Текст книги "Аромат обмана"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Но разве она не хочет перемен? Она уже позвонила художнице, именно поэтому полезла ворошить антресольную пыль. Как всегда, одно цепляется за другое.

Ладно, решила она, прежде, чем открыть коробку, проверит все остальное. Мать никогда ничего не выбрасывала – пригодится. Хотя для чего могли понадобиться ее школьные тетрадки или дневники с оценками? Даже на растопку не нужны, в доме давно проведен газ.

Лилька листала тетрадки, стоя на табуретке, просто так, но не без удовольствия отмечала – ничего училась, пятерки, четверки. Потом, не закрывая тетради и дневники, бросала их на пол.

В отдельном целлофановом пакете, липком от пыли, нашла платежки за свет за последние двадцать лет. Письма и поздравительные открытки и много чего еще. Они полетели вниз. Куча возле табуретки росла.

Лилька оттягивала момент, когда придется открыть коробку. Наконец на антресольной полке ничего не осталось.

Она слезла с табуретки, села. Глядя на свои грязные руки, поморщилась. Помыть? Нет, незачем мыть прямо сейчас, в коробке тоже полно пыли.

Она развязала шпагат и сняла крышку. Лилька фыркнула. Такая большая коробка и такой маленький конверт. Сердце толкнулось в предчувствии, а пальцы вздрогнули. Она ухватилась за уголок конверта и вытащила. Он совсем простой, без марки, без налинованных строчек для адреса. Лилька открыла его и потрясла над столом. Посыпались желтоватые бумажки.

Лилька подняла квадратик картона, чуть больше автобусного билета. Надо же – билет на поезд. Совсем не похож на современные желтовато-розоватые листы с голографическими нашлепками для подлинности. На них написано про тебя все, разве что размер ботинок не указан. А на этом – только откуда и куда.

Так откуда и куда? «Москва-Новосибирск» – размашисто черканул кассир синими чернилами.

Лилька подняла билет и посмотрела на свет. Пробитые дырочки, как на пергаментной упаковке на пачке творога, означают число, месяц и год. 03.02.81. Мать хранила его столько лет? Почему?

Она разворачивала другие бумажки, ей казалось, пыль осыпается с пальцев, так сильно они дрожали.

Квитанция за гостиницу, автобусные билеты. Она посмотрела на цену. Ого, в тех деньгах – прилично. Значит, мать ездила за город. Лилька помнит, что мать вместе с Ириной Андреевной много раз ездила в командировки. В Новосибирске у них никаких родственников не было и нет, значит, поездка деловая. Тогда почему все это не сдано в бухгалтерию?

Лилька снова и снова вертела бумажки.

– Ты, матушка, даешь, – пробормотала она, заметив на каждой следы дырокола. Значит, их подшивали. А потом – вынули? Мать отчиталась за командировку, а после – попросила обратно? Зачем ей понадобились такие документы?

Документы? На самом деле… это же документы? Которым двадцать четыре года и пять месяцев.

Лилька вскочила и побежала на кухню. Она налила воды из пластиковой бутылки, выпила залпом.

Так. Этим документам на девять месяцев больше, чем ей. Она покрутила головой, налила еще воды, со стаканом в руке вернулась к столу с бумажками. Нет, с документами, поправила она себя.

Лилька уставилась на них, замерла и не дышала. И вдруг вспомнился момент, когда гость Карцевых спросил у Ирины Андреевны, не освоила ли она приманку для людей.

Черт побери, она плохо помнит, что ответила Карцева. То белое вино оказалось слишком хорошим, но очень коварным.

Ее мать работала у Карцевой давно, а если она освоила такую приманку, то…

Лилька снова вскочила и побежала на кухню. Она заливала жажду другого свойства, которую не знала, как утолить. Жажду узнать, что произошло в том феврале, в том сибирском городе.

Она пила и пила воду, казалось, жидкость заполнила ее по самое горло. Она вот-вот утонет в ней. Мысли барахтались, но выныривали. Обрывки фраз, всегдашнее внимание Карцевой, пристальный взгляд, сопровождавший ее всю жизнь. Ко всему этому прибавились знания – она хорошо училась на биофаке. А также опыт – бега и… Костя.

Лилькина рука дернулась, чтобы убрать волосы с лица. Задела пустую бутылку, она свалилась со стола, покатилась. Лилькина нога в красных домашних сабо настигла ее и раздавила. Она посмотрела на плоскую, безвоздушную посудину и уже спокойно пошла в комнату.

Лилька не села за стол. Скрестив руки на груди, она смотрела на разложенные бумажки. Зачем все-таки мать хранила их? Хотела предъявить – кому? Тому красавцу – а это видно по ней, ее дочери, – который повелся на феромоны и одарил мать своим семенем? Лилька нарочито грубо говорила с собой, чтобы неприятными словами принизить то, что произошло.

Конечно, с приманкой Карцевой можно польститься на толстую, некрасивую, если не сказать, уродливую старую тетку. Мать родила ее в сорок три года.

Но как это случилось? Мать украла приманку или сама Карцева дала?

– Дура! Вместо мозгов – мочало в голове! – выругала она себя по-деревенски. Так ругала бабушка свою дочь, ее мать. Лильке было три года, но она помнит.

Да, ее бабушка не такая, как у подруги. Евгения Тимофеевна была профессором. Ага, а ведь она тоже следила за Лилькой и за ее матерью. Так может, они все вместе…

Лильке давно казалось: да все время, сколько она себя помнит, что Ирина Андреевна наблюдает за ней, но теперь поняла – неспроста. Прежде это не тревожило, а грело – вот она какая, мать подруги любит ее почти так, как дочь.

Позднее, когда она ловила на себе пристальные взгляды Ирины Андреевны, начинала испытывать тревогу: почему она следит за ней?

Но теперь, когда узнала, какой силой обладает эта женщина, насторожилась. А нет ли особенной причины в постоянном интересе к ней Карцевой? Лилька, как зверек, подсознательно чувствовала что-то…

Какую-то тайну или… вину? С годами Лилька заметила интересную особенность – чувство вины делает любовь более сильной. Оно подогревает ее.

Одна за другой перед глазами возникали сценки из прошлого, обыденные на первый взгляд. И невзначай сказанные слова.

Она снова увидела Евгению Тимофеевну, бабушку подруги, которая говорила Лилькиной матери, собравшейся в санаторий:

– Марина, есть правила, которые стоит запомнить, – хрипела профессор Березина. Она курила, причем папиросы «Беломор». – Чтобы быть элегантной, а значит, соблазнительной женщиной, причем не для абы кого, а для настоящих мужчин, надо знать кое-что вечное.

– Что, Евгения Тимофеевна? – почтительно спрашивала Марина. Лилька помнит тогдашнее ситцевое платье матери в цветочек. Розоватый фон – из головок клевера. Местами они выцвели, но мать не выбрасывала его на тряпки – дырок-то нет!

– Ты берешь с собой брюки? – интересовалась Евгения Тимофеевна.

– Беру. В Крыму собираюсь погулять, может, вес сброшу, – говорила Марина.

– К брюкам у тебя есть туфли на плоской подошве?

– Есть, но я хотела взять на каблуках. На них повыше буду…

– Слушай, что я тебе говорю. Чем уже брюки, тем ровнее подошва.

– Поняла, – кивала Лилькина мать.

– Отлично. Ты берешь каблуки, это твое право. Но запомни, чем короче юбка, тем ниже каблук. – Евгения Тимофеевна окинула взглядом ее платье. – Оно короткое для таких босоножек.

– Снова поняла, – быстро согласилась Марина.

– Туфли и колготки должны быть одного тона. А сами туфли – темнее платья, не светлее. – Марина кивала. – И последнее, – Евгения Тимофеевна затянулась папиросой. – Лучше купить одну пару хороших туфель, чем три пары плохих.

В этом месте, вспомнилось Лильке, мать засмеялась.

– Евгения Тимофеевна, а если тебе надо и в дождь, и в пыль, и в пир, и в мир?

– Заработай, душа моя. Приди и скажи: Евгения Тимофеевна, не почистить ли клетки?

Марина продолжала смеяться:

– Скажете тоже!

– А ты нос не вороти. Если не можешь заработать другим местом, работай руками.

Они смеялись обе.

– Я имею в виду – головой, душа моя. Никаких гнусных намеков я себе не позволяю…

Оказывается, Лилька запомнила все – смех матери, голос бабушки Евгении, слова. На самом деле, убедилась она, массивные туфли делают ноги полнее и зрительно укорачивают тело. Она научилась выбирать самую лучшую обувь. Все остальные заповеди для настоящих женщин держала в голове и обещала себе выполнять постепенно. Но Лилька усвоила главную заповедь Евгении Тимофеевны: если нужны деньги – заработай тем, чем можешь.

Интересно, матери заплатили за то, что она проверила на себе приманку? Или она, Лилька, считается главной наградой?

Она отошла от стола в самый дальний угол комнаты.

– Награда? Допустим, – бормотала она. – Награда для матери.

Но матери нет, она прожила свою жизнь, скорее всего, довольная собой. Она гордилась Лилькой – такая красивая девочка. Собой – тоже. Если у некрасивой женщины красавица дочь, значит, мужчина, биологический отец, оказался хорош собой и нашел в ней нечто, чего не мог найти в других?

А какова радость от этой награды ей? Да, она эффектная молодая женщина, а дальше что? Всю жизнь сидеть в этом зоопарке? Ради чего? Все будет принадлежать Евгении. Единственное, что остается ей, Лильке, – до конца дней работать на нее и ее детей. Которых родит Евгения. Не важно, с кем.

Лилька почувствовала себя измочаленной, как ватное одеяло, которое лет двадцать назад ее собственная бабушка колотила деревянным вальком на реке то по красной стороне, то по желтой. Она запомнила ту сцену – ей казалось, что одеялу больно.

Лилька расцепила руки, она тяжело дышала. Когда перед глазами возникала красная сторона – ярость вспыхивала и обжигала живот, будто влитая в желудок вода вскипала. А когда перед глазами появлялась желтая, злость отпускала. Разум говорил: подумай, ты можешь получить свое, ты – результат научного опыта.

Лилька наконец вернулась к столу, собрала бумажки, сложила обратно в конверт. Коробку завязала шпагатом, но убрала не на антресоли, а в комод. Закрыла ящик ключом. А ключ – куда спрятать ключ? Она огляделась, потом вышла на кухню. Холодильник показался ей больше всего похожим на камеру хранения. Она открыла дверцу, засунула ключ в поддон под морозилкой.

В прихожей висело большое зеркало, Лилька встала перед ним. Свет дня был ясным, летний день долог и чист. Она смотрела на себя, пытаясь представить себя мужчиной.

Короткие волосы меняют лицо. Она взяла бейсболку, затолкала под нее кудри. Овал лица не матери, значит – отца. Нет, не отца, мужчины, поправила она себя. Черты, конечно, у него грубее, тяжелее. Сколько ему лет сейчас? А было? Показалось, она видит его. Она узнала бы его на улице?

Лилька засмеялась. Ага, узнала бы. И что? Подманила феромонами? А дальше? Фу, глупая. Да просто так, чтобы не убежал, поговорил… Но феромоны отключают мозги напрочь, они включают совсем другое место. Вот оно, тысячекратно воспетое поэтическое чувство – любовь! На самом деле за него надо благодарить обоняние. Небольшую штучку в носу. Такую ма-аленькую, а чувство любви – такое большо-ое.

Она отошла от зеркала. Что ж, мать Евгении и ее бабушка – тетеньки с головой. Похоже, они получили мужские и женские феромоны в то же самое время, что и американка, биолог, Уинифред Катлер. Лилька читала о ней, когда писала диплом. И надо сказать, завидовала. Дама получила экстракт из подмышечного пота, а потом синтезировала этот пот.

Но Лилька завидовала не этому. Эта ученая дама не просто объявила об академическом успехе, она сделала то, что сделала бы на ее месте Лилька. Но на что не пошла Карцева и не хочет даже сейчас. Она рассмеялась в ответ на Лилькино предложение добиваться коммерческого успеха. Американка выставила на рынок духи с женскими феромонами, потом открыла институт красоты и стала делать деньги.

Лилька усмехнулась. Всем в мире известно, что капля никотина убивает лошадь, но мало кто знает, что определенная капля пота может уложить мужчин штабелями, потому что в ней содержится гормон, возбуждающий сексуальные центры мозга.

Итак, если она – результат опыта, причем удачный, значит, у нее есть право воспользоваться волшебным средством. Эти феромоны могут приносить кучу денег.

А поэтому Ирина Андреевна Карцева обязана поделиться с ней. По своей воле она вряд ли согласится, а это значит… Это значит, что она должна найти способ заставить ее.

15

Как всякий человек, обременивший себя целью, Евгения умела подчиниться этой цели. Говорили, что она ничуть не похожа на мать, у которой мужской склад ума. Но так думали только те, кто не знал ее близко.

Евгения не спеша переключала передачи, выехав на широкое шоссе, перешла с третьей на четвертую. Машина хорошо отлажена, механик Ирины Андреевны с первого дня занимался «десяткой» так, будто нет для него большего удовольствия в жизни. Они с матерью ездили по очереди, у Ирины Андреевны есть служебная, с шофером.

Евгения любила кататься по старинным усадьбам Подмосковья, в которых когда-то жили известные люди – Орловы, Толстые, Гагарины, Голицыны, Лопухины. Лилька редко составляла ей компанию – она не видела ничего интересного в старых развалинах, поросших худосочными осинами да толстыми стеблями жгучего борщевика.

– Чего я там не видела? – фыркала она. – Уж лучше слетать по Рублевскому или Успенскому шоссе. Там есть на что посмотреть, чему позавидовать.

Евгения не настаивала, но «завидовать» не ездила. Это не ее любимое занятие.

Она выехала на Дмитровское шоссе, направилась в сторону Яхромы. Оттуда до Ольгово совсем близко.

Это место ей нравилось больше других. Здешние земли были пожалованы дмитровскому воеводе царем. Через сто с небольшим лет они перешли к Апраксиным, большому, образованному роду. Они ценили многое, понимали толк в оружии, живописи. Они заказывали мебель у лучших краснодеревщиков. Путешествовали по миру, привозили из разных стран то, что грело сердцу и душу долгие годы.

Бабушка Евгения Тимофеевна имела отношение к Апраксиным – ее родной дедушка по матери был женат на троюродной племяннице одного из Апраксиных.

Конечно, родство дальнее, но все равно Евгения ощущала его в Ольгове. Ей нравилось рассматривать даже то немногое, что осталось от трудов итальянского архитектора, которого пригласили когда-то хозяева. Она смотрела на лестницу, поросшую травой, но видела ту, о которой читала. По этим самым, еще живым ступенькам поднималась пушкинская «Пиковая Дама».

Флигели, жилые корпуса, церковь – они есть, в них еще можно вдохнуть жизнь. Парк не умер, как и три пруда – «Черный воробей», «Белый воробей», «Малиновый воробей». Люди окрест не ошибаются в названиях, не путают. Она назначила встречу возле «Черного воробья».

– Привет, – сказал мужчина, подавая ей руку.

– Давно? – спросила она, улыбаясь. – Или мы ехали бампер в бампер?

– Так это была ты? Я подумал, не подстава ли за мной гонится, – он рассмеялся. – Рад тебя видеть. Очень. – Он пожал ее обе руки. – Место замечательное. Я успел кое-что почитать перед поездкой. Так кого мы назначим «Пиковой Дамой»?

– Как карты лягут, – засмеялась она.

Он положил ей руку на плечо, повел под старую липу.

– Здесь самое мудрое место, если я не начал страдать топографическим идиотизмом. – Он покрутил коротко стриженной головой.

– Из-за возраста липы – самое мудрое? – спросила Евгения.

– Конечно. Если она пережила не только барские двести лет, а следующие семьдесят – совхозные.

Евгения рассмеялась:

– Какая точность!

– Но я должен был подготовиться к встрече наедине с такой милой, такой обманчиво-домашней, нежной и какой там еще? Ах, ну да, Евой. У которой на самом деле мозги работают, как у хорошо и давно знакомой мне матери.

– Дмитрий Павлович, вы серьезно? О моих мозгах?

– А тебе никто до сих пор не сказал, что у тебя очень обманчивая внешность? – Евгения промолчала. – Говорил, уверен. Он, да? Он же не самовлюбленный павлин? – Она снова промолчала. Верно, Костя говорил, что она только играет в Еву. – Посиди, я сейчас. Принесу бумаги.

Евгения смотрела на пруд, в нем колыхались листья кувшинок. Что ж, большинство видит в ней только нежную, милую девушку. А игра в Еву невольно подталкивает походить на незатейливую прародительницу человечества. Точнее, подталкивала.

Она вспомнила, как однажды Костя удивил ее. Это произошло накануне их ссоры, на его даче, куда они уехали на выходные.

– Если ты Ева, если библейская жена похожа на тебя, то, я думаю, на самом деле у нас матриархат. Только все делают вид, что не замечают этого.

– А почему? – осторожно спросила она.

– Мужчины уверены, что умеют просчитывать шаги на будущее. А женщины, этакие эмоциональные существа, способны отреагировать только на то, что происходит прямо сейчас. Причина, говорят они, в различном устройстве мозга.

– Ты читал про такие опыты? – заинтересовалась Евгения.

– Да, но они смешные.

– Например?

– Хочешь пример? Пожалуйста. Но предлагаю подумать о бесспорности доказательств, – предупредил он.

– Говори.

– К голове девочки прикрепили специальные датчики. Девочке говорят: ты плохо написала буквы. На экране монитора видно, какая буря поднимается на слове «плохо». А когда проделали тот же опыт с мальчиком, буря поднялась на слове – «написал». Из этого делают вывод о том, что мальчик способен видеть будущее, а девочка – у себя под носом.

– Ты не согласен? Почему?

– Потому что я вижу тебя, наблюдаю за теткой Марией и ее «сестрами». Я не знаю подобного мужского клуба, который за столько лет не распался бы. Большинство мужских объединений – развлекательные. Мой дядя Никос – ты его знаешь – типичный «клаббер», вокруг него такие же, как он.

– Но «сестры» создали свой клуб, чтобы помогать умным женщинам не поглупеть в мужском мире, – насмешливо заметила Евгения.

– Я буду стараться, очень стараться… быть умным, – пообещал Костя. И добавил: – Чтобы ты рядом со мной стала еще умнее.

Она легонько шлепнула его по руке, которая потянулась к ней, чтобы обнять.

– Я тебя не боюсь, – он быстро наклонился и поцеловал ее. А потом все-таки обнял и прошептал: – Это было… так здорово, я хочу, чтобы так было всегда.

– Чтобы потом всю ночь лил дождь? – тихо спросила она.

– Да хоть всю жизнь!

– Но мы почти не спали…

На самом деле в минувшую ночь они почти не спали. Никогда прежде Евгения не видела такой грозы. Синие молнии влетали в окна, гром грохотал с такой силой, что, боясь оглохнуть, она утыкалась Косте под мышку. Он накрывал ее своим телом.

Дождь омывал стекла сплошным потоком, отдельные, самые крупные капли отскакивали от бетона и взлетали вверх, мешаясь со встречными, падающими с неба. Водяной вихрь закручивал листья декоративной фасоли, отрывал красные цветы, расцвечивая дождь.

Наконец под утро все стихло. Евгения замерла, затихла рядом с ним.

Они проснулись, когда солнце сияло над домом и лесом, и казалось, ночью ничего такого не происходило. А если и было, то природа лишь повторила то, что они делали весь день в спальне, но на своем языке… Весь день они любили друг друга. С такой же неистовой силой, с какой небо любило землю ночью…

Тогда же они решили поселиться вдвоем в тушинской квартире. Костя собирался перевезти вещи, о чем Евгения сказала подруге, когда вернулась. А потом случилось то, что случилось…

– Итак, один мужчина тебе говорил, – услышала она за спиной голос Дмитрия Павловича, – что ты прикидываешься бессловесной Евой? Если да, то я второй мужчина, от которого ты слышишь это.

– Говорил, – подтвердила она.

– Значит, он нормальный мужик. Ты, Евгения, такая же разумная, как твоя матушка. Я рад, что ты не в отца.

– Он вам не нравился? – встрепенулась она. Когда-то Дмитрий Павлович был влюблен в мать, но физиология – особа жестокая. У Дмитрия Павловича обнаружились проблемы с гормонами. Причем у него – сына доктора медицины, который именно этим занимался. Печально, но факт.

Подростком Евгения спрашивала мать, может ли быть дружба между мужчиной и женщиной. Та отвечала: может, если мужчина не совсем здоров. Если с ним все в порядке – только любовь.

Потом Дмитрий Павлович и для Евгении стал другом. Она советовалась с ним, когда возникло что-то, о чем неловко было говорить с матерью или подругой. Тем более что Дмитрий Павлович юрист, у него своя нотариальная контора.

Евгения тогда приглашала своего тайного советчика в какое-нибудь кафе-мороженое, чувствуя себя так, будто идет на настоящее свидание со взрослым мужчиной.

– У твоей матери несколько качеств, которые помогали держать в руках хозяйство. В их число входит и женская хитрость, и личное обаяние. Но сейчас, дорогая моя, идет смена поколений. Твои ровесники теснят матерей и отцов. На них обаяние твоей матери не действует. А методы они избирают такие, о которых Ирина слышала, но сама никогда ими не воспользуется.

– Что будет? – спрашивала Евгения, глядя в темную воду «Черного воробья». Сейчас она показалась ей мутной.

– Сначала в таких случаях хозяйство банкротят, потом за бесценок его покупает тот, кто приложил руку к банкротству. – Евгения хотела привычно возразить, что хозяйство матери невозможно обанкротить, ведь оно прибыльное…

– Вот, – он подал ей файловую папку, – здесь найдешь все – цены на землю вроде вашей, стоимость имущества, если вас все-таки обанкротят и выставят на аукцион. Не боишься, что такой подготовкой накличешь беду? – он внимательно посмотрел на девушку. – Мать знает, что ты попросила меня сделать?

– Нет, не знает. Но беду и кликать не надо, – она усмехнулась. – Мне кажется, я знаю, откуда она явится.

– Знаешь? Так чего же ты…

– Но в то же время и не знаю. Поэтому хочу все просчитать заранее.

– Ну вот и ответ на вопрос, у кого мужские мозги. – Он удовлетворенно потер руки и продолжил: – К тому же местечко у вас в Петракове – прелакомый кусочек. Здесь и то пахнет бывшим совхозом. – Он втянул носом воздух. – А от ваших норок – никакого запаха. От живых зверей!

– Может, вытяжку убрать? – поспешно проговорила Евгения и сама поморщилась. – Это я так, глупости говорю.

– Если уберете, я бы на месте норок умер. Они привыкли к свежему воздуху.

– Это правда, – согласилась она.

– Значит так, – словно подвел итог Дмитрий Павлович. – Мы с тобой люди конкретные. Сидя под этой липой, на берегу «Черного воробья», сказали друг другу правду. Она оказалась тоже черная. Можно тебя обнять по этому случаю?

Евгения кивнула:

– Можно. Только не очень крепко.

– Я сильный.

– Вижу, какие у вас мускулы!

– Тренируюсь. Если нет бороды, должны быть хотя бы мускулы. У меня ведь не женская фигура?

– Конечно, нет.

У Дмитрия Павловича фигура была мужская, но борода не росла.

– Но я все же не понимаю, – вернулась она к волнующему вопросу, – если у нас прибыльное хозяйство, почему его можно сделать банкротом?

Дмитрий Павлович обнял ее за плечи:

– Скажи, бывает белый воробей? А черный? А малиновый?

– Нет, – она засмеялась.

– Но ты сама так называешь эти пруды и не морщишься. Значит, как назовешь, так и будет. Все поверят и станут повторять. И мы с тобой давай повторим пройденное. – Дмитрий Павлович внимательно посмотрел на Евгению. – Итак, хозяйство банкротят. Потом устраивают аукцион. Вы покупаете хозяйство.

– Но деньги…

– Мать знает, где их взять. А я знаю, как их правильно оформить.

– Но… Вы прикинули, сколько надо денег? – Она вынула из папки бумаги.

– Конечно. – Он назвал сумму.

– Как много! – Она поморщилась.

– Нет, мало, – возразил он. – Поэтому вас и хотят купить – задешево!

– Вы думаете, маме столько дадут «сестры»?

– А если нет, тогда зачем нужны «родственные» отношения? – Он засмеялся. – Аукцион, я думаю, непременно произойдет. Послушай, давай пересядем к «Малиновому воробью». Интересно, почему это он – малиновый?

– Может, пел, как малиновка. Или малина росла на берегу… Думаете, там веселее?

– Конечно.

– А не лучше сесть у «Белого воробья»? Там такие два пенька… Я привезла пироги с капустой, угостимся…

Он встал, они перешли к третьему пруду, уселись на пни, Евгения достала свое угощение.

– А-ах, – простонал Дмитрий Павлович, отправив в рот пирожок целиком. Потом, блаженствуя, опустил голову девушке на плечо.

Цифровая камера, которая следила за ними из зарослей борщевика, тихонько сработала.

Они доели пирожки, потом сели в свои машины и разъехались. Дмитрий Павлович отправился дальше по шоссе, в Талдом, по делам. А Евгения повернула к Москве.

От «Волги», в которой ехала цифровая камера, ее отделяло машин двадцать, не больше…

16

– Ты сейчас где?

– Все там же, – ответила Евгения, плотнее прижимая трубку к уху. Лилька сидела напротив, и ей не хотелось, чтобы она узнала, кто звонит.

– Ты не одна? – спросил Костя.

– Да, – коротко ответила девушка.

– Чем занимаешься? – в его голосе она услышала нечто задевшее ее. Неужели ей может нравиться его ревность?

– Все тем же, – снова уклончивость прозвучала в ее голосе.

– Надеюсь, репеллентами, – услышала она. Ее брови удивленно поднялись.

– Откуда ты знаешь? – Она не говорила Косте, что уже несколько месяцев работает над «отманкой», как называла препарат. Может, Костя знаком с кем-то из Фонда защиты природы? Но при Лильке спрашивать не хотелось.

– Мне нравится их свойство отталкивать, а не привлекать, как феромоны.

Евгения почувствовала, что краснеет.

– А откуда ты про них знаешь?

– Во-первых, наслышан от тебя. Во-вторых, у меня появился собственный опыт. – Евгения вспыхнула. Вот как? Но Костино объяснение успокоило: – Я купил тетке Марии в подарок духи. – Евгения улыбнулась. Мария ей всегда нравилась, она ей тоже. – Она меня чуть не убила за них.

Евгения расхохоталась. Она смеялась и кашляла.

– Неужели?

– Можешь хохотать сколько угодно, – сказал он. – Но они навели меня на одну мысль. – Он вздохнул в трубку. – Помнишь, я говорил тебе, что не знаю, как все вышло тогда… с этой твоей Лилит. Но после этих духов для тетки я подумал: может, она чем-то таким в тот раз воспользовалась?

– Вот как? – Евгения выпрямила спину.

– Ты проверь, нет ли утечки из сейфов Ирины Андреевны.

– Хорошо, поговорим после. Прости, мне сейчас некогда. Срочное дело. Пока!

Евгения не хотела продолжать разговор, когда напротив сидела Лилька и ловила каждое слово. А у нее был на редкость тонкий слух и очень хорошее зрение. Она перехватила взгляд подруги, брошенный на дисплей мобильника, но тот уже погас.

– Звонит? По-прежнему? – тем не менее догодалась Лилька.

– Звонит, – подтвердила Евгения. – Не сломался.

– А мог бы, – хмыкнула Лилька. – Какой упорный.

– Прочный, – с улыбкой поправила Евгения.

– Ты про что? – Лилька нахмурилась.

– Я – про аппарат. Мне нравится эта марка. Хотя он довольно старый.

– А… А я…

– Ой, погоди. – Евгения перебила ее, схватившись за трубку телефона, стоящего на столе. – Мне надо срочно позвонить.

Лилька встала:

– Я пошла к себе. Зайду потом.

Она вышла, а Евгения вернула трубку на место. То, что сказал Костя, следовало обдумать. Она встала и заперлась на ключ.

Конечно, подобное подозрение у нее возникало. Но всякий раз одно и то же видение – две головы на одной подушке – заставляло сердце обливаться слезами. И ей не хотелось заниматься поисками причин.

Но чем больше проходило печальных дней и одиноких ночей, тем чаще эта сцена, словно афишка на экране компьютера, вылезала, мешая думать, жить, спать.

Лилька ушла, наверняка решив, что звонил Костя, подумала она. Конечно, они с ней знакомы слишком давно, потому и трудно скрыть друга от друга что-то важное…

Лилька отходит все дальше от нее, вообще от них. Евгения предчувствовала, что подруга их чем-то удивит. Но чем – она не знала. И, в общем-то, не слишком хотела знать.

Новые знакомые из фонда, новая тема, увлекшая ее неожиданно сильно, беспокойство матери, а потому и ее собственное, о будущем хозяйства и лаборатории, отношения с Костей, которые, как ей казалось, становятся теплее – всего этого было более чем достаточно, чтобы не страдать от холодности подруги.

Но сейчас что-то насторожило ее. Почему-то она не слышала Лилькиных шагов. Ведь у нее такие звонкие каблуки, она ходит с утра до вчера на шпильках.

Дело в том, что Евгения и не могла слышать шагов – Лилька вышла за дверь, но не ушла, а стояла и слушала.

Уловив скрежет ключа в замке, поняла: Евгения заперлась. Лилька огляделась – никого нигде. Потом сняла туфли и на цыпочках завернула за угол. Дверь в лабораторию приоткрыта. Она юркнула туда. Она знала все, что в ней есть и где. Лилька открыла шкаф, взяла один флакон. Секунду думала, куда спрятать. Потом усмехнулась, оттянула ворот блузки, опустила пузыречек в лифчик.

Она не сама придумала такое место для хранения. Ей рассказала однокурсница, которая ездила отдыхать на Волгу. Недалеко от берега был островок, на котором бакенщик выращивал чеснок. Они плавали туда целой компанией, выкапывали чеснок, прятали в лифчики, а потом возвращались обратно. Чеснок при них, но руками махать не мешает.

Лилька вышла так же тихо, как вошла. Босиком добежала до своего рабочего места и обулась. Вынула флакон, переложила в сумку.

Разве она крадет? Она имеет право хотя бы что-то получить за труды! Много раз она просила Карцеву перевести ее в лабораторию, но та отказывалась.

Что ж, дорогие, любимые, уважаемые! Спасибо вам, конечно, но ей надо торопиться, успеть потрудиться за троих, точнее, за три поколения. Она сама себе бабушка, сама себе мать и сама себе дочь.

Вчера тоже все получилось удачно, с удовольствием вспомнила она. Услышав разговор Евгении по телефону с Дмитрием Павловичем, она решила проследить за ними. Несмотря на физиологию, он умнее тех, у кого растет не только борода, но на груди самые настоящие кущи. К тому же выглядит импозантно, вспомнила она любимое словечко Евгении Тимофеевны. Подслушать разговор не удастся, но она и не собиралась. Хотя до щекотки любопытно узнать – вспомнила свое детское выражение Лилька, про что пойдет речь. Точно ведь не о бычках. Ну и противные, черт бы их пробрал, столько костей! Она поморщилась.

Лилька вчера быстро поймала машину.

– За ними, – скомандовала она старому дядьке, который остановился у обочины, увидев ее поднятую руку.

Он молча рулил. Когда выехали на Дмитровское шоссе, Лилька уже знала, куда ехать.

– Ольгово знаете?

Он кивнул. Немой, что ли, подумала Лилька. Ни слова не проронил до сих пор, только кивал или мотал головой. Когда она открыла дверцу его машины, он наклонился и потер большим и указательным пальцем. Она поняла вопрос – сколько дашь. Ответила. Он покачал головой. Прибавила. Он кивнул. Ну и пускай – немой так немой.

Лилька знала, куда позовет подруга Дмитрия Павловича, эта романтическая натура. Про имение Апраксиных она рассказывала много раз, Лилька даже однажды поехала с ней. Груда развалин, заросших сорняками – и все…

Она увидела их машины там, где и собиралась их увидеть. Лилька не отпустила частника, который ее привез, попросила подождать.

Еще раз похвалила про себя его желтый «Пежо» – сама бы таким порулила с удовольствием! Ничего, придет время, купит себе машину-японку, как балерина-этуаль, о которой прочитала в газете. У нее будет на что, как и у балетной звезды.