Текст книги "Аромат обмана"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Я не согласна, будто дети должны благодарить родителей за то, что они подарили, – она с отвращением поморщилась, – им жизнь. Хорош подарочек!

Евгения открыла рот и снова чуть не задохнулась от горячего воздуха.

– Ты что? Чего плохого?

– По-моему, – настаивала Лилька, – родители должны приносить извинения своим детям за то, что их родили.

Евгения внимательно смотрела на подругу. Никогда не слышала она ничего подобного от нее. Никогда не видела такого лица – напряженно-злого. Губы истончились на глазах, яркая помада, которую Лилька не стерла, стекала с них, взмокшие от пота волосы словно утратили густоту и золотистый оттенок. Холодные глаза чужой женщины смотрели на Евгению.

– Тебе плохо жить? Не нравится? – спросила она, стараясь говорить насмешливо-весело, чтобы вернуть прежнюю Лильку.

– Я буду хорошо жить! Я заставлю эту жизнь… – она чуть не задохнулась, – прогнуться под меня! Если мать взвалила на меня мешок, я не стану эту тяжесть тащить до конца дней. Я вытряхну из него все лишнее, все ненужное. – Лилька вздернула подбородок, расправила плечи.

– Не перепутаешь, с чем расстаться, а что надо оставить? – Тон Евгении переменился. У нее тревожно дернулось сердце. С подругой что-то происходит.

– Тебе не надо брать чужое, – продолжала Лилька. – У тебя достаточно своего. А у меня нет ничего.

– Но разве поэтому ты можешь брать чужое?

– Нет, но я должна найти тех, кто даст мне сам. Твоя мать дает мне давно. Я беру.

– Но мама любит тебя, – попыталась успокоить подругу Евгения.

Лилька резко подняла руку и сказала:

– Все, что я говорю, к тебе не относится. Ты, – она в упор посмотрела на подругу, – можешь благодарить своих родителей за то, что они произвели тебя на свет. Они приготовили тебе все. Тебе даже посадили сад!

– Мне нравится наш сад, – сказала Евгения спокойно, стараясь сбить накал Лилькиной ярости.

– Мне тоже нравится ваш сад, – процедила она. – Но он ваш, а не мой. Я в него гулять хожу, а вы в нем живете.

– Но ты сама можешь посадить сад, в конце концов. – В голосе Евгении появилась досада.

– Шутишь? Это вокруг чего я буду его сажать? Вокруг моего дома? На картофельном поле? Сколько лет надо, чтобы он вырос? Да я от старости облезу и не увижу.

– Но в вашем саду что-то росло…

– Росло, ага, моя мать росла, – фыркнула Лилька. – Бабушка не выполола, пропустила… сорняк.

– Да ну тебя. Ты такая злая сегодня, – Евгения поглубже надвинула шляпу.

Но Лилька не могла остановиться:

– Тебя выпустили в этот мир не голой, как меня. Беги, Лилька! Беги! Но спасибо матери, выбрала правильное имя. Оно разрешает мне делать то, чего нельзя другим. – В голосе Лильки угадывалось удовольствие.

– Ты на самом деле веришь, что имя влияет на жизнь человека? – удивилась Евгения. И продолжала примирительно: – Я думала, у нас с тобой игра. В Еву и Лилит…

– Конечно, верю. Подумай сама, если бы мать назвала меня Галиной или Тамарой. Фу, – она поморщилась. – Да, еще небольшое спасибо матушке, что выбрала приличного биологического отца. Не надо всю жизнь прятаться – получилась не кривая, не косая.

– Да ты просто красавица, сама знаешь! – закричала Евгения. – Посмотри на себя! Фигура, рост, цвет кожи, волосы!

– Я не красивая, – покачала головой Лилька. – Я эффектная. Это больше, чем красивая. Просто красивая женщина – кукла. Во мне есть драйв, характер. Я сама знаю, я – Лилит!

Евгения молчала. Она знала: сейчас Лилька не услышит ее. Говорят, что мужчины плохо понимают женские голоса, их тембр. Они с трудом расшифровывают подтекст – просто их мозги устроены иначе. Поэтому они не сразу отвечают на вопросы женщин. Сейчас, похоже, у Лильки похожая непроходимость в мозгах.

– Я разрешила себе думать, как хочу, поступать, как хочу. Романтическая скромность не по мне. Это ты можешь себе ее позволить. Потому что тебе приготовили все – на сейчас и на потом. – Она повернулась к ней всем телом.

Такую грудь, подумала Евгения, можно снимать и печатать в любом мужском журнале. Подписка выросла бы вмиг.

– Ты думаешь, твоя бабушка ездила за границу при социализме не под контролем Лубянки? Смешно!

Евгения не любила, когда подруга говорила с ней вот так. Но смолчала.

А та продолжала:

– Твоя мать совершила невероятное – не выпустила из рук хозяйство, когда многие мужики остались с носом.

Лилька усмехнулась.

– Но все начала бабушка, – заторопилась Евгения. Ее голос звучал растерянно. Она никогда не смотрела на мать со стороны и сейчас – тоже.

– Твоя бабушка начала это дело, потому что ее назначили стать знаменитой. Ей помогала страна, – с пафосом произнесла Лилька и фыркнула. – Странные слова, я понимаю, но это правда. Не веришь? – Она не ждала ответа. Чтобы усилить странность слов, из полузабытой аббревиатуры составила два слова другой жизни, – Цека Капээсэс стояло за ней.

– С какой стати? – искренне изумилась Евгения, – этой высокой исторической организации помогать моей бабушке?

– На самом деле не знаешь? – Лилька сощурила глаза. С бровей стекал пот, она моргала, сбрасывая капли. Ее лицо лоснилось, его цвет – сероватый от пота и света пугал. – Феромоновые приманки нужны были не только норкам.

– Ты думаешь, бабушка или мама продавали их для приворота? – Евгения рассмеялась.

– Нет, я предлагала твоей матери. Я могла бы найти клиентов. Ее приманки круто работают. – Лилька засмеялась так, что круглые груди запрыгали. Она закинула ногу на ногу. Точная поза Лилит из старого журнала, заметила Евгения. Но ничего не сказала. Потом, словно спохватившись, Лилька добавила: – Ты сама видела на тараканах.

Евгения уловила суетливость в голосе – почему? Но Лилька сбила ее с мысли, как и жар, от которого она уже пылала.

– Я видела рекламу – парфюмерно-косметические фабрики добавляют феромоны в кремы, духи и прочие радости. А твоя матушка не хочет на этом зарабатывать. Если бы хотела, тогда даже если рухнет сама ферма, можно быстро отряхнуться и встать на ноги. Понимаешь?

– Мама не пойдет на это. Что обманом начинается, им и кончается. Вот ее принцип. Я – в бассейн. Ты со мной?

– Конечно. – Лилька встала.

Вода охладила тело и разум. Они ныряли, дурачились, как будто все слова, только что сказанные, вывалились из распаренных мозгов. Теперь поры закрылись. Все.

9

Костас прислушался и удивился. Не столько возбужденному голосу тетки Марии – она всегда казалась ему экзальтированной. Самому себе. То, о чем Мария болтала с московскими гостьями, почему-то цепляло его.

– Я кричу ему, ты ошибся? Ты ко мне? – хохотала тетка. – А он нацеливает на меня свою пушку и говорит по-английски: «Да. Тебе нравится?» Сынок, отвечаю, может, у тебя плоховато со зрением? Она – толкаю Елену локтем в бок – она вдвое меня моложе. А он указывает на свой инструмент и отвечает: «Он сам выбирает».

Костас сначала не понял, о чем они, но когда тетка произнесла «нудистский пляж», прислушался.

– Мне расписывали Фалераки как милое местечко. Только забыли предупредить, что за бухтой – нудистский пляж. Приношу извинения, милые дамы. – Костас услышал смех. – Никак не пойму, почему он выбрал меня? Ведь я только договариваюсь с пластическим хирургом насчет того, чтобы чуток омолодиться. Выходит, я зря обрекаю себя на муки?

Костас больше не слушал. Он вышел на веранду. Сладкий запах каприфоли, усыпанной желтыми цветами, накрыл его. Он искал просвет между лианами, чтобы увидеть что-то. Казалось, это что-то там, в перспективе. Ему пришлось потрудиться. Согнувшись, почувствовал, как отозвалась спина. Он летел из Афин от родителей в неудобном кресле. К тому же на коленях держал покупки из дьюти-фри. Он вез коньяк «Метакса», семизвездочный, для теткиного бара и – духи. Он долго выбирал их. Девушка по имени Елена – в Греции полно Елен, он прочел ее имя на бейджике, спросила:

– Вы покупаете для девушки? Для дамы?

– Для дамы, – сказал он.

– Вы хотите ее удивить? – она одарила его протяжным взглядом.

– Именно это я и хочу сделать, – Костас не только принял этот взгляд, он позволил своему устремиться ниже, к груди. Как будто старался прочесть имя на бейджике…

– Тогда – вот. – Девушка взяла с полки коробочку. – Все мужчины – у ее ног, – кокетливо добавила она.

– Вы проверяете на себе? – Он нарочито шумно втянул воздух. Она засмеялась.

– Только не на работе.

Костас засмеялся, поблагодарил, пошел платить, все еще улыбаясь. Милая девушка, но не та… Теперь, вспоминая эту сцену, он наморщил лоб. Здесь что-то есть, особенное. Оно может подвести его… к чему? Он сам не знал.

Костас выпрямился. Небо скрылось из вида, теперь он снова уткнулся глазами и носом в каприфоль. Сладость аромата пропитала воздух, голова слегка кружилась. Лучше вернуться в дом, решил он. Наверное, переутомился, с самого утра сидел за компьютером, готовился к лекции по истории Древней Греции. В этом году ему дали дополнительные часы на первом курсе.

Хозяйка и ее гости, похоже, успокоились, они молча потягивали через соломинку что-то из высоких бокалов. Видимо, тетка Мария узнала рецепт нового коктейля. Она коллекционирует их. Она похвасталась, что в ее собрании шестьсот восемьдесят четыре коктейля, но это еще не финал. Костас порадовался ее воодушевлению – приятно, когда человек делает что-то страстно и профессионально.

У нее есть все для правильного приготовления коктейлей. В домашнем баре, возле которого она сейчас стояла, мерцали металлом блендер, стакан для смешивания, щипцы для льда, пара гейзеров, то есть дозаторов, стоппер, так она называла пробку для шампанского. Костас, к собственному удивлению, уже выучил все эти премудрости. Но Мария неутомима, она привозила из разных городов и стран барные ложки, мельницы для льда, джиггеры – мерные стаканчики. О ее бокалах, рассказывала она, один из ее внуков сочинил рэперскую композицию. Каждое второе слово – из ее шкафа: хайбол, рокс, винный бокал, ликерная рюмка, коктейльная рюмка. Он не оставил без внимания даже самую обычную толстопятую стопку для водки. Ее она привезла из Москвы.

Были в ее баре напитки всех родов и видов – начиная с водки и кончая текилой. По ним можно составить карту мира, а не только винную карту из коньяков, виски, водок, абсентов, вин, ликеров с названиями, от которых кружилась голова Кости-подростка и Кости-юноши. Бейлис, куантро, самбука, малибу, трипл сек, курасао, гренадин… При мысли о сиропах, наполнявших бар, слипалось все внутри: лимонный, персиковый, ананасовый, маракуйя… Минеральная вода с газом и без, тоник, соки, сливки, кофе, чай – все наготове в любой день и час. Было бы кого угостить. Мария любила украшать бокалы разными штучками, усаживая их на края. Но из всех Костас запомнил только зонтики.

– Костас, как насчет коктейля? Я тебя не разочарую, – Мария подмигнула.

– Спасибо, – он улыбнулся. – Как вам духи? А я вас не разочаровал? – Он подмигнул ей в ответ.

В глазах Марии что-то мелькнуло. Потом она расхохоталась. Было видно, эта легкость – не сиюминутный прорыв настроения, похоже, они с гостьями уже расслабились.

– Ах, вот оно что! Ты милый шутник! Теперь я кое-что начинаю понимать. – Она подняла подбородок и посмотрела на своих гостей. – Ну-ка! Где мои очки? – Она отошла к столу. – Сейчас, сейчас я почитаю, что за состав у твоих духов. Конечно, я не смогу распознать суть всех компонентов. Это сделала бы с блеском Ирина Карцева. Ее дочь, Евгения, тоже. – Она бросила быстрый взгляд на племянника. Костас почувствовал, как скулы тотчас напряглись.

Мария надела очки в модной темной оправе с широкими дужками.

– А не сыграл ли ты шутку со старенькой теткой? Ах, мой мальчик, я тебя не виню. Я испытала несколько давно забытых мгновений. – Она снова расхохоталась.

Гостьи смотрели то на Костаса, то на хозяйку. Это две тридцатилетние женщины, с приятным загаром тренированных, ухоженных тел и милыми лицами. Было видно: они давно привыкли к отдыху, умеют насладиться каждой минутой – на море, на солнце, на воздухе. Глаза полны покоя, только любопытный блеск нарушал безмятежность взгляда.

– А что за духи? – спросила темноволосая гостья. Она повернула аккуратно стриженную голову к Костасу. У нее, заметил он, длинная гибкая шея, о чем она хорошо знала.

– Я купил какие-то необыкновенные духи, – он пожал плечами. Гостья прошлась взглядом по его накачанным плечам. – Мне выбрала их продавщица.

Мария вернулась с коробочкой.

– Вот хорошо, не раздела флакончик догола. Не успела. Читаю. Нет, лучше ты, Костас, – поморщилась она, снимая очки. – Они мне мешают.

Костас взял коробочку. Он бормотал себе под нос, быстро читая состав.

– Во-от оно что! – расхохотался он. – Фемин Энерджи Арома! Кажется, я знаю, что это. Сейчас проверим.

Он достал сотовый телефон, вошел в Интернет.

– Итак, это смесь амбры, мускуса и цибета. Они, как уверяют эндокринологи, повышают уровень эстрогенов и создают образ секси-леди.

– Мать дорогая! – воскликнула Мария. – Ты сделал меня секси-леди! Так вот почему этот тип наставил на меня свою пушку! Я… ну да, я точно помню, утром полила себя твоими духами.

Гостьи хохотали, нюхали, брызгали на себя по настоянию хозяйки. Обещали рассказать, сколько поклонников придется скинуть с парапета, когда они пойдут гулять на набережной.

– Не ходи за ними, Костас, – нарочито строго предупреждала Мария. – Я не хочу, чтобы они вцепились друг другу в волосы из-за тебя.

Костас тоже смеялся. Он согласился наконец выпить коктейль вместе с дамами. Но что-то мешало ему расслабиться до конца. Какая-то мысль пыталась прорваться сквозь гомон других мыслей.

Неужели правда, что мужчины ведутся от запаха подобных духов? Но ведь Мария не придумывает. К тому же рядом с ней сидела женщина в том возрасте, когда собственные гормоны не молчат.

Он вышел из дома в сад. Розы обступили его, прекрасные, но почти без запаха. Он с трудом привыкал к этому, по привычке тянул нос к олеандрам, с недоумением отстранялся. Сначала ему казалось, что его обоняние притупилось от множества ароматов, прежде незнакомых. Но потом понял – или запах, или красота. Неяркие подмосковные цветы пахли так, как не снилось здешним розам.

Так тонко и чисто пахло от Евгении. Он всегда удивлялся – даже слякотной осенью, холодной снежной зимой на самой оживленной трассе от нее пахло именно так. Это не духи, знал он, но ее собственный аромат.

Он вышел из розария, пересек газон и подошел к церкви. Тетка Мария не удержалась и построила свой отдельный храм. Теперь Костас знал, почему в Греции столько церквушек. Не из-за особенной набожности, внезапно охватившей состоятельных людей. Дело в другом – было время, когда правительство объявило: тем, кто построит свою церковь, будут снижены, а то и на время отменены налоги. Говорят, в стране на девятьсот маленьких церквей стало больше. В них на службу по семейным праздникам приглашают священников.

Он осмотрел дверь, подергал замок. Как бы хотел он войти сюда с Евгенией и… Он не знал, венчают ли в таких церквях.

Костас сел на ступеньки, подпер рукой подбородок. Как жаль, что так глупо вышло. С одной стороны, он уважал принцип Евгении – если мужчина способен изменить однажды, он может это сделать снова. Сам видел – так бывает. Тому пример его немецкий приятель, с которым они познакомились в Дахабе, на Красном море, – в Египет он ездил еще до того, как переселился в Грецию. Парень женат, его беременная жена осталась в Гамбурге, а он проводил ночи с ныряльщицей из Швеции.

Потом они встречались в Москве с этим парнем, он рассказал, что у него родился сын. В Гамбурге, слава богу, усмехнулся Костас. Не в Стокгольме.

Он тоже хотел сына, дочь, много детей. Но только тех, которых родит Евгения. Ева.

Он улыбнулся. Они с Лилькой здорово придумали – Лилит и Ева. Они рассказывали ему, как проверяли на верность мальчишек, которые волочились за Евгенией… Это тоже ему нравилось. Ты молодец, Лилит, хвалил он Лильку.

А потом проверили его? Костас резко выпрямился. Да, проверили. Испытания он не выдержал.

Но почему все-таки? К Лильке его никогда не влекло, что же случилось с ним в тот вечер? Ведь он не пил ничего, даже пива.

Он обошел вокруг церквушки. Вернулся к двери. Снова подергал, будто надеялся, что если войдет, то узнает ответ. Он поднял голову, посмотрел на иконку над входом. Святой Николай взирал на него – с сочувствием. Или он хочет навести на мысль… подсказать?

А может быть… у Лильки были какие-то духи?

Но он бы почувствовал.

Он помнит, как уткнулся носом между ее грудей, они сдавили ему ноздри, ничего, кроме запаха кожи, только он, сладковатый… Не такой свежий, как у Евгении. С тех пор он много читал и узнал о запахах кое-что. Мы пахнем тем, что едим. Евгения любила фрукты, а Лилька не могла жить без мяса.

Помнил он и другое, как бы не хотел забыть – собственное отчаяние. Он знал, что должен оторваться от Лильки, но его плоть искала свой путь. Лилька не впускала его. Она завлекла его, играла с ним, но не давала сделать то, за чем влекла. Она возбуждала, доводила до экстаза, но уворачивалась.

Это была чистая правда, когда он кричал Евгении:

– Ничего не было! Ничего!

Уже после, когда Евгения не поверила ему, он сам засомневался.

Иногда его охватывала злость на Евгению. Хорошо, даже если бы что-то произошло по дури, глупости, неизвестно, почему еще? Неужели это причина для разрыва навсегда?

Но полного разрыва нет, успокаивал он себя. Это размолвка, рана затянется со временем. С того дня он старался не замечать призывные взгляды женщин, он жаждал взгляда только одной.

Костас звонил Евгении, она говорила с ним, он заставлял себя думать, что этого ему достаточно. Пока достаточно, по крайней мере, его разуму. С плотью можно договориться – мужчины знают, как.

А она? Как Евгения справляется с собой, с тревогой думал он ночами. Она пылкая женщина, нежная. Она из тех, кого надо обнимать каждую ночь, ласкать и нежить.

Костас не верил, что Евгения выбросила его из головы. Тетка Мария часто летала в Москву. Она виделась с Ириной Андреевной, с Евгенией, говорила, что все будет хорошо… Тетка всегда любила его больше других племянников и племянниц.

– Никого нет в ее сердце, успокойся, – твердила она ему. – А я есть? – хотел спросить он. – Евгения занимается только приманками. Больше ничем. Феромоны, феромоны, феромоны… Наследство надо отрабатывать. Сам знаешь – бабушка и мать приготовили ей занятие на всю жизнь. Подруга тоже работает у Карцевой.

Костас почувствовал, как загорелась кожа под футболкой. Лилька могла приманить его феромонами?

Костасу стало зябко. Он посмотрел на небо, оно, как и прежде, оставалось безмятежно-голубым. Потом его взгляд прошелся по морю – оно спокойно, полный штиль. Это внутри у него хмуро и мятежно…

А если Евгения попросила Лильку протестировать его? Он представил, как она дает подруге что-то и говорит:

– Подмани… Проверь.

Сердце заныло – ну и дурак ты, Костас. Разве не помнишь ее лицо? Когда она увидела его в постели с Лилькой. Нет, Евгения никогда бы так не поступила.

А Лилька? Лилька могла взять приманку сама.

Так что теперь? Срочно позвонить и сказать: спроси Лилит, моя дорогая Ева, не приманила ли твоя подруга меня феромонами?

Глупо. Тогда что делать? Ничего. Когда не знаешь, что делать, не делай ничего. Так говорит дядя Никос, а уж он-то никогда не остается в проигрыше.

Костас встал, потянулся. Мышцы ожили, теперь под футболкой обрисовался тугой живот. Он в хорошей форме. Ему тридцать один год. Он любит женщину, которая должна понять его и простить.

Костас пошел к бассейну, раздвигая заросли гибискуса. Любимый цветок Евгении. Интересно, она не разбила керамическую тарелку, которую он подарил ей, когда она уезжала из Линдоса? На ней красовался «портрет» этого цветка, слегка стилизованный мастером. Он изобразил чрезмерно большую тычинку, которая выглядывает из лепестков. Этот цветок – символ острова, его называют родосской розой. Но он считал, что это неправильно, роз и так здесь предостаточно.

На ходу он сбросил футболку, шорты и нырнул в воду. Она теплая, пресная, но освежала. Он нырял, нырял, нырял… Ему уже казалось, что он ныряет совсем не в воду. Он ныряет в нее, в свою Еву. Она должна догадаться, что произошло на самом деле в тот вечер. А он подождет…

10

Ирина Андреевна открыла глаза. Зеленые цифры на электронных часах высветили: 2.36.

Что это с ней? Вторую ночь подряд просыпается в одно и то же время. Она поморгала, освобождаясь от видений, пытавшихся пробраться из сна в явь.

Она не помнила точно, что снилось, но ощущение тревоги осталось. Лежала на спине, вслушивалась в ночь и вглядывалась в нее. Полоска лунного света, словно луч прожектора, пересекала бордовый ковер на полу кабинета.

Ну вот нашлась зацепка-объяснение. Опять улеглась в кабинете на диване, поэтому проснулась. Спокойный сон обещает только кровать и спальня.

Как всякий человек, нашедший простое объяснение чему-то, еще секунду назад казавшемуся чем-то сложным, Ирина Андреевна расслабилась.

Теперь, всматриваясь в полоску лунного света, она видела в ней не указующий перст грядущих неприятностей, а полнолуние. Напрягая слух, улавливала легкие удары – это постукивала открытая форточка, впуская ароматы цветущего лета.

Что на самом деле ей не нравится? А ведь не нравится, это правда.

Ирина Андреевна отбросила одеяло, села на диване. Простыня, торопливо накинутая на него, съехала на пол и растеклась белой лужицей, похожей на молочную. Она вспомнила, как вчера лаборантка из отдела кормов поила молодую норку молоком из бутылочки.

Ей не нравилось ожидание, вот что. Это оно тревожило. Она терпеть не могла глухой ступор, в котором приходилось жить, ничего не предпринимая. Но что она должна сделать?

Конечно, понимала она, лаборатория приманок волновала ее больше, чем само хозяйство. Вообще-то мать создавала опытную звероферму, то есть большую научную лабораторию. По сути такой она и оставалась. Потом из названия слово «опытная» ушло, но сама ферма работала эффективнее, чем любая обычная. Чувствуя опасность, Карцева решала, что для нее важнее из того, чем владеет. Что спасать в первую очередь.

Но понимала – и лаборатория, и ферма могут существовать только вместе.

Она посылала письма «сестрам» по электронной почте, в милой болтовне желая уловить финансовое состояние клуба. Дело в том, что фонд «сестер», который дает ссуду, величина не постоянная. Если удача в бизнесе охотно посещает «сестер», значит, фонд полон, а стало быть, можно рассчитывать на большие деньги. Но бывают, как писала в циркулярном письме казначей Эрика, «неурожайные» годы. Тогда на крупную ссуду рассчитывать не приходится.

Ирина Андреевна молила Бога об «урожайном» годе. Она чувствовала, что вот-вот подступит… «нужда». Это старинное слово развеселило ее. Да о чем она? Конечно, речь не о куске хлеба. Но о большом куске работы.

Странное дело: все чаще казалось, что угроза затаилась рядом. Совсем рядом. Не покидало ощущение, что кто-то подступил вплотную. «Ага, и уже занес топор над вишневым садом?» – одернула она себя.

Ирина Андреевна положила ногу на ногу, уперлась локтем о колено, опустила подбородок на крепко сжатый кулак. Почти поза роденовского «Мыслителя», оценила она себя со стороны. И в который раз убедилась, что поза на самом деле направляет мысли куда надо.

А почему ей не последовать принципу человека, чьим именем назван клуб? Чей портрет мать повесила на стену, как раз напротив дивана?

Она резко выпрямила спину. Карцева не помнила деталей, только суть: незабвенный Лоуренс Аравийский говорил, что, если ты чувствуешь дыхание противника, но еще не видишь его, подготовься к схватке и вымани раньше.

Чье-то дыхание она чувствовала. Противника. Не абстрактного, каким можно назвать время, неудачное для ферм вроде ее, а вполне конкретного. Он должен быть, потому что всегда есть исполнитель чьей-то воли. Всегда найдется тот, кто станет им. Ведь у ее воли тоже нашелся исполнитель.

Ирина Андреевна почувствовала, как кровь прилила к вискам. Лилькино лицо, смотревшее на нее вчера, в полумраке лабораторного кабинета. Она, видимо, нарочно затеяла разговор там, чтобы придать ему большую серьезность.

– Ирина Андреевна, мне нужны деньги, – сказала Лилька, положив одну длинную ногу на другую.

– Ты хочешь, чтобы тебе прибавили зарплату? – спросила Ирина Андреевна.

– Нет, – ответила Лилька. – Если бы даже могли, вы не дали бы столько, сколько мне надо.

Тыльная сторона Лилькиной руки скользнула по столу, раскрытая ладонь с растопыренными пальцами походила на мисочку для подаяния, но это длилось всего секунду. В следующий миг рука перевернулась, Ирине Андреевне почудились клешни с кровавыми каплями на концах. Отраженные в полировке, они, казалось, приближаются к ее руке, хотя Лилька просто барабанила ногтями с алым маникюром.

Ирина Андреевна невольно отшатнулась. Лилька засмеялась.

– Ты стала такая… – Карцева не нашла подходящего слова. – Хорошо, говори, какие деньги ты просишь. – Она намеренно произнесла слово «просишь». Тем самым ставя ее на место: проситель – она.

– Я хочу получить деньги из банка.

– А как поступим с датой рождения? – Ирина Андреевна наклонила голову и посмотрела сбоку на Лильку. Лицо девушки в профиль на самом деле походило на картинку из старого журнала – Лилит. Прекрасная в фас и опасно-хищная в профиль.

Лилька, словно уловив перемену в Карцевой, быстро повернулась, улыбка изменила ее лицо, сделала теплым, нежным.

– Но если вы попросите, то… Сами говорили, там процент невелик, только гарантия надежности. Ну Ири-ина Андре-евна, – пела она, а ногти подползали к руке, лежавшей на серой компьютерной мышке. Словно желая избежать прикосновения, Карцева кликнула по мышке – экран погас.

– Сейчас я покажу тебе кое-что, – сказала Ирина Андреевна, вставая из-за стола.

Она молча вынула из кармана ключ, шагнула к сейфу, вделанному в стену, открыла его и взяла бумагу в прозрачной файловой папке.

– Вот здесь написано, почему я не могу этого сделать. Соглашение с твоей матерью. Подпись Марины. Моя подпись. Как только тебе исполнится двадцать пять лет, все получишь. – Она посмотрела на поникшее лицо Лильки. – Но ведь уже скоро, не горюй. – Ирина Андреевна потянулась к ней, положила руку на Лилькину макушку. Жесткие волны рыжеватых волос укололи ладонь, ей показалось, ее ударило током. – Ой, какие жесткие у тебя волосы! Раньше вроде бы они были мягче…

Лилька медленно высвободилась из-под руки и, улыбаясь, сообщила:

– Какое время, такие и волосы. Значит, я не получу деньги, – это был уже не вопрос, а констатация факта.

– Нет, – коротко ответила Карцева, закрывая сейф.

Потом, уловив чрезмерную жесткость в собственном голосе, посмотрела на Лильку. Теперь она увидела девочку, о которой заботилась с рождения. Неправда, одернула она себя. Еще до рождения. Она обещала себе делать это до тех пор, пока будет нужно.

– А зачем тебе деньги? – ласково, по-матерински, спросила она.

– Я хочу купить тараканов, – объявила Лилька.

Ирина Андреевна едва не рассмеялась. Ах, бедное дитя! Думает, что так легко, как удалось однажды, добывать деньги всегда.

– У тебя их мало в голове? – шутливо поинтересовалась она.

– Вы, как всегда, грубо шутите, – поморщилась Лилька. – Не понимаете – объясню. – Она говорила, не сводя глаз с ключей. Ирина Андреевна подняла их, опустила в карман белого халата. – Я хочу купить мадагаскарцев. Сейчас, пока забава в цене. Вы бы знали, кто ставит на бегах и сколько! – Лилькины щеки заалели. – Там такой бомонд, там… – Она тяжело дышала. – Я могу заработать кучу денег.

– У тебя есть помещение? Или ты хочешь купить его тоже? Боюсь, денег в банке на московский зал не хватит. А бега в деревне Скотниково или здесь, в Петракове, денег не принесут.

– Я сдам мадагаскарцев в аренду, – заявила Лилька. – Тому, у кого есть помещение.

– Вот как? А если насекомые сдохнут?

– Я знаю, как за ними ухаживать.

– В общем, Лиля, мой ответ тебе – нет! Должна признаться, я рада, что тебе нет двадцати пяти.

– Сами сказали, немного осталось, – Лилька вздернула подбородок.

– В твоем возрасте созревание происходит быстро, как у тыквы, – хмыкнула Карцева. – Смотришь вечером – размером с двухлитровую банку. А утром – уже с трехлитровую. Так же и с мозгами молоденьких девушек. Я очень надеюсь, еще передумаешь.

– Что ж, я все поняла. До свидания. – Лилька встала.

– Вечером придешь к чаю? – Ирина Андреевна не хотела жестко заканчивать разговор. В конце концов, она совсем еще девчонка…

– Приду, – Лилька улыбнулась, как прежде. – Я принесу халву из кунжута.

– Тащи! А где вязала? – поинтересовалась Ирина Андреевна.

– Привезли из Туниса. Знакомые.

– Какие у тебя знакомые… Они точно не из Скотникова и даже не из Петракова. – Лилька рассмеялась, покачала головой. – Твои кудри колышутся, как море в четыре балла. Когда купаться запрещено, – насмешливо заметила Карцева на прощание. – Ну хорошо, приходи.

11

– Сегодня у нас заморский гость, – объявила Ирина Андреевна.

Она не смотрела на дочь, поэтому не видела, как побелело ее лицо, а потом начало медленно заливаться краской.

– В-вот как? – сдавленно проговорила Евгения.

– Да, наш большой друг, который живет в это лето на самом берегу моря, – весело говорила мать, продолжая вытирать салфеткой мебель. – Ну и пыли у нас… Просто неловко перед людьми.

– Мама, а… он… на самом деле приехал? – глаза Евгении загорелись забытым светом.

– Как – приехал? – салфетка с восковой пропиткой замерла в воздухе, потом быстро опустилась на бок комода. – Он приедет вечером, – Евгения слышала учащенное дыхание матери, тихое постанывание комода, – после рыбалки.

Серые глаза теряли яркость, как два облачка, когда летнее солнце, уходя за горизонт, лишает их света.

Ирина Андреевна взглянула на дочь. Ох, Господи, что она такое говорит?

– Дмитрий Павлович, – поспешила она, наконец догадавшись, о ком подумала дочь, – он в это лето живет на Можайском море. – Она говорила так, словно не заметила в лице Евгении ничего особенного. – Из-за своих пучеглазых бычков. То ли в море, то ли в пруду он ловит их и очень доволен собой.

– Так это он приедет? – Евгения попыталась придать голосу радость. Но вышло неискренне.

– Он позвонил, сказал, что давно не занимался с Карцевыми просветительской работой. Как бы мы не превратились в деревенских лопухов. Сейчас, говорит он, появилось много любителей выкашивать подмосковные заросли.

Евгения улыбнулась, и Ирина Андреевна почувствовала, как от сердца отлегло. Она знала, что дочь относится к ее давнему другу так же, как и она сама. И всегда рада ему.

– Знаешь, я что-то стала плохо спать ночами, – призналась Ирина Андреевна, продолжая вытирать пыль.

– Тебя что-то мучает, мама? Беспокоит? – Евгения с готовностью ухватилась за новую тему. Ей стало неловко за свою ошибку. Она ждет Костю? Но знает: если бы он даже захотел приехать, он не может – работает.