Текст книги "Аромат обмана"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Да, но это… другое. Мне удивительно, как вы проанализировали ситуацию.

– Понимаете ли, Евгения… Говорят, если ты видел восход солнца над тайгой, ты уже другой человек. Если ты стоял на краю ущелья, в которое едва не свалился, ты тоже другой человек. Дело не в том, что зрелище завораживает или страх отравляет кровь избытком адреналина. Просто ты меняешься, когда что-то увиденное или прочувствованное перетряхивает слежавшиеся в кучу ощущения, мысли. Когда ты все это разворошишь, ты меняешься. Уверяю вас: вы уедете отсюда другой.

29

Он оказался прав – она вернулась из Сибири другой. Словно почувствовав перемены, люди, которые посылали ее, как она теперь поняла, не просто проверить действие препарата, а именно к Вадиму Васильевичу Зуевскому, куда-то пропали.

Евгения названивала тем, кто нашел ее на благотворительном вечере, но телефон не отвечал. «Недоступен», – сообщал металлический голос. Она спрашивала Алевтину Даниловну Горохову, куда они подевались. Но та отвечала, что сама в тот день видела их впервые.

– Деточка, – говорила она, – за свою жизнь я стольких людей свела друг с другом, что отношусь к этому просто. Вы умная, милая, они умные, милые, к тому же фонд, который устраивает такие приятные вечера, тоже милый. Почему бы вам всем не соединиться?

Евгения чувствовала, что внутри все начинает бурлить. Как же так, а еще ученая дама!..

Когда она рассказала все матери, та только усмехнулась:

– Алевтина – давно вся в прошлом. Если не сказать хуже. Знаешь, есть несколько категорий человеческого возраста. Я не стану перечислять все, но скажу – даже если Нобелевскую премию дают кому-то после семидесяти трех, это не более чем надгробная плита для ученого. Алевтине исполнилось семьдесят восемь.

– Никогда бы не подумала, – удивилась Евгения. – Она делала пластические операции?

– Едва ли, – улыбалась мать, – разве что на собственном характере, но в течение всей жизни. Будь милым со всеми – что-то да получишь.

– Мама, ты никогда со мной так не говорила, – удивилась Евгения.

– Но ты никогда еще не была взрослой, – парировала мать.

– Как это? Ты не знаешь, сколько мне лет?

– Знаю. Но до сих пор они не отражали твой…биологический возраст.

– Ты так уклончиво называешь незрелость моего ума, да?

– Ну, это было бы слишком грубо, – засмеялась мать. Она подошла и обняла дочь. – Ты приехала совсем другая…

– Ты считаешь, семь дней так много для перемен?

– За семь дней мир сотворен. – Мать улыбнулась. – Полистай альбом своего любимого Эффеля, там все нарисовано. Но если говорить серьезно, я верю: иная неделя многих лет стоит.

Евгения вздохнула. Потом высвободилась из объятий матери и сообщила:

– Сибирские морозы прочищают мозги.

– Знаешь, я рада, – продолжала мать. – Я больше не буду чувствовать себя… прости за грубость, – она усмехнулась, желая смягчить слова, которые собиралась произнести: – с голым задом на ветру.

Евгения от удивления даже вздрогнула.

– Именно такое ощущение у одинокой женщины, – объяснила Ирина Андреевна. – Можно быть даже сильной, но без мужской… хотела сказать: спины, но лучше – без мужского бока рядом, то есть без поддержки – именно такое неприятное ощущение. Теперь мы с тобой вместе… С тобой, которая стала уже другой. А поддержка сейчас очень даже понадобится.

– Что-то произошло, пока меня не было? – Евгения посмотрела в глаза матери. И заметила под ними темные круги. Все ясно – ночами мать не спала.

– Произошло, когда ты еще была здесь, – сказала мать. – Но я не хотела тебя расстраивать перед поездкой. Что ты могла сделать или посоветовать? – Евгения уловила некоторую досаду в ее голосе.

– Ты зря, я заметила – ты была чем-то озабочена. Но поняла я это, признаюсь, лишь издали – в избушке, когда разговаривала с Вадимом.

– Все правильно, – кивнула Ирина Андреевна.

Так, беседуя, мать принимала таежные подарки дочери – кедровые шишки с орехами, баночку меда, чайный сбор. Всем этим одарил Вадим. Но все делалось как-то механически, буднично, без особых эмоций. Если бы вокруг все складывалось по-другому, сколько бы радости доставил каждый подарок!..

– Вадим предлагал взять вяленую рыбу, но я отказалась.

– А этот Вадим… – начала Ирина Андреевна.

– Нет, ничего такого, – дочь поняла невысказанный вопрос. – Но мы расстались не противниками. – Она подошла к зеркалу. – А если я поменяю прическу? – спросила она, вороша волосы. – Мне надоели эти девушкины локоны.

Мать улыбнулась.

– Надоели – отрежь. – Она провела рукой по своей коротко стриженной голове.

– Нет, не так коротко, как у тебя. Завтра же я стану другой – не только внутри, но и снаружи, – пообещала она себе, глядя в зеркало. – Мне не нужен «газон», скорее – такая шапочка, пышная на темени, до самых ушей.

– Пожалуй, – согласилась мать. – Она пойдет молодой энергичной особе, которую я вижу перед собой. Я…

Ирина Андреевна хотела сказать что-то еще, но мобильник, прицепленный к карману ее брюк, подал музыкальный голос. Евгения узнала – это мелодия из какой-то песни Далиды, певицы, которой мать, наверное, не изменит никогда. Она однолюб и в этом тоже.

Ирина Андреевна слушала недолго. Потом коротко бросила:

– Да, я поняла.

Дочь, взглянув на мать, похолодела. Такого лица у нее она не помнила.

– Что?… Уже? – догадалась Евгения.

– Да, уже. Началось.

– Мама, говори, что…

– Все так, как предрекал Дмитрий Павлович. Схема простая. Нас обанкротили. Выставляют на аукцион. О дате сообщат.

Они сидели в гостиной, не зажигая света.

– Я никудышная бизнесменка, Евгения, – глухим голосом сказала она. – Моя мать никогда бы не довела до такого краха свое хозяйство и себя.

– Бабушка жила и работала в другое время. Ты же говорила: она сама не зарабатывала деньги для фермы – их давали из бюджета.

– Это так, но, уверяю тебя: если бы она жила сейчас, из нее вышла бы такая бизнесменка, что поискать.

– Ты тоже ничего, – успокаивала Евгения, как могла.

– Я? Да что ты! – Мать махнула рукой. – Я, можно сказать, дальний свет фар, которые зажгла твоя бабушка.

Евгения покачала головой.

– Ох, я вспомнила – надо отрегулировать дальний свет фар. Тебе как – не мешает? – она пыталась отвлечь мать от печальной темы.

– Я давно не ездила в темноте, – бросила Ирина Андреевна, но тему продолжила: – На самом деле матери давали деньги для фермы из бюджета. И на научные исследования. Все правильно. Но она умела удерживать при себе людей, что-то значащих в этом мире. А я – нет. Самое печальное знаешь что?

– Что? – Евгения увидела покрасневшие глаза матери. А ведь раньше она никогда не плакала.

– Самое печальное, что я не могу догадаться, кто стоит за нашим банкротством, – продолжала мать, вздохнув. – Но я помню, даже на излете прежней жизни мать умела узнавать то, что лежало в папке под грифом «секретно». Как-то ей сообщили, что наше хозяйство внесли в список предприятий, опасных для экологии. Нас хотели переселить.

– Куда? – спросила Евгения. Она никогда не слышала об этом.

– В Вятку. Точнее, за черту этого города. То есть за тысячу километров от Петракова и самой Москвы.

– А эту землю, сад, – перечисляла Евгения, – отдать под коттеджи?

– Ну да. Но мать спасла нас. Она сумела найти людей, которые тихо вычеркнули ферму из этого списка.

– Внесли кого-то другого? Чтобы не нарушать нумерацию? – догадалась Евгения.

– Вероятно, – мать пожала плечами. – Список – величина постоянная, но перечень – нет.

– Понимаю. Но… ты тоже сможешь… «Сестры» дадут деньги, правда? – спросила она.

Ирина Андреевна подняла глаза на дочь. Она уже промокнула глаза носовым платком. Евгения не заметила, когда.

– Я позвонила Марии еще до твоего приезда. Она моя «сестра» справа. Она готова поручиться за меня, дать крышку своего кулона.

– Значит, ты раньше узнала, что банкротство произойдет и аукцион тоже? – Евгения сощурилась, стараясь в темноте разглядеть выражение материнского лица.

Мать засмеялась:

– Но я же все-таки дочь своей матери. А ты как думала? – Она тоже внимательно изучала лицо Евгении. – Теперь пришло время выйти на сцену тебе, моя дорогая наследница. Я не могу сейчас оставить хозяйство, ехать к Марии. Это слишком опасно. Поедешь ты.

– Я? – Евгения в растерянности открыла рот, и это рассмешило мать.

– Я дам тебе свой кулон, Мария – свой. А потом ты полетишь в Нюрнберг, к казначею Эрике. На все это у нас только четыре дня.

Евгения чувствовала, как кровь давит на виски, она словно пытается вытеснить мысль, давно и тупо засевшую в голове. Как же она поедет? Ведь Костя там, на Родосе! Он живет в доме Марии.

Но, глядя на сосредоточенное и снова уверенное лицо матери, вспомнила, что не спросила о главном для них обеих.

– Сколько, ты думаешь, придется заплатить? – голос Евгении прозвучал хрипло.

– Дмитрий Павлович прикинул. – Мать назвала сумму, от которой брови Евгении взмыли вверх.

– Ого! Не слабо!

– Он сказал, что это мизер. Потому и банкротят, чтобы купить за бесценок.

– Если так, то эти таинственные люди сработают на нас, – улыбнулась Евгения. – Знаешь, мама, Вадим сказал одну фразу, которая мне понравилась.

– Только одну? – мать насмешливо посмотрела на дочь.

– Нет, мне понравилось все, что он говорил. Вернее, почти все, – уточнила она, вспомнив показательный стриптиз. – Но в этой – суть того, что происходит.

– Я слушаю.

– Стоит сделать что-то осмысленное, как найдутся люди, готовые превратить это в бессмысленное. Примерно так.

– Гм…м… Получается, как говорили раньше: ни себе ни людям, – заметила Ирина Андреевна.

– Да.

– Итак, паспорт у тебя есть, виза – не проблема, в общем, я даю тебе свой кулон, звоню Марии, и ты летишь.

Евгения молча кивнула. Она уже встала и пошла к двери, когда зазвонил ее мобильник.

Она поднесла трубку к уху, потом отстранила. Какой-то странный звук. Похож на урчание. Снова прижала к уху трубку. Урчание повторилось, отчетливо. А следом – смех.

– Говорит Фруська, – сказал мужской голос.

– Ох, это вы, Вадим! – Она засмеялась. – Поверенный в рысиных делах.

– Нет, это она сама. Но поскольку вы никогда не говорили с ней по телефону, то не узнали ее голос. Он сытый, правда? Фруська, повтори, – приказал он.

Евгения снова услышала тяжелое дыхание и что-то, похожее на мяуканье.

– Переведите, пожалуйста, – попросила она.

– Она благодарит вас за вкусный завтрак. Все тропические фрукты ей по нраву. Но больше всего – кусочки киви.

Евгения засмеялась.

– Вы скормили ей мюсли?

– Боюсь, теперь мне придется кормить ее этим продуктом до конца моих дней. – Вадим шумно вздохнул. – Никогда бы не подумал, что у дам всех пород на редкость одинаковые вкусы.

– Всегда приятно узнать что-то новое, разве нет? – кокетливо спросила Евгения.

– Если честно, я звоню, чтобы узнать, как ваши дела. Мне что-то тревожно за вас.

– Я улетаю в Грецию, – сообщила она.

– Проблемы?

– Ну… – Ей хотелось рассказать и в то же время – с какой стати? Кто он ей? Случайный попутчик, который оказался рядом?

Она умолкла, но ей не нравилось собственное молчание. Невежливо. В конце концов, молчание по телефону дорого обходится тому, кто звонит из Сибири.

– В Грецию, – между тем повторил он. – Мой совет: не забудьте подальше убрать пузырек с «отманкой», когда встретитесь с Костей, – он тихо засмеялся.

Евгения расхохоталась.

– Вы не про то подумали. Я в Грецию не за тем. Я еду по делу.

– Тоже мне, новость, – осадил он ее. – Мы все ездим по делу, даже ходим. Без дела со стула не встанем.

– У нас проблемы с хозяйством, – выдохнула Евгения. – Большие. Все так, как вы предсказывали.

– Предсказывал? Я не гадалка. Я нарисовал типичную картину, не более того.

– Нас обанкротили. Выставляют на аукцион.

– Новость плохая. Но ее можно сделать хорошей. Купите свою ферму за бесценок. Вам нужны деньги? Сколько?

– Да, нужны. Мы знаем, где взять, – сказала Евгения.

– Видите, уже хорошая новость. Если понадобятся еще, скажите мне. Я тоже знаю, где взять.

– Спасибо, – поблагодарила Евгения.

– Желаю успеха. Я должен вам признаться… Впрочем, за тем я и звоню, – тихо продолжал он, – вы у меня вызываете чувство, о котором я почти забыл. – Она внутренне сжалась. Не собирается же он объясняться ей в любви? – Доверие.

От сердца отлегло.

– Спасибо, – просто повторила она.

– Я готовлю вам подарок на свадьбу, – уже другим тоном заявил он.

– Ох, боюсь, вам придется держать его у себя слишком долго, – засмеялась Евгения.

– Не могу – испортится.

– У вашего подарка есть срок годности? – насмешливо спросила она.

– Есть, но не годности. Он увеличится в размерах, тогда вам с ним не справиться.

– Шутите, да?

– Я говорю серьезно. В общем, Евгения, у вас все будет в порядке. Я за вами слежу.

Закончив разговор, Евгения вдруг поняла, насколько изменилось ее настроение. Теперь все будет в полном порядке, раз так говорит Вадим. Он – еще один человек, который позволяет себе быть самим собой…

30

Костас рассматривал Венеру Морскую. Маленькая, изящная, из белого мрамора, она стояла в зале археологического музея и наполняла его особым покоем. Хотя, казалось бы, она – морская, значит мятущаяся. Но она глубокая, и нужна высокая волна, чтобы нарушить ее покой.

Ему всегда доставляло удовольствие разглядывать эту скульптуру. В самый первый раз, когда увидел ее, он почувствовал, как все тело отозвалось. Она же мраморная копия Евгении!

Потом он посмеялся над собой. Если сказать ей, на кого она похожа, Евгения поколотила бы его. Маленькими кулачками в грудь. Тук-тук-тук… Да войдите же! – хотелось крикнуть ему всякий раз, когда она так поступала, но он сдерживал себя.

Она, конечно, поколотила бы его за такое сравнение – эта красавица была гораздо полнее ее. Но если бы Евгения немного поправилась, то любой скульптор с вожделением заполучил бы подобную модель.

Он заметил, что в Греции до сих пор украшают дома копиями древних скульптур. В специальном магазине он мог найти все, что вынуто из земли ценного в результате раскопок. У каждой вещи есть паспорт, подтверждающий, что копия выполнена таким-то скульптором.

Сегодня он прошелся по старому городу, внутри толстых стен его можно всякий раз заметить то, чего не видел прежде. Как, например, сегодня.

По здешним традициям в выходные родственники собираются вместе, жарят на вертеле козленка, прямо перед домом, на такой узкой улочке, что протяни руку из своей двери, и ты поздороваешься с соседом напротив.

Костас не переставал изумляться ловкости водителей, которые не только протискивались на своих разнонациональных «мини» между стенами домов, но и разъезжались со встречными машинами. Сам он едва не натолкнулся на очаг, свернув в такой переулок.

В старом городе он даже хотел снять квартиру, когда приехал сюда, настолько необыкновенную жизнь обещало ему это место. За триста евро в месяц он мог поселиться в трехкомнатной. Но тетка Мария настояла, чтобы он жил у нее в Линдосе. У нее большой дом, она совершенно искренне готова делить с ним кров, тем более что ее дети давно разлетелись по всей Европе. А у нее больное сердце, использовала она последний довод. В любой миг ей может понадобиться свой человек. Он согласился.

Родственники приняли семью Никомадисов, к которой принадлежал Костя, так, как он не ожидал. С одной стороны, первобытнообщинный уклад, как он называл семейные принципы местных греков, может показаться чрезмерно утомительным. Но с другой – в трудные времена этот уклад помогает устоять на ногах.

Окажись Костя-Костас обыкновенным понтийским греком, решившим начать новую жизнь на исторической родине, сейчас он собирал бы помидоры на чужих плантациях за гроши, как это делают его знакомые, тоже бывшие москвичи. Один молодой мужчина окончил историко-архивный институт, работал в крупном хранилище, а теперь грузит ящики с помидорами. Но, кажется, и у него засветилась надежда. Местное турбюро нанимает его менеджером. Но только на следующий сезон. Понятно, что хозяин не прогадает – на Родосе будет больше туристов из России, а пока немцы, англичане и скандинавы подставляют свои бледные тела под жаркое солнце острова.

Но Костасу ничего такого не нужно. Местом в университете он доволен.

Тетка Мария вообще-то предлагала войти в ее бизнес. У нее меховой магазин, небольшая шубная фабрика. Много лет Мария Родопуло закупает шкурки норок у Ирины Андреевны Карцевой. Это мех хорошего качества. Сейчас самый модный цвет, как он узнал вчера за ужином, – черный бриллиант. Он видел такую шубку и подумал, что Евгения в ней была бы точно, как Венера Морская… одетая.

Он улыбнулся. Кстати, вспомнил он, никогда не видел ее в чем-то меховом, хотя мать и бабушка могли бы закутать ее в мех с самого детства. Но, видимо, насмотревшись на красоту зверька в живом виде, ей самой не хотелось.

Бизнес Костаса не привлекал, а преподавание, наука – очень. Он уже попробовал себя в Москве – читал лекции по истории Древнего мира в Гуманитарном университете.

Наконец он отошел от Венеры и направился в закуток, где сидел реставратор. Он заметил, что в последние дни тот занимается мозаикой. Скорее всего, подумал Костас, нашел остатки византийской. Хотелось проверить, так ли это. Мозаика производила на Костаса странное впечатление – он просто столбенел, глядя на огромные панно с птицами, рыбами, цветами, выложенными из разноцветных кусочков. Однажды, еще из России, он летал в Тунис. Конечно, он не прошел мимо столичного музея, в котором самая большая в мире коллекция мозаики. Он гулял по его залам с открытия до закрытия, и так неделю подряд.

Едва он подошел к двери мастера, как зазвонил мобильник. Костас посмотрел на дисплей. Номер тетки Марии.

– Костас, лети срочно в аэропорт. Надо встретить одного человека. Ты можешь?

– Разумеется, тетя Мария. Кто он?

– Повесь табличку с именем Костас, он сам тебя найдет, – протараторила Мария.

– Уже еду.

Он много раз встречал гостей Марии. На прошлой неделе – двух девушек из Белоруссии, которых она наняла в магазин укорачивать шубы клиентам. Костас посмотрел на часы. Потом с грустью – на дверь мастерской. Времени нет.

Он повернул к выходу. Не важно, успокаивал он себя, реставратор просидит над мозаикой и сегодня, и завтра, да ему целой вечности мало, чтобы постичь тайны старых мастеров.

Костас сел в машину и помчался в аэропорт. Там он поставил ее на стоянку, вынул из багажника табличку с именем и пошел в зал прилета. Рейс из Москвы уже прибыл, пассажиры проходили паспортный контроль.

Привалившись к стене, он рассеянно осматривал толпу – не он ищет кого-то, а его ищут, поэтому напрягаться незачем. Но когда поднял глаза и увидел, кто к нему идет, он похолодел.

По залу прямо к нему шла Евгения. Она катила за собой пламенно-красный чемодан. Костас посмотрел на него и тоже вспыхнул.

– Привет, – сказала она.

Ее лицо, обращенное к нему, было бледным, но глаза сияли. Как будто она ничего не могла с ними сделать…

– Здравствуй, – сказал он, протягивая к ней руки. – На самом деле это ты? – Он растерянно всматривался в толпу.

– Ты кого-то еще встречаешь? – спросила она. – Не меня? Мария сказала, что ты меня встретишь.

– Вот как? Но она предупредила насчет таблички, – он недоуменно смотрел на картонку на груди со своим именем.

– Значит, она тебе не сказала, что это я? – Лицо Евгении начинало розоветь.

Он засмеялся, потом тихо сказал:

– На случай, если ты забыла, как меня зовут.

– Нет, Костя, я не забыла, – так же тихо ответила Евгения и протянула ему руку.

Он схватил ее обеими руками. Ему хотелось схватить не только руку. Ее всю. Обнять, прижать к себе и никогда больше не отпускать. Не важно, пускай помнется ее белоснежная блузка, даже лопнут кружева, которыми оторочен вырез…

– Какая ты красивая, – шептал он.

– Пойдем, – сказала она, и он кивнул. Не выпуская руки Евгении из своей, повел к выходу.

Он вез ее в машине, то и дело бросая на нее взгляды. Если бы можно было не смотреть на шоссе…

– Ты надолго? – спросил он. Как бы ему хотелось, чтобы она ответила: навсегда…

– Нет, – сказал она. – Я по срочному делу.

Он кивнул, не желая дальше огорчать себя ее ответами. Он украдкой смотрел на ее лицо, когда вез по набережной Линдоса. Отсюда виден пляж. Помнит ли она светлый мелкий песок, волны, которые накрывали их, крик чаек? Он увидел по ее лицу – она все помнит.

Костас привез ее в дом Марии. Тетки не было, он проводил Евгению в ее комнату, а сам не мог найти себе места. Пошел в кабинет, включил компьютер и только сейчас вспомнил, что давным-давно не проверял почту.

Он открыл и первое, что увидел – фотография. На ней Евгения и неизвестный мужчина сидели на берегу пруда в нежной позе. Она положила голову ему на плечо, а его голова клонилась к ее локонам… Кстати, локонов у нее уже нет, значит, карточка не такая свежая, пытался он успокоить сильно бьющееся сердце. Но сама поза яснее ясного указывала: эти двое хорошо знакомы и нежны друг с другом…

Он лег в постель, но не спал – думал. И наконец решил, что Евгения имеет право встречаться с кем хочет, когда хочет. Он ей никто. И сейчас она прилетела сюда не к нему. Она сказала – к Марии, по делу.

Костас медленно закрыл глаза, обещая себе, что заснет, как человек, все точно объяснивший самому себе.

Внезапно он услышал топот ног, голоса, шум и крики.

Он вскочил с постели, набросил на себя халат, выбежал на балкон. У входа в дом стоял реанимобиль.

«Евгения?» – ударила мысль. Но тут же пропала – он увидел, как она в красном махровом халате бежит следом за санитарами.

Тетка Мария!

Костас сбросил халат, натянул шорты, просунул руки в рукава рубашки, застегивая ее на ходу. Ночная прохлада заставляла ежиться. Он бежал через дворик, туда же, куда и все.

– У Марии инфаркт, – крикнула Евгения с отчаянием, глаза ее были полны слез. – Она в коме.

Он обнял ее, она прижалась к нему и заплакала. Рыдания сотрясали тело, он все теснее прижимал ее к себе. На секунду мелькнула мысль: как хорошо, что она плачет. Но, вспомнив о причине слез, немедленно прогнал эту мысль. Костас подвел ее к дивану в холле, усадил, опустился рядом.

Они смотрели друг на друга. Без слов понимали то, что не решались сказать вслух – прозвучало бы банально. Они внезапно осознали: вечности нет, твой час может пробить в любую секунду. Поэтому надо простить друг друга, если они по-прежнему друг другу нужны, отбросить полудетские принципы, принятые на себя неопытными, незрелыми душами.

– Ты приехала по делу, – наконец сказал Костас. – Значит, его нужно сделать.

– Да, – подтвердила Евгения. – Я приехала к Марии. Но теперь… Мне надо дальше, в Испанию. Костя, у меня осталось два дня. Если я не успею, мы с мамой погибли…

Костя встал:

– Я свяжусь с сыновьями Марии, обзвоню родственников. Ты сообщи своей маме, а утром мы все решим.

Он обнял ее и повел в комнату. Он помог ей снять халат, под которым надета длинная шелковая ночная рубашка. Костя уложил ее в постель и укрыл одеялом.

– Костя… Ты придешь… еще? – тихо спросила она.

Он почувствовал удар, но не в сердце. Это был удар такой силы, от которого он едва устоял на ногах.

– Ты… – он хотел спросить: «хочешь, чтобы я пришел»?

Но он не спросил – ответ читался в ее огромных серых глазах.

– Я поняла, как быстро уходит время… – прошептала она.

Он колебался. Уйти сейчас и прийти после? Но он снова может что-то упустить, не понять, а значит – потерять. В конце концов, то, что она сейчас хочет, – доказательство ее любви, несмотря ни на что.

Костя подошел к двери на ногах-котурнах. На самом деле он чувствовал себя каким-то маскарадным героем – какие-то длинные деревянные ноги…

Он запер дверь изнутри. Возвращаясь к ней, сбросил рубашку, шорты. Он взглянул на себя и едва удержался от улыбки. Вспомнил тетку Марию и ее рассказ о нудисте на пляже.

Евгения смотрела, как он идет к ней. Она медленно снимала ночную рубашку. И встала перед ним, нагая.

Сердце зашлось, его охватило пламя. Венера Морская. Белоснежно-мраморная, но живая и теплая!..

– Ты теплая, Венера Морская, – прошептал он…

Дальше он ничего не помнил, только вкус губ, горячих и сладких, только вздохи, и – полный провал в бездонную пустоту.

Наверное, думал он потом, счастье – это и есть бездонность, сколько ни падай – не ушибешься…

Евгения смотрела на него, когда он лежал. Капли пота стекали ей на грудь. Она водила пальцем, соединяя капли друг с другом.

– Дождь, – улыбнулась она. – Помнишь, как тогда? Ведь был дождь…

Он с трудом разлепил глаза. Помнит ли он дождь, который лил на даче? Конечно, он помнил.

– С тех пор затяжной дождь мне всегда напоминает о тебе… – прошептала она.

Утром Костя проснулся рано и сразу позвонил в клинику.

– Марии больше нет, – тихо сказал он, отвечая на вопрошающий взгляд Евгении.

Она заплакала, позвонила матери.

– Мама приедет на похороны, но в Испанию должна ехать я.

– Я с тобой, – сказал Костас. – Делами Марии займутся ее самые близкие люди. Мы успеем вернуться к похоронам.

– Но я… Мне неловко, Костя… Ты знаешь испанский, конечно… Но Энрикета говорит по-английски, так что мы с ней поймем друг друга. – Но потом все-таки призналась: Я рада, что ты поедешь со мной.

Они молчали в машине, пока ехали в аэропорт. Эта смерть потрясла, они никак не могли поверить, что все происшедшее – реальность.

В самолете, который из Афин уже переносил их в Мадрид, когда границы отделили их от прежней жизни, они наконец заговорили.

– Ты знаешь, Костя, однажды я уже потянулась к телефону – хотела позвонить тебе и сказать, что все поняла. Но, видимо, тогда я еще не была готова… Я уехала в Сибирь, а когда вернулась, мама сообщила о банкротстве. Она отправила меня к Марии. Ты знаешь, она ее «сестра» справа. А теперь, когда ее нет, только «сестра» слева сможет поддержать мамину просьбу о ссуде. Когда я увидела тебя и эту табличку с именем «Костас», я почувствовала, как ноги подкосились. Подумала: с этой табличкой ты ждешь не меня…

– Ты так побледнела, – улыбнулся он, вспоминая.

– Но я быстро догадалась, что это проделки Марии. Она всегда любила меня. И шутить тоже любила.

– Она давно хотела соединить нас, – кивнул Костя.

– Но не все, оказывается, этого хотели, – усмехнулась Евгения. – Даже не думала, что моя ближайшая подруга способна на то, что она сделала.

– Ты имеешь в виду Лильку? – тихо спросил он.

– Да. Теперь я хорошо понимаю после того, как стала заниматься приманками и репеллентами, что нами управляет не только разум, не только сердце, но и многое другое. Ты сам догадался, что Лилька подманила тебя феромонами. Она крала препарат, я знаю. Она украла бы и технологию, но это ей не по зубам.

– Не по зубам ей и другое, – он покачал головой.

– Еще что-то? – Евгения резко повернулась к нему, и стаканчик с водой на столике едва не выпал из своего гнезда. Он протянул руку и удержал.

– В тот вечер, когда я привез тебя к Марии, я открыл почту и обнаружил фотографию. Ее кто-то прислал, без обратного адреса.

– А что на ней? Точнее, кто? – Евгения спросила тихо, догадываясь, что она услышит нечто неожиданное.

– Ты. С каким-то мужчиной в обнимку, – Костас наблюдал за лицом Евгении. Он видел, как удивленно ползут брови вверх, а серые глаза непонимающе смотрят на него.

– Я? В обнимку? Наверное, это компьютерный трюк. Но почему?

Он засмеялся:

– Не-ет, картинка настоящая.

– Да быть такого не может. Я хочу посмотреть. Скажи, как он выглядит?

– Он в очках, лет ему вдвое больше, чем тебе. У него гладкое лицо, приятная улыбка.

– Господи, да это же Дмитрий Павлович, мамин давний друг! Мы с ним действительно виделись, у пруда. Но мне жаль тебя огорчать, – насмешливо сказала она. – Точнее, ту, кто сделал снимок и послал его тебе. – Она вздохнула. – Он только внешне мужчина. Он мне как родственник… Значит, Лилька следила за мной. Даже поехала в Ольгово… Мы с ним встретились в усадьбе Апраксиных, это на севере от Москвы.

– Ты все еще увлекаешься старинными усадьбами? – спросил он.

– Да. Но неужели она считала, что ты поверишь?

– Она же считала, что ты поверишь, когда заманила меня к себе в постель? И ты поверила, что я сам прыгнул к ней…

– Да, она с нами с обоими поработала, – усмехнулась Евгения. – Только не учла одного – что бывают отношения… навсегда. Их можно отодвинуть на время, но…

– Но может не хватить времени, чтобы вымести весь мусор, которыми эти отношения засыплют… – Он резко повернулся в кресле, его лицо оказалось близко от ее лица. – Мы будем жить в Греции? – неожиданно спросил он.

Она засмеялась, покраснела и предложила:

– Может, сразу в двух местах – летом в Греции, а зимой в России?

– Понял, – он кивнул. – Наши дети будут говорить на двух языках?

– Нет, – она отрицательно покачала головой. Глаза озорно блестели.

– Ты не хочешь, чтобы они говорили по-гречески? – Костя удивился.

– Хочу.

– Тогда… Ты не хочешь, чтобы они говорили по-русски? – еще больше удивился он.

– Хочу, – она снова качала головой.

– Тебе идет такая прическа, – наконец заметил он, положив руку на ее пышное темя.

– Я хочу, чтобы они говорили на четырех языках, – сообщила она.

– Да? На каких же?

– На греческом, русском, английском и немецком.

– Тогда не вредно и на испанском. Потому что у нашей дочери сестра «слева» останется испанкой. Так?

– Ты прав. Наша дочь станет членом клуба «сестер».

– Замечательно. Значит, сначала у нас пойдут мальчики, много, а потом девочка. Мы обязаны ее родить, сколько бы мальчиков перед ней не было.

Она засмеялась:

– Все, как ты скажешь.

– Слова, достойные умной жены, – похвалил Костя.

– Это только слова, – не удержалась она от ехидного замечания.

В Испании они нашли Энрикету, получили ее кулон и улетели в Германию. В Нюрнберге казначей Эрика, соединив цифры на крышках двух кулонов, дала чек на имя Ирины Андреевны Карцевой.

31

– Ты почему не сказала, что эта Карцева – богатая женщина? – Чиновник из департамента, вваливаясь в прихожую, со стуком захлопнул дверь. Лицо и шея багровели на фоне белой рубашки, надетой под черный костюм. Брызги слюны попали на ее щеку, Лилька вытерлась рукой, кожа на щеке вспыхнула.

– Откуда я знала, что она богатая? – прошипела Лилька. – Сам мог бы проверить. – Но сердце холодной льдиной ухнуло вниз. Неужели… Неужели сорвалось? Лилька стиснула руки. – Неужели… все?

– Я думал, – он швырнул портфель на диван, – ты все про них знаешь. «Ах, ах, я ей, как дочь»! – пропищал он тонким голосом.

Лилька почувствовала, как лед внутри медленно тает, она попробовала ухмыльнуться. Не вышло. Пока нет. Но и у тебя дядя, не получается, подумала она, стараясь вызвать злость на него, чтобы перестать злиться на себя. Но у нее никогда не было такого противного тонкого голоса, каким он сейчас передразнивает ее.

– Карцева состоит в клубе «Сестер Лоуренса Аравийского»! – Он топнул ногой, штанина подпрыгнула, Лилька увидела серые хлопчатобумажные носки. Как она раньше не заметила, какую дрянь он надевает на себя. Бабушка Евгении говорила, что мужчина должен всегда носить черные туфли и черные носки хорошего качества, которые никогда не сползают с ноги воланами. Да-да, воланами, а не волнами. Она улыбнулась.