.

– А... Юрий? – Мать пристально всматривалась в лицо дочери. – Юрий... приедет позже? – предположила она. Потом вгляделась в глаза, глубоко запавшие, покрасневшие, и тихо ответила самой себе: – Он не приедет.

– И не надо! – закричала Варя. Ее голос непривычно звенел, мать поморщилась, как от острой боли. – Я не хочу больше слышать о нем! Я не хочу больше слышать о них! – Потоки слез потекли по щекам, глаза стали похожи на дождевую тучку, какой ее рисуют дети.

Варя упала на кровать, дрожа так, словно ее бросили на дно кузова разбитой деревенской полуторки, а шофер-лихач гнал машину по кочкам. Лидия Родионовна два дня назад ехала на такой до станции, возвращаясь с полевых работ. Вздохнув и скрестив руки на груди, она смотрела на дочь. Варя похожа на нее не только рыжеватым цветом волос, тонкой талией, голосом, но и характером. Поэтому нет никакого смысла приставать к ней с вопросами. Дочь расскажет только то, что захочет, и только тогда, когда захочет.

Внезапно Варя подняла голову и повернула к матери залитое слезами лицо.

– Ты знаешь, что мне предложила его мать?

– Что? – спросила Лидия Родионовна, не слишком надеясь услышать объяснение.

– Нет-нет! – крикнула Варя. – Я не скажу! – Она отчаянно покачала головой. – Это... это... такое... Они безумные!

Варя уронила голову на подушку, но тело ее больше не тряслось. Как будто шофер-лихач наконец затормозил и объявил: «Приехали».

Лидия Родионовна отступила к двери, тихо открыла ее и вышла. Привалившись спиной к холодной, выкрашенной в белый цвет створке, покачала головой. Жаль, что первый любовный опыт для Вари закончился вот так. Но, выпрямилась она, девочка дома, жива и, надо надеяться, здорова. Уже хорошо. Все остальное во власти времени. А его у Вари вполне достаточно.

Когда дверь за матерью закрылась, Варя села в кровати и обвела взглядом комнату. Глаза замерли на занавесках нежного оливкового цвета. Она шила их сама, долго мучилась с ламбрекеном, укладывая оборку по нижнему краю в ровный ряд мелких складок. Но все получилось как надо.

Варя вытерла глаза кулаком, показалось, что теперь их щиплет не так сильно. Она смотрела на плотную ткань, которая на солнце становилась гладкой и шелковистой, хотя нет в ней ни единой шелковой ниточки. Это она знает точно. Ткань похожа на первую весеннюю траву, почему она ее и выбрала.

Вспомнив о траве, Варя подумала о лесе, о птичьих голосах. Сердце больно защемило – их песни они записывали на магнитофон вместе с Юрием. А однажды... Варя почувствовала, как снова задрожали губы, она впилась зубами в верхнюю, до боли... Но тогда ее губам не было больно, им было сладко. Под гулкое воркование диких голубей-вяхирей он целовал ее. Потом, слушая запись, они не сразу поняли, что за странный звук примешался к песне...

Перед глазами возникла старая ель, она утыкалась верхушкой в пушистое белое облако. Они сидели на земле, Юрий обнимал ее и шептал, горячо дыша в шею:

– Это поползень. Слышишь, какой бойкий голосок? Еще его называют ямщиком...

Варя застонала и привалилась к ковру, его мягкий ворс столько раз гладил ее по спине, успокаивая, утишая боль, – в детстве и после. Этот ковер висит здесь всю жизнь, она выросла подле него, а три медведя на нем так и не состарились. Она усмехнулась – какая глупая детская мысль. Она прогнала ее и тотчас услышала наглые голоса соек – по крайней мере такими они ей казались тогда... Дыхание Вари перехватило при мысли о том, что случилось в тот день и час...

Сойки предательски вопили, когда Юрий легонько толкнул ее на прошлогодние листья. Они шуршали под ней, а глаза, не мигая, смотрели поверх его плеча на то самое белое нежное облако, которое протыкала елка своей верхушкой.

Потом ей показалось, что это она сама облако, а верхушка елки проткнула ее, она вскрикнула, закрыла глаза, пытаясь унять горячий огненный поток. Но он рвался, он рассыпался под веками на разноцветные звездочки, как праздничный фейерверк...

Варя вытерла глаза. Теперь, когда предметы больше не расплывались, она наконец увидела главное. Она дома. Этот дом с толстыми кирпичными стенами – ее собственный дом.

Варя втянула воздух, он со свистом ворвался в нее, заполняя легкие, которые, казалось, совсем ссохлись и мешали дышать.

Да, это ее дом, в нем мама, дедушка и она. Как прежде. Как было до Юрия. Так будет снова.

Варя быстро соскочила с кровати и пошла в ванную. Смыть с себя все. Забыть. Жить дальше.

1

Варя Беломытцева сидела за компьютером и набирала текст. Она сочиняла письмо еще одному возможному благодетелю.

«Уважаемый Петр Иванович», – писала она, а перед глазами возник толстый мужчина с черными, как антрацит, волосами. Похоже, он их красит, потому что цветом они едва ли уступят углю. Его кидали в паровозную топку кочегары в старом фильме, который крутили вчера вечером по местному каналу. Варя смотрела на телеэкран краем глаза, ее отвлекал поток слов, который сыпался в ухо из телефонной трубки. Все они были необязательные, пустые, и в какую-то минуту ей показалось, что приятельница лущит семечки, сама ест ядрышки, а ее кормит шелухой.

Она поморщилась, вспомнив вчерашнее чувство собственной беспомощности. Много раз она пыталась навсегда распрощаться с ней и не слушать часами возбужденный без видимой причины голос, но их городок не столица. Все друг у друга на виду, а это значит, что без выяснения отношений ни с кем не разойдешься, даже если этого нестерпимо хочется.

Здесь у тебя один круг навсегда. А если вдруг покажется, что ты отодвигаешь кого-то, общие знакомые кинутся мирить, хотя никто ни с кем не ссорился. Немедленно устроят вечеринку, выдумают причину для общего чаепития с домашними тортами, но не позволят выпасть из дружеского гнезда.

Впрочем, поспешила Варя найти для себя утешение, в этой жесткой сцепке есть и своя польза. Так, к примеру, тот же Петр Иванович, которому она сейчас пишет письмо, не посмеет отказать их музею. Потому что Геннадий Иванович, а также Михаил Васильевич и Федор Викторович, о которых она ему сообщит во втором абзаце письма, уже дали согласие участвовать в новом благотворительном проекте. Да, здесь вам, уважаемые купцы и промышленники, не Москва или Питер, даже не Екатеринбург. Этот городок называется Суходольск, здесь все ездят и ходят по одной главной улице. А свои новые дома строят не за городом, а в его пределах. Стало быть, заборы каменные не возводят – градостроительный план запрещает.

Чего хотела от них Варвара Николаевна Беломытцева? Средств на перестройку отдела родной природы краеведческого музея. А именно – отремонтировать флигель, который таким же методом – упорных и настойчивых челобитных – уже получен в аренду на сорок девять лет с правом выкупа. Теперь его надо оборудовать, купить новую цифровую технику, с ее помощью переписать со старых магнитофонных лент коллекцию птичьих песен из здешних лесов, которую подарил музею Родион Степанович, ее дед.

Есть идея и покруче – выпустить компактные диски с голосами птиц. Их продать и...

Варя улыбнулась, откинувшись на спинку стула. Он отозвался скрипом, но в этом звуке пока не слышно угрозы. Рано еще, он совсем новый, спасибо хозяину мебельной фабрики. Впрочем, этот дар нельзя считать абсолютно бескорыстным – Варины помощники раскопали в архивах чертежи старинной мебели. А новоявленный местный фабрикант бестрепетно вставил в свой логотип старинную дату – 1799 год, с которого якобы ведет отсчет его собственное мебельное дело.

Просто этот стул, на котором Варя сидела с утра, утомился. «А вообще-то, дорогуша, – спросила она себя, – не пора ли дать ему отдохнуть?»

Варя посмотрела на часы, которые висели над дверью. Они, словно подчинившись силе взгляда, подали голос. Неведомая птица – даже столь тонкий эксперт, как ее дед, не мог определить, кого из пернатых имели в виду конструкторы часов, вставляя в них голос, – прохрипела шесть раз. Что означало конец рабочего дня.

Варя собралась перевести взгляд на потемневшее окно и понять, идет снег или уже перестал. Если перестал, то дворник расчистил тропинку, и она в своих новых коротких ботинках на тонкой шпильке нормально доберется до троллейбусной остановки. А если снег идет, значит, начерпает полные.

Она вздохнула – что ж, как говорит Родион Степанович в таких случаях, щеголь моды не теряет, хоть замерз, но щеголяет.

Резкий телефонный звонок напомнил о том, что она еще на работе.

– Варвара Николаевна, – узнала она голос дамы из городской администрации, – вы поддержите, если мы выдвинем Серафима Федоровича Скурихина на орден Славы России?

Варя быстро представила себе могучую грудь Скурихина. Зрелище впечатляющее, он и сам знает об этом. Многие городские дамы не прочь положить голову на эту грудь, с усмешкой подумала Варя. Более того, он сам намекал ей на это не раз. Но с некоторых пор Варя взяла себе за правило – не понимать никаких намеков и отказываться от вполне ясных предложений мужчин.

– Конечно, – сказала Варя в телефон. – Здорово. – Кстати, подумала она, если его наградят, то и другие захотят такую же конфетку. А значит, ей станет легче работать на благотворительный фонд.

– Я пришлю вам бумагу, вы подпишете рекомендацию...

Этот хозяин пивоваренного завода действительно сделал много для музея, а точнее – для создания отдела родной природы. Он оказался поклонником птиц. Варя сама видела, как загорелись его глаза и задрожали руки, когда он понял, сколько магнитофонных лент с голосами птиц в ее фонде.

«Это надо издать, растиражировать». Он шумно дышал. Варе показалось, что этот здоровяк похож по своей резвости на фокстерьера, который долго жил у них, но, к всеобщей печали, уже покинул этот мир. Жаль, огорчалась Варя всякий раз, стоило ей подумать о собаках, что у них такой короткий век. Только полюбишь, только привяжешься – а срок исчерпан.

«Но... разве так бывает только с любовью к собакам?» – насмешливо спросила она себя. Так происходит со всякой любовью. Поэтому после смерти Фокса Варя больше не хотела заводить собак. Как не хотела и новой любви после того, как скончалась ее первая... Надежнее всего, решила она, любить жизнь, по крайней мере ты не узнаешь, что она кончилась. Она ведь кончится вместе с тобой.

Варя всегда любила ясность и добивалась ее. Это у нее от деда. Сколько раз она сидела с ним в кустах, притаившись, почти не дыша, чтобы точно узнать, кто поет. Они с ним замирали, упершись коленями в мокрый мох. Они терпели, не произнося ни звука, когда оводы впивались в шею и наслаждались вседозволенностью, как делают все жаждущие чужой крови. Все не важно, все переносимо для собирателей птичьих песен.

У претендента на награду, пивовара Скурихина, живут самые настоящие породистые русские канарейки, точно такие, какие три века назад жили даже в царских покоях.

– Таких канареек, – рассказывал он однажды, усевшись напротив нее в кресле, – держал еще мой прадед. Хотите посмотреть-послушать, Варвара Николаевна? Я помню, когда был студентом и заходил к вам, Родион Степанович говорил, что вы наверняка продолжите его птичье дело.

– Я продолжаю, – сказала она ему. – Я создам условия для птичьих голосов с вашей помощью. – Она улыбнулась ему так нежно, как только могла.

– А я завел себе канареек. Знаете ли, душа тоскует по лесу... Хотел стать орнитологом, но времена переменились.

– Пивная пена затмит своей пышностью и густотой пышность и густоту любого леса, – в тон ему сказала Варя.

– Вы все правильно говорите, Варвара Николаевна. – Он опустил голову. – Гм, Варвара Николаевна, – повторил он. – Я же, девочка, знаю тебя с детства, а вот что-то есть в тебе такое, что не дает мне говорить: Варюха и «ты».

– Я думаю, мой пост и кресло, да? А может, и этот флигель.

– А ты знаешь, что это за флигель? – Он сощурился.

– Знаю. В нем жила любовница хозяина поместья, в котором наш музей. Сам он жил в главном доме.

– На его месте я забрал бы ее отсюда в главный дом, – сказал Скурихин и пристально посмотрел Варе в глаза. Ничто не изменилось в Варином лице, в эту игру они с Серафимом играли давно, с самого начала, как она стала директором благотворительного фонда.

– Но у него была жена, – насмешливо бросила Варя.

– Побыла и вся вышла. Как у меня. Ты знаешь, что я снова свободен?

– Ах, какое волнение для местных дам, – ехидно бросила она. – Рада за них. Перестанут скучать.

– Как бы я хотел, чтобы ты сказала: «Для всех местных дам». – Серафим подчеркнул слово «всех» и снова, не мигая, уставился на ее губы в ожидании.

– Для всех местных дам, – сказала она и увидела, что он одобрительно кивает. Но тут же добавила: – ...которые готовы претендовать на новую роль в вашей жизни, Серафим Федорович.

– Думаешь, легко все время ошибаться? – спросил он с искренним огорчением в голосе.

– Трудно? – с участием поинтересовалась Варя.

– Черт его знает, в чем дело. – Он пожал плечами. – Женишься – вроде честная женщина, поживешь – как подменили. Сколько раз пробовал, а все то же самое.

Варя улыбнулась и спросила:

– А теперь?

– Вдовствую. – Он с облегчением вздохнул.

– Как? Прямо вот так, да? И это... кара за... обман? – насмешливо полюбопытствовала она.

– Господь с вами, Варвара Николаевна. – Он попытался помотать головой, но шея была такая толстая, что голова повернулась на одну восьмую оборота, не больше. – Неужели я...

– Нет, что вы, Серафим Федорович, – поспешила успокоить его Варя. – Да и вообще все это не мое дело. Ваша благотворительность...

– Может, думаешь, что я грехи замаливаю? – Он сощурился. – Нет, просто я могу и хочу... – Он сделал паузу, окинул ее таким пристальным взглядом, что Варя едва не расхохоталась. Она удержалась, не желая его обидеть. – Могу и хочу, – повторил он, – сделать для города что-то полезное. Мой прадед, думаешь, чем занимался?

– Водкой, – быстро ответила Варя.

– Точно. Все знают и помнят. – Он вздохнул. – Если бы он компот варил, все давно бы про него забыли. Интересно получается, да? Почему-то то, от чего выпадает людям зло, в голове заседает крепче. Водка ведь зло, правда? – Он засмеялся, поднял руку, будто держал в ней стакан, поднес ко рту. Закинул голову и влил в себя невидимую жидкость. – Мой прадед велел передать своим потомкам: «Вы должны жертвовать на добрые дела в память обо мне». – Скурихин вздохнул. – Эх, если бы всякий человек имел крепкую волю...

– Тогда ваши доходы сократились бы... И вы бы не жертвовали столько, сколько сейчас, – заметила Варя.

– Да. Слаб человек. Слаб. – Он покачал головой. – Но не нам критиковать Создателя...

И не ей критиковать Скурихина, одернула себя Варя. Он уже много сделал для музея, а для ее отдела стал самым первым настоящим спонсором.

А все произошло вот так.

2

Когда Варя Беломытцева пришла работать в музей, ей показалось, что она окунулась в глубокое прошлое, хотя отдел родной природы – это и настоящее тоже. Варя оказалась за чистым столом и за чистым листом. Родион Степанович, ее дедушка, сумел добыть старый, списанный в институте компьютер.

Однажды, набирая текст, утомившись от ныряния взглядом в оригинал, который лежал слева от клавиатуры, она разозлилась настолько, что написала письмо директору. Ей нужен сканер, вот и все.

Директор вызвал ее к себе, вынул ее заявку и, пристально глядя на нее, уложил в папку с надписью: «Для спонсоров».

– Все поняла, Варвара Николаевна? Вот у них, – он потыкал желтым от табака пальцем в слово «спонсоров», – проси. – Потом отодвинул папку подальше от себя, и этот жест Варе показался брезгливым.

Чем дольше Варя работала в музее, тем яснее понимала, что ей придется научиться просить. Она не умела этого делать, и одна мысль, что она с кем-то чужим заговорит о деньгах, вгоняла ее в тоску.

В тот вечер Родион Степанович вернулся домой позднее обычного.

– Смотрите, девочки, с чем я сегодня! – Он засмеялся и опустил на пол прихожей коробку, в которой что-то звякнуло.

– Папа, ты купил наконец нормальную люстру в свою берлогу? – сказала Лидия Родионовна.

– Люстру? Да зачем она мне? – Родион Степанович покрутил головой. – Нет, я прошу вас, более того, я настаиваю, чтобы вы угадали, что я принес.

Варя уставилась на коробку из светлого картона.

– Родион Степанович принес нечто, чего никогда не приносил.

– Да. – Он вздохнул. – Ты, Варвара, не назвала сам предмет, но учуяла суть. Неужели какая-то разбилась? – Он втянул носом воздух. Пышные усы заколебались, борода вздернулась вверх, когда губы разъехались. – Дар-р-р... спонсор-pa! – прорычал он угрожающе.

– Кого? – удивилась Лидия Родионовна. – Папа, нам грозит еще один приб... – Она не договорила и прихлопнула рот ладошкой.

– Мама, он не прибалт, – насмешливо заметила Варя. – И я прошу тебя, перестань опасаться этого слова. Я практически здорова, – фыркнула Варя. – Где же ты откопал себе спонсора?

– Я? Ты думаешь, твой дед может у кого-то что-то просить? – Он выпятил грудь и подбоченился. – Всегда просили меня о чем-то. А если мне что-то было нужно, меня умоляли это принять... Понимаешь? Чувствуешь разницу?

– Кажется, я догадываюсь. Варины светлые брови сошлись на переносице. – В коробке звенят бутылки с пивом. А одарил тебя пивной божок Скурихин. Твой бывший студент.

– Ты просто... ручная Агата Кристи, – похвалил дед. – Все верно.

– Ручная? – повторила Лидия Романовна. – Как это, папа?

– Ну, домашняя, так будет точнее, – хмыкнул он.

– Родион Степанович, научи-и. – В голосе Вари слышалась такая искренняя мольба, что дед засмеялся.

– Что, приперло, да? Ох, музейный ты наш работник. Ладно. – Дед наклонился над коробкой и поднял ее. – Лидия, сушеную красноперку из Астрахани на стол! Соединим дары и поговорим о том, как надо обходиться со спонсорами.

Семейство уселось за стол, который занимал половину кухни. Большие пивные кружки с певчими птицами на боках вспенились, Родин Степанович постучал красноперкой по краю стола. А потом снял с нее шкурку и впился пальцами в хребет, отрывая длинные мясистые полоски.

– Какой ты ловкий, папа, – удивилась Лидия. – Я не помню, чтобы ты когда-то ел сушеную рыбу с пивом.

– Память юности, дорогая дочь. Прежде пиво и сушеная рыба относились к числу деликатесов. – Они выпили по большому глотку пива, и Родион Степанович сказал: – Скурихин – молодец. Нашел себя парень.

– В таком случае зачем он искал тебя? – спросила Варя.

– Тоже память прошлого. – Он улыбнулся. – Тревожит. Знаете, сквозь вот такую пену, – он поднял кружку и поднес ее к глазам, – ему хочется увидеть то, что ему до сих пор кажется значительным. Но по-прежнему недосягаемым.

Лидия фыркнула:

– Ну конечно. При его деньгах только и думать о птицах, которых он изучал сто лет назад. Он ведь почти мой ровесник.

– В том-то и дело. – Глаза Родиона Степановича искрились, как пивная пена в свете лампы, свисавшей над столом. – Он старой закалки, пока смущается своего богатства. Вы бы видели, как он ко мне кинулся. Затащил к себе в ресторан, одарил пивом. Его шофер довез меня на черном джипе до самого подъезда.

– Тебя кто-нибудь видел? – со смехом спросила Варя.

– Ага. – Родион Степанович веселился, как подросток. – Старушка Филимоновна. Она гуляла со своей разжиревшей таксой.

– Та, которая увидела меня в шубе из енота и сказала, что я богачка? – засмеялась Лидия.

– Она. – Родион Степанович отмахнулся.

– Значит, ты понял, как привлечь спонсоров? – спросила Варя. Больше всего ей хотелось узнать это. – Как? – Варя так резко подалась к деду, что пиво выплеснулось через край.

– Веди себя так, будто ты делаешь одолжение тому, от кого принимаешь помощь.

– Дикая мысль, папа, – с привычной для нее прямотой заявила Лидия.

– Тем не менее она верна. Особенно для такого маленького городка, как наш Суходольск. Но самое главное – найти первого.

– Дедушка! Родион Степанович! Отдай его мне! – молящим голосом попросила Варя.

– Дарю, – сказал он. – Кстати, за это он будет мне премного благодарен. Он не знал, что для меня сделать, а я ему теперь скажу... – Дед сощурился. – Все! Я понял! Я тебя, Варвара, сведу с ним. Но при одном условии.

– Каком?

– Ты согласишься на его деньги открыть в вашем музее отдел родной природы. А я одарю отдел своей коллекцией голосов птиц.

У деда был давний план – он хотел, чтобы в краеведческом музее открылся отдел родной природы. Он хотел, чтобы его записи птичьих голосов хранились там. Но для этого нужны деньги. На то, что музей получает из бюджета, ничего не откроешь. А еще ему хотелось, чтобы при музее работал клуб любителей певчих птиц. Но и на него нужны деньги.

– Знаешь, Варвара, сейчас в моде благотворительность. Я знаю, из кого можно вытряхнуть деньги. Если создать благотворительный фонд, а при нем – клуб, а клуб – при отделе музея, то ты станешь его директором.

Варя засмеялась:

– Какие хитрые мечты. Прямо какая-то матрешка.

– А она и есть суть нашей жизни. Одно в другом – надежно. Малое – в большом.

– Похоже, папа, я напрасно сомневалась. Если Варюха согласится, то облагодетельствует вас обоих – и тебя, и Скурихина...

После знакомства со Скурихиным Варя недолго сидела без сканера. Потом у нее на столе появился лазерный принтер, новый процессор и венец всему – жидкокристаллический монитор, тонкий и плоский.

Варя оборвала воспоминания. Дама из администрации сказала, что орденом, к которому представят Скурихина, награждают за успехи в бизнесе и за активную благотворительную деятельность. Девиз ордена – Россия. Слава. Дело.

Что ж, пускай получит. Она выпрямилась на стуле. Пускай. Он вложил много денег не только в музей, но и в предстоящий городской бал. Смешной. Неужели думал, что она согласится на роман с ним? Или как это у него называется?

При мысли о бале Варя почувствовала желание оказаться в позапрошлом веке. Когда Суходольск был видным и завидным городом, через него проходил основной путь из Европы в Азию. Никакой скуки, никакого запустения, бурная жизнь. Так почему не попробовать устроить бал сейчас? Чтобы дамы были в длинных платьях, с замысловатыми прическами, в туфлях на шпильках?

Их бал будет настоящим, не лицензионным, как Венский бал в Москве. Его купили у австрийцев, поэтому нельзя было отступить ни на шаг от сценария.

Варя уже почти дошила бальное платье – нашла фасон в старом журнале, с описанием тканей, которые нужны для такого наряда. Она долго не могла купить тончайшую ткань – органзу, которой по фасону должна быть прикрыта декольтированная грудь. Но подруга Татьяна отдыхала в Турции и купила ее там – невероятную, невесомую, нежно-зеленую...

Варя прикрыла глаза и представила, как в давние времена дамы кружатся в объятиях блестящих гусаров... Звенят шпоры... Шпага на боку... Сильная рука держит ее руку, а ее пальцы дрожат...

– Гус-а-ары... – насмешливо протянула Варя и открыла глаза, когда дверь кабинета внезапно распахнулась.

На пороге стоял... гусар.

Варя захлопала глазами, прогоняя видение.

– Здравствуйте, Варвара Николаевна, – сказал гусар и, звеня шпорами, подошел к столу. – Это я вам звонил. Вы назначили мне на пять тридцать. Но, прошу прощения, опоздал. Заносы на дороге, едва доехал.

– Еще не расчистили? – воскликнула Варя, снова вспомнив о своих коротких ботиночках. – Она опустила глаза и посмотрела под стол. Они стояли, ожидая, когда она наденет их вместо туфель, в которых сидела сейчас.

– Нет. Я даже к вам от дороги пробирался по настоящей целине. Но снег уже кончился, – успокоил он ее.

– Простите, что я налетела на вас, будто вы из метеоцентра. – Она слегка порозовела. – Вы Александр Алексеевич Ястребов? – спросила она, подглядев в ежедневнике, раскрытом на столе.

– Да. – Он кивнул.

Она смутилась и отвела глаза к окну, будто проверяя, на самом ли деле снег уже перестал.

– Не думала, что говорила по телефону с гусаром из... девятнадцатого века. Да еще с французским.

Ястребов с удивлением и интересом посмотрел на нее.

– На вас форма французского гусара времен Отечественной войны 1812 года.

– Да, моя форма сшита точно по канонам того времени. – Он кивнул, как заметила Варя, удовлетворенно. – Я слышал, что устроители предстоящего бала озабочены... его аутентичностью, – сказал он. – То есть точным соответствием идеальному балу.

Она кивнула.

– Должен заметить, все костюмы нашего военно-исторического клуба сшиты с исторической точностью. – Он помолчал, словно позволяя ей вникнуть в его слова. – Вы хотите, – продолжал Ястребов, опускаясь в кресло напротив нее, в то самое, в котором она только что представляла Серафима Федоровича Скурихина, – воспроизвести до деталей старинный бал.

– Да, мы хотим сделать его полную реконструкцию.

– Вас, насколько я знаю, беспокоят танцы, – продолжал он.

– Очень. – Она поморщилась, поигрывая карандашом с ластиком на конце. Она то водила по странице ежедневника тонким грифелем, то стирала карандашные завитки ластиком. – Мало кто, да почти никто не умеет танцевать бальные танцы, – сказала она. – Я тоже не умею. – Она покачала головой. – Я изучала материалы Венского бала, который проходил в Москве, но даже там с трудом нашли профессионалов, которые умеют правильно танцевать вальс. Я не говорю о других танцах. – Она махнула рукой.

– Тогда, я думаю, мое предложение может вас заинтересовать. – В голосе Ястребова она заметила нескрываемое удовольствие. Это слегка задело ее – она печалится, а он радуется. А говорят они об одном и том же событии.

Варя вздохнула и суховато бросила:

– Слушаю вас.

– Сразу предупреждаю: я не бескорыстен.

Варя громко фыркнула и вставила карандаш в стаканчик, отлитый в форме резинового сапога с заплаткой на носке. Подарок деда. Родион Степанович тем самым намекал: гляди под ноги, даже когда торопишься. И она, готовая сказать что-то дерзкое, удержалась.

Варя сложила руки на груди, внимательно посмотрела на посетителя и спокойно проговорила:

– Сейчас никто не рассчитывает на бескорыстие. Рассказывайте, в чем ваша корысть.

– Может быть, сначала хотите узнать, в чем ваша выгода? – спросил он.

– Я сама догадаюсь, – ответила Варя.

– Извольте. – Употребил он старинное слово, а она улыбнулась. Снова игра под старину. Но его можно понять – Варя давно заметила, что одежда диктует человеку манеру держаться. Ястребов одет гусаром, поэтому форма из синего сукна, отделанная золотым сутажом, его кивер с высоким плюмажем заставляют вынимать из глубин памяти не сегодняшние слова. – Вы нам пригласительные билеты, а мы вам – безупречные танцы.

– Вы умеете танцевать котильон? – быстро спросила она.

– Конечно. Очень известный, популярный бальный танец. Танцующие повторяют фигуры, которые изобретает первая пара. Невероятно модный в середине девятнадцатого века, – добавил Ястребов.

– Надо же, – вырвалось у нее. – А мазурку?

– Нет ничего проще. Особенно для обитателей Суходольска. – Заметив, как Варины светлые брови поползли вверх, он добавил: – Я думаю, она сохранилась в самой крови его обитателей.

– Вы имеете в виду то, что сюда ссылали поляков? – уточнила Варя.

– Да. Мазурка – несложный польский танец с четким ритмом. Его можно танцевать по-разному – стремительно и достаточно умеренно. В общем-то он народный, но примерно со второй четверти девятнадцатого века мазурку танцевали на балах, причем не только в Польше, но и у нас в городе, – закончил он. – Но кому я это объясняю, – одернул себя Ястребов. – Вы музейный работник, вы все это знаете лучше меня, Варвара Николаевна.

– Я думала, – сказала Варя, теперь уже откровенно, не таясь разглядывая его форму, – вам ближе марши.

– Марши? – переспросил он. – Да, конечно.

– Парадный, походный... – перечисляла Варя.

– Строевой тоже, – добавил он. – Его исполняет духовой оркестр при переходах воинских частей.

Они засмеялись с каким-то странным облегчением. Как будто наконец сказали друг другу нечто... Чего не было в самих словах. Но в чем было? В интонации, во взгляде, в повороте головы и в самой позе? Вероятно. Они сидели друг напротив друга, смотрели друг другу в глаза без всякого напряжения.

Варя расцепила руки, как будто больше нечего было опасаться, откинулась на спинку стула. Полы черного пиджака в тонкую полоску раздвинулись, открылся топик с низким вырезом. Варя поймала взгляд Ястребова на своей груди, обтянутой белой тканью, и, слегка смутившись, выпрямила спину.

– Все прекрасно, – сказала она, соединяя полы пиджака. – Но вас так мало...

– Стало быть, ваши потери на бесплатных билетах, которые мы рассчитываем получить от вас, будут меньше. – Он улыбнулся.

– Я понимаю, что вы хотите, Александр Алексеевич. Но я о другом. – Она вздохнула и снова выдернула карандаш из сапожка-карандашницы. – Пар, танцующих по-настоящему, будет слишком мало.

– У нас есть время. Наши люди готовы обучить всех ваших гостей. Причем бесплатно.

– Хорошая мысль, – похвалила Варя. – Может быть, заняться студентами училища искусств? Например, группой, которая учится у Родиона Степановича, моего деда...

– Они музыканты? На каком инструменте учатся играть? – с любопытством спросил Ястребов, снимая кивер. – У вас тепло, – заметил.

Без кивера он стал другим. Дистанция между ними, показалось Варе, сократилась, она стала невероятно малой. Между ними больше нет двух веков. Она почувствовала, как ее сердце подпрыгнуло, а кровь угрожала залить щеки красной краской.

– На каком инструменте? – переспросила она. – На птичьих голосах, – засмеялась Варя. Заметив недоумение на лице Ястребова, добавила: – Мой дед читает факультатив в училище искусств – голоса певчих птиц в природе.

– Как необычно, – удивился он. – Эти ребята, должно быть, очень музыкальны, значит, мы их быстро выучим. – Он посмотрел на часы над дверью и сказал: – Поеду и соберу всех. Прямо сегодня. – Он встал, звякнули шпоры. Он быстро поклонился, подал ей визитную карточку.

– Я вам позвоню, – сказала Варя, читая написанное на кусочке картона.

– Кстати, – сказал Ястребов, указывая на визитную карточку, – можно устроить бальную лотерею с помощью таких карточек.

– Да? А как? – спросила Варя.

– Просто и весело. Так бывало на балу в Булони. Это Франция, – поспешил он уточнить. – Каждый гость кидает свою карточку в большую емкость...

– Например, в сосуд для аквариума, да? – перебила его Варя.

– Можно, – согласился он. – А потом гусару завязывают глаза, он вынимает карточку, счастливчик получает приз...

– Коробку пива от Скурихина, – засмеялась Варя. – Это наш основной бальный спонсор.

– Хотя бы и так, – согласился Ястребов.

Варя заметила, как напряглась его челюсть. Она ждала, что он скажет еще что-то... Но он молча надевал кивер. В нем Ястребов снова отдалился от сегодня на два века.