Текст книги "Аромат обмана"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Конечно, мать знает, что Костя не пропал из ее жизни, он есть до сих пор. Хотя она и говорит матери, будто он теперь просто ее знакомый. Так бывает – человек переходит из одного качества в другое. Но сейчас она выдала себя…

– Да, мучает, – призналась Ирина Андреевна. – Такое чувство, будто кто-то или что-то опасное подступает совсем близко.

– К кому? К тебе? Или к нам?

– К нашему хозяйству. Вообще к нашему делу.

– Ты слишком часто смотришь телевизор, мама, – Евгения окончательно успокоилась. – Наверняка не мигаешь, глядя на экран, как велел доктор, – насмешливо добавила она. – Точно так, как сейчас смотришь на меня.

– Ох, – Ирина Андреевна быстро заморгала. Действительно, она все время нарушает указание окулиста – как можно чаще моргать, особенно когда смотришь на экран компьютера или телевизора. У нее стали слезиться глаза, словно в них насыпан песок. Но и это не все – доктор объявил, что у нее не только блефарит и сухость глаз, но и глазной клещ на веках. – Да, я забываю капать все эти капли, – виновато проговорила она. – Разве упомнишь – четыре раза в день! Я работающая женщина, в конце концов. – Она поморщилась. – Но вполне могу остаться свободной, вот тогда стану только тем и заниматься, что капать в глаза.

– Мама, я тоже… что-то чувствую… Нас ждут неприятности, – тихо призналась Евгения.

– Вот как? Тогда это уже серьезно. – Теперь она с силой терла крышку стола.

– Я думаю, мы должны подманить врага, – предложила Евгения. – Сами.

Ирина Андреевна снова перестала мигать, потом поймала себя на этом, быстро-быстро захлопала ресницами.

Евгения засмеялась и фыркнула:

– Никогда не видела тебя такой кокетливой! Но не думаю, что это поможет обаять противника.

– Признайся, о чем ты говоришь? Или о ком? Ты кого-то подозреваешь? – Ирина Андреевна осыпала дочь вопросами.

– Тебя, – ответила Евгения.

– Ме-ня? – не поверила мать.

– Кто имеет доступ к твоему компьютеру и почте, в том числе? Я. Я заметила, что ты шлешь письма «сестрам». Это признак твоего сильного волнения. Из чего могу заключить – что-то происходит вокруг нашего хозяйства.

– Ну просто сыщик и аналитик, – пробормотала мать. – Вот не думала, что ты меня выследила. – Она с еще большим азартом стала тереть стол. – Да, ты права. Происходит. Поэтому я прощупываю почву на дальних берегах. Нам могут понадобиться деньги, причем много. Я молю Бога, чтоб в фонде «сестер» они были в достатке.

Обе молчали. Потом Ирина Андреевна продолжила:

– Если верить, что зависть, жадность и тщеславие ходят вместе, то я бы предложила присмотреться к нашему ближнему кругу.

– Пожалуй, – согласно кивнула дочь. – Зависть поражает ближний круг. Жадность толкает отнять то, чему завидуешь…

– …а все это делается в угоду тщеславию, – закончила за нее мать. – Ты смотри, как мы с тобой, а? Прямо пианистки – играем в четыре руки.

Они смеялись, довольные друг другом. Ирина Андреевна заметила, насколько быстро взрослеет дочь, это ей нравилось. Она, если честно, устала отвечать за все в одиночку.

– Ну что такое, мама, наши норки и мы вместе с ними для дальнего круга? – продолжала рассуждать Евгения. – После того как я познакомилась с людьми из Фонда защитников дикой природы, мне стали понятны масштабы их деятельности. Они, к примеру, никогда бы не узнали о нас, если бы Алевтина Даниловна не познакомила меня с ними.

– Да, – согласилась мать, – оборот нашего хозяйства для состоятельных бизнесменов – мизер. Я о тех, которые занимаются захватом, называя его изысканно – недружественным поглощением. Они больше выиграют на тараканьих бегах.

– А почему ты вдруг про них вспомнила, – удивилась Евгения. – Это такое прошлое, что я почти забыла.

– Ты забыла, а Лилька до сих пор ими грезит.

– Вот как? А я не знала…

– Она приходила ко мне.

– Да в чем дело? Возник Николай Георгиевич? Или…

– Или. Лилька просила меня забрать для нее деньги в банке.

– Неужели в испанском? – изумилась Евгения. Она стояла, прислонившись к дверному косяку и держа в руках шнур пылесоса. Как только мать закончит, она продолжит уборку.

– Да, в испанском. В другом у нее ничего не лежит.

– Но ей нет двадцати пяти. А если я правильно помню, условия никто не отменял.

– Да она готова подделать свидетельство о рождении, – усмехнулась Ирина Андреевна. – Ей просто не терпится истратить все, что оставила Марина.

– Она мне ничего не говорила, – покачала головой Евгения.

– Вот как? Значит ли это, что Ева и Лилит обретают исконные черты? – усмехнулась Ирина Андреевна. – Я ждала, когда это случится.

– Это случилось раньше, мама, – тихо заметила Евгения. – И теперь просто развивается. Но зачем ей деньги?

– Хорошо стоишь? – мать бросила на Евгению быстрый взгляд. – Прижмись к косяку, а то упадешь! Лилька хочет поехать на Мадагаскар и купить там тараканов.

– Что-о? – Евгения отскочила от косяка. Шнур выпал из рук.

– Я тебя предупреждала. Шнур – черт с ним, главное – ты в порядке, – насмешливо бросила мать.

– Но зачем ей это?!

– Чтобы разбогатеть, вот зачем.

– Но без твоих приманок вряд ли ее осыплет золотой дождь, – заметила Евгения.

– Я не стала напоминать ей об этом. Все равно деньги она не получит. Я обещала ее матери.

– Уже хорошо, – пробормотала Евгения.

Ирина Андреевна внимательно посмотрела на нее.

– Должна признаться, я рада. Солнечная энергия сделала свое дело.

– И вода, – добавила Евгения.

– Ты прекрасно выглядишь. Сама знаешь, это не только моя оценка. Помнишь, что сказал массажист в санатории?

Евгения кивнула:

– Я на самом деле себе прекрасно чувствую.

Ранней весной они ездили на неделю в санаторий на Клязьму. Массажист, который занимался обеими Карцевыми, сказал, что давно не видел такой идеальной физической формы, как у Евгении. Сама девушка объясняла свои успехи тем, что отказалась от мяса и полюбила соевые продукты.

– Вы не боитесь генетически модифицированной сои? – спросил тогда массажист.

– Птичьего гриппа тоже, – засмеялась она тогда…

– Мама, я стала другой. – Она помолчала. – Я чувствую себя так, будто недавно была сушеным абрикосом, а теперь меня размочили, и я снова – свежий фрукт, только что с дерева.

– Надо же, а ведь действительно что-то есть в тебе от этого фрукта. Цвет лица, например. Солнечный, очень свежий.

– Главное, мозги перестали быть жесткими, – добавила Евгения тише. – Знаешь, я поняла – упертость можно проявлять только в супермаркете.

– Подробнее, пожалуйста, – попросила мать, с интересом ожидая дальнейшего объяснения.

– Если тебе не нравится, как с тобой обходятся в магазине, не ходи в него, иди в другой. Но во всем остальном нужна гибкость. Надо точно знать, чего хочешь, и не спотыкаться на мелочах. Правильно выбирать приоритеты и не перепутать, что важнее – процесс или результат.

Ирина Андреевна молча смотрела на дочь. Она видела милую молодую женщину, на самом деле похожую на библейскую Еву. Но под этой внешней мягкостью она чувствовала другую, целеустремленную, похожую на нее, на мать. Это радовало.

– Знаешь, собрать бы за столом сотрудников и дать им понюхать «словогона», – продолжала Евгения. – Мы бы тогда узнали, кто завидует больше всех и кто готов нас съесть.

Ирина Андреевна удивленно вскинула брови:

– Ты запомнила это название, да? Но мама не закончила над ним работу. Однажды к ней пришли и предложили отдать все, что у нее есть по этому препарату. Она испугалась – он слишком действенный, а потому опасный. И отложила его подальше.

– А ты не занималась им? – спросила Евгения.

– Нет. Но состав знаю. Он, на удивление, простой. Твоя бабушка отличалась тем, что из простого получала сложное. Вещества, которые она ввела в препарат, притупляют торможение нейронов мозга, поэтому человек говорит без остановки. Как некоторые в алкогольном опьянении. Но от «словогона» он не просто говорит, а испытывает невероятное доверие к собеседнику. – Ирина Андреевна отошла от стола, смяла салфетку и бросила ее в корзину для мусора. – Знать бы кому, я дала, пожалуй, бы порцию «словогона».

– Ты нарушила бы свои принципы? – с любопытством спросила дочь.

– Можно, наверное, нарушить принципы, если рушится жизнь. Причем не только моя, но и твоя…

– Если у нас нет «словогона», то Дмитрию Павловичу ничто в нашем доме не грозит, – Евгения с улыбкой посмотрела на мать.

– Ему-то? Да он сам все расскажет. Для него нужен другой препарат – словоостанавливающий.

– Скотч поможет, – со смехом бросила Евгения.

– От него только скорость речи прибавится, а четкость – наоборот, убавится.

– Я не про тот, который внутрь. Я про тот, который все еще на оконной раме, – она кивнула на окно.

– Ты про этот! – Мать рассмеялась. – Слишком жестоко. – Она подошла к окну, дернула хвостик скотча. – Совсем забыла, – она дернула сильнее. – Воздуха! Всем – воздуха!

Мать и дочь открыли окна, вымыли рамы и полы, все пропылесосили. Они делали это с таким азартом, будто ничего более приятного в жизни нет и быть не может.

12

– Девочки, эти красавцы – ваши! – Мужчина вынул из багажника ведерко с крышкой. Судя по тому, как он поднял его, в нем приличный вес.

На крыльце стояли трое. Ирина Андреевна на нижней ступеньке в льняных бледно-зеленых брюках и желтой футболке с вырезом уголком. На ступеньках выше – Евгения в брючках-капри серого цвета и красном топе на тонких бретельках. А Лилька – на самой площадке. Она надела шорты черного цвета и белую блузку. Воротник стойкой почти подпирал подбородок, но нарочито гимназическая скромность рушилась, стоило ей повернуться спиной. Лилькина спина была совершенно голая.

Дмитрий Павлович захлопнул багажник желтого «Пежо» и замер с красным ведерком в руке.

– Н-да… – протянул он восхищенно. – Вы похожи… Постойте, на что же вы похожи? – Все трое ждали признания. Каких-то слов, пускай простых, много раз слышанных, но сдобренные особенной мужской интонацией. Они всегда звучат по-новому и очень приятно.

– Вы похожи на… душистый горошек! – воскликнул он. – Цветы, которые люблю с детства. Зеленый, желтый, красный, белый…

– Да иди же скорее, – Ирина Андреевна заметила заминку гостя. – Бычков пожалей.

– Вот что значит, когда у женщины мужской склад ума, – проворчал он, пожимая плечами. – Никакой реакции на мои восторги, а сразу – взгляд в даль. В цель. Иди, а то бычки протухнут. Ну, хорошо! С тобой, Ирина, все ясно. А вы, юные девы, неужели у вас в мозгу не возникло ответное восхищение – мною – на такой неподдельный восторг? – Он улыбался так широко, что уши отъехали назад.

– А вы, Дмитрий Павлович, неужели так закоснели в своей конторе, что утратили чуткость? – Евгения спустилась на одну ступеньку, встала рядом с матерью. – Мы просто обомлели. Мы – душистый горошек! – она спрыгнула на землю, подбежала к гостю и вытянула губы, желая прикоснуться к его гладкой щеке. – Привет! Вы так давно у нас не были!..

– Да, по тебе заметно. Стала взрослой дамой, – он усмехнулся. – А… прости, там кто?

– Там…

– Погоди, я сам угадаю. Я знаю ее! Она та, которая каждую ночь приходит в мужские сны… Она терзает, мучает и… бросает. Она – Лилит!

Лилька по-прежнему стояла на площадке. Она смотрела на гостя, глаза ее горели. Он увидел в ней Лилит!

Мужчина не старый, но и не молодой. Судя по машине – не бедный и не скучный. На таких «пыжиках» не ездят пристегнутые женами на строгий ошейник…

Евгения посмотрела на подругу и расхохоталась:

– Не думай ничего такого. Дмитрий Павлович много раз слышал о нашей игре. Про Еву ему уже надоело, поэтому он взялся за тебя.

– Фу, какая! Ты похожа на мать на самом деле, а не на Еву!

Гость поднялся к Лильке, легонько поклонился и сказал:

– А вот вы на самом деле похожи – вы, как Лилит в стихах Набокова и Гумилева. Они разные, но у вас есть что-то от каждой. Золото волос – от набоковской, а взгляд – как у Лилит Гумилева. Но что я вам рассказываю, вы сами читали, уверен. Итак, меня зовут Дмитрий Павлович Егоров. Я старый друг этого дома. А если вы тоже друг дома, значит, мы с вами друзья.

Лилька улыбнулась и порозовела. Потом кивнула.

– Очень приятно, – сказала она.

– Мне тоже.

Ирина Андреевна и Евгения наблюдали за этой сценой по-разному, как им казалось. Но если бы они знали, что увидели внезапно одно и то же, удивились бы.

Лилька – чужая. Как будто она выбросила платье, в котором казалась своей. Шорты и блузка – сплошная провокация. Она, конечно, надела их специально, для гостя – мужчины. Он должен заметить ее. Не важно, что он едет к другим женщинам.

– Итак, – Дмитрий Павлович повернулся к Евгении. – По цвету это ведро подходит к твоей футболке. Но бычки – черно-белые, значит, они вам тоже, Лилит, в масть. Идите, почистите их, поджарьте, а мы с Ириной поболтаем.

Евгения взяла у него ведро.

– Та-ак, наш заморский гость в своем амплуа. – Она поморщилась. – Ты чистила бычков хоть когда-нибудь? – Она посмотрела на Лильку.

– Нет, – подруга покачала головой. – Я их даже не видела ни разу в жизни.

– Сейчас они тебя увидят. – Евгения засмеялась и побежала вверх по ступенькам.

На кухне сняла крышку с ведерка и отшатнулась. На нее таращились мордатые рыбки, а глаза… На самом деле трудно сказать, кто на кого смотрит. А пахло от них свежими огурцами.

Лилька хмыкнула.

– Слушай, а может, поджарим филе сома? Я видела у вас в морозильнике. Раз-два и готово.

– Не выйдет. Мы должны не просто оценивать и восторгаться, а участвовать. Бери нож для рыбы, я – второй, и начали!

На кухне освобождались от чешуи бычки, а в кабинете Ирины Андреевны – слова от шелухи.

– Не будем ходить вокруг да около, – начала она прямо. – Знаешь, я даже хотела позвать тебя прокатиться куда-нибудь, где можно говорить то, что думаешь.

– А в этих местах – трудно, да? – Он указал рукой на сад, в который открыто окно. – Что-то мешает?

– Мешает, – сказала она. – Боль. Как посмотрю и представлю, что может случиться, сердце заходится.

– Ну, знаешь ли, никогда не подозревал у тебя слабого сердца, Ирина, – Дмитрий Павлович хмыкнул. – Я всегда думал, что такое у твоего мужа. И не ошибся.

– Да, к сожалению, ты не ошибся. Мне его не хватает…

Дмитрий Павлович протянул руку и стиснул ее левую, на которой она носила обручальное кольцо.

– Не думай о своей потере – думай о том, что обретает ушедший.

Она поморщилась.

– Я не воцерквленный человек, ты знаешь, – напомнила она.

– Я тоже, но иногда завидую им. Так хорошо – все умеют объяснить, да так складно. А главное – утешительно. Могу ли я тебя чем-то успокоить?

– Только правдой. Скажи мне, наше опытное хозяйство привлекательно для какого-то денежного мешка?

Он расхохотался.

– Аппетит неутолим, если желудок раздут. Разумеется. Шубки из норки еще никто не отменял. Зеленые попытались, ничего не вышло. Это все равно, что взять и отменить бриллианты. Мол, при их добыче терзается тело Земли. Можешь представить себе такую картину? Нет. Я тоже. Даже если отменят самого алмазного короля Оппенгеймера – не знаю, какого по счету, бриллианты все равно будут в цене.

– Но как можно отнять у нас хозяйство? Ты знаешь варианты?

– Ты тоже их знаешь, – хмыкнул он. – Проще простого – банкротство, а потом аукцион. За ничто, поняла?

– Но у нас прибыль, у нас нет долгов…

– Нет – значит, сделают.

– Что? Долги?

– Ну да. Легко. Как юрист, могу предложить желающим варианты. – Ирина Андреевна молчала, а он спросил: – Ты что-то знаешь?

– Нет. Просто интуиция. Каждую ночь в половине третьего она будит меня. – Карцева усмехнулась. – Никогда прежде такого не случалось.

– В три часа ночи начинает говорить с человеком его печень, – серьезным голосом объяснил он. – Она всегда выказывает свое недовольство именно в этот час. А печень, да будет тебе известно, первой принимает любой удар на себя.

– Вот откуда старая фраза: «Печенкой чувствую». – Ирина Андреевна от удивления округлила глаза.

– Конечно. Люди давно про это знали, но как-то забыли, – он усмехнулся. – Понимаешь, твоя печень уже что-то знает, а мозги – еще нет.

– Для этого я и сижу тут с тобой. А не за столом. – Она повела носом. – По-моему, девчонки жарят твоих бычков.

– Какие девы, – восхищенно вздохнул Дмитрий Павлович. – Опа-асные. Твоя – для мужчин, а ее подруга – для всего человечества.

– Ты о чем? – Ирина Андреевна удивленно посмотрела на приятеля.

– Не понимаешь? Ну да, материнская болезнь. Не видят того, что выросло перед носом! Да эта дева на самом деле Лилит. Бр-р… Только не снись мне ночами, Лилит!..

– Брось дурачиться. Тебе она неопасна.

– Без намеков, дорогая подруга. Я знаю все свои особенности и недостатки. Я их не только принимаю, но и люблю. Мне не страшны ни женщины, ни мужчины. Но забавно наблюдать, когда на тебя делают стойку, как на дичь. Это при том, что ей хорошо известно: данный объект – чужая добыча.

Ирина Андреевна махнула рукой. Не хватает еще Лильку обсуждать, до того ли ей?

– Мама, Дмитрий Павлович, за стол! – в дверном проеме возникла Евгения и тут же исчезла.

Блюдо, которое называла бабушка аэродромом за необъятный размер, уже стояло на столе. Безголовые бычки выложены ромашкой.

– Роскошно, девы! – восторгался Дмитрий Павлович. – Никогда в жизни никто не обходился с моими бычками с такой высокохудожественной нежностью, – говорил он, разворачивая хрустящую салфетку и опуская ее на колени. – Но! – Он поднял указательный палец вверх. – Кости. Опять-таки рыбьими костями озабочены не только мы. Уже древние греки ввели обычай сервировать рыбу кусочком лимона. Почему? – Он обвел глазами каждую. – Они верили, что, если проглотишь косточку, лимонный сок ее растворит. Эти мудрые греки мудры во всем. Евгения, где лимон?

Евгения вскочила со стула и убежала на кухню. Она вернулась с нарезанными дольками на белой тарелочке.

– Лимон на самом деле греческий, – сказала она спокойно, хотя поймала настороженный Лилькин взгляд. – В нашем магазине продают.

– Спасибо. Теперь мы уверены в счастливом завтрашнем дне. Не будем кашлять…

Ели молча, Лилька старалась, как могла, управляться с ножом для рыбы и дурацкой вилкой. Опять эта изысканная сервировка, насмешливо думала она. И больше налегая на белое вино, которое привез Дмитрий Павлович, она начинала чувствовать себя увереннее.

Сквозь пелену покоя она слышала слова, они оседали в голове. Она знала свою особенность: когда надо – вытряхнуть из памяти то, что казалось забытым навсегда.

Слова не новые. Дополнительная эмиссия акций… Банкротство… Аукцион… Новая команда… Директор – свой, непременно…

Она их слышала сто раз, но впервые от человека, с которым оказалась за одним столом. Дмитрий Павлович сидел напротив и не сводил с нее глаз. Он будто вдавливал в мозги слова, как она вдавливает в землю семена настурций – единственные цветы, которые растут у нее под окном.

После обеда пили чай на веранде. Гость любовался садом, заметил новую крышу, в цвет спелой вишни.

– Послушай, – он повернулся к Ирине Андреевне. – Почему ты не похвастаешься?

– А чем? – Ирина Андреевна удивилась, девушки насторожились.

– Как чем? Разве в косметике с феромонами – я видел рекламу – нет твоего вклада?

– Да что ты! – Карцева замахала руками. – Нет, нет и нет!

– Но там обещают такое… Всякие маги и магши – просто дети. Ты берешь духи, выливаешь на себя несколько капель и проходишь мимо… объекта. Назовем его так. Он твой, хотя не знает ни твоего имени, ни возраста. Ему не важно, красавица ты или чудовище…

– Ох, Дми-итрий, – она застонала. – Ко мне подъезжали с таким предложением, и не раз.

– А ты? Разве твои приманки хороши только для четвероногих? Все млекопитающие устроены похоже, я читал в свое время много чего. Сама знаешь, родители видели меня не скучным юристом, а великим биологом.

– Мои приманки хороши, это правда. Нужно совсем немного, чтобы они стали так же хороши для людей. Но… Понимаешь, существует такое понятие, как биоэтика. Я отношусь к нему с почтением. Если сказать проще, я уверена: то, что начинается с обмана, обманом и заканчивается.

– Ты максималистка, – заметил он. – Но это твое право, – продолжил он свою мысль, отправляя в рот ложку вишневого варенья.

– Спасибо за разрешение, уважаемый юрист, – отозвалась Ирина Андреевна, глядя в чашку.

Дмитрий Павлович, улыбаясь, спросил:

– А слабо тебе дать мне такой… эликсир?

– Зачем тебе? – повторяя его хитрую интонацию, задала она вопрос.

– Я распылю его и посмотрю, кто распалится в ответ…

– Играешь словами, – заметила она. – Вот ими и играй. То, что ты просишь, – опасная игрушка.

– Тогда вина мне. Вина! – патетически проговорил он, воздевая руки к небу.

– Тогда останешься ночевать, – предупредила Карцева.

– А кто тебе сказал, что я собирался поступить иначе? Да я мечтал спать на диване в кабинете! Я не боюсь даже… – Он наклонился к ней, – половины третьего ночи.

Она засмеялась:

– Какой смелый!

Они сидели на веранде до звезд. Гость остался ночевать, Лилька тоже.

Утром, когда она встала, машины во дворе Карцевых не было.

– Это было так красиво – желтый «Пежо» в тумане, – вспоминала Ирина Андреевна.

– А утром был туман на улице? – протирая глаза, спросила Лилька, морща лоб и потягиваясь.

– Да, на улице тоже, не только в девичьей голове, – засмеялась она.

Но в голове Лильки туман тоже начал рассеиваться. Остались слова, многие из тех, которыми сыпал гость. Некоторые из них не просто засели в Лилькиной голове, а подталкивали к чему-то…

К чему? Точно она пока не знала…

13

День ото дня Лильке становилось мало того, что могли ей дать Карцевы и их дом. Чай на закате солнца из старинного фарфора? Ужин с белоснежными крахмальными салфетками, продернутыми в специальное серебряное кольцо? Да зачем ей этот парад, когда время уходит?

Мать однажды сказала, а она запомнила: жизнь кажется бесконечной, пока живы родители. После смерти матери она на самом деле почувствовала, что у нее есть свой срок. А если так, разве можно позволить твоему времени бесполезно уйти, как оно ушло у малоизвестных ей собственных предков? Она тоже покинет этот мир ни с чем? Только с ощущением вкуса другой жизни на губах? Жизни, с которой сняла пробу, не более того?

Яркие губы дергались и кривились. Ей надо спешить жить – за других Решетниковых или как там их еще. Дать себе то, чего недополучила от них. Отцовский род, как и сам отец, ей неизвестны. В детстве Лилька приставала к матери, спрашивала, кто он, где, когда приедет. Мать отвечала коротко: его нет. Потом, когда они с Евгенией затеяли игру в Еву и Лилит, она насмешливо спрашивала себя: может, меня действительно слепили из глины?

Так куда, черт бы их побрал, все эти предки потратили свое время, если она в этом мире оказалась ни с чем? Что делали бабушки, прабабушки, дедушки, прадедушки? Лежали на печи? Пили водку? Работали на чужого дядю? А она работает на кого? Да на чужую тетю.

Лилька сказала себе это в запале и вздрогнула. Чужую? Да, чужую, повторила она и вздернула подбородок. Но эта тетя рядом всю жизнь – что-то засело внутри и мешало задушить благодарность к Карцевым.

Лилька выдернула бумажную салфетку из пластмассовой китайской салфетницы в виде разрезанного пополам зеленого яблока, вытерла губы. Глядя на красный отпечаток на белой бумаге, подумала – надо разрезать салфетки на четыре части. Так делала мать, чтобы надолго хватило.

Она усмехнулась, смяла салфетку, долго давила ее в кулаке. Ну конечно, из нее лезет родовое, никуда не денешься: каждую салфетку – на четыре части. Экономно-то как!

А туда же – пробовала устроить у себя парад на кухне, как у Карцевых. Но разве не смешно – сесть за колченогий стол между серым от возраста холодильником и газовой плитой с углами, обкусанными жизнью до черного металла, и изображать собой светскую даму? Крахмальная салфетка в кольце чего стоит – подите-ка, посмотрите на Лилию Решетникову за ужином. Художник, где ты и твоя романтическая кисть?

Лилька медленно разжала руку. Убитый комочек бумаги не шелохнулся.

Ху-дож-ник? – тремя короткими слогами, как мазками колонковой кисти, которой рисуют профессионалы, слово впечаталось в мозги. Губы медленно разъезжались, глаза от улыбки становились узкими. А что… А если… – билось сердце. Да неужели ее мысленно произнесенные слова попали Богу в уши? Вот он, ответ на ее мольбы о переменах!

Лилька швырнула на стол то, что было салфеткой, вскочила с табуретки и кинулась к телефону. Где лохматая защитница мастерской? Да в той самой мастерской сидит безвылазно, где еще?

Лилька быстро набрала номер и без всякого вступления сказала:

– Вы хотели дом в деревне. Он есть, он ваш. Приезжайте! Пишите адрес.

Она положила трубку и расхохоталась. Надо же, совсем нетрудно говорить так, как художница. Мазками. Сработало – человек ведется на все знакомое, а не только на запах. Потому что знакомое не пугает.

Интересно, думала Лилька, оглядывая кухню, стол, плиту, окно с пестрой шторой, которую после смерти матери она ни разу не стирала. Что должна увидеть женщина, чтобы захотеть купить этот дом?

Лилька медленно отодвигала штору, понемногу впуская в кухню пейзаж. Ох, конечно… Вишневый сад, который Карцевы считают своим, но на самом деле это сад фермы, не упустила возможности отметить она, въезжал и заполнял собой все. А что – все? Поле зрения, и больше ничего. Но разве нам надо что-то еще? Мы видим только то, что видим. Сад отцветал, но белого пока еще больше, чем зеленого.

А если добавить немного… чуть-чуть… тайного аромата… Полумертвые гормоны старушки попытаются очнуться, она вспомнит чувство, о котором забыла… по возрасту.

Лилька вылетела из кухни в комнату, открыла дверцу шкафа. Там, за книгами, она держала контейнер с пузырьками. Ей удавалось кое-что унести из лаборатории Ирины Андреевны. Она приходила в перерыв к Евгении, они болтали, а она жадно ощупывала взглядом надписи на флаконах. Так что Лилька зря времени не теряла, даже сидя в отделе кормов.

В пузырьке, о котором подумала, кроме кое-чего еще, есть гормон андростенол. Ученые называют его концентрацией мужской агрессии. Природа устроила так, что женщина под воздействием этого гормона чувствует себя надежно защищенной.

Лилька улыбнулась и похвалила себя. Причем не только за миниатюрную коллекцию, но и за то, что на третьем курсе сделала курсовую по гормонам млекопитающих. Иначе она до сих пор путала бы андростенол с андростеноном, гормоном юных. Для старушки, которую она собирается заманить в свой дом, от него не жарко и не холодно. Вот ей самой начиная лет с пятнадцати и до двадцати было жарко… Это потом она узнала, что дело в особом гормоне. Считается, что у девушек его вдвое меньше, чем у юношей. Но это смотря у кого… На себя Лилька не могла пожаловаться. Этого афродизиака у нее было предостаточно. Он-то и помогал переключать на себя всех мальчишек, влюбленных в Евгению.

Итак, ощущение безопасности в доме, которое она создаст для старушки с помощью науки, разве не это нужно даме, уставшей от тревог? Именно так. Следовательно, она, Лилия Решетникова, успеет получить от жизни кое-что. Сама.

Лилька поставила пузырек обратно в шкаф. Она почувствовала, как вытягивается позвоночник, какой прямой становится спина. Переезд в Москву – это уже успех. Все еще может быть!

Странная радость нахлынула так внезапно, что она испугалась. Неужели протек какой-то флакон? – с беспокойством подумала она. Брось, если и протек, то не флакон, она засмеялась. Гормоны гуляют, свои собственные, горят желанием толкнуть ее в объятия… славы!

Она замурлыкала что-то, потом прислушалась к себе. «Пароле, пароле, пароле…»

Ого, остановила она себя. Кто-то внутри поет по-французски, низким голосом… Ясное дело, не она поет, а Далида! Французская певица, давно отошедшая в мир иной по собственному желанию. Ее диск вчера крутила Ирина Андреевна, как какая-нибудь мокроносая девчонка.

– Такая талантливая певица и совершенно несчастная женщина, – сказала тогда она. – Подумать только, сколько лет ее уже нет на свете, а диски выходят. Тиражи миллионные. Слава отдельно от счастья. Вот так-то.

Лилька все равно хотела славы, как в детстве. Ирина Андреевна спрашивала ее тогда:

– Значит, ты хочешь, чтобы все тебя знали? А ты представляешь, сколько народу на земле?

– Миллиарды… – быстро отвечала Лилька.

– Миллиарды, – соглашалась Карцева. – А мы знаем про скольких? Всего-то, может, несколько сотен имен у всех на слуху.

«Но мне бы стать такой, как вы! – хотелось ей крикнуть тогда. – Как ваши родственники!»

Этот разговор происходил после того, как они с Евгений вернулись из поездки в Питер. Ирина Андреевна купила им путевки в каникулы. В воскресенье они побывали в гостях у родных покойного отца Евгении.

– У них открытый дом, – рассказывала Евгения.

Лилька не поняла, что это значит, но не спросила. Сама увидит, что это за дом.

– Хозяин – дядя моего отца, профессор-геолог, – говорила тем временем Евгения. Они ехали в метро до станции «Московский проспект». – Его сейчас носят на руках.

– Почему? – не удержалась Лилька.

– Хотят, чтобы он показал, где лежит то, про что никто не знает. Какая-то руда. Его награждают, одаривают.

– Еще бы, – фыркнула Лилька. – Они на нем круто заработают.

Девчонки весело смеялись в лифте, а когда переступили через порог, Лилька почувствовала, как спина согнулась.

– Лилия, что ты скукожилась, как зверек? – улыбалась хозяйка дома. – Не бойся, здесь все свои. Чужих – никого. Хотя наш дом – открытый. – Она улыбалась. – Но войдет в наш дом только свой человек.

Она разозлилась на себя. Почему не может держаться так, как Евгения? Она-то думала, что точно такая, как подруга. Ирина Андреевна покупала им одинаковые платья, брюки, только разного цвета. Все говорили – какие хорошенькие сестрички.

От матери ей почти ничего не перепадало. Как только Ирина Андреевна выписывала премию, Марина Решетникова относила ее на книжку. Потом махала перед носом у Лильки серыми корочками.

– Кое-что собирается!

В общем-то, собралось. Только мать распорядилась по-своему. Попросила Ирину Андреевну через ее знакомых положить в испанский банк. Лилька не знала точно, сколько там денег. Она жаждала их заполучить, но понимала – придется ждать двадцати пяти лет. Вот что устроила ей матушка.

Лилька закрыла шкаф, глаза ее скользнули по антресолям над ним. Она давно собиралась туда влезть и разобраться с «мусором жизни». Теперь придется, даже если не слишком хочется посыпать голову пылью. Хорошо, что не пеплом, фыркнула она про себя.

Лилька встала, подвинула табуретку и влезла.

Коробка из-под туфель упала ей на руки, как только она открыла дверцу. Завязана шпагатом, но в ней явно никаких туфель. Слишком легкая.

14

Лилька поставила коробку на стол, рассматривая изображенные на торце туфли на платформе. Ничего себе размерчик у матери – сорок первый. Хотелось открыть, но почему-то стало страшно. Лилька не сомневалась, что в ней лежит то, после чего все вокруг изменится.