Текст книги "Найду и удержу"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Варя открыла.

– Родиона Степановича я могу видеть? – спросил молодой человек. Он был высокий, поджарый, в бейсболке защитного цвета. Над козырьком что-то написано по-английски. Варя уставилась на надпись, пытаясь прочитать. Потом спохватилась и перевела взгляд на лицо незнакомца.

– Нет, – ответила она, пятясь из прихожей в гостиную.

– Могу ли я войти? – спросил он.

– Вы уже вошли, – ответила Варя и удивилась собственному дерзкому тону. Никогда и ни с кем она до сих пор так не говорила. Она словно пыталась защититься от какого-то неизвестного до сих пор чувства. Оно настораживало ее, точно так же, как настораживают сумерки даже в хорошо знакомом лесу.

– Меня зовут Юрий Выйк. Я эстонский аспирант Родиона Степановича.

– Ага, – сказала она. – Дедушка пошел в библиотеку. – Она кивнула на окно. – Он сейчас вернется.

Юрий снял бейсболку, русые волосы упали на лоб, они были такие густые, что, подумала Варя, если запустить в них расческу, то она стояла бы и не падала.

Он был в черных джинсах и черной футболке, темная одежда подчеркивала свежесть загорелого лица.

– Вы уже были на полевых работах? – спросила Варя.

– Работах? – Он свел ровные светлые брови и пристально посмотрел на нее серыми глазами. Губы слегка раздвинулись, Варя увидела безупречной, рекламной белизны зубы. Они удивительно ровные, разве что те, которые называются клыки, немного длинноваты. От этого его улыбка могла показаться жесткой. Но полнота губ, которые уже сомкнулись, скрадывала мгновенное впечатление. Светлая щетина почти не заметна на лице. Он мог бы рекламировать какую-нибудь модную бритву в телевизоре, подумала Варя.

– В поле, – уточнила она. – Именно так дедушка называет свои экспедиции в лес. – Варя произнесла слово, которое понятно всем, кто по работе имеет дело с природой и ее обитателями.

– А-а, понял, – улыбнулся он. – Да, был.

– Вы так загорели, – снова сказала она и почувствовала, как щеки запылали. Да что с ней? Почему она обсуждает или, точнее, оценивает внешность незнакомого мужчины? Он не ровесник ей, это видно, тем более что он аспирант. Она хотела бы вернуть свои неуместные замечания обратно, но не знала как.

Но Юрий, сам того не предполагая, пришел Варе на помощь.

– Вы говорите очень... быстро, – заметил он. – Я медленно думаю. – Он покрутил головой, опустив глаза. Потом снова поднял их, а она вспыхнула. – Один мой дед был финном, наполовину. Дома смеются, что он... перешел в меня. Ха-ха! Понимаете? Как вас зовут? – Он поморщился. – Вот видите, я на самом деле все равно что финн. Я должен был спросить вас раньше.

– Меня зовут Варя. Варвара.

– Очень приятно, – сказал он и огляделся. – Я могу сесть?

– Конечно, садитесь. Родион Степанович сейчас вернется, – повторила она.

– Не надо тревожиться. – Юрий поднял руку.

– Будете пить чай или кофе? – спросила Варя, испытывая огромное желание хотя бы на минуту выйти из гостиной, где воздух казался ей странно плотным от присутствия незнакомого мужчины. Казалось, этот воздух можно резать на куски и складывать штабелями, как кирпичи.

– Кофе, – сказал он. – Черный и крепкий.

– Сейчас.

Варя выскользнула в кухню и схватила турку. Движения получались порывистыми, она чертыхнулась, когда целую ложку молотого кофе просыпала на стол. Она взяла нож и собрала порошок на лезвие, стараясь не потерять ни единой темно-коричневой пылинки, потом высыпала в мусорное ведро.

Когда она вернулась с чашкой кофе на подносе, рука ее не дрожала.

– Дрозд-белобровик. – Юрий указал на фотографию на стене. – Родион Степанович снимал? Он мастер. Песни этой птицы похожи на свист, но их можно записать нотами. Они выводят настоящие музыкальные фразы.

– Правда? – спросила Варя, но больше для того, чтобы поддержать разговор. Ей вообще-то было не важно, что за песня у этого дрозда. Но, задавая вопрос, можно было снова посмотреть на Юрия. Она разглядывала его так, словно ей дали задание не упустить ни единой морщинки на его лице. Она уже успела сосчитать, что от правого глаза их идет четыре, а от левого – три. Значит, у него правый глаз видит хуже, он чаще его щурит.

– Птицы очень редко высвистывают что-то безупречное с музыкальной точки зрения, – продолжал он. Варин видимый интерес его вдохновил. – Обычно в птичьих песнях преобладают глиссандо.

– Глиссандо? – переспросила она. – Я не училась музыке.

– Так называется скользящий переход от звука к звуку, – пояснил Юрий. – Если у вас в руке струнный инструмент, то вы можете проскользить пальцами по струне или по нескольким сразу. А если перед вами фортепиано, то вы скользнете несколькими пальцами по клавишам. Получится глиссандо.

– Поняла. А... трели? – наобум спросила Варя и взбодрила Юрия еще сильнее.

– О, птицы издают дребезжащие трели. Их трудно использовать в композициях. Многие издают хриплые посвисты, дифтонги. Но они важны для тех, кто знает, что с ними делать.

– Вы занимаетесь музыкальной орнитологией? – спросила Варя.

Неожиданно для себя она вспомнила то, чего, кажется, никогда не знала. Словно в пространстве комнаты или всей квартиры летали невидимые глазу словосочетания, которые много раз повторял дедушка. По телефону, в разговорах с коллегами, студентами, которые часто приходили к ним в дом.

– Да, – согласился Юрий, ничуть не удивившись осведомленности Вари. Как все мужчины, он не сомневался ни единой секунды: интересное ему столь же интересно той, которая сейчас на расстоянии вытянутой руки. – Она давно и успешно развивается в Венгрии, ее отец – доктор Петер Секе. Родион Степанович – его последователь, я знаю, – поспешил добавить он. – Я читал его работы, потому и приехал в аспирантуру сюда. К нему. Мне нравится его метод.

Варя слушала Юрия, кивала, но видела ровные чистые ногти на пальцах, которые лежали поверх маленькой ручки кофейной чашки. Он поднимал ее, отпивал глоток и ставил на блюдце без стука. Варя смотрела, как золотится на солнце пушок на запястье – сильном, крепком, как у штангиста.

– Он, – продолжал Юрий, – умеет записывать песни птиц и их крики. Он умеет делать то, что может не каждый. Он исследует их в замедленном темпе. Получается эффект, как при рапидной киносъемке. Вы знаете, да, Варя, что такая съемка превращает быстрые движения в медленные на экране?

– Конечно, поэтому дедушка никак не хочет расставаться со старым магнитофоном «Весна». – Она пожала плечами. – Сейчас столько новой техники...

– Этот старый магнитофон, который у него, я знаю, позволяет замедлять пение в сто двадцать восемь раз. А значит, услышать звуки, которые не уловит человеческое ухо. Доктор Секе назвал это методом акустического микроскопа. С его помощью можно записывать голоса птиц нотами и вставлять в музыкальные сочинения птичьи песни.

– Вы, Юрий, – она впервые произнесла его имя, и голос внезапно стал хриплым, – собираетесь работать с музыкантами? Сейчас в моде этническая музыка, а голоса природы...

– Да-да, – закивал он. – Сейчас это модно. Не знаю, как у вас, но у нас еще более модно держать дома певчих птиц. Людям нравятся канарейки. Новые... – он поморщился, пытаясь найти слово, которое не давалось ему, – у вас их называют новые русские, а как назвать по-русски наших... гм... новые эстонские, вот! – Он обрадовался ценной находке, а Варя расхохоталась.

– Новые эстонские, – повторила она, – скажете тоже. Новые эстонцы, может быть?

– Может, – кивнул он. – Но суть в том, что этих канареек надо учить петь. А если сделать записи песен разных птиц, то можно продавать диски. Много дисков. На земле живут восемь с половиной тысяч птиц. – Он улыбнулся. – Есть выбор, да?

– Интересно, а можно научить канареек чужой песне? – спросила Варя. Она недавно слышала разговор деда с кем-то о русских породистых канарейках.

– И чужой тоже, – сказал Юрий. – Они очень хорошо улавливают высокие ноты.

– Понятно, – сказала Варя.

– В Таллине открыты кафе, где в клетках поют соловьи, жаворонки, – рассказывал Юрий. – Но я хочу использовать их голоса и в другом деле – в сельском хозяйстве, отпугивать стаи, например, скворцов. Они налетают тысячами на поля фермеров. – Его брови сошлись на переносице, лицо посуровело. – В Европе они губят плантации оливок, виноградники. А если на полях транслировать испуганные крики птиц, то стаи улетят, и урожай будет цел. Понимаете?

– Дедушка говорит, что с его коллегами в Европе и Америке даже аэропорты заключают договоры, – вспомнила Варя.

– Конечно. Бывает, самолеты падают, когда сталкиваются с птицами. На взлете и на посадке. Поэтому они хотят иметь звуковые репелленты, – закончил Юрий.

– Репелленты, – усмехнулась Варя, постукивая ладонью себя по колену, обтянутому синими джинсами. – Вы говорите о голосах птиц как о каком-то антикомарине.

– Но это так. – В голосе Юрия появилась настойчивость, а взгляд его замер на Варином колене. Оно было круглое, туго обтянутое. Она перехватила его взгляд и покраснела. Он улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она покраснела еще гуще. – Эти звуки помогают отпугивать чаек, чибисов и других птиц, которые гнездятся неподалеку от аэродромов, – пояснил он.

Варя поймала себя на том, что не слишком вникает в суть слов, которые он произносит. Ей нравилось слушать его голос, замечать легкий акцент. Он был даже не в произношении, особенно старательном, а в интонации, не совсем русской.

– Вы улыбаетесь, – удивленно заметил он. – Но это известный метод.

– Нет-нет, я не потому... я не спорю. Дедушка писал об этом в статьях. Я читала. А вы?.. Вы тоже что-то пишете? – нашлась она.

– Немного. – Юрий довольно улыбнулся. – Но будет... – он явно подыскивал слово, – будет... – Он не нашел ничего более точного и сказал: – Будет много. – И вздернул подбородок.

Варя кивнула.

Юрий выпил последний глоток кофе. Они оба вздрогнули, когда в двери заскрежетал ключ.

– Дедушка, – сказала Варя. – Это он так скрежещет.

– Как сойка, – заметил Юрий. – Она предупреждает об опасности примерно так.

– Правда? – на этот раз совершенно искренне удивилась Варя его быстрой реакции. – Вы на самом деле здорово распознаете голоса птиц.

– Да, – сказал Юрий, в его взгляде мелькнуло удовольствие, которое она уловила безошибочно.

– Приветствую, – сказал Родион Степанович, сбрасывая с плеча куртку, которую снял еще на лестнице. Она болталась, перекинутая точно так, как он перекидывал ковер из своего кабинета, отправляясь выбивать его на улицу. Это своеобразный ритуал, который он называет очищением берлоги. – Прошу прощения, Юрий, что заставил ждать. Как, тебя не утомила компания? – Он кивнул на Варю. – Хотя бы кофе или чаем ты его угостила, Варя?

– Спасибо, да, – сказал гость и улыбнулся.

– Ну и ладно, теперь пошли ко мне.

Когда мужчины закрылись в кабинете, Варя почувствовала, как сильно взмокла футболка, красная, с жар-птицей на груди – стилизованным фазаном желтого цвета. Варя опустилась на диван без сил. Руки и ноги дрожали, как после экзамена.

Она чувствовала, что на самом деле сдала какой-то экзамен самой себе. И получила пропуск куда-то, где она еще никогда не была...

6

Варя могла бы приказать себе и закончить неожиданный вечер воспоминаний. Она давно научилась управлять собой, но сегодняшнее знакомство с гусаром растревожило. И она, вспоминая, словно еще раз хотела убедиться, в чем была ее ошибка с Юрием. Чтобы больше не совершить подобную...

...Могла ли Варя заснуть в ту ночь? Могла ли заснуть в следующую? И тем более в ту, которая шла за ней? Ведь именно наутро Юрий должен был прийти к Родиону Степановичу снова. Он обещал научить Юрия различать голоса дроздов – черного, рябинника и белобровика.

Родион Степанович делал вид, словно не замечает Вариного нетерпения.

– Ну, – сказал он ей, – как тебе мой новый аспирант? Как думаешь, выйдет из Выйка толк? – скаламбурил он.

– А какой толк ты от него хочешь? – вздрогнув и надеясь, что незаметно, спросила Варя, стараясь придать голосу искреннее равнодушие. Она сумела унять пламя, которое мгновенно устремилось к щекам. Она отвернулась к окну – поправить легкую занавеску, нижний край которой, утяжеленный металлическими цилиндриками, завернулся. – Я думаю, надо помыть окна. Уже пора. Правда? – спросила она, не оборачиваясь и озабоченно сдвинув брови.

– Хорошая мысль, – отозвался Родион Степанович. – Но ты мне не ответила. Как, на твой юный взгляд, насчет толка?

Варя хмыкнула:

– Ты же не говоришь мне, чего от него хочешь.

– Будет ли он моим достойным учеником? Прославит ли мое имя в своих эстонских краях или...

– Разве он собирается вернуться на работу в Эстонию? – не удержалась Варя от вопроса и услышала в своем голосе тревожное удивление.

– А как ты думала? Все дети малых по числу народов стремятся вернуться к своему порогу, Варвара. Это мы, русские, не такие. Земли у нас без конца и края, вот и скачем по ней, как саранча. Конечно, Юрий уедет туда, где у него дом, мать, сестра, отец. Где есть дело прибыльное – старший Выйк разводит клеточных норок, продает шкурки в Европу. Да ты сама его расспроси. Он расскажет. – Родион Степанович подмигнул внучке: – Тебе ведь интересно, да?

– У меня никогда не было знакомых из Прибалтики.

– А когда вы с матерью ездили купаться, почти что в проруби, – он насмешливо посмотрел на Варю, – как же вы их не завели?

– Ты про Пярну. – Она поморщилась. – Неудачно вышло, я заболела воспалением легких.

– Ох, и ругал я твою мамочку. – Родион Степанович покачал головой. – Надо додуматься – окунуться в воду при четырнадцати градусах! – Похоже, еще не все возмущение выкипело в нем за столько лет.

– Но что мы могли сделать? Мы приехали купаться в Балтийском море. Все говорили, что оно там самое теплое во всей Прибалтике. Детский курорт, очень мелко, вода прогревается...

– Да-да, понятно. Ладно, дело прошлое. – Родион Степанович посмотрел на полки, занятые бобинами с магнитофонными лентами. – Хорошо, – он вздохнул, – в любом случае я им займусь.

– Родион Степанович, но что-то тебя... ломает? – спросила Варя.

– То есть как? – Дедушка вскинул брови.

– Ну... напрягает, другим словом, – уточнила Варя.

– А, в этом смысле. Нет-нет. Просто я люблю людей более открытых, что ли. Даже не люблю, а понимаю лучше тех, у кого эмоции ярче. Но у каждого народа свой, как говорится, порог открытости. Ладно, закончим про меня. А тебе-то он как?

– Да никак, – торопливо ответила Варя, пожимая плечами, стараясь убедить деда в своей полной и абсолютной незаинтересованности. – Будто я вижу первого в своей жизни аспиранта Родиона Степановича Беломытцева.

– Таких, я думаю, ты еще не видела, – заметил он и прошелся рукой по совершенно голой голове. Он шутил иногда, что у него череп как у птицы со снятой шкуркой. Зато много перьев в бороде, как у птицы на хвосте. – То были наши люди – Васи, Феди, Вани, – насмешливо бросил он. – А этот – Юрий, Георгий. Победитель.

– Ну и что? – спросила Варя и задернула занавеску, чтобы закрыть пыльное окно.

Она и сама не подозревала, что оказалась такой романтичной девушкой. Никогда этим не отличалась. Но видимо, у кого-то романтических чувств хватает на годы, а у кого-то – прорываются в одночасье.

Юрий Выйк произвел на нее впечатление, незачем себя обманывать. Ей понравилось в нем все. Его рост, его сложение, то, как он одевается, держится, говорит. Она представила себе, что однажды он пригласит ее погулять по городу, они пройдут по его улочкам, которые то поднимаются вверх, то опускаются вниз. Как и большинство городов, Суходольск тоже считал, что расположен на семи холмах.

Может быть, так и есть, потому что люди, выбиравшие место для него много веков назад, отыскивали то, что грело бы их сердце.

Этот старинный город с чудным названием Суходольск недавно вернул себе первоначальное имя, хотя за всю историю у него их было три. Свое первое он получил от названия села, на месте которого построен. От старой жизни остались деревянные и кирпичные дома под кустами сирени и черемухи.

Как здорово пройтись с ним по городу. Наверняка их увидят знакомые и подумают: ого, с кем это Варя Беломытцева? – станут спрашивать друг друга. А потом начнут звонить и выяснять – кто-то осторожно, кто-то впрямую... Передавать новость друг другу...

До сих пор Варя не слишком часто думала, умеет ли производить впечатление на мужчин. Когда училась в школе, никто никогда за ней не бегал, но она не считала себя некрасивой. Она просто не думала о том, какая она. Как будто все, что было в ней женского, спало и не хотело просыпаться. Или некому было разбудить?

Варя не выходила вечерами во двор, где собиралась домовая компания ровесников. Она гуляла с Найдиком, почти чистопородным фокстерьером, который прибился к дедушке в лесу. Больше всего он поразил Родиона Степановича своим послушанием. Всего один раз он приказал ему идти рядом молча, не вспугнуть бекаса, весеннюю песню которого он собирался записать, и пес не проронил ни звука.

Больше того, фоксик молчал, пока они шли на электричку. Родион Степанович уже подумывал, уж не немой ли пес. Но когда в вагоне Родион Степанович развернул пакет с бутербродами, Найдик подал требовательный и очень звонкий голос. Он успокоился только тогда, когда новый хозяин протянул ему бутерброд с вареным мясом.

Но если честно, то в последнее время Варю начинала тревожить собственная непривязанность ни к кому. У всех подруг есть кто-то, они приходят на занятия с блестящими глазами и... надевают водолазки до самого подбородка в жару. Варя не сразу поняла почему, только недавно сделала открытие: вот так они скрывают синяки от неловких поцелуев.

В институте она быстро поняла, что знакомства с ней скорее ищут из-за Родиона Степановича. Догадавшись об этом, она вообще перестала обращать внимание на ребят.

Но при Юрии с Варей происходило что-то совершенно новое. Она сама не ожидала, что желание быть рядом с ним может стать таким навязчивым. Еще немного – она сама предложит ему прогуляться.

Он приходил к ним в дом уже три раза. Всякий раз Варя варила крепкий кофе, в который он осторожно отсчитывал восемь капель жирных сливок, пил и рассказывал об острове Сааремаа.

Она кивала, ловила себя на мысли, что об этом острове знает больше, чем он ей рассказывает. Варя с трудом удерживалась от какого-нибудь неуместного вопроса, который выдал бы ее чрезмерную заинтересованность. Она не только изучила все, что написано в энциклопедическом словаре об Эстонии и ее обитателях, но специально просидела целый день в библиотеке, просмотрев все книги об этой стране, которые нашла в каталоге.

Она мысленно прошлась по острову, увидела дом Юрия Выйка, потом пробежала по кромке берега, почти физически ощутив босыми ногами холодную воду Балтийского моря. Она снова закашлялась, будто воспаление легких ее опять схватило.

Но если это случилось бы, то причину болезни следовало бы искать на сей раз в нестерпимом пламени, которое пожирало Варю в прохладную в общем-то весну. Наконец когда она приготовилась сказать Юрию, что ей тоже нужно пойти в общежитие, что там ее ждет подруга, он предложил:

– Варя, вы не хотели бы погулять со мной по городу? Я не слишком много видел... его. – Он улыбнулся, чувствуя неловкость собственной фразы. – У меня не было того, кто мог показать...

– Конечно, – сказала Варя. – Я родилась в Суходольске. – Пойдемте. Родион Степанович, ты не против, если мы тебя оставим одного?

– Ради Бога, – отозвался он. – Я подумал было, не пройтись ли мне с вами? У меня ведь в городе всего... один, два... от силы три маршрута. Я хожу как зашоренная лошадь – институт, библиотека, кладбище. – Он вздохнул. – Ладно, не станем говорить о печальном. – Он хитровато посмотрел на Варю и едва не расхохотался, когда увидел, какими круглыми стали ее глаза. – Но... сейчас мне некогда. А ждать вы меня не станете, вижу по глазам.

– У меня... – начала Варя, – нет времени. Я должна вернуться и... позвонить...

– Все, все! – Родион Степанович поднял руки. – Я потом, сам, один. Знаю куда. Я слышал, в ботаническом саду появились новые деревья, а значит, они привлекли кого-то свеженького из птиц.

Варя шла рядом с Юрием, но ей казалось, что не она ведет его по своему городу, а он ее по своей стране.

– Знаешь, какие мы все на Сааремаа? – говорил он.

– Какие? – Варя с любопытством смотрела на его профиль.

– Мы хотим всегда быть особенными.

– А в чем?

– Во всем. – Он усмехнулся. – Мы одеваемся по-своему. Мы по-своему строим дома. Даже в нашем языке, на котором мы говорим на острове, не все так, как в эстонском.

– У вас он... другой?

– Нет, это как у вас, есть свои... особенные слова.

– Диалектизмы, – подсказала Варя.

– Да-да. У вас в городе, я заметил, произношение не такое, как у других. Вы говорите на «о» и как-то... вверх, да?

– С восходящей интонацией, – уточнила Варя.

– Да-да. Как будто вы все время о чем-то спрашиваете, сомневаетесь...

– Вот уж не знала, что мы такие неуверенные.

– Нет, не в том дело. Наоборот, вы уверенные даже в том, в чем нельзя быть уверенными.

– Например? – Варя сощурилась, с нетерпением ожидая ответа.

– Нет примера пока. Но мы говорили о моем языке.

– Говорили.

– У нас нет буквы «ы».

– А куда вы подевали букву «ы»?

– Отменили. – Он хмыкнул. – Чтобы отличаться.

– Ясно, хотя ничего не ясно, – проворчала она, убирая со лба рыжеватые волосы и отбрасывая на спину длинную толстую косу.

– Между прочим, ты похожа на эстонку.

– С острова Сааремаа? – поинтересовалась Варя.

– Нет. Из Пярну. Есть такой курорт.

– Я там была. С мамой.

– Да, он детский. Ты похожа на детей тех, у кого есть свой дом в Пярну, и они пускают в него отдыхающих.

– А что в таких детях особенного?

– Они очень сообразительные и быстрые.

– Гм, – отозвалась она, не зная, что сказать. – Продолжай.

– У нас есть даже свое пиво. Сааремааское. Наш остров всегда варился в собственном соку...

– Этот сок превратился в пиво? – засмеялась Варя.

– Я правильно сказал, ты очень быстрая. Но на нашем острове некуда спешить. Если будешь спешить – быстро добежишь до моря. Куда ни побежишь, везде море. В Эстонии все живут на хуторах, а у нас – в деревне.

– Как же вы добираетесь до своего острова?

– На пароме.

– Ого! Я однажды переплывала...

– Но по морю, да?

– Нет. Через реку.

– А мы должны перебраться через пролив, он пятнадцать километров.

– Это дальше, чем до дедушкиной биостанции, – заметила Варя. – Много.

– У нас особые дома. Крыши покрыты тростником.

– А где вы его берете? У вас остров на болоте? То есть болото на острове? – поправилась она.

– Нет. Тростник растет на мелководье.

– Понятно. А что еще у вас растет?

– На лугах есть дикие орхидеи, можжевельник, боярышник.

– А вокруг Балтийское море. – Варя произнесла это с завистью, и Юрий рассмеялся.

– Ты увидишь наше море. – Она быстро подняла голову. – Оно синее-синее, как... как глаза моей сестры, – сказал он. – И безбрежное. Если посмотреть с самого высокого мыса на Сааремаа – Панга панка.

– У тебя есть сестра? – спросила она.

– Есть. Она на один год моложе меня. Я люблю ее. Она меня тоже.

– А какую религию исповедуют эстонцы? – спросила Варя, взглянув на золотые купола отреставрированной церкви, которые сверкали на солнце за рекой.

– В основном лютеранство. Но есть места, где живут православные. Это в западной части Эстонии, которая дальше всего от России.

– А на вашем острове?

– На нашем тоже. Православных церквей на западе больше, чем лютеранских.

– А почему?

– История. – Он пожал плечами. – Русский царь, чтобы привлечь эстонцев к своей религии, давал землю тем, кто переходил в православие.

– А твоя семья?

Он пожал плечами.

– Моим предкам не надо было больше земли. – Он засмеялся. – Они любили лес, не пашню.

– Они были охотниками?

– Нет, но самыми лучшими стрелками из арбалета. Потому что мой прапрадед был мастером-арбалетчиком. Моя сестра стреляет из арбалета, она хочет победить на чемпионате северных стран... Он будет через три года в Стокгольме...

За окном что-то грохнуло, Варя вздрогнула и подскочила. Надо же, а ведь думала, что все прошло. Но нервы напряглись, когда она вспоминала о Юрии. Еще вчера выстрелы из петард, которые накупили мальчишки перед Новым годом, она пропускала мимо ушей.

Стоп, сказала она себе. На сегодня воспоминаний о Юрии Выйке достаточно. Лучше подвести итог дня, найти то, чему можно порадоваться.

Сегодня есть чему – Надя нашла новую работу. С ее помощью, снова подчеркнула Варя. И... и еще, она была вынуждена признаться – она познакомилась с гусаром.

А куда денешься? Если охватить мысленным взглядом минувший день, этого гусара не обойти. Он стоит на пути, как старинный верстовой столб, который недавно поставили возле центральной почты и расчертили полосками для большего сходства с оригиналом.

Александр Алексеевич Ястребов. Новое имя, и между прочим, птичье, только сейчас заметила она.

– Как интересно, – пробормотала Варя и покрутила головой. Потом встала и отнесла стакан на кухню, сполоснула под краном. Она почувствовала, как утомилась за этот день.

Спать, спать...

7

Саша полировал пастой саблю. Серый металл блестел все сильнее, настроение повышалось с каждым движением руки, с каждым новым бликом на клинке.

Натальи дома нет. С тех пор как Вика уехала учиться, жена все реже бывала дома. Они в общем-то давно жили как соседи по коммуналке, а общались словно коллеги по работе. Приличные, не скандальные, вежливые, но бесконечно чужие.

– Все, Ястребов, я больше в эти игры не играю, – сказала она однажды. Тогда они еще пили вместе некрепкий чай перед сном – ритуал, который повелся со студенческих времен. Но это происходило все реже.

– Ты о каких играх? – спросил он насмешливо.

– Я больше не играю в гусаров, – сказала она. – Надоело. Эта форма, кивер с плюмажем. От его тяжести болит голова. – Наталья наморщила нос. – А грохот твоей пушки... Невыносимо. – Она покачала головой.

– Ты не хочешь больше в Париж или Булонь? Тебе надоело каждое лето ездить по Европе? – спрашивал он, наблюдая за ее лицом.

Наталья прятала глаза, что означало одно – ей неловко.

– Мне надоело играть, Саша. – Она посмотрела на него наконец. – Надоело жить в прошлом. Играть в сражения девятнадцатого века.

– Ты хочешь жить в настоящем? Вон в том, что за нашим окном? Участвовать в нынешних сражениях? Мы на этом разъезде под чудесным названием Дорадыковский как на острове.

– Я больше ничего... этого не хочу, – сказала Наталья. – Она отодвинула чашку с нетронутым чаем, встала и вышла из кухни.

Он знал, чего она хочет.

Он знал, где она сейчас, и ему было жаль ее. Надеждам не сбыться, даже если ей кажется, что вот-вот она получит то, чего хочет. Но это теперь ее дело, ему лучше подумать о надеждах собственных.

Он провел мягкой тряпочкой по клинку. Эта сабля будет у него на боку, когда он явится на благотворительный бал и пригласит на первый танец Варвару Николаевну Беломытцеву. Какая необыкновенная, чистая фамилия. Она из прошлого, она очень подходит ей. Ее рыжеватым волосам, которые она укладывает улиткой на затылке.

Перед глазами стоял черный в полоску костюм, причем не брючный. А с юбкой, чуть ниже колен. Расстегнутый пиджак и... грудь, обтянутая трикотажем. Он повторял все, что было под ним. Он заметил даже кружевную волну... под тонкой тканью...

Саша провел рукой по лезвию и поморщился. Он увидел капельку крови на пальце. «Придержи свои чувства, гусар, – предупредил он себя, – иначе мечтам не сбыться».

Он отложил клинок и вышел на кухню. В аптечке нашел пластырь и заклеил порезанный палец. Потом вернулся к столу и склонился над металлом.

...Он вспомнил, как вышел из музея и почувствовал, что ноги дрожат. Ничего подобного он не испытывал ни разу в жизни. Он знал причину – невероятно, но это происходило на самом деле с ним. Он увидел... свою женщину. Которую хотел встретить в своем любимом веке. В девятнадцатом.

«Смешно, да? – спросил он себя. – Тебе почти сорок, у тебя взрослая дочь, жена. Мало того, что ты играешь в гусаров, но ты еще мечтаешь бог знает о чем!»

Ястребов попробовал расхохотаться. Вышло хрипло, он закашлялся. Закинул голову и увидел, как в золотом свете уличного фонаря кружатся снежинки. Они падали в открытый рот и таяли.

У нее золотистые, как свет фонаря, глаза. Они смотрели на него с интересом, он это заметил. Впрочем, осадил он себя, причиной тому не достоинства его персоны, они, конечно, есть, бесспорно, но не видны вот так, сразу. Форма – вот что заставляет обращать внимание на мужчин всех женщин, во все времена.

Гусарская форма на самом деле хороша и по крою, и по цвету. А его кивер – каков?

Он снял его и оглядел. Снег собрался на донышке и не собирался таять. Если он еще постоит здесь, то на кивер наметет сугроб. Холодно. Он надел его снова.

Варвара Николаевна согласится. Она даст им билеты на бал, а он сам, лично, научит ее танцевать вальс по всем правилам.

А... может, она умеет? – осадил он себя.

Не важно, он научит ее по-своему, обязательно. Он не отступится. Если она и танцевала вальс, то не с тем партнером. Как и он...

Когда он понял, что у него не та партнерша? Не сразу, когда они приехали сюда и осели в Дорадыковском. Но это случилось, и юноша, ослепленный умением Натальи быстро решать уравнения, рассмотрел ту, на ком женился. Да-да, оказывается, он был в восторге не от нее самой, а от ее способностей математика. Именно это качество было главным и определяющим в том институте, где они учились. А если прибавить к этому ее внешность – эффектнее девушки не найти на всем курсе.

Как не найти и более банальной ситуации, в которой он оказался. Он догадался о ней позднее, даже не тогда, когда родилась дочь Виктория. Наталья сокрушалась, что девочка родилась недоношенной, но потом быстро забыла об этом.

А он запомнил. Наблюдая за подрастающей дочерью, он выискивал в ней черты не ее и не свои. И как ему казалось, находил.

Но Ястребов запретил себе думать об этом, он писал диссертацию, изобретал что-то, они жили мирно. Даже слаженно, как машина, которую собрали из разных частей, но сумели подогнать детали.

Потом он затеял военно-исторический клуб, что позволяло все реже оставаться один на один с Натальей.

Но, понимал Ястребов, это мирное течение дней и лет нарушится, как только Наталья сочтет, что ее миссия выполнена. Вика уже учится в институте, и жена его наверняка решила заняться собой. Только собой. С математически точной хваткой она выстраивала уравнение своей дальнейшей жизни.

Он вычислил ход ее мыслей. Он знал и ответ...

Но теперь, похоже, сам он тоже готов решить уравнение с двумя известными. Итак, дано... мысленно писал он. Она – Варвара Беломытцева. Он – Александр Ястребов. Ответ, который он хотел бы увидеть: вместе.

Потом он шагал через площадь походкой самоуверенного мужчины. Его машина – «уазик» с брезентовым верхом – стояла на другой стороне заснеженной улицы, которая то ли брала свое начало с площади, то ли впадала в нее. Он не знал точно.